РАССКАЗ
Посвящается Ф.
Серая пелена дождя затянула пространство до самых гор, превратив и без того унылый пейзаж в декорации к постапокалиптическому фильму. От разбитой, изуродованной ямами и колдобинами дороги на много километров раскинулось кладбище. Сотни памятников из черного гранита, словно каменные грибы, омывались дождем. Капли стекали по блестящей поверхности, по блеклым портретам, по витиеватым буквам имен и фамилий. Капли равнодушно стекали по камню, который для некоторых людей был вовсе не камнем, а памятью о близких. Но дождю всё равно.
Лишь вдали, почти на линии горизонта, свинцовые тучи цеплялись за вершины горной гряды.
«Наверное, там, за горами, дождя нет», – меланхолично размышлял Игорь, глядя в зарешеченное окно. Здесь, во всем корпусе, на окнах стояли решетки. Даже на четвертом этаже. Неудивительное дело, если пациент в состоянии кататонии легко может сигануть в это самое окно и превратиться в кровавый блин на асфальте. Здесь вообще могло произойти всё что угодно.
У ворот клиники остановилось такси – потрепанная жизнью «семерка». Из машины вылезли двое – женщина средних лет, словно гусыня из клетки, затравленно оглянулась по сторонам, нервно раскрывая зонт. Ей явно было не по себе от этого места, от этой погоды. Нервно переминаясь с ноги на ногу, она что-то сказала таксисту. Следом, с заднего сидения, показалась девушка. Длинные черные волосы, почти по пояс, собранные в тугой хвостик, выбивались из бейсболки. Черная курточка, потертые джинсы, заправленные в сапожки. Она спокойно встала рядом с женщиной под зонт. Игорь не мог разглядеть лица. Лишь общие черты позволяли предположить родство двух посетительниц. Они неспешно направились в сторону административного корпуса, благополучно миновав свору псов, которые в теплую погоду встречали гостей психушки лаем. Сейчас даже дворняги прятались от дождя, забившись по щелям. Вскоре парочка скрылась из поля зрения Игоря, и ему вновь достался для созерцания унылый, серый пейзаж за окном.
Просыпаясь по утрам, собираясь на работу, я часто задаю себе вопрос, почему я стал психиатром? Почему я выбрал интернатуру именно по этой специализации? Потому что она была самой дешевой в прейскуранте? Потому что на нее было меньше всего кандидатов? Потому что работа психиатра не связана с риском подцепить какую-нибудь заразу от пациентов. Хотя последнее утверждение было весьма спорным. Для того, чтобы лучше понять безумца, нужно порой встать на один уровень с ним, влезть в его шкуру. И не все способны вернуться назад. Да и возвращаются порой не теми, кем уходили.
Так зачем я выбрал эту профессию?
Вам часто снятся сны? Интересные, наверное? Там вы летаете между облаков, катаетесь на единорогах, ну, или, на худой конец, нежитесь на лазурном пляже. А мне снятся сны, в которых я раз за разом оперирую одних и тех же пациентов. И каждый раз теряю их. Сколько уже? Сколько жизней я потерял за годы работы в хирургическом отделении. Я не помню ни одного лица больного человека, который пошел у нас на поправку. Зато я хорошо помню людей, которые умерли на столе или в реанимации. И таких немало. Идя в хирургию медбратом, я был полон решимости ассистировать на операциях, вникать в тонкости работы, получать навыки, которые помогут мне в интернатуре, стать хирургом. Мне казалось, что это работа для настоящих мужчин. Оказалось, что работа не для мужчин. А может я не мужчина.
Я не падал в обморок от вида крови, меня не тошнило от гнилостного смрада во время абдоминальных операций, я спокойно переносил многочасовое стояние у операционного стола и боль в спине считал результатом праведных трудов. Но смерти я переносить так и не научился. Не научился переносить и мириться со своей беспомощностью. Я спекся, еще не успев начать лечить людей. Страшнее всего для врача – потерять веру в себя. Дать страху стать выше чувства долга. Я не был дураком, я неплохо учился. Я мог бы стать кем угодно. Если бы не тот день, когда началась война. Нас не бомбили, пули не свистели над головой. Просто в отделение вереницей тащили носилки, на которых лежали… Нет, не солдаты и офицеры. Старики, женщины, дети. Истекающие кровью, изрешеченные осколками, с культями вместо конечностей. Скользкий от крови пол в коридорах был уставлен носилками, на которых стонали люди. Персонала нехватало. Бригады по пять часов не покидали операционные. Люди умирали десятками. Санитарки порой не успевали отвозить трупы в морг, и они лежали в коридоре, перед входом в операционную, прямо на полу, накрытые простынями.
Через неделю я написал заявление об увольнении. Спокойно доучился полтора года, получил диплом и отдал деньги за интернатуру по специальности психиатрия.
«Малодушие», – подумаете вы. Попробуйте быть героем, когда в ваших руках жизнь пациента, когда от каждого вашего движения зависит, будет ли он дышать через минуту, или через десять кора его головного мозга станет абсолютно бесполезной.
У психиатра гораздо меньше шансов увидеть, как пациент умирает у него на глазах. Хотя он есть у любого врача. Даже у терапевта в поликлинике.
– Игорёк, сходи-ка вниз, там девочку одну привезли. Симпатичная… – ты оглядываешься через плечо. В кабинет, не спеша, перебирая в пальцах какие-то шарики, входит Алла Сергеевна – твой куратор. Пожилая женщина, седая как лунь, она была асом в своем деле. Она могла разговорить даже овощ. Она видела пациентов насквозь. Потому что сама была такой же, как они. Ты поднимаешься со стула, разминая затекшие ноги. Работа врача на восемьдесят процентов состоит из писанины. И ладно бы, писанина эта нужна была бы конкретно тебе. Врач вполне может обойтись десятком заметок да подшивкой из анализов. Твоя история нужна прокурору: когда твой подопечный покинет этот жестокий мир, писанина будет единственным доказательством того, что ты его не убил, а пытался помочь в силу своих скудных возможностей. И чем лучше у тебя написана история, тем больше шансов выйти сухим из воды.
Ты спускаешься в приемный покой, минуя обшарпанные коридоры со стенами, выкрашенными в грязно-желтый цвет, со скрипучими полами, с рваным, потертым линолеумом, с отвратительным запахом затхлости, которая годами образовывала этот неповторимый букет. Ты идешь мимо пожелтевших от времени дверей, на которых красуются таблички: «процедурная», «стоматолог», «рентген», «душевая». Всё, как в обычной больнице. Только вот профиль необычный. И пациенты все сплошь «интересные личности». Эти коридоры не позволят тебе остаться в тишине. Ты не услышишь безумных воплей и стонов. Ты услышишь лишь потрескивания, скрипы, шорох. Поверь… Для такого заведения это гораздо страшнее.
Вот ты в приемном отделении. На стене висит выцветший плакат, на котором краснощекие пожарники показывают, как бороться с огнем. Под плакатом стоят в ряд несколько скрипучих рассохшихся стульев. На одном из них сидит женщина, которую ты видел в окне полчаса назад. Усталое лицо покрыто сетью мелких морщинок. Под глазами залегли глубокие тени. В глазах усталость, печаль, раздражение. Ты ободряюще улыбаешься ей.
– Добрый день, – говоришь ты, – вы к нам сегодня поступили?
– Что? – словно твои слова выдернули её из ступора. – Я? Куда? Сюда?!
Она повышает голос, гневно смотрит на тебя, а ты все продолжаешь улыбаться, пытаясь понять, где прокололся, чем мог её задеть, стоит ли звать санитаров. Внезапно она успокаивается и говорит:
– Это не я. Я дочку привезла, – тяжело вздыхает женщина.
– Так, – как можно мягче говоришь ты, – и почему вы решили обратиться именно к нам?
– Ненормальная она, – быстро промолвила женщина и отвернулась в сторону. Словно лекарство горькое проглотила.
– И в чем же это проявляется? – спрашиваешь ты, удобнее усаживаясь на стул. Опрос близкого родственника пациента дает очень много важной информации, которую тебе не получить от него самого. Порой без показаний родственников врачу приходится двигаться вслепую и долго проводить симптоматическое лечение. Хотя в психиатрии нет радикального лечения.
– А почему вы спрашиваете? – спохватилась женщина. – Кто вы такой?
– Я работаю с Аллой Сергеевной, лечащим врачом вашей дочери, – отвечаешь ты. – Она прислала меня, чтобы я побеседовал с вами.
Женщина кивает и снова отворачивается в сторону. Ей стыдно находиться здесь, ей стыдно, что её дочь не такая, как все, ей стыдно, что она должна делать то, что делает. Не она первая, не она последняя. Сколько таких вот родственников успел повидать ты в этом заведении. А скольких повидала Алла Сергеевна?
– Так что же такого необычного делала ваша дочь, что заставила вас обратиться к нам? – спрашиваешь ты.
Женщина несколько секунд собирается с мыслями, вновь вздыхает и отвечает:
– Она давно была со странностями. Еще до смерти отца.
– Её отец умер? – спрашиваешь ты. – Как давно?
– Умер, не так давно. Около года назад. Но она была такой еще до его смерти.
– Такой – это какой?
– Такой вот отстраненной. Её никогда ничего не интересовало. Училась она плохо. Мы радовались и тройкам, которые она получала. Подруг у нее не было. Лишь с сестрой своей она общалась более-менее регулярно. Но недавно сестра вышла замуж. И общение с людьми своего возраста на этом прекратилось. Она часто уединялась у себя в комнате, могла часами смотреть в потолок или на стенку… Она молодая девочка, а ей наплевать на парней, на сериалы, косметику, на всё, чем должна интересоваться нормальная девочка. Ей только на псину эту проклятую не наплевать!
– На какую псину? – удивился ты.
– Да есть у нас дворняга одна. Во дворе живет. Так вот ей мерещится постоянно, что она по дому бегает и везде гадит, а она, мол, за ней ходит и убирает. Хотя собака даже на порог не заходит. А она с веником ходит, кричит.
– Что кричит?
– Что надоело ей. Что соседи зайдут, стыдно перед ними.
– А собака, значит, не гадит? – уточняешь ты.
– Да нет же! – раздраженно отвечает женщина. – А еще её кажется, что по телевизору её обсуждают. Идет, например, передача про наркоманов, а она сидит, смотрит и говорит, что её это тоже касается, что про неё передачи снимают.
– Так может, она наркотики употребляет? – спрашиваешь ты.
– Нет, не употребляет. Ладно, про наркоманов. В новостях её тоже упоминают? И «Жди меня» тоже про нее сняли?
– Да, пожалуй новости это уже слишком, – соглашаешься ты.
– Вы лучше с ней поговорите, а то я уже не могу, – промолвила женщина, и ты увидел в уголках её глаз слезы.
Тихо скрипнула дверь палаты, и на пороге появился Игорь, на ходу просматривавший титульный лист истории болезни. В просторном помещении, выкрашенном в мышасто-серый цвет, было прохладно, пахло перловкой, которую давали на обед, пахло не слишком свежим бельем, пахло потом и хлоркой. На железной кровати, скрестив ноги по-турецки, сидела женщина в линялом фиолетовом халате. Седые, сальные патлы торчали во все стороны. Костлявые руки сложены на коленях. Она смотрела перед собой, изредка шевеля губами. Появление врача не привлекло её внимания. Женщина продолжала свой беззвучный монолог.
На койке у окна, свернувшись в комочек и укрывшись с головой одеялом, лежала пациентка, которую Игорь и должен был опросить. Он подошел к кровати, склонился над ней и чуть пальцем потыкал в одеяло.
– Вы спите?– спросил он вполголоса.
– Нет, – раздался приглушенный ответ.
– Тогда пойдемте со мной.
Девушка стянула одеяло до подбородка, с интересом глядя на Игоря.
– Куда? – спросила она после паузы.
– В кабинет, – сказал он и отошел в сторону.
– Да, – невпопад ответила женщина, сидящая на койке.
Девушка посмотрела на неё и улыбнулась. Одним движением она поднялась со своего места, поправила одеяло и обула тапочки. Она уже переоделась в больничную одежду – черные спортивные штаны с белыми лампасами, махровую водолазку и мягкие, розовые тапочки.
– Нормально, – всё так же невпопад промолвила женщина хриплым голосом, который словно доносился из глубины её нутра.
Игорь развернулся и пошел к выходу. Девушка легкой, уверенной походкой направилась следом за ним. Парень распахнул дверь палаты, пропуская пациентку вперед. Та прошмыгнула в образовавшийся проем, мимоходом кокетливо улыбнувшись Игорю.
– Зебула… – произнесла напоследок женщина. «Зебулой» звали её воображаемую дочку, которую она якобы родила пятнадцать лет назад, но она ушла от неё, и когда «Зебула» вернется, она заберет мать из больницы к себе домой. Раньше женщина часто рисовала портрет своей дочки. «Палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек». Точнее «Зебула». Женщина никогда не рисовала лица. Даже намеков на него не было. Ни точек, ни черточек. Овал – тело. Кружок – голова. Две коротких черточки – руки. Две длинные – ноги. Теперь она редко рисует. Да и о дочке не говорит.
Они проследовали в кабинет, где стоял лишь стол, пара стульев и небольшая тумбочка. Для беседы вполне достаточно. Девушка присела, кокетливо положив ногу на ногу, чуть склонив голову набок, посмотрела на сидевшего напротив нее Игоря. Сейчас он мог разглядеть её во всех деталях. Миниатюрная, хрупкая, она едва ли весила больше сорока пяти килограммов. Худое, чуть заостренное лицо, темно-каштановые волосы, собранные в хвостик. И глаза – голубые, как весеннее небо после грозы. В них плясали озорные блики, словно только что нашкодивший котенок предстал перед хозяином. Но за этими бликами на самом дне плескалось безумие. Глаза безумца – особые глаза. В них ты можешь увидеть всё что угодно, кроме того, что ожидаешь увидеть. Тоска, грусть, боль, отчаяние, радость, смех, задумчивость. Все сразу и по отдельности. В них есть всё. И это не значит, что в них нет разума. Он есть. Только он не похож на разум обычного человека, как арбуз не похож на ягоду, как кома не похожа на смерть.
– Итак, – мягко улыбнувшись, начал Игорь, – как тебя зовут? Расскажи мне о себе.
Девушка прищурилась, смерив доктора пристальным взглядом, сцепила пальцы вместе и рассмеялась.
– Меня зовут Алина, – начала она. – Мне двадцать три года. Я живу в городе, с мамой.
– Очень хорошо, – сказал Игорь, делая пометки в блокноте. – Учишься где-нибудь?
– Учусь, – Алина сменила позу, положив руки на стол.
– Где?
– В институте училась. Выучилась на психолога.
– Работаешь? – с интересом посмотрел на неё Игорь.
– Нет. Еще не работаю. Мы попросили родственников найти работу. Сказали, мест пока нет. Когда появятся, нам сообщат.
– А почему через родственников. Почему не через бюро занятости?
– Ну, ведь родственники обычно от души делают, – назидательно подняв палец, ответила девушка. – Они стараются и место лучше найти для человека, и работу престижнее.
– Ясно, – прервал её Игорь. – А с кем ты живешь?
– С мамой, с сестрой. Сестра сейчас замуж вышла, так что только с мамой.
– Только с мамой и с сестрой? – спросил доктор, наблюдая за реакцией девушки.
– Да! – невозмутимо ответила она.
– А что, в семьях кроме мамы и сестры больше никого никогда не бывает? – вкрадчиво спросил он.
– Ну мама… Ну сестра… Ну и всё… – начала перечислять девушка.
«Факт смерти отца не подтверждает», – написал он в своем блокноте.
– А в связи с чем ты к нам обратилась? – спросил он.
– Меня мама привела, – спокойно ответила девушка.
– А почему тебя мама привела?
– Потому что у меня был стресс.
– Стресс? Какой же стресс? – с интересом спросил парень.
– Как это какой? Стрессы бывают большие и маленькие. Большие стрессы – когда наваливаются все проблемы сразу. Наваливаются и давят. А маленькие стрессы – когда маленькие проблемки по одной приходят и уходят, приходят и уходят…
– И какой же стресс был у тебя? – не дал ей пуститься в дальнейшие рассуждения Игорь.
– У меня был маленький стресс.
– И в чем же он проявлялся?
– Как это в чем? Маленькие проблемки приходили и уходили. Они незаметные бывают, но когда их много, становится тяжело.
«Склонна к резонерству*», – сделал пометку Игорь.
– И что за проблемки у тебя были?
– Были. Я вам сейчас расскажу, – деловито сообщила девушка. – У нас дома живет собачка. Обычно она во дворе сидит, но каждый день в дом забегает и срет по углам.
От слова «срёт» Игорь сморщился, как от зубной боли. Не слишком приятно было слышать такое от девушки.
– А причем здесь ты?
– Как это причем? Я весь день дома! Я за ней с веником хожу и убираю! А она срет и срет! А представьте, если соседи в гости зайдут. Что тогда? Приятно ли людям видеть какашки собачьи возле кухонного стола? Никому не приятно. Потому что противно.
– И что же ты, вот так, целыми днями сидишь дома?
– Сижу, – кивнула Алина.
– И чем занимаешься?
– По дому всегда много дел у женщины, – кокетливо подперев подбородок ладошкой сказала она. – Приготовить еду, постирать одежду, убрать в комнатах.
– Кокетливая ты, – не удержался Игорь.
– А мы, женщины, все кокетливые, – не растерялась девушка. – На то мы и женщины. Да и мужчины кокетливые могут быть, когда им надо…
– А помимо этого стресса были у тебя еще какие-либо стрессы в течение последнего года? – спросил Игорь.
– Нет, не было.
– Точно? – вкрадчиво спросил он еще раз.
– Ну, – заколебалась Алина. – Были, но это мои личные переживания.
– А я твой доктор. Ты поделишься со мной своими переживаниями?
– Нет.
– Почему?
– Потому что личные переживания у всех свои. Они должны быть собственными у каждого человека.
– А у тебя какие?
– Потом скажу, – чуть повысив голос, ответила она.
– Когда это «потом»?
– Когда придет время.
Игорь лишь ухмыльнулся. Нужно было подойти к ней с другой стороны.
– А сестра твоя с мужем живет?
– Да, с мужем.
– А муж живет с родителями?
– Да.
– И кто у них в семье есть?
– Мама, папа, его брат, его сестра, он сам и моя сестра.
– Вот видишь! – охотничий азарт загорелся в Игоре. Ему очень не хотелось напрямую спрашивать девочку об отце. Ему надо было, чтобы она сама все рассказала. – А в вашей семье кто живет?
– Я, мама, и сестра жила, пока замуж не вышла.
– Видишь, как вас мало. Вон у мужа сестры сколько людей в семье. Ты никого не потеряла?
– Нет. Их много, потому что у мужа сестер и братьев много. А у меня сестра. Но она с мужем живет, а не с нами, – улыбнулась девушка, словно маленькому ребенку объясняла правила игры.
«Опять ничего не выходит», – с досадой подумал Игорь.
– А чем ты любишь заниматься? Телевизор ты любишь смотреть? – спросил он.
– Люблю.
– А какие передачи?
– Разные, – небрежно отмахнулась Алина. – Новости. Только я уже полгода телевизор не смотрю.
– Да? А мама говорила, что ты «Жди меня» постоянно пересматриваешь? Ты кого-то ждешь.
– Да.
– Кого?
Девушка наморщила лоб, словно пытаясь что-то припомнить.
– Кого-то жду, – пространно ответила она.
– А про наркоманов передачи зачем смотришь? Ты считаешь, что в них обсуждают тебя.
– Не обсуждают. Ведь как вы не понимаете, что это такие важные передачи, которые нужно смотреть всем. Ведь такие серьезные вопросы.
– А конкретно тебя они касаются?
– Они касаются всех цивилизованных людей.
«Всё резонерствует», – со скукой подумал Игорь.
– У тебя бывают моменты, когда ты ощущаешь себя одинокой.
– Да, бывают моменты одиночества. Но ведь каждому человеку порой нужно побыть одному, чтобы осмыслить, обдумать, прийти в себя, что-то вспомнить, что-то забыть.
– А что ты хочешь забыть?
– Ничего, – поспешно ответила Алина.
Внезапно дверь кабинета открылась, вошла Алла Сергеевна.
– Ах, вот вы где, голубушка, – всплеснула она руками, – а я вас везде ищу. Пойдемте, расскажу вам и вашей маме, как мы лечить вас будем.
Алина покорно встала. Да, Алла Сергеевна имела непререкаемый авторитет у всех видов психов. Они подчинялись её слову, словно крысы шли за дудочкой крысолова.
Напоследок Алина обернулась, посмотрела на Игоря и, тепло улыбнувшись, сказала:
– Спасибо, было очень приятно пообщаться.
– Мне тоже, – ответил он, заворожено глядя в голубые озера глаз, на дне которых плескалась муть под названием шизофрения.
– До свидания, – сказала она и скрылась за дверью.
Я меланхолично мешал чай в кружке и раз за разом пробегал по списку препаратов, назначенных Алине. У нее не было кататонии, но все были единодушны в назначении галоперидола в классическом сочетании с циклодолом. Знаете, что такое галоперидол? Довелось мне однажды по глупости попробовать эту штуку. Вам хочется спать, но вы не можете заснуть. Вам хочется бодрствовать, но вас клонит в сон. И так много часов кряду ты болтаешься между сном и явью, не в силах даже стакан воды себе налить. Потом тебя начинает отпускать, и кажется, что кошмар прошел. Но все только начинается. Потому что на отходняках тебя скрючивает судорога, перекашивает из стороны в сторону. Ты не знаешь, куда себя деть, как удобнее лечь, чтобы тело не сворачивало в загогулину. Не самое приятное состояние, согласитесь?
Однажды попробовав, я на всю жизнь зарекся этой дрянью не баловаться. А теперь представьте, что вам колют подобный препарат каждый день, независимо от вашего желания и потребностей. Каково?
Я не мог отделаться от навязчивого воспоминания: Алина стоит в дверях кабинета, улыбается и прощается со мной. Со мной прощается настоящая Алина – девочка, жившая в своем тихом, безумном мирке. И все её устраивало. Она страдала от своих маленьких стрессов, загнав память об отце в глубины сознания. Она смотрела телевизор, считая, что с экрана обсуждают и осуждают именно её. Она жила в своем тихом безумии, никому не мешая. Но матери было стыдно за дочку, которая была не от мира сего. И она решила сделать доброе дело – излечить её от этой напасти. Но на самом деле она привела дочь на эшафот. Здесь от прежней Алины не останется и следа. Здесь её накачают нейролептиками – независимо от того, есть ли у нее бред и галлюцинации или нет. Дешево и сердито. Зачем заморачиваться, расписывать схемы лечения, искать индивидуальный подход. Проще заглушить безумие химией.
Ученые исписали сотни страниц, истратили не один литр реактивов и распотрошили не один десяток трупов, чтобы доказать, что в основе патогенеза шизофрении лежат биохимические нарушения в мозговой ткани. Но мне кажется, что шизофрения появляется тогда, когда человек забредает не в тот закоулок сознания и застревает в нем. А закоулок этот – далеко не тупик… Это просто новый коридор, отличный от тех, по которым ходят нормальные люди.
Психиатры же пытаются затопить этот коридор нейролептиками. Психиатры убивают остатки личности, дабы уравнять пациента с социумом. Дезактивировать его. Приравнять к нулю.
Психиатры – убийцы души.
Прощай, Алина.
R.I.P.
Ты снимаешь халат с вешалки, на которой он постоянно дожидался твоего возвращения в клинику, небрежно комкаешь его и бросаешь в пакет. Следом летят сменные тапочки, кружка. Усталым взором ты обводишь кабинет. Старая скрипучая мебель, осыпающиеся потолки, отсыревшие книги на полках. Здесь ты провел несколько месяцев своей жизни.
К этому ли ты шел шесть прошлых лет? Этого ли пытался добиться, надевая впервые белый халат? Ты никогда не хотел быть палачом. Но тебе придется им стать, если останешься здесь. Палачом тел. Палачом душ. Какая разница, кровь на твоих руках или божественный ихор? В сущности, не имеет значение. Ты снова и снова вспоминаешь улыбку той девочки. Улыбку человека, которого отторг социум, потому что он боится принимать людей, не вписывающихся в стандарты норм поведения.
Ты закрываешь дверь на ключ, торопливо проходишь по лабиринтам коридоров, в которых уже загустела мгла ночи. Ты небрежно швыряешь связку ключей на стол вахтерши, выбегаешь на улицу. Прохладный воздух приятно холодит легкие. В десяти шагах от тебя психи совершают свой сомнамбулический вечерний моцион. Они меланхолично бродят вокруг клумбы, безразлично глядят по сторонам, иногда шевелят губами. Вот они – мертвые души двадцать первого века. Не ты убил их. Но ты подписал приказ об их казни.
Может, хватит?
Ты спешно покидаешь территорию больницы. На выходе стоит огромный контейнер с мусором. Проходя мимо, ты размахиваешься и швыряешь пакет с халатом и прочими врачебными принадлежностями в него. Символическая попытка порвать с прошлым, выбросив вещи, которые тебя с ним связывают.
Получится ли выбросить куски памяти?
Не придется ли возвращаться сюда в качестве пациента?
Время покажет.
А пока… Дорога бежит лентой вдаль; по левую руку кладбище, по правую – высокий забор, обнесенный колючей проволокой. А посредине – дорога.
И ты идешь по ней.
