Красно-белые ленты.
Черные ленты.
Красно-белые ленты.
Черные ленты.
Для меня это слишком страшно.
Для меня это слишком горько.
Там, может, и погибла счастливая влюбленная рифма.
I
Что мы можем, неизвестный Бог?..
Разбиваясь и сжимая бессильно стекло в руках,
Со съеженным «всем внутри» и «надо позвонить»,
Что мы можем, неизвестный Бог, скажи мне.
Только мелко дрожать и падать,
Высовываясь из окон и крича:
«Там женщина плачет!».
От ужаса не в силах помолчать – хоть минуту,
Боясь, что «скоро, скоро!», желая бежать подальше – но куда? – Что мы можем, неизвестный Бог, скажи мне.
Только бездушно думать и шептать:
«Хоть бы не меня».
Видя дым, но не зная откуда он; судорожно ища
Последних новостей, но не находя ничего, кроме прерванной связи, Плача: «Они как раз были там» и нервно хрустя пальцами,
Что мы можем, неизвестный Бог, скажи мне.
Только шипяще выжимать из сердца:
«Спаси, спаси!».
Что мы можем, неизвестный Бог, скажи мне,
Кроме как придумать много лиц тебе,
Кроме как искать себе смерти – самой мерзкой и несправедливой? Что мы можем, неизвестный Бог, скажи мне,
Кроме как пугать друг друга чужим горем,
Кроме как горькие детали смаковать:
«У него жена беременная осталась!»
Что мы можем, неизвестный Бог, скажи мне,
Кроме как скандалить и срываться,
Кроме как винить и есть друг друга,
Кроме как терять чужие души,
Кроме как ссохнуться от злости,
Кроме как не знать, кому мстить?..
В этот день было пасмурно,
В этот день мы пили дождь,
Который не мог потушить огня,
Который смешивался с кровью на
Моей невинной земле,
Любимой земле…
А вечером разгорелось солнце,
Жестокое страшное солнце,
САТАНИНСКОЕ солнце,
Которого никто не ждал…
А ночью будет жутко холодно,
А ночью будут бродить призраки,
И будут сниться нам, живым,
Их последние страшные картины…
Обезьяны, которые сделали это,
Неужели вы собрались жить вечно
На моей невинной,
На моей любимой земле?
Что ты с ними сделаешь,
Неизвестный Бог,
Скажи мне!
II
Город.
В сказке были дети, которые жили в сдобных домиках
С глазурными окнами и пряничной крышей.
Шоколадный пол и марципановая мебель…
И всегда счастливые, улыбающиеся люди.
Мы забылись. Мы забылись.
Все стало сладким. Настолько сладким,
Что вредных старух не было. Просто не должно было быть…
Но почему? Почему?
Мы задавали этот вопрос из ниоткуда.
Почему? (все обагряется кровью,
искореживается, вздрагивает.)
Почему? (попадают осколки в виски и артерии,
погребают под собой рухнувшие стены…)
Почему мы умираем в белых комнатах –
Немного позже и намного раньше?
Если бы тот город был еще…
Он разбился вместе с хрустальным шаром.
Вместе с надеждой.
Не построить заново…
Ни на какие компенсации.
III
Небо.
Небо, пустое, плачет,
Не в силах помочь,
Думает, что оно обо всем знает.
Но люди его проклинают.
Не доверяют
Своих тайн и надежд.
Небо, забравшее воздушные шары на первое сентября.
Небо, сделавшее вид, что ничего не видело в огне и дыму.
Небо, ненатурально принимающее к себе ангелов.
Небо – двуличное – казалось везде одинаковым.
Небо, опять ты плачешь…
Мама говорила, тебе можно верить, небо,
Так, значит, и это – неправда.
IV
(пьеса, написанная не мной.)
Усталое сентябрьское солнце
Кладет руки на дрожащие плечи моего города.
Как после кошмара, город всхлипывает,
Теряет много крови и слез.
А потом – даже не подождав недели –
Город срывается с места и опять несется
В сумасшедшей пляске,
Оставляя в былом разрушенные ступени
С венками, свечами, водой и игрушками.
И ночью громкая музыка,
Смех молодых людей.
