РАССКАЗЫ
ГРЯЗНЫЕ РУКИ
Сегодня и день какой-то мрачный выдался. Пасмурно. Дождя нет, но все злые, раздражительные. Медсестра в морге грубо на кого-то кричала, в коридоре по телефону таксист ворчал, что надавали всем прав, и теперь по дорогам города не проехать спокойно. На душе так же противно, как и на улице. Мы возвращаемся из морга в часть, осталось взять в парке машину и привезти «Якудзу» в батальон, на прощание. Четыре сумасшедших дня позади. Четыре дня с момента, как он погиб. Страшно от мысли, что на его месте мог быть любой из нас. И так вот, как мы, за кого-то из нас платили бы за обработку трупа во Владикавказском морге, заказывали бы на «Привозе» гроб, цинк, доски, венки. Собирали бы деньги с роты, приехали бы сегодня одевать труп. Он был такой же обычный солдат, как любой из нас, простой парнишка. И погиб он обычно и обыденно.
Сигаретный дым жжет глаза, но не хочется вытаскивать руки из карманов, не всегда вот так походишь при командире – с сигаретой в зубах и руками в карманах. Он у нас добрый и справедливый, но очень принципиальный, некоторые вопросы для него «люминий». Но в эти дни он дает нам слегка расслабиться. Он сам потрясен потерей «Якудзы». Настоящий командир, он всегда переживает, хотя и старается не подавать вида; наверняка себя корит в его смерти. Хотя никто его не винит, да и нет его вины, все это знают… Начался дождь. Мы стоим, ждем маршрутку. Серега смотрит в небо, у него глаза все время красные, я знаю, что он и сейчас плачет и прячет слезы. «Якудза» был для него ближе всех нас. Это он прозвал его, якута, «Якудзой», они дружили, везде ходили вместе, а сегодня он его одевал. Не дали даже камуфляж для «Якудзы», собирали всем миром, тельняшку, ботинки, значки, только берет был его, остальное собирали ребята.
– Наша! – сказал командир и немного отошел назад, чтобы подъезжающий микроавтобус не обрызгал его из грязной лужи, которая образовалась у остановки.
Маршрутка моментально меняет курс, в ответ на поднятую руку, и останавливается прямо в луже, в которой задорно пляшут пузырьки от больших капель дождя. Командир открывает дверь и, подгоняя словами «давай-давай», загоняет нас в маршрутку, сам заходит последним, и оказывается, что для него нет уже места.
– Командир, возьмешь стоя? – обращается он к водителю и закрывает дверь в маршрутке. Серега, сидевший у двери, моментально подскакивает.
– Товарищ капитан, присаживайтесь! – говорит Серега, снимая с головы промокшую кепку. Командир передает деньги за проезд, и мы медленно трогаемся. Я стараюсь не облокачиваться на спинку сидения, как-то неприятно спине от насквозь мокрого «х/б». От девушки, которая сидит рядом, исходит тонкий аромат духов, но я ей не интересен, и она мрачно смотрит в окно. Я пытаюсь различить черты ее лица, отражающиеся в окне, но кроме дождя и проезжающих встречных машин ничего не видно. Оглядываю маршрутку, и создается впечатление, что в ней идет такой же дождь, как и на улице. Все пассажиры мрачные и сонные. Мой взгляд останавливается на Сереге, который уставившись в пол, о чём-то глубоко задумался. Я примерно знаю, о чём он сейчас думает. Вдруг маршрутка резко тормозит, и Серега, хватая руками воздух, летит вперед, падет на одетую в голубого цвета плащ женщину. Мне становится смешно, а он, краснея, извиняется.
– Держаться надо, раззява! – взрывается тетка. – Еще и руками на меня своими грязными облокачиваешься, скотина! Посмотреть бы той матери в глаза, которая не научила ребенка мыть руки!
Сидящая с ней рядом женщина в знак согласия тоже презрительно жмурится, покачивая при этом головой.
Сзади меня кричит другая женщина.
– Да ты на себя посмотри, корова! У меня такой же сын служит! Как ты смеешь ребенку такое говорить?!
– А мой не служит, я своего ребенка люблю и купила ему военный билет! И ты сама корова! – отвечает женщина в голубом плаще.
Теперь всеобщее внимание направлено на них, даже моя соседка отлипла от окна, и я наконец-то разглядел ее лицо. Я уже не слушаю перепалку, я смотрю на Сережку. Скромняга, он не знает, куда ему провалиться – к нему приковано внимание всех пассажиров. Смотрю на командира, и он не подводит, он никогда нас не дает в обиду, не даст и на этот раз.
– Уважаемая, мадам, – начинает командир, – я сейчас мама и папа этого мальчика! Кто вам дал право называть его скотиной?! Хотите знать, почему у него такие грязные руки? Он ремонтировал машину, машину, которая три дня назад подорвалась, машину, на которой погиб его друг. Погиб для того, чтобы у вашего любимого сыночка были чистые ручки!
Завязывается словесная перепалка, в которую вступают уже со всех сторон, но я не слышу уже ничего.
Мой взгляд на руки Сереги. Эти черные от мазута и машинного масла солдатские руки приковали внимание многих сейчас. Серега молчит. Надев на голову мокрую кепку, уткнув свой взор в пол и пряча в карманы руки, которые виноваты в том, что не отмываются, что он солдат своей страны, виноваты в… Смотрю на капельку, которая собирается на козырьке его мокрой кепки, на капельку, которая собирается на кончике его носа, она не с мокрой кепки, я знаю, она из его глаз. И мне хочется на улицу, хочется поскорее выйти под дождь и тоже смотреть в небо.
СОН
Самое доброе для солдата – это сон. Солдат всегда хочет спать. Хочет и спит везде, где есть возможность. Может уснуть в любом положении, стоя, сидя, на ходу… Как часто я наблюдал блаженные улыбки на лицах спящих ребят и представлял, что им могло сниться… А что им могло сниться кроме мамы, кроме дома, родных, близких, любимой девушки… А может, долгожданный дембель. День, который это все, перечисленное мной, возвратит нам… Но как же было обидно, когда сон обрывался. Я не люблю, когда меня будят, наверное, как и большинство людей. Но там это было совсем по-другому. Это особенно сильно чувствовалось. Как горестно бывало, что все то, что только миг назад было таким явным, всего лишь сон. Какая брала злость, когда чей-то голос или стрельба обрывали сон.
Сны, как правило, я не запоминаю, но один остался в памяти. Когда рассказываю его кому-то, я снова переживаю те чувства, которые тогда на меня нахлынули. Мне приснилась мама… Нет, не скажу, что это единственный случай. Мне часто снилась мама. Но этот сон был другим. Я очень четко видел мать. Ее глаза, такие родные и добрые. Все черты лица. Каждая морщинка на ее лице. Ее улыбка. Но она была грустная. Хотя она и улыбалась, я видел, что она тоскует. И мне было неловко, я знал, что это я виновник ее печали, и боялся взглянуть ей в глаза. Снились ее руки, мягкие, нежные. Ее ладони. Она не сказала ни слова. Да и я молчал. Она лишь провела рукой по моей щеке и улыбнулась. От ее ладони исходило то самое, близкое, знакомое с детства тепло. Мне стало так светло на душе, как никогда ранее. Я не помню, как и кто меня тогда разбудил, но я проснулся, чувствуя щекой тепло маминой ладони. Я точно помню, что тогда я не ворчал. Я просто не мог озлобиться на кого-нибудь. Пребывал в каком-то ступоре. Не мог понять, было ли это наяву или приснилось. До того было все реально. Я чувствовал тепло, я притрагивался к щеке, не понимая и пребывая в недоумении. От нее действительно исходило тепло. Тогда я понял и особенно остро почувствовал, как сильно соскучился по маме, как она переживает там за меня. Как она не спит ночами. Так же, как и тысячи других мам, которые ждут своих детей. Представил, как она перечитывает мои письма, в которых я ее постоянно успокаивал. Которые она получала с большим опозданием, но все же получала. Выпуски новостей по телевизору, голос диктора, выступление чиновника, который ей врал с экрана, высказывал свои тупые, никому не нужные комментарии к происходящим в мятежной республике событиям. Мне до слез захотелось вернуться в мой сказочный сон и сказать ей, чтобы она не верила никому. Дать ей слово, что я вернусь к ней. Успокоить, рассказывать всякие глупости. Про повара Алекса, у которого первое время, пока он не научился готовить в полевой кухне, все время подгорала каша. Про кошку Наташу, которая живет у нас в палатке, и про щенка Чеха, у которого стала выпадать шерсть от нехватки витаминов. Про вшей, которые уже достали. Про блиндаж, который мы с Саней соорудили. Про бойцов Московского ОМОНа, замечательных ребят, которые нам привезли огромные коробки печенья, сгущенного молока и сыра… Про Новый год, который мы отмечали в траншее, боясь высунуть голову. Потому что на связь вышла некая Наташа (ее звали, как нашу кошку), которая поздравила нас с Новым годом, но обещала работать по ногам, рукам и паху… На самом деле не так было и страшно, но никому не хотелось в такой праздник умирать. Конечно, не хочется всегда, но по праздникам особенно. Про слякоть, в которой так застревали сапоги, что отрывалась подошва. И еще про многое-многое. Извиниться и попросить прощение за все, что ей пришлось из-за меня перенести. Хотелось туда, в сон, хотелось домой к матери, но было еще так далеко до этого. И я понимал, что придется еще столько вынести и пережить, прежде чем эта мечта осуществится. И я подумал, что пройду хоть сквозь огонь и воду, хоть через ад, но вернусь к матери… Даже не ради себя, я должен ради нее вернуться.
Когда я вернулся, рассказал ей про этот сон, рассказал, как мне было тепло, там, далеко от нее, от прикосновения ее рук. Она расплакалась, но она плакала от счастья, от радости. С тех пор, когда мне трудно, я вспоминаю этот сон. И понимаю, что сердце моей мамы меня оберегало от бед, что тепло ее ладоней пронесло меня сквозь все то, что мне пришлось пройти…
ГУМАНИТАРКА
Я стал тогда часто себя спрашивать, задумываться, нужно ли это кому-то. Для чего и кого мы это делаем. Вся эта сложная обстановка, постоянная опасность, злобные взгляды чеченцев, мрачные лица сослуживцев, холодные и бессонные ночи быстро развеяли всю военную романтику, столкнув с жестокой реальностью войны. А дома другие друзья, которые не служили и никогда не будут служить. Я перечитывал письма, в которых они рассказывали, как бы поддразнивая, о легкой и беспечной жизни, о проблемах, которые мне стали казаться смешными и пустяковыми. Спрашивали, скольких кто уже убил и каково это. Нет, им не интересны мои переживания, не интересно то, что трогает меня, мы разные сейчас. Пришло понимание того, что никто за нас по-настоящему и не переживает, кроме родных и близких. Все эти мысли и переживания накладывали определенный отпечаток, наслаиваясь, как мокрый снег на снежный ком. Но однажды случилось то, что перевернуло во мне многое, дало мне ответ на мой вопрос.
Пришла «гуманитарка». Но она не была похожа на холодные подачки незнакомых дядек, которые подобным образом повышают свой предвыборный рейтинг. Это бездушные подарки, и они не радуют. Не радуют отпечатанные на дешевой бумаге одинаковые открытки с избитым поздравительным четверостишием, вложенные в коробки с разными консервами и сигаретами. С Новым Годом, солдатики! Эта «гуманитарка» была другой, ее собрали маленькие ребятишки из детского сада города Калуги. Простые дети, которые не лукавят, которые не преследуют никаких корыстных целей. Наверное, из части им дали списки, и они всем отправили персональные подарки, на всех подарках дети написали имена и фамилии ребят, для которых они собирали их. Двоих из ребят уже не было, не успели дойти подарки до адресатов.
Я, получив свой сверток, с коряво написанной фломастером фамилией, отправился в палатку. У меня было хорошее место на нарах, рядом с печкой, на нижнем ярусе. Скинув ботинки, я уселся на свое место и принялся за свой подарок. Печка-буржуйка с раскаленными боками, весело потрескивая горящими дровами, тоже словно поторапливала меня, сгорая от любопытства вместе со мной. В свертке были теплые носки, наверное, связанные доброй бабулей этого малыша, по крайней мере, мне очень хотелось, чтобы это было именно так. Были мыло, зубная щетка и зубная паста. Ну, как же без этого? Сигареты, пачка печенья «Юбилейное», куча ирисок. Ручки, тетрадки и конверты, чтобы я исправно писал письма моей маме. И был конверт с письмом. На котором, тем же детским почерком, что и на обвертке было выведено «от Вити».
В конверте был сложенный альбомный лист с детским рисунком. Возможно, я ждал, что маленький Витя положил мне в конверт рублей пятьдесят, на которые бы я купил у приветливой чеченки Заиры пачку сигарет. Но конверт был с рисунком, такие каждый из нас рисовал. Папа, мама, я. Две фигурки, женская и мужская, держат за руки маленького мальчика. Рядом домик с трубой, из которой дым выходил почему-то колечками. Дерево и улыбающееся солнце с длинными желтыми лучами. Но больше всего меня поразила надпись над всем этим. По-детски коряво и весело, разноцветными, теплого оттенка буквами было написано «СПАСИБО ТЕБЕ, СОЛДАТ!!!». Эти простые слова произвели на меня тогда незабываемое впечатление. Он, маленький хулиган Витя, я представлял его себе именно хулиганом, сказал мне самое важное слово.
Я представлял, как он старательно выводил эти слова. Возможно, он хотел поиграть с друзьями, а тут ему пришлось писать мне письмо. Но он нашел то самое, нужное мне, самое простое и великое слово. Тогда я понял, что моя Родина – это маленький Витя, он и тысячи таких же детишек, их радость и счастье. Их задорный смех и веселье и есть моя прекрасная Родина. Каждый такой домик с трубой и каждое деревце. И не надо мне никаких наград, медалей и орденов, высокопарных слов благодарности, которые дядя с толстым лицом даже не может сам сказать, а читает с листочка. Мне достаточно знать, что маленький Витя благодарен мне за мою нелегкую солдатскую работу.
