ПРЕДИСЛОВИЕ АХСАРА КОДЗАТИ
ЖИЗНЬ ДУХА
Определение «известный», а тем более «знаменитый» к Владимиру Пальчикову явно не подходит, ибо за весь период творческой деятельности (более полувека) его менее всего занимала мысль о популярности. Как говорится, никогда не зарился на лавры – наоборот, с презрением относился к банде «поэтических рвачей и выжиг». Он из той категории людей, о которых Томас Карлейль писал, что деятельность неизвестного, хорошего человека подобна подземной воде, тайно окрашивающей зеленью почву. Наступит день, когда спрятанная под землей вода «забьет видимым, непобедимым ключом».
Думается, для Владимира Пальчикова такое время настало: после долгого молчания в московском издательстве «Круг» он выпустил солидный однотомник избранных стихотворений, поэм и переводов. Называется книга «Там, где зима». Главное достоинство ее – исповедальность. Потрясения, которым уже многие годы подвергается Россия, глубокой болью отзываются в сердце поэта. Я твердо убежден: Пальчиков – личность, которой не суждено затеряться среди множества поэтических имен. Очень верно заметил автор предисловия к книге Владимир Смирнов: «Культурность и стильность, содержательная «многосоставность» (слово Иннокентия Анненского), разнозвучность, изобразительная сила (школа Бунина-поэта и не только его), причем сила легкая, изящная; метрическое и жанровое разнообразие отличает этот мир, это стиховое пространство. Одним словом, перед нами мастер, взыскующий мастер-артист».
Примечательно, что в пятидесятые годы прошлого века Володя, как и я, учился в Северо-Осетинском педагогическом институте им. Коста Хетагурова. Жили мы в одном общежитии. В стенах этого учебного заведения делали первые шаги в литературе. Стихи наши публиковались в периодической печати республики. Память моя до сих пор хранит строки одного юношеского стихотворения Пальчикова:
Пруды дремали в мягком иле,
Они любили гладь и тишь
И потому давно застыли,
И не сдалась речушка лишь.
После окончания СОГПИ В. Пальчиков уехал в Омскую область, учительствовал в сельской школе, издал первую книжку стихов и, как явствует из предисловия вышеупомянутой книги, «прогремел на IV Всесоюзном совещании молодых писателей». Одной из самых солидных публикаций поэта была подборка стихов в «Новом мире» Rb`pdnbqjncn.
С 1980 года Владимир Пальчиков живет в Москве. Работал в журнале «Наш современник», в издательстве «Современник», «Литературной газете». Но за все эти годы он не порывал с Осетией. Стихи наших поэтов в его переводе вышли в издательстве «Ир» в 1989 году под названием «Яблоко нартов», печатались в московской периодике. Осетины, их история, этнография, фольклор стали частью духовных исканий поэта. Об этом свидетельствует и публикуемая подборка.
Ахсар Кодзати
Олегу Георгиевичу Гулаеву –
хирургу, который меня спас.
С И М Д
Над миром гул висит,
ему тесны пределы небосвода –
пляшите, нарты, симд,
покуда не вернусь я из похода!
Тот танец круговой,
связующий таинственно и свято
звезду над головой
и под пятою камешек щербатый.
Обряд или игра
безвестных сил, таящихся под спудом?
И Черная гора
до самых недр полна надсадным гудом.
Согласный шарк подошв
в ущельях повторяется громово.
Хромец, куда бредешь?
Стань в круг – ведь симд излечит и хромого!
Кто распрями не сыт?
В долину смотрит башни грань косая.
И грозный длится симд,
хребты и перевалы потрясая.
Глянь вдаль из-под руки –
моря, сверкая, тянутся друг к другу,
обняв материки,
в гремящем симде движутся по кругу.
Блаженна тяжесть чаш,
благословенна стен суровых кладка.
Симд – ритма чуткий страж,
ручательство вселенского порядка.
Исполни долг! – и вот,
как верный симд, вовек не знавший сбоя,
тебя домой вернет
судеб круговращенье мировое.
Летит дождем косым
жизнь. Пала старость – каменная осыпь,
ты здесь, ты рядом, симд,
но все невнятней глохнущая поступь…
СИДЯЩАЯ НА СКЛОНЕ
Самой земли темнее,
глухого камня глуше,
самой судьбы древнее –
сидит одна на склоне.
Она зерна не мелет
и очага не топит –
сидит на склоне молча,
молчанье мира копит.
А если и обронит
нечаянное слово,
оно сродни загадке,
и смысл его двоится.
Мать колыбель качает,
ржут боевые кони,
тяжелый зреет колос, –
она сидит на склоне.
Лютует мир – в набеге,
бедует – в обороне,
проходят дни и годы –
она сидит на склоне.
Безвестна и безродна
сидящая на склоне,
все помыслы и судьбы
людские – на ладони.
Зачатья и кончины,
спасенья и погони –
все наперед известно
той, что сидит на склоне.
Взор проницает гору,
а сам непроницаем,
а что ему доступно,
мы сроду не узнаем.
Я в долгий путь собрался,
она глядит мне в спину.
Осекшись на полслове,
под этим взглядом стыну.
Спасла бы от предчувствий,
от праздного загада,
сказала 6ы: что будет?
Но лучше – нет, не надо…
Ночь землю поглотила.
Та, что сидит на склоне,
сливается с горою,
как бы уходит в гору.
ДЗЕРАССА
Вода объята пламенем вечерним.
Всклубились волосы и реют за тобой,
подхваченные бережным теченьем
меж темным дном и высью золотой.
Научена дочернему смиренью
та, что росла на дне, под толщей вод,
но Ацамаза1 вкрадчивой свирелью
земля тебя смущает и зовет.
Нет, с застарелой ревностью, враждою
к сухим степям, сарматскому раздолью,
Дунай, и Днепр, и Дон, меньшой их брат,
не отпускают из своих прохлад…
Дождь зашумел, заставив озираться –
ты где-то здесь, ищу твои следы,
твой легкий смех мне чудится, Дзерасса,
как звучный шелест льющейся воды.
Да вот же ты! По камешкам ступая,
от солнца слишком яркого слепая,
колеблемые струи отводя,
раздвинув дождь, ты вышла из дождя.
Ты здесь! Тропа петляет над обрывом,
дымится чаща, свищет соловей.
Очаг огнем наполни говорливым!
Роди румяных, теплых сыновей!
Дымится чаща, лист ворсист с исподу,
конь скачет, громоздятся облака.
Ты дашь начало целому народу –
здесь, на земле, пребудет он века.
И только в снах припомнишь свет нерезкий,
и дрогнет свод, страша отвыкший взгляд,
и пригоршнями, в беглом переплеске,
вдоль стен зыбучих блики пролетят.
1982, 2010
ОТГОЛОСОК ЭПОСА
Из больничных верлибров
Осторожно ощупал
участок своего тела
рассеченный и вновь зашитый.
Это что-то вроде
миниатюрного горного кряжа.
Хребет боли.
Я чувствую под толщей бинта
его седловины, возвышенья, отроги.
И швы, скрепляющие гребень.
Хирург, который спас меня, – осетин.
Между прочим, в осетинских
нартовских сказаниях,
в эпосе народа,
среди которого мне довелось жить в юности,
народа древнего, как степи и горы, –
так вот, в этих сказаниях
фигурирует женщина,
своей циклопической иглой
она сшивает расселины, трещины,
рассекающие хребты.
Мощная игла, отменная нить!
Хорошо, что осетины
умеют так здорово шить!
Хорошо, что они
так надежно сшивают
и неживое
и – надеюсь –
живое.
