РАССКАЗЫ
ВЫСОТА-2004
Облака, заснувшие над вершиной Присской горы, покрыли ее темно-синими пятнами. Нашей роте ополчения, куда я имел глупость добровольно записаться пулеметчиком, велено было сняться с позиций над Ередом и идти туда на смену присским ребятам.
– Они уже четвертые сутки в лесу, – вещает седоусый комбат, подергивая ягодицами.
– Жалко их, – гнусавит его очкастый зам, вылезая из новенького «уазика». – Надо помочь.
– Ты поможешь, как же. А не хватит с тебя Андрейки? Иуда…
Двенадцать лет прошло с тех пор, а я все еще грызу себя за то, что послушался друга и не пошел с ним…
Поздней осенью девяносто второго, после войны с ингушами, героя абхазской войны и просто крутого парня Андрейку Козаева назначили начальником цхинвальской таможни. Я был в числе первых служащих этой военизированной организации. Тогда мало кто отваживался там работать. Запросто можно было нарваться на пулю оголтелого бандита. Мы ведь сопровождали проезжающие транзитом через нашу непризнанную республику колонны, а эти головорезы нападали на фуры. Отчаянные были ребята, ничего не скажешь, со многими из них я мерз в засадах. Но работа есть работа, и фронтовое наше товарищество переросло в непримиримую вражду. Не раз между нами вспыхивали перестрелки. Вот тут-то и появлялся Андрейка на белом «Москвиче»-каблуке. Не обращая внимания на стрельбу, он шел на грабителя, отнимал у него автомат и ломал бандюге челюсть. Мы только диву давались, откуда в девятнадцатилетнем парне столько силы духа, и гордились нашим командиром.
Нападения на колонны стали реже, дело как будто налаживалось, и мы вздохнули свободней. Штаб-квартира таможни располагалась тогда на седьмом этаже дома правительства, и по утрам, бряцая оружием, мы набивались в одну из неотапливаемых комнат. Андрейка распределял, кому на какой пост идти. Четыре человека ехали в Ванел, четверо оставшихся топали на ТЭК. Дружный коллектив, общее дело, один за всех и все против мародеров, уважаемый командир – чего еще нужно? Живи, таможня!
Однажды во время очередного утреннего сбора наш начальник подозвал к себе долговязого очкастого кассира и, хлопнув его по плечу, – чуть душу из хилого тела не выбил тяжелой рукой штангиста, – сказал:
– С этим человеком я был в Абхазии. Ему я доверяю не только эти деньги, – он вырвал из рук очкарика мешок с баблом и тряхнул им над курчавой головой, – но и жизнь свою. Я на х… послал Парпата и Хубула, когда те пытались засунуть сюда свои грязные лапы. Все, что мы зарабатываем, сказал я им, пойдет на покупку оружия. В каждом доме, где остались мужчины, должен быть гранатомет, пулемет и автомат, или следующую войну мы проиграем. Но сначала я вооружу свою узаконенную банду. Мирза, ты ведь не собираешься обокрасть нас?
Очкарик опустил голову и загнусавил клоуном:
– Я человек бедный, своих зубов не имею, вот они у меня, все на ладони. А посмотрите на мои ноги. Обувь в дырках, и пальчики мерзнут, отсюда и постоянный насморк – фук-фук. Андрейка вчера мне ботинки теплые хотел купить, но как можно на общественные средства, фук-фук… – и далее в том же духе.
Парень явно фальшивил, но хотел повеселить нас, втирался в доверие. Я был обкуренный и смеялся, как сумасшедший. Мирзе, кажется, понравился мой смех, и однажды я почувствовал на своей заднице его язык. Лесть время от времени просто необходима героям войны.
– Ты с Андрейкой из одного района? – спросил он, блестя толстыми стеклами очков.
Я важно кивнул:
– Да, мы оба с левобережья.
– Он ужасно тобой гордится. Все время говорит о тебе.
– А что именно? Обо мне много чего болтают.
– Тушкан, мол, убьет человека не моргнув глазом.
– Гм, он не далек от истины.
– Вообще-то я и раньше слышал о твоих подвигах.
– Слушай, тут такое дело… в общем, мне нужны деньги… хочу поехать в Орджо, невесту проведать, у нее день рождения, понимаешь?
– Конечно, Тушкан… Сколько нужно-то?
– Штук пять…
– А что так мало? Я дам тебе шесть!
– Спасибо, только Андрейке не говори.
Дружбу героя можно приобрести пением дифирамбов и толикой денег, по крайней мере, Мирза отныне мог на меня рассчитывать, хотя я терпеть не могу кривляк и подлиз.
В пасмурные дни я всегда чувствую себя погано, а тут еще мокрый снег повалил. Мы с Вовчиком патрулировали трассу на машине начальника и поймали на ТЭКе маленького пухленького контрабандиста. Его зеленый «жигуленок» был битком набит бутылками грузинского вина.
– Езжай за нами, – сказал я. – И попробуй куда-нибудь свернуть. Слушай, Вова из Могилева, – я повернулся к своему напарнику, – давай еще курнем, а то мне тоскливо с утра.
– А у тебя разве есть? – спросил Вовчик, возясь с зажиганием.
– Из особых запасов на случай войны. На, запаливай…
– Кхе-кхе, хорошая дурь, сразу видно.
– Плохого не держим, кхе-кхе…
За столом при входе в дом правительства, где обычно скучал дежурный милиционер, сидел Андрейка.
Увидев нас, он встал, потянулся и сказал:
– Ох и устал же я, ребята. Вы даже не представляете, до чего мне хочется домой, помыться, лечь в чистую постель и поспать. А это что за птица?
– На ТЭКе поймали, – сказал я.
– Зачем?
– У меня сын родился, – запел задержанный. – Хочу кувд ему сделать, понимаете, кувд. Я сам работаю в органах.
– Вижу, не слепой, – сдвинул густые брови начальник таможни. – Ну-ка садись и покажи документы. Гм, Ле-ван Ми-ла-дзе.
– Нет, Меладзе.
– Мать твою, ты грузин?
– Осетин я, Меладзе все равно что Дрияевы, просто нас так записали.
– А может, он везет в Северную Осетию отравленное вино? – предположил Вовчик.
– Точно, – сказал я. – Пусть сначала попробует сам. Сейчас принесу пойло.
Часа через два на столе рядом с пустыми бутылками храпел пьяный милиционер из Мизура Леван Меладзе. Он здорово надрался и всех смешил. Даже лезгинку сплясал под наше одобрительное гоготанье, шатаясь, лез ко всем обниматься. Андрейка, и тот развеселился. Прибывшие из Ванела ребята тоже продегустировали вино и нашли его превосходным. Решено было конфисковать сто бутылок на Новый год и справить этот чудесный праздник вместе. Мы одна дружная команда! Ура начальнику! Весь личный состав за него и в огонь и в воду! За Андрейку! Пить до дна! Тормозните, не из бокалов же пьем. Все равно до дна! Пусть все завидуют нам, таможня дает добро!
Уже было темно, когда пришел Мирза. Я предложил ему тяпнуть «отравленного» винца.
– Нет, – сказал он, – не до веселья мне, в городе шухер.
– Уж не война ли опять? – спросил слонявшийся по комнате Большой, головой задевая люстру с единственной горевшей в ней лампочкой.
– Чего они хотят от нас? – кричал Робе, держа курс на выход, при этом кренясь то вправо, то влево. – Я больше не хочу воевать. Суки, опять роддом будут бомбить, а моя жена там лежит. Щас пойду и заберу ее оттуда.
– На сегодня отбой, – сказал Андрейка. – Пилот, ты на колесах? Отвези своего друга домой, пусть проспится.
– На пару слов, – кивнул кассир командиру. Они вышли в вестибюль, а я в туалет. Выдавил из себя несколько капель в писсуар, вот и весь слив. У меня, когда ноги замерзнут, раз сто на дню в туалет бегаю, правда, без толку. Говорят, простатит, и, если не лечиться, не будет потомства. Ладно, я еще молодой, все успею, но неприятная штука: хочется постоянно ссать. В дверях сортира столкнулся с Андрейкой. Таким расстроенным я его еще ни разу не видел.
– Мы с Мирзой кое-куда пойдем, – сказал он, выпуская струю на зависть. – Когда же я высплюсь, мать его.
– А что случилось? – спросил я.
– Да мальчишке какому-то Пешо ногу прострелил. Ловить его идем.
– Давай я тоже с вами, а?
– Ты здесь побудь, – сказал он, немного подумав. – Я буду через полчаса. Автомат мой пока у тебя побудет. Да, чуть не забыл, патрон в стволе.
– Ладно.
Входная дверь вытолкнула Андрейку в промозглую темень, где его поджидал Мирза.
– Куда это они? – спросил осоловевший Большой.
– Пешо хотят обезвредить, – сказал я.
– Я еще днем про это слышал, – зевнул Большой. – Пацан, говорят, ему по роже заехал, а тот в него из автомата пальнул. Хорошо, в ногу попал, чуть выше – и кранты мальчонке.
Вовчик, лежащий на стульях вдоль стены, приподнял голову в красной шапочке с бубенчиком:
– Ох, не нравится мне все это. Давайте разбудим контрабандиста, пусть еще попляшет.
В Большом билось доброе сердце, и он не позволил прервать сон пленника; предложил даже поехать в больницу и проведать раненого мальчика:
– Может быть, пацан – сирота, и ему понадобятся деньги для операции, вот мы и скинемся.
Я поддержал его, как и вернувшийся Пилот. Вовчик изъявил желание посторожить задержанного и с улыбкой поглядывал на спящего.
– Не повезло этому Меладзе, – сказал Пилот, заводя свою черную «Волгу». – Вовчик все равно заставит его танцевать.
– Кто бы сомневался, – улыбнулся Большой. – Смерть как курить хочу. Ну-ка признавайтесь, у кого сигареты?
Минут через двадцать мы были в приемном покое больницы и спрашивали молоденькую медсестру о раненом мальчике.
– Пацан чувствует себя прекрасно, – сказала она. – А почему вы все трое в одинаковой форме?
– Потому что мы одна организация, – опередил меня Большой. А хитрюга Пилот снял с пальца обручальное кольцо.
– Если не секрет, какая?
– Таможенная, – встрял я в разговор.
– О, как здорово, – сказала медсестра, не спуская жгучих глаз с Большого. – Я слышала, вы хорошо зарабатываете. Это правда?
– Мы не жалуемся, – пожал плечищами Большой.
– А вы холостые, мальчики?
– Мы как раз в поисках невест…
Ох, как мне хотелось снять с нее белый халатик и потрогать ниже живота, но, увы, я был не в ее вкусе. Ну, так обломайся, сука, и я начал торопить ребят:
– Поехали-поехали, пока Вовчик не замучил контрабандиста, да и Андрейка, должно быть, уже нас ищет.
В дверях появился Мирза. Он пытался плакать, но как-то ненатурально, и я жутко встревожился:
– В чем дело? – спросил я.
– Андрейка застрелился, – всхлипнул Мирза.
– Не смешная шутка.
– Вот из этого пистолета, – он протянул завернутый в окровавленную тряпку пистолет Макарова. Руки у него тоже по самые локти были в крови. – Поднес ствол к виску, – исходил Мирза крокодильими слезами. – Мы кричим: что ты делаешь, он же заряжен! А он: сейчас проверим, и выстрелил.
– Где он?
– Там, в машине.
Я выбежал из больницы. За машиной Пилота стояла еще одна черная «Волга». Рванул переднюю дверцу, в салоне включился свет, и я увидел Андрейку. Он сидел на переднем сиденье и, казалось, спал, опустив голову на грудь. Должно быть, ему снился хороший сон, раз он так улыбался. Но тут я заметил, что глаза его были открыты и смотрели вниз, на резиновый коврик с разлитым красным вином. Я осторожно взял его за воротник афганки и потянул на себя:
– Эй, не шути так, ладно? А с пацаном все в порядке, пойдем посмотрим..
А потом я услышал свой собственный крик и никак не мог закрыть рта, хотя все звуки вылетели из меня вслед за душой моего брата, кровного, потому что я побратался с ним над трупом врага…
Комбат построил нашу роту и, не переставая играть ягодицами, сказал:
– Идти на эту высоту долг каждого, но, может, кто-то не хочет или не может…
Ополченцы зашумели:
– Поехали, поехали, а то уже солнце садится – пока туда доберемся. Кто не в курсе: три километра надо будет пройти пешочком в гору…
Меня передернуло, ходок из меня плохой, да еще пулемет с боеприпасами в нагрузку, и уже скоро сороковняк, наверное, сдохну по дороге, но отступать не хотелось. Я посмотрел на комбата и на его зама, очковую змею. Меня тошнило от них. Хотелось плюнуть им в рожу и послать, но вместо этого я залез в кузов «ГАЗ-66», дабы в очередной войне доказать самому себе, что я тот самый Тушкан, которым так гордился Андрейка.
ПОЛИЭТИЛЕНОВЫЙ ГОРОД
Как это прекрасно,
что все так прозрачно и ясно что все так
светло,
что можно вот так поглядеть сквозь крупицы
песка,
сквозь большое стекло…
Жак Превер
Конечно, продавать другу оружие свинство, но я не просил его покупать у меня пистолет. Маир первым заговорил о деньгах.
– У тебя же есть ствол, – говорю. – Зачем тебе два?
– Коллекционирую, – отвечает. – Отдашь за четыреста баксов?
– Я бы и так подарил тебе эту игрушку.
– Дарить ничего не надо, но звякни, если надумаешь продавать.
– Это будет не по-дружески.
– В самый раз будет, брат…
Мужской разговор, ничего не скажешь, но все дело в том, что Маир знал, откуда у меня пистолет.
Восьмого августа из местной тюрьмы бежали заключенные, в числе которых был и сосед Маира – вор-рецидивист Каха. Мы как раз выбрались из подвала девятиэтажки, куда нырнули во время обстрела, и тут белая «шестерка» завернула во двор и тормознула в сантиметре от меня, из машины вылез Каха в рваных резиновых шлепанцах на босу ногу. Поздоровавшись, он почесал впалый живот, осмотрел тачку, протер затемненное лобовое стекло и, заглянув под бампер, начал выгружаться. Я и глазом не успел моргнуть, как возле машины оказались три телевизора, компьютер и меховая шуба с симпатичной шерсткой. Кроме нас с Маиром никто особого внимания на Каху не обратил, жильцы корпуса, воспользовавшись затишьем, перетаскивали из своих бесстекольных квартир в подвал матрасы, одеяла и подушки. По большому счету мне тоже было насрать на рецидивиста, но, с другой стороны, было любопытно, как такой дохляк перетащит в свою берлогу на восьмом этаже всю эту хрень. Маир молча подошел к Кахе, взял его за плечо и отвел в сторону низеньких деревянных сараев. Я не слышал, о чем они толковали там, но друг мой возвратился довольный, поигрывая пистолетом.
– Не знаю, откуда у этого козла пушки, – зашептал он мне в ухо, – но у него их шесть штук, возьми себе тоже.
Легко сказать возьми. А вдруг Каха возьмет да и пошлет меня куда подальше или врежет? Придется тогда застрелить его в собственном дворе – такой ход событий мне не нравился, однако я подошел к нему и мягко взял за локоть. Каха чуть яйцо не снес от неожиданности, захлопал общипанными крыльями и закудахтал:
– В чем дело, тебе чего?
Я подмигиваю ему обоими глазами, снимаю автомат с предохранителя и умоляющим голосом прошу:
– На хер тебе столько пушек, дай и мне одну, ты же чуть не сбил меня.
Каха обчесал себя от грязных пяток до лысины на макушке и сказал:
– Хорошо, я дам тебе пистолет, но за это ты донесешь телевизор в мою квартиру.
– Ладно, давай.
Проклятый наркоман выбрал самый тяжелый телек, и я чуть не сдох, поднимаясь по лестнице с этакой ношей, но все-таки взобрался на восьмой этаж, положил долбаный самсунг возле выбитых дверей квартиры Кахи и получил от него новенький макаров, правда, без обоймы…
Про себя я, конечно, обрадовался предложению Маира, ибо мне не терпелось убраться из города, где на окнах оставшихся домов ветер по-прежнему трепал полиэтилен – хлоп-хлоп, – хотя со дня окончания войны прошло больше года. Народ от всех этих войн и потрясений потихоньку сходил с ума и ударился в пьянство. Я как непьющий чувствовал себя изгоем, а тут еще мода пошла стрелять друг в друга.
У Киры сегодня был выходной, и после обеда мы поднялись в лес Чито, ей захотелось трахнуться на лоне увядающей природы, но при виде кладбища, потеснившего лес и поле, у меня все отвисло. Черт, сколько знакомых лиц я увидел на могильных плитах! Вон с тем я работал в таможне и знал, что у него денег куры не клюют, до того он бойко обделывал свои делишки. Бывало, он и мне подкидывал тысчонку-другую. Совсем недавно я хотел пойти к нему домой и попросить деньжат, а парень уже год как сюда переселился… У меня закапали слезы, а Кира расстегнула мне ширинку…
– Зря стараешься, – вздохнул я, гладя мелированные волосы Киры. – Лучше постреляем, пока светло. Хочешь?
– Хочу, – говорит она. – Только куда, в банки?
– Ну не в могильные же плиты…
После пальбы, разгоряченные, спускаемся в парк и пробираемся в сумерках к нашему дереву возле обрыва над Лиахвой, но под плакучей ивой уже сплелась парочка, и мы осторожно ступаем к выходу. Пройдя мост, Кира опять затянула волынку:
– Я так больше не могу, мне надоел этот дурацкий парк, квартира твоего брата и пещера, в которой ты живешь со своей полоумной матерью…
– Ты полегче с матерью, – говорю.
– Что полегче? Мы встречаемся три года – и никакого толку.
– Тебе что, плохо со мной?
– Да при чем тут это, я хочу детей, собственный угол, понимаешь? Все знакомые смеются надо мной и правильно делают… Ну послушай, ты уже старый и скоро на хрен никому не будешь нужен. Забыл, как на коленях умолял меня стать твоей женой? Я-то, дура, поверила, но после этого ты замолчал и больше не хочешь жениться…
Ну и так далее. Насилу отвязался от нее, психопатки, и потащился обратно домой, отбиваясь от собак. Звякнула эсэмэска. Я вынул телефон и обрадовался сообщению Анны: «Привет, любимый. Почему не пишешь? У тебя все в порядке? Я ужасно беспокоюсь за тебя. Приезжай скорей, я покажу тебе осенний Киев. Целую».
В ответ я послал какие-то пошлые стихи, написанные моим младшим братом. Он у нас поэт. Публикуется. Лауреат какой-то премии, сейчас в Москву перебрался, учится там в Литинституте… Впрочем, мне его верлибры – язык сломаешь – совсем не нравятся, но Анна в восторге от них. И познакомились мы в интернете благодаря стишкам брата, которые я бессовестно выдавал за свои.
Опять эсэмэска от Анны, никак не угомонится моя панночка: «Когда обниму тебя, любимый? Ты уже целый год обещаешь приехать и не едешь. Может, дуришь меня? Если у тебя нет денег, я вышлю. Жду ответа».
Я задумался: Анна на фото была просто отпад! Такая телка по мне сохнет, а я сижу тут как пень. Помнится, она писала, что у нее есть свой бизнес и дела, мол, идут весьма успешно! Еще пани вывесила на своей страничке фотографию, где она сидит за рулем роскошной иномарки. Круто: днем я буду кататься на ее тачке, а ночью Анна будет скакать на мне. Черт, до чего заманчиво! Ну а если обманывает, и на самом деле золушка? Тогда вернусь обратно, женюсь на Кире, да еще дельце одно есть – с соседом надо будет разобраться.
Этот рассукин сын, когда переберет, становится опасным для общества. Он набросился на меня с кулаками прямо на похоронах одноклассника. Я схватил полено и довольно умело оборонялся, даже в контратаку бросался, нанося противнику сумасшедшие удары по голове. Думал, вырублю гада, но не тут-то было, он оказался намного крепче, и я пожалел, что не захватил с собой пушку. Я кричал: «Где ты, такой сильный, был восьмого, а?! Не в подвале ли прятался, мать твою? Надо было пришить тебя там, но ты сидел в углу такой смирный, что, ткни я тебе х… в рыло, облизал бы!» Сосед после этих слов совсем озверел и попер на меня с разделочным ножом. Я уже приготовился дать стрекача, но тут появилась моя матушка и с криком «тебе чего нужно от моего сына, смотри-ка лучше за своей шлюшкой женой» влезла между нами. Вечно она сует нос не в свои дела! Так этот подонок поднял ее и швырнул, как тряпичную куклу. Мать только ойкнула и, перелетев через большой черный котел с варившимся в нем мясом, упала на накрытый поминальным угощением стол. Слава богу, нас растащили. Сосед с тех пор не попадался мне на глаза, а я сделал вид, будто проглотил обиду. Брата тоже решил не впутывать в это дело, и мать, выйдя из больницы, согласилась со мной, только попросила научить ее стрелять из ружья…
Ответ я послал Анне такой: «Завтра выезжаю. До встречи. Кохаю, цилуваю».
Потом позвонил Маиру.
– Але, – говорю. – Как ты?
– Ничего, – отвечает. – Заходи…
– Уже иду.
Было довольно темно, и мне пришлось включить фонарик в телефоне, а то сломал бы себе ноги, столько было ямок и колдобин на мостовой. Но меня больше разозлил водитель иномарки. Не отскочи я в сторону, он проехался бы по мне, как по бездомной собаке. Мерзавец еще притормозил и грозился оторвать мне яйца. Я выстрелил в него не целясь, и машина, забуксовав, исчезла за поворотом.
Наконец я добрался до квартиры Маира. Он провел меня в свою комнату, набитую боеприпасами и оружием. Для него война еще не кончилась, и он покупал все, что могло взрываться и стрелять. Я сел в кресло возле полиэтиленового окна, потянулся за журналом, валявшимся на диване, посмотрел новинки оружия и, зевнув, положил обратно. Маир предложил мне чай, но в прошлый раз он заварил такой крепкий, что после двух глотков у меня началась тахикардия.
– Спасибо, – говорю. – Не хочется.
Тогда он смотался на кухню и принес шоколадные конфеты.
– Угощайся, – сказал он.
– Ого, чернослив в шоколаде, спасибо.
Маир сел на диван и начал играть пистолетом
– Что слышно в городе? – спросил он, нажимая на спуск.
– Ничего особенного, – говорю. – Вчера убили этого, блин, забыл как его звали, ну да черт с ним… Завтра хочу уехать.
– В Киев?
– Ну да, к Анне. Мне, конечно, неудобно продавать тебе пушку, друзья как-никак и воевали вместе… Но в кармане ни гроша…
– Все нормально, утром придешь и получишь бабки.
Вот уж от кого не ждал подлости! Значит, деньги он отдаст в лучшем случае через неделю! Анна тоже расстроится или найдет себе другого. Черт, до чего ж неприятно. Если уж на то пошло, на черном рынке меньше чем за тысячу баксов он пушку не купит. Я бы давно продал, да пока найдешь клиента на ствол, то да се, пройдет черт знает сколько времени. Постой-ка, я знаю одного барыгу, завтра же смотаюсь к нему…
– Ладно, – хриплю и проталкиваю пальцем застрявший в горле чернослив. – Утром так утром, пойду я…
– Посиди, куда так торопишься, поболтаем. А насчет денег не беспокойся, завтра рассчитаюсь с тобой… Да, ты правильно делаешь, что уезжаешь, – сказал он, немного помолчав. – Здесь ничего хорошего не будет. Посмотри, что творится вокруг: пьянство, воровство, ложь, убийства. Народ ни во что больше не верит, мы обречены на вымирание. Нас спасет только одно: принять ислам! Мулла сплотит нас, мы построим мечети, будем молиться аллаху и возродимся…
Маир еще долго говорил, но мне, крещеному, слушать его речи было не больно-то приятно. К тому же по сути своей я человек светский, ибо люблю волочиться за девками, пить хорошее вино, курить дорогие сигареты, носить модные шмотки, смотреть порнуху и мечтать о групповом сексе…
Маир не умолкал, и мне вспомнился Аслан, осетин-ваххабит, с которым я воевал в одной роте летом 2004-го. Родом он, кажется, был из Панкиси и пробрался в Цхинвал пешком через горы. У него, как и у Паниковского, не было документов, но, в отличие от сына лейтенанта Шмидта, Аслан был молод, силен и отважен. Еще он называл себя моджахедом и говорил, что был в отряде самого Гелаева. Может быть, поэтому ему не нравилось сидеть в окопе, и, когда он предложил нашим спуститься с горы, к траншеям противника, и перерезать глотки неверным собакам, ребята, чтоб скрыть свою трусость, обозвали его сумасшедшим. Однажды во время сильнейшей бомбежки Аслан вылез из окопа и сказал, что сорок хороших моджахедов сдержали бы всю грузинскую армию.
– Ложись! – крикнул командир. – Или я выгоню тебя из роты к чертовой матери!
Аслан только усмехнулся и сказал:
– Напугал. Да я сам собрался уходить. Просто объясни мне: почему мы каждый раз поднимаемся на эту высоту?
– Как зачем? Будем стоять тут до утра, пока не придет смена…
– Посмотри, сколько тут деревьев, они тоже стоят и ничего не делают. Зачем ты мне дал этот пулемет, зачем нам гранатометы, минометы? Надо отвечать противнику, гасить их огневые точки! Я пришел сюда воевать, а не прятаться! Нет, это не моя война, поеду-ка лучше в Ирак мочить америкосов!
Не знаю почему, но я проникся к Аслану симпатией и даже спустился с ним вниз, где грузины рубили лес, но мы никого там не застали. Подложив мины под свежесрубленные бревна, мы потихоньку убрались.
После войны я встретился с ним во Владике, он уговаривал меня перейти в ислам. Даже в мечеть меня повел, но, выйдя оттуда, я спросил его:
– Вот ты, мусульманин, принял бы из-за меня, своего друга, христианство?
Он только улыбнулся и сказал:
– Ладно, но запомни: скоро весь Кавказ будет мусульманским.
Я пожал плечами, и мы разошлись. С тех пор я не видел Аслана. Может, он и в самом деле подался в Ирак и стал воином аллаха…
Я посмотрел на часы: ого, уже полночь.
– Ну, мне пора, – говорю, – а то мать будет беспокоиться, удивительно, что она еще не позвонила.
Маир не стал меня удерживать и проводил до дверей. Я снова включил фонарик в телефоне, спустился по лестнице и осторожно, чтоб не привлекать к себе внимания выпивающих во дворе парней в форме, выскользнул из пахнущего мочой подъезда и быстрым шагом направился в сторону своего района. В конце улицы мне попался пьяный, который, пошатываясь, отливал на забор. Я было прошел мимо, но остановился, услышав грязную ругань: по голосу я узнал соседа. Вот так удача! Развернувшись, я приблизился к нему и направил на его лицо луч фонарика. Он поднял руку, как будто хотел ладонью защититься от света. Я дважды выстрелил ему в голову и зашагал в сторону вокзала.
