МОЙ ГОРОД…
мой город…
мой не раз контуженный город,
если я
не перебинтую свой раненный взгляд
солнечным светом
или спелостью девичьих тел,
если не посыплю память
бархатной пыльцою детства,
если начну глохнуть я
без звонкого детского смеха,
если погаснет огонь беседы
со старым другом
и если не смогу, не успею я
скрыть слезы свои
и высушить их
горькой желчью,
как феном,
то, гуляя по больным артериям –
по твоим исчезающим улицам,
мой угрюмый,
мой опасный и ласковый город,
вглядываясь в твои новые лики,
я –
твой фарсовый самопровозглашенный певец, –
одновременно
чувствую то же,
что и пенсионер,
педагог со стажем еще советской закалки,
видя перед собой тринадцатилетнего мальчишку
с початой бутылкой пива в руках;
то же самое,
что чувствует сбежавший из дома
уличный пацаненок,
глядя
в бездонную пропасть
своей неопределенной судьбы,
и уже
ожидающий отцовской ласки от пивного хмеля;
я чувствую то же,
что чувствует потенциальный бунтарь
и по крови лихой боец,
мечтающий о новом всемирном братстве
и радующийся
втайне от всех
своей силе, оружию и даже близкой погибели
в огне и буре
скоро-грядущего восстания,
в борьбе за очередной справедливый абсурд;
я чувствую то же,
что, наверное,
чувствует девушка,
танцующая за мужчину танец
на веселой кавказской свадьбе
своей ближайшей подруги,
той самой,
которая, не ведая, что творит,
увела у нее навсегда
и любовь, и счастье…
и если
твои жители, город,
узрят на каком-нибудь митинге пенсионера,
держащего
с задумчивой тревогой на лице
ржавый пролетарский лозунг,
призывающий правительство к человечности,
если заметят в парке мальчишку,
крепко сжимающего банку пива в руках,
если всмотрятся в глаза
молодому террористу в маске,
который с недоброй ухмылкой
диктует с экрана
новые условия своей боевой группы,
или однажды
встретят на шумной свадьбе девушку,
которая скорее яростно, чем задорно,
танцует одиночный кавказский танец,
знай, город –
это либо растерянные и усталые ангелы твои
вершат наши судьбы,
либо это я
читаю тебе стихи.
СОБАКА МОЕЙ ПЕЧАЛИ
Прихожу домой
и понять не могу,
что с Собакой Печали Моей происходит.
Куда ни денусь я по квартире,
там и она за мной следом увивается, бредет,
хвостом вертит и…
УЛЫБАЕТСЯ.
(Что как бы не совсем в ее формате.)
Обычно же,
если эта глупая псина не дремлет –
то кусается, воет или скулит неистово,
да так,
что Полгорода Потерь Моих
зазря разбудить может.
А теперь?
Теперь сяду за стол трапезничать,
и она тут как тут –
виляет хвостом, улыбается…
я прогуляться –
она рядом со мной,
семенит у ног – у-лы-бается…
Спать прилягу,
а эта безродная дура
примостится на коврике,
глаз с меня не спускает и
опять во всю свою ивановскую
улыбается… улыбается…
И только когда я ее за морду взял,
на яркий свет вынес да присмотрелся внимательно,
все сразу и понял…
Дело в том,
что пару дней назад,
отовариваясь по пустякам
в магазине «Тысяча мелочей»,
с застойных лет гудящем тайной купли и продажи,
я вдруг заметил,
что среди прочих секций
здесь здравствует
и буквально цветет золотыми бликами
спецотдел различной православной утвари…
И ничего тут примечательного, наверное, нет.
Просто нелепым мне показалось,
что лики святых, слова возвышенных молитв,
описание
чьей-то полной страданий,
праведной жизни,
мученической смерти
или сокрытую в свечах
надежду на благо и выздоровление
объединяет со стиральными порошками,
красками для наружных и внутренних работ,
с гвоздиками, молотками,
пылесосами, мясорубками, паласами, люстрами
название… «Тысяча мелочей»
Так вот, бросил я в тот день
Собаке Печали Моей
небольшую,
жесткую кость стиха
на сию неловкую, но вполне свежую тему,
а она у нее, нерадивой,
вдруг возьми
да и застрянь на денек-другой поперек пасти…
Потому вот и таскалась она за мной усердно
и улыбалась,
вроде как излучая беспечное самодовольство.
Правда, на деле
улыбалась не совсем весело.
А скорее как-то нехорошо.
Даже, показалось, опасно.
