ВОЛЬНЫЙ ПЕРЕВОД С ЯЗЫКА ДУШИ
Я могу не сказать правды,
но я не солгу.
Час настаёт, и громкий судный глас
Уже гремит в ущельях отомщенья.
Он нас зовёт и порождает в нас
Страстей противоборных столкновенье.
И сонмы сил, недобрых и благих:
Любовь и гнев, проклятья и молитвы –
Блистают остриём мечей своих
И дух мой превращают в поле битвы.
Григор Нарекаци
Автор выражает особую благодарность Бену Альфреду Моузли и Михаилу Пискунову – если бы не они, эта пьеса была бы о другом и называлась бы иначе
Основные действующие лица:
ФЧ и ФС – фигура в чёрном (ФЧ) и фигура в сером (ФС) с неразличимыми чертами лиц. Их голоса похожи между собой и не похожи на голоса людей.
Их манеры двигаться и жестикулировать похожи между собой и не похожи на манеры людей.
Звучит мощный раскат грома.
Хор (голосов, не похожих на человеческие):
Час настаёт, и громкий судный глас
Уже гремит в ущельях отомщенья.
Он нас зовёт и порождает в нас
Страстей противоборных столкновенье.
И сонмы сил, недобрых и благих:
Любовь и гнев, проклятья и молитвы –
Блистают остриём мечей своих
И дух мой превращают в поле битвы.
Звучит мощный раскат Грома
Занавес поднимается
На сцене – два открытых в сторону зала, примыкающих друг к другу притвора одинаковых размеров. Они разделены широкой перегородкой (выглядящей как толстая стена) с невидимым проходом. Полы в притворах приподняты над сценой, располагаются на одном уровне и переходят в широкую площадку (подиум) перед ними. Первый притвор – ослепительно бел и ярко освещён. Второй – бархатно чёрен и погружён в темноту. Время от времени ровный свет в притворах перебивается неяркими тревожными сполохами – белыми в чёрном притворе и разноцветными – в белом притворе. Время от времени в притворах становятся смутно различимы движения теней человеческих фигур – чёрных в чёрном притворе и светлых – в белом притворе.
Из-за перегородки в белый притвор медленно выходит обтянутая чёрным фигура (ФЧ). ФЧ поднимает голову, оборачивается лицом в сторону зрителей и, заметив их, замирает.
ФЧ. Вот уж этого не ожидал! Из такого места – и вдруг увидеть людей, да ещё в таком количестве… Судя по лицам, и вы меня видите? (Медленно оглядывает зал). Да, да… конечно… Интересно было бы узнать, это вы для меня или я для вас? Кто к кому послан… Только не скажите, что вы пришли сами – это было бы слишком самонадеянно. Вернее всего, это вы посланы ко мне… в помощь – ведь я тут затем, чтобы по крупицам собрать истинное. А для этого необходим не только говорящий, но и слушающий… Почему-то интересными считаются жизни, биографии великих людей. А по мне, так они удивительно однообразны. Есть в них какой-то бесцветный общий знаменатель. Жизни простых людей, таких, как мы с вами, гораздо разнообразнее и поучительнее. Присмотритесь друг к другу на досуге… Может быть, и моя жизнь будет вам не безынтересна. (Выходит вперёд к краю подиума и вглядывается в зал). Читать мысли людей очень легко. Для этого нужно всего лишь сфокусировать взгляд на бесконечности в глубине их зрачков. Вот сейчас… большинство из вас думает… кто о чём, всё больше о ничтожном… А другие подумали про меня: «Ну и чучело!». Впрочем, это тоже небогатая мысль… Но между тем, придёт время! Придёт время – и на месте этого чучела, на моём месте, окажется каждый из вас… Все, кто были, прошли через эти притворы (жест в сторону притворов), все – и Чингисхан, и Мэрилин Монро, и миллиарды безвестных. И все, кто будут, пройдут тоже. И все, кто есть, то есть вы… Я вижу, некоторые уже задумались о том, кто я такой. Как раз это не имеет для вас никакого значения, тем более, что я уже умер. Стало быть, я – никто. Если бы тут висели зеркала (со сцены, из-за притворов раздаётся слабый раскат грома, услышав который, ФЧ оборачивается, поднимает голову и на секунду-другую замолкает), они бы меня не отразили… И вы… Поверьте, вы видите меня не глазами и слышите не ушами, а силой ваших душ… Зеркала… Что за вздорная мысль…
(задумчиво).
Я сам отяготил себя грехами,
Я над собой самим свершаю суд.
Я буду побивать себя словами,
Как из пращи камнями зверя бьют.
Я в мире жил и нагрешил премного,
А ныне я вступаю в смертный бой –
Как некий враг с врагом во имя Бога
Я насмерть буду биться сам с собой.
…Это не мои мысли, это мысли моего предшественника – он позабыл их, покидая эти притворы… Значит, он предстал с такими настроениями… Интересно… Я вдохнул его мысли, как только попал сюда. «Вдохнул» – это фигурально, чтобы вы лучше поняли. Натурально, дышать тут нечем. Да мне и ни к чему – я ведь существо бездыханное. Бездыханное, бестелесное и бесполое. Но я буду говорить о себе в мужском роде, просто по привычке – в вашем Мире я был мужчиной. Почему-то хочется думать, что настоящим мужчиной. Хотя какое это имеет значение… А вот почему его мысли были в рифму? Неужели это он, предшественник, сам и отрифмовал? Нашёл место писать стихи… Нет места более неподходящего. Тут ведь требуется только одно – за мгновение до Суда (слабый раскат грома) вспомнить забытое и понять непонятое… (Медленно и задумчиво). Вспомнить забытое… (Удар колокола). Понять непонятое… (Удар колокола). Наверное, те, кто всё понимают и помнят, проскакивают это место, даже не заметив его. Интересно, были среди людей такие? Впрочем, откуда вам знать… Ведь вы сами люди, всего лишь люди… Я тоже побывал человеком, по вашим меркам не очень долго – тридцать три года. У нас считается, что побывать человеком – огромная… удача, что ли. Ведь нас много, а людей – раз, два и обчёлся – всего несколько миллиардов. Там, где мы существуем, где мы растворены в безвременной вечности, невыразимо хочется нарушить, прорвать это вечное безмолвие… Как бы вам объяснить попроще… это как у вас тяга к экстремальному – «испытать себя», «адреналин в кровь» и тому подобное. Понятно? Ведь там наша жизнь пресна, стерильна, да и не жизнь она вовсе, а… Нет, объяснить это невозможно. То ли дело в Миру! Одна беда – нужно родиться. Ведь перед тем, как одухотворить младенца, тебя запрессовывают в черно-белую точку, чтобы поместить её внутри него… Человек не может представить себе этой муки! Я сказал «запрессовывают»? А что, похоже… Боль! Боль! Боль! Оглушающая, отупляющая боль! Она убивает тебя в тебе, ты становишься никем и ничем, забываешь себя, оставаясь самим собой… Говорят, по-другому нельзя. Он захотел, чтобы именно так. Чтобы в муках. (Звучит раскат Грома. ФЧ на несколько секунд замирает и прислушивается). И всё равно, Мир людей так манит нас! Вам этого не понять. Да и я, когда был в Миру, не понимал, что в нём хорошего…
По стене чёрного притвора медленным шагом поднимается и исчезает наверху перпендикулярная стене фигура. Её движение сопровождается странным нарастающим, а затем затухающим звуком, тон которого плавно повышается по мере подъёма фигуры. ФЧ оборачивается на этот звук.
ФЧ (снова повернувшись к зрителям). Видели? Что бы это значило… Я ведь тут тоже в первый раз. Только знаю, неизвестно откуда , что должен недолго здесь перебыть, вспомнить и понять. А то ведь Суд… Честно говоря, я очень удивился, увидев вас. Его промыслы подчас ставят в тупик… (Слабый раскат грома, услышав который, ФС возвращается в белый притвор). Так вот… Что интересно, тебя в ничтожном, точечном виде помещают во младенца, чтобы этого младенца одушевить, а он уже там, уже поджидает тебя. Ещё до рождения в каждом человеке уже сидит бес, дожидающийся его души, чтобы… заморочить её. Только Он знает, почему так происходит. (Звучит слабый раскат грома. ФЧ на секунду замирает и небрежным жестом слегка «отмахивается» от него) .
А моя версия такая – думаю, что прах, из которого слеплены тела людей, уже инфицирован грехом. Всего лишь одно слово – и некоторые из вас уже догадались о моём медицинском образовании – там, в Миру. Было дело – учился на дантиста. Дурачок… Да и они хороши – «верные деньги», «верные деньги»… Короче, почти доучился, но, по счастью, дантистом не стал – когда ещё только проходил практику, померла у меня в кресле одна старуха. Дёрнулась – и померла. По-простому сказать – разрыв сердца. От боли. И ведь ничего такого я ей не сделал – сама померла, по собственной слабости. А может, и сделал, чуть-чуть. Вполне возможно – уж очень противная была старуха. Да и родственнички у неё оказались такими же – до суда дело довели… Ничего, конечно, мне не было – я ведь был всего лишь практикантом. Но как-то эта история растормошила меня. И понял я – не моё это противное дело. И уж если убивать, так не старушек же, правда? Даже и противных. В общем, если что и было, можно сказать, что тогда меня «бес попутал». Да, наверное, так… Вот бы узнать, где сейчас мой бес… «Куратор»… Нет, так дело не пойдёт! Чтобы не пропустить ничего важного, надо вспоминать по порядку. Так вот, я родился… То есть не я, а человек… Ну, пусть буду я – для простоты слога. Родился… А зачат был на подоконнике. Так говаривала моя бабка. По её словам, с этого подоконника она сгоняла мою мамашу много раз, с самыми разными пацанами. Не думаю, что она ограничивалась этим подоконником и вообще подоконниками, с какой бы стати… Родила она меня в семнадцать лет, и я был у неё уже вторым ребёнком. Так началась моя жизнь… Жизнь… Человеку, пока он жив, не дано понять, что это такое. Вам кажется, что жизнь – довольно-таки длинная штука. И то вы сделали, и это. Кто-то даже «вырастил дерево». А оно росло медленно-медленно… И всё же правы те немногие из вас, кто думает, что жизнь коротка. А кто считает, что она ещё короче – ещё ближе к истине. Жизнь… Жизнь более всего подобна короткому, сладостному вскрику, вскрику в мире безмолвия… Нет, вам не понять… Ведь каждый из вас – внутри своего вскрика. Человеку, пока он жив, такое сравнение и в голову не придёт. (Вглядывается в зал). Вижу, некоторым показалось, что они поняли меня. Допустим, поняли… Ну, и чей же это вскрик? (Пристально вглядывается в зал). Отвечаю тем немногим, кто мне ответил – нет, не человека. Как же может вскрикнуть человек… Человек – не для этого… Вскрикиваем мы, такие, как я, такие, какими вы были, и какими вы будете потом, после смерти. А человек… Вскрик этот неимоверно короток! Настолько короток, что его нельзя обрывать. Запрещено категорически! (Раскат грома). Вот ведь что интересно, вскрикнуть человек не может – он ведь вроде микрофона, не более того. А оборвать вскрик – может. Типа, микрофон сломался… Никудышнее сравнение… Ну, ладно. Уже сказал… Но как же трудно человеку оборвать вскрик души! Именно потому, что запрещено категорически, и запрет этот тяжек неимоверно. А он – кем я был – смог, справился. В возрасте тридцати трёх лет… Нет, эдак я вас совсем запутаю. Давайте так – я всё же буду говорить о нём, о человеке, как о самом себе. Это будет близко к истине, и вам понятнее…
Я уже сказал вам его, то есть свое имя? Кажется, нет. Жан, Иван, Хуан, Джон, Джованни, Йонас – выбирайте, кому какое больше нравится, суть одна… А стоит ли рассказывать вам о своих суицидных воспоминаниях… Разве что совсем коротко… Оборвать вскрик помогает бес. Бес – это такое… с чем очень трудно бороться. Особенно, когда ты сам не святой, а чёрно-белый. Я ведь уже рассказывал о чёрно-белой точке? Да, конечно, говорил…. Правда, есть среди нас… святоши, что ли. Мы их недолюбливаем. Сейчас расскажу, почему.
Из-за перегородки между притворами в белый притвор быстрым шагом выходит светло-серая фигура ФС.
ФС. Я должен вмешаться – сейчас начнешь врать!
ФЧ. И ты здесь… То-то я думаю, куда он запропастился… (Зрителям). Позвольте представить (жест в сторону ФС) – «второе Я», того, (вздохнув) кем я был в Миру. Стало быть, я – «первое Я», а он – «второе».
ФС. «На первый-второй» мы с тобой не рассчитывались! Ещё не известно, кто первее!
ФЧ (спокойным, усталым голосом). Объясняю. Такие, как он (показывает на ФС), не слишком влияют на жизнь человека. Они не занимают, так скажем, командных высот в его душе.
ФС (горячась). Но почему! Почему! Скажи уж тогда – почему! (Обращается к зрителям). Люди! Он и подобные ему – они же не останавливаются ни перед чем! Лишь бы опередить! Конечно, они приходят в Мир первыми и главенствуют там. Они способны на всё, на любую низость! Они сами! А потом говорят: «Бес попутал». Чтобы поступить низко, не нужна им помощь никакого беса! И вообще, нет никаких бесов – это они их выдумали! Для самооправдания! И чтобы попасть в Мир и стать человеком – они ведь идут на… нечестности. Если бы по-честному, то в Мир попадали бы только наиболее достойные – такие белые, как я. А они, черные – чтобы схватить, поймать нарождающуюся жизнь, они нарушают все правила… – сейчас объясню – … как тот вратарь, который до свистка выбегает из ворот, чтобы легче отбить пенальти, понятно?
ФЧ (снисходительно). Ну вот, вы же видите – что за нелепое существо! Половина зала – женщины, а он о футболе… И такие просятся в жизнь…
ФС (горячась). Только без оскорблений! И дело не в футболе, а в тебе!
ФЧ. Ты нервничаешь – как странно… В жизни ты всегда был спокоен… как удав. Нервничать и переживать было моим уделом. А тут всё наоборот.
ФС (сдерживая себя, спокойным голосом). Я не нервничаю. Для этого нет ровно никаких причин.
ФЧ. И всё-таки ты нервничаешь и, фигурально говоря, вовсю стараешься вырядиться в белые одежды. Но посмотри на себя – реально ты же абсолютно серый. Тут ведь никого не обманешь.
ФС (осматривая свое тело). Да, я сер. Но таким я выгляжу только в этом пречистом притворе. А в мире мрака – в нём я белый! Посмотри сам! (ФС переходит в чёрный притвор). Видишь! Ведь видишь же! А ты? Если ты войдёшь сюда, ты же станешь неотличим от мрака, ибо ты – его природы! Ну же, зайди сюда, прояви свою натуру! Пусть все видят, кто ты есть! (Жест в сторону зрителей).
ФЧ. Эх… Не надо бы потакать… (В сторону зала). Только из уважения к вам.
ФЧ направляется из белого в чёрный притвор, и когда он проходит в него через перегородку, цвет его фигуры меняется на серый – значительно более светлого оттенка, чем у ФС.
ФС. Да что же это… Люди! Он же не может без махинаций! Это какая-то хитрость, уловка!
ФЧ. Окстись! Какие ещё махинации… Вспомни, где мы находимся. Тут всё тайное становится явным. Тут всё – правда. (Звучит слабый раскат грома).
Просто ты сер. И твоя серость универсальна. Ты в равной мере банален и сер, где бы ты ни находился, о чём бы ни думал, и что бы ни сделал. А я…
ФС (переходя на крик). Но я не грешил! А ты… ты же убийца! Ты же был солдатом!
ФЧ. Не кричи… Если твои слова выражают мысль, этого достаточно… Да… Мы с тобой были солдатом. И даже провоевали пару лет в далёкой жаркой стране…
ФС. Не примазывай меня. Ведь это не я, а ты решил пойти в солдаты. Добровольно. Признавайся!
ФЧ. Да… Признаюсь. Добровольно. А ты этого не хотел.
ФС. Вот она – правда!
ФЧ. Ты бы помолчал. Что-то тебя слишком много. И успокойся – видишь же, что я всё рассказываю честно. Не мешай.
ФС хочет что-то сказать, но, махнув рукой отходит к задней стене чёрного притвора и садится на пол. ФЧ выходит из чёрного притвора на подиум.
ФЧ (зрителям). Люди! Вслушайтесь в нас (объединяет жестом себя и ФС) – и вы узнаете о нас больше, чем знаем мы сами! И это поможет вам лучше познать себя. Ведь вы уйдёте отсюда и снова окунётесь в жизнь, а в жизни познать себя так непросто! А если поймёте вы, это поможет понять и нам… Понять… Последняя помощь, которую мы можем принять от людей… Он и я, мы – два начала души человека – того парня, кем мы были в вашем мире. Два начала – так бывает всегда. Вас покоробит от этого сравнения… меня тоже… но душа человека подобна двухместному автомобилю. Естественно, руль у него один, и в нашем случае за него успел сесть я – тот, кому это было нужнее. Ну, а он (жест в сторону ФС) не преуспел, и стал зол на весь мир, а более всего на меня. Не обращайте на него внимания, он того не стоит – вот вам мой совет… (ФС протестующее поднимает руку, встаёт на ноги, хочет возразить, но раздумывает, затем выходит на подиум, остановившись позади ФЧ). Почему я стал солдатом… Там, в жизни, у меня был друг, единственный друг. (Оборачивается в сторону ФС). Это был мой друг, а не наш и не твой! У таких, как ты, не бывает друзей. И он, мой друг угодил на эту войну. И погиб там. И тогда я решил, что тоже должен стать солдатом… Нет, не для того, чтобы отомстить за друга, нет… Просто я понял, что тоже обязан пройти через это.
ФС. Добавь, что этот твой друг пошёл в армию, чтобы улизнуть от закона.
ФЧ. Да не участвовал он в том ограблении! Его же просто подставили! Ты же это знаешь не хуже меня!
ФС. Но всё было против него, и он струхнул. И пошёл в армию со страху – очень благородно…
ФЧ. Ты же выдаешь сам себя, и даже не замечаешь этого – в тебе совсем нет сострадания, и тебе не нужна справедливость.
ФС. Почему же? Я за то, чтобы всё было правильно и честно!
ФЧ. Для тебя «правильно и честно» означает «в соответствии с установленными правилами» и не более того.
ФС. Не я устанавливаю правила.
ФЧ. К сожалению, в жизни их устанавливают такие, как ты. Почему-то так получается…
ФС. Да! И такие, как мы, можем этим гордиться!
ФЧ. Боже, как ты глуп… Опять ты не понимаешь, что бичуешь себя. Ведь гордость – это смертный грех и источник неисчислимых зол!
ФС. Зато ты безгрешен! По единственной причине – тебе нечем гордиться!
ФЧ. Наверняка, людям надоела наша грызня. Дай мне продолжить… о жизни… Не мешай, прошу тебя.
ФС. Хорошо. Но помни – я всё слышу.
ФС отходит в сторону притворов и медленно ходит там, внимательно слушая.
ФЧ. Каждый человек… кто больше, кто меньше… верит в то, что его жизнь зависит от случайностей, что может явиться случай, который волшебным образом всё изменит… «Повезло», «не повезло», «подфартило»… Нет, случай – это не великий маг и волшебник. Это всего лишь фокусник, удивляющий легковерные души. Уж если вам достают кролика из пустой шляпы, не сомневайтесь, что прежде кто-то его под эту шляпу засунул. Полагаясь на случай, человек проявляет свою слабость, безответственность, а более всего – своё лукавое стремление от ответственности уклониться… Зачем я всё это говорю… Объяснить другому, чтобы понять самому? …Понять непонятое… Случай… Меня убила пуля, когда я в очередной раз решил сыграть в «русскую рулетку» – самую эстетскую из всех игр. Но какая же это случайность, если до этого дня я делал это раз двадцать, в том числе раз десять – за деньги, на пари… Мой револьвер всегда был милостив ко мне, и я уверовал, что, по крайней мере, в этой игре я – счастливчик… Так ли это было… В половине случаев я стрелялся и не хотел умирать. В другой половине мне всё равно. Но два-три раза я хотел и был готов умереть. Я был способен на это! В отличие от него (жест в сторону ФС) – он просто трус!
ФС. Не понимаю тебя! К чему этот жалкий лепет! Не понимаю, на что ты надеешься – ведь всё, известное тебе, известно и мне. А твоё желание покрасоваться – в этом месте выглядит совершенно нелепым… Да, я не хотел, чтобы жизнь кончилась преждевременно и так глупо. Но кто меня слушал… Это правда, что все решения принимал ты. Но правда и то, что я почти не боялся – ведь я знал твою уловку. (Подходит к краю подиума и обращается в зал). Люди! Он не сказал самого интересного – благодаря небольшой доработке и тщательной смазке барабан его револьвера вращался так легко и свободно (показывает на пальцах), что под действием веса единственного патрона он всегда уравновешивался после вращения в положении, когда патрон был в самом низу и никак не мог попасть под курок! И он, и я – мы оба уверились, что это гарантия безопасности… И что за глупая смерть оборвала нашу жизнь! Та зима была очень холодной. И вот, всю ночь и весь день, морозный день (!) револьвер пролежал в холодном гараже и не успел отогреться. Смазка загустела… И всё – фокус не удался! Или наоборот – удался на славу… Смотря кого считать фокусником… Крику было – не меряно! Час пик в переполненном баре… Помните, как он красиво формулировал тут про случай? Умны ли были его слова? Правдивы ли? Искренни? Вспомнить забытое и понять непонятое… Вот и вспомнили кое-что. А разве поняли что-нибудь? Он, я, вы… Сомневаюсь… И всё таки лучше, если дальше буду вспоминать я. Вы же видите… А ты (жест в сторону ФЧ) пока помолчи. Хоть недолго. Помолчи и подумай… Вспомни и пойми…
Нерешительно махнув рукой, ФЧ заходит в чёрный притвор и садится там «по-турецки», скрестив ноги. Потом он внимательно слушает оттуда слова ФС, иногда согласно кивая головой. Собираясь с мыслями, ФС прохаживается по подиуму в направлении к белому притвору и обратно и, наконец останавливается в пределах белого притвора.
ФС. Ну вот… Уж я вспомню и расскажу всё честно. «Я могу не сказать правды, но я не солгу», – говаривал я при жизни. А тут я не могу не сказать правды… Однако, он верно сказал: «Рассказывать надо по порядку». Сказал, да не сделал. Родился я… и долгих восемнадцать лет прожил в доме своей бабки – она была поваром в маленьком японском ресторанчике. Японкой она не была – она была просто поваром. И с тех пор я ненавижу и японские рестораны, и японскую еду – в своё время бабка нас ею перекормила. Понятное дело – кое-что она ежедневно приносила домой. Ну, вы же знаете, как это бывает. В этом же ресторане пела моя мать… представляете – на японском языке, которого она не знала. Тогда ей думалось, что она певица. Уж и не знаю, как она пела на работе, но судя по тому, что
слышал в доме, с голосом и слухом у неё были большие проблемы – я ведь обещал говорить правду… Зато фигура у неё была замечательная, даже после родов… А щурить глаза умеет любой. Одним словом, несколько лет её там держали… Мать не пыталась стать нам матерью. Обычно мы даже не знали, где она живёт. И ещё мы должны были говорить, что она наша сестра. Кому говорить… Вокруг все всё знали. Такая ситуация изредка встречается, я читал об этом… позже. А бабка… пожалуй, она тоже не любила нас. Говоря «нас», я имею в виду нас с братом, а не меня и его (жест в сторону ФЧ). Но она кормила нас, обстирывала и водила по воскресениям в церковь. Может быть, мать давала ей какие-то деньги на нас – не знаю. А мать… Она вдруг пропала. Через год от неё пришло письмо – и всё! И она совсем ушла из нашей жизни… Как уходит прожитый трудный день. И это ничего не изменило… Как же он меня бил! Я говорю о старшем брате. На улице все дразнили и били его, а дома он бил меня. Но, слава Богу… (сокрушённо покачав головой) прости Господи… он был какой-то маленький и чахлый… даже мочился в постели. Казалось, на нём стояло клеймо – «никудышний». Во всяком случае, его уличное прозвище было именно таким.
ФЧ (из чёрного притвора, не вставая). А я наоборот – вырастал высоким и крепким пацаном. Ведь у нас были разные отцы… И лет примерно с шести уже я стал сильнее, и наши роли поменялись – теперь уже я стал его поколачивать. Но скоро я охладел к этому развлечению – уж больно он был маленький, жалкий и болезненный… Жалкий и противный. И даже бить его было противно. Почему-то в школу мы с братом пошли в один год. И с этого года уже бабка начала его бить – чтобы он хорошо учился. Во время этих экзекуций меня всегда поражало совершенно неуместное выражение спокойствия на её лице, с этим же выражением она мыла посуду и подкрашивала губы… Кстати, в отличие от брата, я учился хорошо и легко – ведь у нас были разные отцы. Я очень много читал. (Встаёт). Таких, как его папаша, надо стерилизовать в детстве! Когда-нибудь люди до этого додумаются. Да и таких, как наша мать, тоже надо. Её по другой причине – если ты знаешь, что твоя мать шлюха… зачем тогда жить… Эта мысль приходила мне в голову тысячи раз. О, как она верна! Вам этого не понять – вас ведь не дразнили тысячи раз на улице. И вы не приходили тысячи раз домой с разбитым лицом, когда пытались вырвать их грязные языки… Вам не понять, как остро хочется бежать из клетки своего детства! …А потом мой брат повесился, ушёл из жизни, для которой он не годился… Оказывается, он всё-таки был сильным человеком – он решился и смог. Слабые – они всегда сильнее сильных. Ему всё замечательно удалось, с первой же попытки. И, возможно, подтолкнул его к этому я. Случайно? Нет, не в тот, так в другой день это всё равно бы произошло. Ведь в жизни не бывает случайностей. И не ловите меня на противоречиях! Их нет! …Он пришёл из школы с плохими отметками, и я всего лишь сказал ему: «Вот попадёт тебе от бабки!». А он улыбнулся и вдруг ответил: «Ошибаешься, братик. В этот раз мне ничего не будет». И всё. Вечером бабка нашла его висящим в стенном шкафу… Он оставил записку, адресованную мне. Всего несколько слов с орфографическими ошибками: «Держись, вместе не пропадём»… Тишина бывает разной…
ФС. Он пришёл в этот мир безнадёжно больным, а покинул его – как доктор покидает неизлечимого пациента… Мать прислала бабке телеграмму… что она нам соболезнует… Да, именно так… А бабка… Не подумайте, что она была старуха – ей ведь было тогда чуть за сорок. И она никогда не была замужем. Правда, с нами всегда жили какие-то мужики – то один, то другой. Некоторые были очень хорошие, и я мечтал, чтобы они остались навсегда. Мне хотелось отца… или чего-то в этом роде… Но никто из них не задерживался надолго. А бабка… она, как и мать, всё пыталась перехитрить судьбу, да разве это кому-нибудь удалось…
ФЧ (жест в сторону ФС). Чтобы он не забежал вперёд, и всё было по порядку, я расскажу вам о моей ненависти. За всю свою жизнь я возненавидел только одного человека! Когда мне было лет пять, он был моим кумиром. Я просто обожал его – чисто, искренне, по-детски. Ещё бы, ведь у него было всё, чего не было у меня. Начну с того, что он был необычайно красивым мальчиком – да, он был мальчишкой на три-четыре года старше меня. Тогда это было огромной разницей. Он был невысок ростом, ненамного выше меня, но физически – очень сильным. Наверное, занимался спортом. Например, он мог подойти к дереву и сделать вот так. (В чёрном притворе сверху опускается вертикальный шест, ФЧ подходит к нему, обхватывает его одной рукой повыше, а другой – на метр ниже, и, держась вытянутыми руками за шест, поднимает ноги и туловище в горизонтальное положение. Продержавшись несколько секунд в таком положении, ФЧ становится на ноги. Шест поднимается и исчезает). Сейчас мне ничего не стоит сделать такое, ведь я ничего не вешу, и вообще меня нет. А в жизни… Вряд ли кто-то из вас сможет это повторить. Во всяком случае, я не мог никогда. Правда, я был высоким. А высоким это гораздо сложнее… Так вот… Всё же не это было главным. В отличие от меня, у него была семья – и какая! Он был единственным ребёнком, которого отец с матерью лелеяли на всю катушку! Его мать была красавица, словно фея из сказки! Чуть полноватая белокурая женщина с добрыми улыбчивыми глазами и бархатистым голосом. А его отец был каким-то большим военным начальником – то ли генералом, то ли полковником – в то время я в этом не разбирался. Иногда ординарец привозил его домой на настоящем военном джипе. И тогда… Тогда его сын обязательно садился за руль и вместе с ординарцем «нарезал круги» по нашему району. Это было великолепное зрелище! Все пацаны завидовали ему! Я – нет! Я просто тихо млел от восторга. И вот однажды я нашёл кошелёк, в котором было немного денег – огромный капитал, целое сокровище для малолетки. В это трудно поверить, но я не придумал ничего лучше, чем отдать кошелёк ему! Вы спросите меня, зачем, почему я сделал это – не знаю! Не знаю сейчас, не знал и тогда. Может быть это было вроде жертвоприношения Богу… Может быть… Не знаю… А тогда мне было всего пять лет. И вот, промямлив какие-то жалкие никчемные слова, я предложил ему своё сокровище – и мгновенно понял, что я кретин из кретинов! Думаю, что и он подумал то же самое. Ни разу в жизни я не испытывал такого жгучего, беспредельного стыда! Но это чувство стыда стократно усилилось после того, как он с какой-то гаденькой улыбочкой взял у меня кошелёк! И тогда я люто возненавидел его! Я убежал и навзрыд проплакал весь вечер… (Присаживается на вдруг возникший в чёрном притворе уступ стены). После этого, год за годом, моя ненависть к нему не ослабевала. Всё то, что раньше меня восхищало, теперь вызывало во мне только едкую бессильную злобу. Которая, впрочем, не имела выхода наружу – она была тайной для всех. И мысли о какой-либо мести меня тоже не посещали… Не знаю, почему… Да и что я мог… Закончив школу, он тут же сделал глупость – женился. Разумеется, на самой красивой девушке нашего района – она была его одноклассницей. Много позже, лет через десять я с ней прожил месяца три. После того, как он и она неожиданно для окружающих попросту спились… Красивая жизнь… Они спились и разошлись, подбросив ребёнка её родителям. Я сошёлся с ней только из-за того, что прежде она была его девушкой… да, и его женой. Это был мой говённый реванш, месть за тот говённый кошелёк. От её былой красоты не осталось и следа. Эту неряшливую алкоголичку трудно было терпеть, и через три месяца я выставил её чемодан… Тогда у меня было, откуда можно было что-нибудь выставить…
ФС решительным шагом переходит в чёрный притвор и приближается к ФЧ .
ФС. И вот теперь, здесь, мы узнали, что результатом этого трёхмесячного реванша стал ребёнок, которого она сдала в приют для умственно отсталых! Он и сейчас там… Пускает слюни… Твой ребёнок – ведь он стал плодом твоих низменных страстей и твоей абсолютной безответственности! И от этой твоей безответственности – тринадцать детей, из которых при жизни ты знал только о двух! Причём семеро детей – в той самой жаркой стране… Это называется подлость – ведь у всех у них было столь же многострадальное безотцовское детство, как у нас! О, я помню твоё оправдание: «Настоящий мужчина не должен думать об этом!». Должен! Ещё как должен! И сейчас ты это прекрасно понимаешь. И понимаешь, что тогда, сдерживая тебя, я был прав. Столь абсолютно отречься от своих детей, не сделать для своего ребёнка ничего доброго, ни разу не улыбнуться ему – нет более тяжкого греха! Впрочем, убил ты ещё больше, чем родил. Тебе же нравилось убивать! Сейчас мы знаем всё в точности – ты убил шестьдесят три человека!
ФС решительным шагом возвращается в белый притвор.
ФС (обернувшись в сторону чёрного притвора). Ты! Ты убивал! Ты, а не я – я ведь всегда останавливал тебя.
ФЧ встаёт и тоже переходит в белый притвор. Когда он проходит за перегородкой, цвет его фигуры снова изменяется на чёрный. ФС этого не замечает.
ФЧ. Так будь же ты проклят за это! Тогда, на войне, ты долго не давал мне убить первого. И тот, который всё-таки стал моим первым – он успел выстрелить из своего сраного гранатомёта. И в сбитом им вертолёте погибли мои друзья! Мои, а не твои! У таких, как ты, друзей не бывает. Если бы мне выстрелить в него парой секунд раньше, они остались бы живы! Пойми же, как тяжек твой грех! У некоторых из них были дети. Но и на детей тебе наплевать!
ФС. А дети убитых тобой – они не в счёт? Почему ни слова о них?
ФЧ. Те, кого убивал я, убивали нас. Это были враги. И ты знаешь, что они делали с пленными – с такими, как мы. И если не мы их – значит, они нас! Не стрелять – это было бы самоубийством. А ведь ты, не имевший ни друзей, ни врагов – ты всегда был против самоубийств! Ты просто слаб и безжизнен, ты против жизни вообще! Не понимаю, зачем ты в неё стремился и попал. Ты занял чужое место!
ФС. Если бы в жизни не было таких, как я, она бы стала Адом! (Звучит слабый раскат грома). И в Ад её превратили бы такие, как ты!
ФЧ. Но если бы оставить в жизни только таких, как ты, она была бы Адом в квадрате – безжизненным, мёртвым Адом (звучит более сильный раскат грома), которому вообще не может быть никакого оправдания.
ФС. Значит, обыкновенный Ад ты оправдываешь? Здесь, в этом месте?
Звучит мощный раскат грома – ФЧ и ФС съёживаются и замолкают.
ФЧ (после паузы). Так неужели в этом была твоя цель – подвести меня к этим словам? Но ведь этим ты только навредил себе – твоя подлость стала очевидна.
ФС. По-твоему, все прокуроры подлецы?
ФЧ. Ах, вот как… Так ты здесь затем, чтобы прокурорствовать. Как же ты всё-таки глуп! Это оттого, что ты никогда не любил жизнь – ни жизнь в себе, ни себя в жизни.
ФС. А ты! Только и можешь, что оскорблять. И ещё мнишь себя… Бог знает кем…
Звучит раскат грома, ФС обиженно умолкает, отходит к стене белого притвора и садится там на корточки.
ФЧ. …Восемь долгих месяцев я просидел в вонючей яме. Когда меня бросили в неё, этот сумасшедший уже был там, и уже был сумасшедшим. Или я соврал? Ведь я не помню, как я попал в плен и как меня бросили в эту яму… Помню жгучее солнце, пот заливает глаза, я бегу, стреляю, и вдруг – ночь, и я в этой яме, и не могу ощутить своего тела. И только днём ко мне пришла боль, и я смог ощупать себя и проверить, всё ли цело… Да… Мой сосед был сумасшедшим высшего разряда! Он всё время пел – и арии из опер, и шлягеры, и народные песни. Меня он не замечал абсолютно. Я мог приблизить своё лицо вплотную к его безумным глазам – он продолжал петь как ни в чём не бывало. Иногда, не прерывая пения, он неловко отмахивался от кого-то или чего-то. А когда он не пел, то раскачивал и вырывал себе зубы – класс! Наверняка, это уникальный случай помешательства. (Зрителям). Среди вас есть психиатры? Ну, тогда спросите у своих знакомых психиатров, зачем он так делал. Ведь была же у него какая-то бзиковая цель? А когда он выдрал свой последний зуб – он помер. Его забрали из ямы только через четыре дня. Но, слава Богу (слабый раскат грома), вонь в яме стояла такая, что ничто не могло её усилить. Правда, эти крысы…
ФС. А когда я остался в яме один, началась самая страшная, душераздирающая жизнь – куда хуже, чем в компании с сумасшедшим вокалистом… (Встаёт). Сначала я стал бояться смерти – так не хотелось, чтобы она застала меня по уши в собственном дерьме… Когда-нибудь учёные это установят: сумасшествие – это инфекционная болезнь. Я заразился и мало помалу тоже начал сходить с ума. Хорошо помню только те редкие просветы, когда я, вроде бы, приходил в себя… Или мне так казалось. В такие минуты я думал и уже мечтал о смерти. О! Я понял многое! Ни один философ с холодной душой не расскажет вам правды о ней. Слишком легко было Конфуцию рассуждать о смерти в тени цветущей вишни, чтобы хоть что-нибудь узнать.
ФЧ. О смерти вообще не может быть никакого знания…
ФС. Да. Просто, ожидая смерти, надо помнить, что, на самом деле, это она вас ждёт – вы для неё желанный гость. Никто нас не любит и не жалеет… за наши скорби и мучения… так, как она. Смерть – лучший лекарь для души! И я был уверен, что скоро предстану перед ней. Но однажды я очнулся… и оказалось, что в госпитале. Как меня освободили – не помню. Меня отскоблили, отмыли, откормили и поместили в отделение для полоумных. Там я застрял надолго… Словно снова попал в яму к моему сумасшедшему. У врачей я считался «лёгким случаем», и через полтора года всё-таки уже гулял на свободе…
ФЧ. Ни дома, ни денег, ни профессии, ни друзей, ни родных – бабка продала дом и пропала в неизвестном направлении. Ну, да Бог с ней… Ничего… И только семеро неведомых детей в жаркой стране (обернувшись в сторону ФС), так? Кстати, я хотел туда вернуться, но меня комиссовали вчистую и снова в армию не взяли… Жаль… Чему меня к тому моменту научила жизнь – так только убивать и уметь жить рядом с сумасшедшими.
ФС (зрителям). Вообще-то, такое умение – очень полезная штука. Оно бы пригодилось каждому из вас. Жаль только, что им невозможно зарабатывать на жизнь…
ФЧ. Один психиатр, ещё тогда, в госпитале, сказал мне, что сумасшедшего нельзя вылечить, а можно только подлечить. Если так, то остаток жизни я прожил шизиком. Но, мне кажется, люди этого не замечали. Или доктор был неправ… Одним словом, в тот год судьба забросила меня в маленький городок, в котором было только два предприятия – мясокомбинат и университет. Я устроился работать… естественно, не в университет. Моя профессия называлась «боец скота», то есть я стал самым настоящим, профессиональным убийцей.
ФС. Приходилось и разделывать туши. Даже не знаю, что тяжелее – смотреть в глаза ещё живому бычку за несколько секунд до его убийства или в его уже мёртвые глаза в разделочном цехе… Но ведь судьба бычка была предопределена – не я, так на моём месте был бы кто-то другой. Одним словом, я работал. Платили неплохо. Но всё же тогда я твёрдо решил стать вегетарианцем.
ФЧ. Древние называли вегетарианцами плохих охотников.
ФС. Склонность к высмеиванию – первый признак скудоумия!
ФЧ. Первый признак скудоумия – стать вегетарианцем на мясокомбинате. Нашёл подходящее место! Там же вегетарианцу прижиться никак не возможно. Ведь это значило бы ежесекундно оскорблять всех вокруг себя – одним своим присутствием. Короче, вегетарианцем я всё-таки не стал. Но решил уехать из городка при первой возможности. И однажды подходящий момент наступил – один парень из моего взвода позвал меня к себе. Но, увы, это приглашение запоздало – всего недели на две! Оно пришло в неподходящее время – ей уже пригрезилось, что она полюбила меня! Под напором её страсти и мне померещилось, что я влюблён в неё. Вот так… Что взять с подлеченного… Как-то уж очень легко я попался на эту провокацию Судьбы… Кто-нибудь из вас помнит фильм «Ромео и Джульетта»? (Оглядывает зал). Вот такой она и была! По крайней мере, по пылкости чувств и темпераменту. Да и внешне похожей. К тому же, её родителей можно было назвать Капулетти этого городка – отец был владельцем самого большого универсама… Выходит, в той истории я был Ромео Монтекки. Сиротка Ромео. Н-да… Конечно же, когда её родители узнали обо мне, это стало для них мощным ударом. Можно сказать, судьба их нокаутировала! Ещё бы, ведь я был человеком «ниоткуда и в никуда». А представлен я им был, ни много, ни мало, как жених и практически муж. Но они слишком хорошо знали характер своей дочери, были умными людьми и почти не сопротивлялись. Только поставили непременное условие, чтобы я начал учиться, и даже финансировали этот проект. Я имею в виду всё скопом – и моё обучение, и наш брак в целом. Вот они-то и придумали, чтобы мне выучиться на дантиста…
ФС. Мы обвенчались и прожили вместе целых три года… В сущности, это было неплохое время, хотя и прожитое понапрасну. А так… его мало что омрачало, разве что её бешеная и беспричинная ревность. Действительно, беспричинная. В то время я…
ФЧ (выходя на подиум). Нет! Нет! И нет! Всё не так! Вы должны знать, что это время было худшим в моей жизни! Ведь теперь это абсолютно ясно! Как полуправда более лжива, чем сама ложь, так полулюбовь опаснее для души, чем ненависть. Замаскированная, она разрушает душу ещё быстрее! Слава Богу, этому пришёл скорый конец. Костра, который горит ярко, хватает ненадолго. Это я про неё. Классический сюжет – года через полтора-два она ко мне совершенно охладела. Но идея развестись ей не нравилась – как-то она ко мне привязалась, что ли. Надо признать, в чём-то мы неплохо подходили друг другу. А потом… один за другим она стала крутить романы на стороне. Первое время меня это очень задевало, и я устраивал ей дикие скандалы. Но она была умненькой девочкой и нашла изящный выход. Время от времени она приходила домой с какой-нибудь подружкой – тоже студенткой… такой же шалавой, как она сама – и оставляла её переночевать, а утром придумывала предлог и убегала из дома первой, рано утром, оставляя меня со своей подругой. Ну, вы понимаете, что бывало потом… И очень скоро у неё на меня накопились горы компромата! И, разумеется, у меня не стало никакого права требовать от неё… чего-либо… Конечно, долго это не могло продолжаться, и, слава Богу, мы всё-таки расстались…
ФС (выходя на подиум). Да… расстались… Зачастую в жизни неясно, что лучше – получить или потерять… И всё же, как бы там ни было, она была добрым человеком, и у меня сохранились к ней тёплые чувства. Позже мы с ней иногда перезванивались и с удовольствием подолгу болтали… Хорошо, что у нас не было детей… э-э… «по её причине»…
ФЧ. К тому времени городишко этот мне надоел, и я переехал в другой такой же, неподалёку… Когда-то предполагалось, что именно там я буду практиковать как дантист…
Раздаются хлюпающие звуки шагов, как будто кто-то идёт по глубоким лужам. Белый, а затем чёрный притворы медленно пересекает идущая по их потолкам (вниз головой) зловещая фигура в колпаке и балахоне, расписанном странными знаками.
В её руке – свеча, пламя которой направлено вниз. Стоящие на подиуме ФЧ и ФС оборачиваются на эти звуки и, увидев фигуру в балахоне, бросаются друг к другу и, обнявшись, словно оплывают вместе вниз, на пол и сжимаются в комок, охватив себя сверху руками, как бы защищаясь. Фигура в балахоне, не обратив на них внимания, скрывается, её шаги стихают. Раздаются, затухая, слабые звуки – что-то среднее между натужным кашлем и лаем. Затем следуют скрипучие звуки открываемой и закрываемой двери. Чёрный притвор окутывается дымом (паром). ФЧ и ФС поднимаются на дрожащие ноги и смотрят в чёрный притвор вслед ушедшей фигуре. Потом они, оставаясь спиной к залу, начинают говорить взволнованными голосами.
ФС. О-ох…
ФЧ (после глубокого вздоха). Ты заметил, свеча была ещё длинной.
ФС. Да…
ФЧ. Значит, мы можем продолжить.
ФС. Я… я просто не в силах… Ужас…
ФЧ. Меня и сейчас бьёт озноб… Но мы должны… должны продолжить…
ФС. Я не смогу.
ФЧ. Тогда я.
ФЧ, а затем и ФС поворачиваются к залу.
ФЧ (волнуясь). Так… Да… Я переехал… переехал в другой город… Да… И снова – совершенно пустая, бессмысленная жизнь, в которой ничто не тревожило и не беспокоило меня… Ужас… (Мотает головой, как бы отгоняя наваждение, и продолжает после паузы, уже более спокойно). Существует тип людей, которых совершенно нельзя обижать – это особенно видно по их детским фотографиям… Они, их души с необыкновенной силой уверены, что Мир должен быть к ним только добр. И поэтому сделать им Зло – тягчайший грех! Она была как раз из таких… Моя первая любовь… Первая, последняя и единственная. Она была намного моложе меня – ещё школьница, училась в выпускном классе… Вдруг – наши глаза встретились! И, кажется, устремлены друг к другу даже сейчас, когда меня уже нет… Представляете, она пригласила меня на «белый танец»! Согласитесь, в наши дни это редчайшее начало!
ФС. Что не лучшим образом характеризует человечество…
ФЧ. Как бы то ни было, она сама подошла ко мне на вечеринке, куда нас пригласила её одноклассница – сестра моего сменщика, совсем молодого парня. Едва мы увидели друг друга, нам обоим стало ясно – всё, вот оно! Смысл наших жизней – в этой встрече! Весь мир раскрылся перед нами, когда распустился цветок нашей любви!
ФС (с чрезвычайным огорчением). Ну зачем, зачем эта напыщенная фраза! Ты её где-то вычитал? (После короткой паузы). Ну что ж, молчание – это ведь разновидность лжи. Впрочем, как и речь. А красивые фразы особенно лживы. Твои слова отозвались во мне болью, ведь я любил её.
ФЧ. Слова эти плохи, и не мои… но в них нет фальши – всё так и было! Ведь я люблю её!
ФС (после паузы). Да… И я люблю её. И буду любить в вечности… А в жизни… В жизни мы были вместе всего два месяца… Я не буду описывать эти два месяца, мне это просто не под силу… Может быть, ты?
ФС кладёт руку на плечо ФЧ, тот отрицательно качает опущенной головой.
ФЧ. Разве что одним словом… Это было счастье – счастливое радостное сумасшествие!
ФС. Сумасшествие?
ФЧ. Вспомни…
ФС. Да… да…
ФЧ. И вдруг – всё оборвалось… как обрывается жизнь, когда пуля попадает в самое сердце. Она была дочерью ливанца, недавно приехавшего в нашу страну… Какой-то дурацкий бизнес… Господи! Ну почему он оказался мусульманином! Ведь половина ливанцев – христиане! Почему он не оказался одним из них! Тайного счастья не бывает… Видно, она ему всё рассказала… Или кто-то другой… Всё, самую правду о нас. И вот, этот правоверный мусульманин не придумал ничего лучше, как сразу же отослать дочь в Ливан и спрятать её там у родственников! Он сам сказал мне об этом. Ведь я пришёл к нему… Как только я не придушил этого гада! Надо было бы… Этот солидный, очень вежливый человек обстоятельно объяснил мне, почему он не может допустить брака своей дочери с «неверным». Несомненно, он казался себе очень убедительным… И ещё он сказал, что сколько бы я ни искал, в Ливане мне её не найти. Это показалось мне прекрасной идеей – и вскоре я полетел в Бейрут! Но старый чёрт оказался прав – я не смог её найти…
ФС. Теперь я думаю, что в Ливане её и не было, старик схитрил и отослал её в какую-то другую страну. Говорят, множество ливанцев живёт в других арабских странах… Я так и не смог… Деньги кончались, и я вернулся…
ФЧ. Кстати, в Ливане я нашёл непыльную работёнку. Точнее, работа нашла меня – какой-то человек, то ли араб, то ли еврей – они там все на одно лицо – после недолгого знакомства предложил мне работать на их разведку – возвратиться домой, доучиться на дантиста и стать шпионом, во как!
ФС. Он сказал, что дантист – прекрасное «прикрытие», поскольку к дантисту может прийти любой, и через его кабинет проходит множество людей.
ФЧ. Предлагал очень хорошие деньги… Пожалуй, он и смог бы меня уговорить, но только не в те дни. В горе и отчаянии я готов был наложить на себя руки! Специально для этого я даже купил револьвер – там это легко и дёшево. Я попытался… но как… Тогда я впервые сыграл с собой в «русскую рулетку». Сыграл по-честному. И остался жив. И подумал, что… значит… для чего-то я этому Миру ещё нужен… С того времени я и полюбил эту игру… Ведь надо же иногда ходить в гости к Смерти… Всё равно, живым жизнь тебя не отпустит…
ФС. Я вернулся ни с чем. И опять – ни денег, ни профессии, ни дома, случайные заработки, случайные знакомые, случайные девки. Моя жизнь погрузилась во тьму… Темнота хороша только одним – именно из неё лучше всего виден свет… Но я не видел света – ни проблеска… Так прошло несколько лет, несколько никчемных, пустопорожних лет…
ФЧ. Где родятся мысли, приходящие в голову? Ведь человеку они неподвластны… Вот и в мою малахольную голову вдруг пришла шальная идея переехать к морю и стать матросом… В Ливане… в Ливане мне полюбилось море… Да… Но и из этого ничего не вышло – оказалось, что даже самая малая волна вызывает во мне тягчайший приступ «морской болезни». Наверное, от того, что я недолеченный шизик… И вот однажды, втайне от себя самого… я догадался, что жизнь попросту слишком тяжела для меня. Согласитесь, трудно жить, не чувствуя, что ты живёшь… Тогда я начал сам перед собой делать вид, что вся эта так называемая жизнь уже не очень-то интересует такого мудрого человека, как я… Не знаю, долго ли продолжалась бы эта комедия в театре одного актера… и одного зрителя – но тут мне повезло!
ФС. Да! Реально повезло! Я обретался тогда в небольшом курортном посёлке у моря. И вот, как-то на набережной, когда я сидел без дела на балюстраде и щурился на искрящееся море, ко мне подошёл высокий старик. Кустистые брови, слуховой аппарат, трость, большущие ладони и пальцы… Он представился скульптором и пригласил меня позировать ему для работы. Очень уж ему понравилось моё лицо – «тонкой и решительной лепки» – так он сказал. Или примерно так – я не помню. Жил он совершенно один на не слишком роскошной вилле с видом на море. То есть не жил – он посещал эту виллу несколько раз в год, а настоящий дом и мастерская у него были совершенно в другом месте. Но со мной он застрял на вилле надолго. Месяца полтора он меня только рисовал, комкая бумагу. И только потом стал лепить – статуя была в полный рост, правда, чуть пониже, чем я есть, то есть был на самом деле. Лепил он не скоро, с большими перерывами – говорил, что в старости у него стали быстро уставать и болеть руки. А мне-то что! Платил он отлично – в разы больше, чем я мог бы заработать праведными трудами. Как-то незаметно я переселился на виллу и стал помогать ему по хозяйству – ну там… сходить на рынок, сготовить что-нибудь нехитрое, сантехника, пылесос, газон… Одним словом, прижился я там. А он – всё лепит и лепит. Пару раз всё ломал и начинал заново. И вот однажды заявляет: «Всё! Кончил!».
ФЧ. Честно скажу, не понравилась мне статуя! Совсем не понравилась! Какой-то я получился скукоженный и совершенно некрасивый – совсем не похожий на себя самого. Но, мой старик мне сказал, что я ничего не понимаю, в том числе и в самом себе. К тому времени я уже знал, что он – не просто скульптор, а скульптор знаменитый, мировая величина. Что его работы идут «нарасхват», за огромные деньги. Удивительно! Удивительно, что некрасивое ценится в искусстве выше красивого. Правда, старик говорил мне, что и в красоте я ничего не понимаю. Мы часто разговаривали с ним о том, о сём…
ФС. А один раз – даже о смысле жизни! И он сказал мне: «Смысл жизни в том, чтобы в её конце иметь шанс на прощение»… Тогда его слова показались мне странными и даже нелепыми. И только здесь я понимаю, как он прав! Он разглядел в жизни истину! Увидеть истину можно только в жизни, а не здесь, где нет ничего – ни добра, ни зла, а есть только огненный мрак и ледяной свет…
ФЧ. Это был классный, великолепный старик – спокойный, мудрый, не боящийся смерти. То, что дети иногда превращаются в таких стариков, оправдывает всё – от родовых мук матерей до всех иных страданий Мира… Потом статую увезли… Между прочим, она уже стоит в одном знаменитом музее и называется «Сын Гамлета» – ничего себе название, правда? Когда старик сказал мне, как назовёт статую, я был просто в шоке! Всё-таки я принимал её близко к сердцу, ведь она – это же был я! В очередной раз я услышал от него, что ничего не понимаю… Всё же он был малость грубоват со мной… Я, вроде, и так помнил, но специально зашёл в библиотеку и удостоверился – не было у Гамлета никаких детей! И вдруг я – сын Гамлета… Допустим, Лаэрт его не убил, а он убил Клавдия и сам стал королём. И что? Женился бы он на какой-нибудь соседней принцессе – и вот я его сын. И что дальше? Со временем стал бы я сам королём Дании. И причём тут этот вылепленный неказистый человек?
ФС. И ещё я тогда подумал, как интересно – ведь отца у меня никогда не было, и вот эта вакансия заполнена, и не кем-нибудь, а самим принцем Гамлетом! Смех и грех… Боже мой (слабый раскат грома), как же хочется покурить!
ФЧ. Да, очень… «Фантомная боль»…
ФС. Это не описано в медицинских учебниках – чувство боли в целиком ампутированном теле…
Раздаётся мощный звук, напоминающий многократно усиленный зубовный скрежет. ФЧ и ФС резко оборачиваются в сторону притворов, прижимаются друг к другу и хором слаженно отвечают кому-то невидимому.
ФЧ и ФС (хором, бесстрастными голосами). Да… Да… Да… Всегда и везде… И в вечность…
Замирая, звучит странный сладостно стонущий звук. ФЧ и ФС оборачиваются к зрителям и продолжают говорить хором.
ФЧ и ФС (слаженным хором, быстро, предельно взволнованно). Ужас… ужас… Всё, что вспомнил – ничтожно, всё что понял – банально… Так много о событиях и ничего о главном, о пережитом. Мне не достичь… Нет… (Несколько спокойнее). Но здесь нельзя не закончить. Нельзя. Нельзя не закончить.
ФЧ (с усилием). Надо успокоиться.
ФС (с принуждённым спокойствием). Надо успокоиться. Успокоиться и закончить…
ФЧ и ФС (хором, сначала всё-таки взволнованно, но постепенно успокаиваясь). …Спокойно… Спокойно… Потом старик уехал… Спокойно… Он выплатил… выплатил мне большую премию… как он сказал, «тантьему»… и предложил остаться на вилле и быть в его отсутствие… смотрителем, сторожем – за тот же оклад, что был у меня, когда я позировал… Да… Я, конечно, согласился и остался. И прожил там целый месяц. Но что-то томило меня на вилле и в самом этом посёлке… Там было красиво. Но после того, как уехал мой старик, как уехал этот нелепо слепленный глиняный человек, что-то постоянно томило меня там, не давало покоя. И я решил, что мне тоже необходимо уехать, и не куда-нибудь, а вернуться в свой родной город. Да, меня вдруг потянуло в город, где я начинался… в город, который был так недобр ко мне… Почему? Не знаю… И я вернулся… После этого я прожил совсем недолго… Может быть, я – лосось, который должен умереть там, где родился? Всё-таки по зодиаку я – рыба… Деньги у меня были. Когда я жил у старика, мне не приходилось их тратить. Я снял квартиру, а о работе решил пока не думать. Я чувствовал, что нужно дать отдых душе – а то совсем она у меня износилась… Я просто жил день за днём… Кое-как… Этот револьвер… Несколько раз я ходил в гости к Смерти, и однажды…
Вдруг раздаётся многократно усиленный звук револьверного выстрела, сопровождаемый долгим раскатистым эхо.
ФЧ и ФС, стоящие рядом друг с другом на середине подиума около перегородки между притворами – замирают.
Притворы и подиум постепенно погружаются в полумрак.
ФЧ и ФС медленно, как заворожённые, поворачиваются к притворам.
Раздаётся удар колокола.
ФЧ и ФС, обнявшись, тесно прижимаются друг к другу и снова замирают.
Раздаётся второй удар колокола.
Перегородка перед ФЧ и ФС исчезает.
Из открывшегося пространства между притворами изливается свет и лёгкий (подсвеченный) дым.
Свет постепенно усиливается до ослепительного и после этого несколько ослабевает.
Дыма становится всё больше.
Раздаётся третий удар колокола.
Яркий свет втягивает в себя неподвижные слившиеся фигуры ФЧ и ФС, и они исчезают в открывшемся пространстве, в свете и клубах дыма.
Яркий просвет между притворами закрывается.
ЗАНАВЕС.
В зале включается свет.
Через несколько секунд откуда-то сверху и сзади в зрительном зале (не со сцены) звучит мощный раскат грома.
Свет в зале на мгновение гаснет и тут же (постепенно) включается вновь.
