СЕЛА ПТАШКА НА САПОГ
В середине восьмидесятых, когда генералы с большими звездами на погонах еще не пытались взять собственные города «силами одного десантного полка», не строили дворцов в районе Рублевского шоссе и даже еще не помышляли о распродаже имущества Группы советских войск в Германии, развлечения у них были мирные и порою весьма забавные.
…Откуда-то сверху, с самой что ни на есть верхотуры республиканской партийной иерархии, директору книжного издательства «Эльбрус» на стол упала толстая папка, мгновенно перекочевавшая ко мне с печальным комментарием:
– Это надо издать. Книга включена в тематический план…
И были мною развязаны тесемочные завязки, и были увидены листки со стихами, и первые из них были прочитаны, и душа моя «скорбию великой уязвлена была».
Сильное впечатление производили уже сами названия плодов вдохновения: «Учиться, учиться и учиться», «План ГОЭЛРО», «Апрельские тезисы»…
Сборник, состоявший из произведений, навеянных ленинской тематикой, завершал изрядный корпус лирических стихотворений, некоторые из которых не забуду и на смертном одре – сила воздействия поэтического гения автора завораживала сразу и навсегда. Ну, попробуйте забыть, к примеру, такую изящную миниатюру под названием «Пташка»:
Села пташка на сапог.
Я б ее!..
Когда б я мог…
Какая полистилистика, какое раздолье для читательского воображения!
Что хотел сделать с бедной пташкой автор?.. Почему не смог?.. А если бы смог?..
Было жалко и пташку, и немощного автора, и себя, принужденного редактировать эту рукопись, объемом явно превосходящую запас моей психологической устойчивости.
Робко попытавшись вызнать у директора издательства, какому счастливому стечению обстоятельств должен быть признателен за невыразимое удовольствие работы над столь замечательной книгой, выяснил: автор – генерал-полковник, заместитель министра обороны СССР по кадрам, подружился на отдыхе в Болгарии с первым секретарем нашего обкома партии…
Дальнейшие вопросы прозвучали бы глупо даже из моих уст.
Звался генерал-полковник Владимиром Александровичем Гончаровым, и работали мы с ним по-армейски быстро и четко.
Я звонил в Москву и предлагал варианты гомеопатически-минимизированной правки нетленных творений. Замминистра обороны СССР скорбно вздыхал и, скрепя сердце, командирским голосом дозволял мое варварское вмешательство в тонкую материю его душевной субстанции.
Пару раз в аэропорту Нальчика приземлялся самолет Министерства обороны – адъютант в звании полковника доставлял свежеиспеченные стихи, только что вышедшие из-под неутомимого пера поэтичного заместителя министра.
Почему бы не отправлять их по факсу – не обсуждалось.
Между тем в Нальчике, помимо первого секретаря обкома, у генерал-полковника оказался и однополчанин: с начальником военной кафедры КБГУ Тимуром Ахметовым они когда-то вместе служили в ГДР. Полковник Ахметов говорил, что Гончаров хороший мужик и вообще: будучи замом министра обороны по кадрам может быть очень полезен нашей республике.
Именно воинский начальник студентов и сообщил заместителю министра обороны название гостиницы, в которой я намеревался остановиться, отправляясь в Москву по делам, никак не связанным с изданием книги его высокопоставленного сослуживца.
Ранним утром в номере зазвонил телефон:
– Здравия желаю! Я по поручению генерал-полковника Гончарова! Через двадцать минут машина будет подана к подъезду гостиницы!..
Спросонья я даже не спросил, а зачем она будет туда подана?..
Но согласитесь, не стоять ровно через двадцать минут у входа было бы чересчур легкомысленно с моей стороны.
Молодцеватый подполковник за рулем черной «Чайки» мигом домчал до дома на Кропоткинской, где я едва успел перевести дыхание, прежде чем нажать на кнопку звонка квартиры заместителя министра обороны Союза Советских Социалистических Республик.
Дверь распахнул крепенький мужичок-боровичок в генеральском мундире с изрядным иконостасом орденских колодок:
– Иттить твою, да ты совсем пацан, а по телефону – такой строгач, просто фу-ты, ну-ты!..
Мужичок захохотал зычным басом.
– Давай, проходи!.. А я тут для книги еще стишков написал, сейчас их и посмотришь!.. Или сначала коньячку?..
На просьбу ограничиться кофе, генерал-полковник трубно кликнул жену, моментально доставившую чашки размером с ведерко для пони. После крепчайшего кофе в таких гулливерских дозах я был готов не только восхищаться стихами хозяина квартиры, но и перегрызть горло каждому, кто усомнился бы в их гениальности.
В голове крутилась фраза, приписываемая плохо кончившему на острове святой Елены завоевателю Москвы, считавшему, что если насилие неизбежно, остается расслабиться, чтобы получить удовольствие.
– Ты смотри, сопляк сопляком, а в поэзии петришь! – радовал меня генерал-полковник, изредка отвлекаясь на телефонные звонки: костерил нерасторопного художественного руководителя Ансамбля песни и пляски имени Александрова и бесталанного хормейстера Большого театра, готовивших премьеру его «Кантаты о Ленине».
– Слушай, а ты в каком звании? – неожиданно спросил однофамилец пушкинской Музы в мундире генерала Советской Армии.
– Кажется, лейтенант, – я даже запамятовал о записи в своем военном билете, с которым меня радостно спровадили после двухмесячных офицерских сборов в Тарском.
– Получишь майора, будешь редактором в Воениздате! А то понасажали там баранов, понимаешь!.. Давай, а?..
Мне показалось, что процедура забривания состоится тут же, и эта перспектива не представилась чрезмерно радужной. Больше не хотелось злоупотреблять радушием и гостеприимством замечательного военачальника.
Поэтический сборник Владимира Гончарова увидел свет.
Где-то через пару месяцев иерихонский глас генерал-полковника счастливо зазвучал в трубке:
– Здорово, редактор! Докладываю: приехал с проверкой в Забайкальский военный округ, а тут все солдатики наизусть шпарят мои стихи! А ты нос от них воротил: то не так, то не эдак! Вот так-то, дорогой!..
В дни избыточной солнечной активности я иногда горазд сболтнуть лишнего:
– Это как же их, бедолаг, задрючили перед вашим приездом, Владимир Александрович!..
– Злыдень ты, все-таки, и паразит! – раскатисто хохотнул генерал-полковник.
А потом печально спросил с какой-то детской наивностью:
– Думаешь, их заставили учить, да?..
Мужиком он на самом деле был хорошим.
И республике оказался полезным – помог увеличить количество генералов из наших земляков.
Не уйди он в отставку, глядишь, может, и по какому-никакому, но российскому парламенту не палили бы прямой наводкой в 93-м, и много еще чего грустного не случилось бы.
Потому как поэт и заместитель министра обороны Владимир Гончаров был человеком добрым.
Он даже пташку обидеть не мог.
К НАМ ПРИЕХАЛ, К НАМ ПРИЕХАЛ КТО-ТО ОЧЕНЬ ДОРОГОЙ!
О, знаете ли вы, каким событием для Кабардино-Балкарии был приезд иностранцев в годы, вполне обозримые с пригорка моей памяти?!
Нет, вы не знаете, не можете знать, если вам не более тридцати пяти!
Заезжие певуны из стран Варшавского договора, собиравшие аншлаги под приглядом зорких администраторов Госконцерта – не в счет. Прилетел какой-нибудь Бисер Киров или Эмил Димитров из Болгарии – в кассах лом, в зале – восторг, в городе – месяц счастливых воспоминаний.
А тут – официальный визит делегации неведомой африканской страны Бенин!
На пути кортежа красятся бордюры, заделываются дыры в асфальте и стригутся деревья.
Спешно обновляются фасады домов и вывески на магазинах.
Всяк чиновный сверчок четко знает свой шесток и утвержденный, закрепленный начальственными подписями маневр.
Программа пребывания расписана по минутам.
Выпуски теленовостей открывают сюжеты о ходе визита высокой правительственной делегации государства, с которым мы намерены беззаветно дружить непонятно с какой стати. Намерены, и – точка. Приказано – значит, будем дружить! Просто затискаем друг друга в братских объятиях!
Повелением председателя Гостелерадио Владимира Зрамуковича Дудуева делать репортажи о пребывании представителей пробуждающегося черного континента обязаны мы с оператором Асланом Мамхеговым.
Кто-то из старших, крепко подкованных в идеологической кузнице коллег, попытался булькнуть, что такое тонкое дело опасно доверять не членам КПСС, однако у Дудуева не побулькаешь – себе дороже.
Несколько дней мы с Асланом, напялив свои единственные восьмидесятирублевые костюмы производства ГДР, с непривычки изнывая от галстуков, добросовестно мотались по республике вместе с важными африканцами. Кажется, наши чернокожие друзья не очень понимали, куда и зачем их занесло. Впрочем, складывалось впечатление, что радушные хозяева тоже не слишком хорошо представляют, откуда и для чего на них свалились эти несколько толстых черных мужиков в цветных национальных одеяниях и дорогих очках в тонкой золотой оправе. На некоторых приемах планету, с которой они прилетели, называли с ударением на первый слог, и в глазах местных руководителей читался вопрос: «Какой чертов Беня прислал вас на нашу голову?».
Страдали все.
Сомнамбулические африканцы оживали только при виде красавиц-официанток в столовой на правительственной даче. Они начинали живо лопотать между собой, так смачно причмокивая от удовольствия огромными губами, что официантки старались от греха подальше не приближаться к ним на расстояние вытянутой руки – мало ли что.
Встреча с первым секретарем горкома тов. Шинкаревым Н.И. значилась в списке обязательных мероприятий.
Все шло штатно: лидер нальчикских коммунистов в приветственном слове монотонно, не поднимая глаз от пугающего объемом машинописного текста, начал с обзора международного положения. Потом он долго долбил несчастных посланцев Африки данными об урожае картофеля, зерновых и кукурузы на силос. Затем глушил их статистикой поголовья крупного и мелкого рогатого скота. После чего мастерски добивал по одному информацией о светлых перспективах промышленного, культурного и научного развития вверенной его партийному оку столицы Кабардино-Балкарии.
Аслан давно набрал картинку, достаточную для очередного сюжета, и явно маялся. Он шумно вздыхал, глядел в окно, в потолок, пытался издали считать еще непрочитанные секретарем горкома страницы текста, громким шепотом высказывая мне на ухо свои впечатления от происходящего… Причем, цензуру при их цитировании прошли бы лишь предлоги и междометия.
Неожиданно он толкнул меня в бок, буркнул: «Смотри…» и, включив свой «Кинор», направился к столу переговоров, над которым все ниже и ниже склонялись отягощенные яркими тюрбанами головы руководителей государства Бенин.
За спиной посла высился осветительный прибор под рабочим названием «корыто» с лампами горячего света. Проходя мимо, Мамхегов щелкнул тумблером и, садистски ухмыльнувшись, легонько подсек ногой прибор таким образом, что тот стал падать на Чрезвычайного и Полномочного посла суверенного государства.
Уже почти не подававший признаков жизни, тучный посол явил прыть гепарда, рванувшись в сторону, а затем куда-то вниз, словно намеревался спрятаться под столом.
Остальные члены делегации тоже активно задвигались, демонстрируя недюжинную пластичность.
С невозмутимой физиономией Аслан поймал падающий прибор, когда тот уже был в нескольких сантиметрах от легковоспламеняющихся одежд нашего нового африканского друга.
Лишь первый секретарь горкома ни на мгновенье не оторвался от текста.
Прием завершился объятиями и обменом памятными подарками.
Вечером того же дня правительственная делегация дружественного народного государства как-то излишне торопливо отбыла на родину. В аэропорту, пожимая руки провожающих, посол с некоторой опаской поглядывал на оператора Аслана Мамхегова, издали то ли махнув ему на прощанье, то ли погрозив воздетыми двумя пальцами. Кто их поймет, этих ребят майора Матье Кереку, четырехкратного автора государственных переворотов в стране, притаившейся между Буркина Фасо и Того? Бравый майор угомонился, лишь установив однопартийную систему с марксистско-ленинской идеологией и провозгласив задачей правительства построение социализма.
Но в гости с ответным визитом ни нашу правительственную делегацию, ни уж тем более нас с Асланом, потомки племен барба и аджа почему-то так и не пригласили. Наверное, им было не скучно и со своим майором.
А мы с Мамхеговым, несмотря на его террористическую вылазку, даже получили премию.
Рублей по пятьдесят.
Вовсе не хилые по тем временам деньги.
Хорошие были времена.
Вегетарианские.
Смешные.
О ЛЮДЯХ И МОНУМЕНТАХ
Не могу привыкнуть к памятникам людям, которых знал лично.
С годами их все больше. Уж не говорю о мемориальных досках с барельефами, где вроде бы узнаваемы черты лица, но с теми, кого встречал на улицах, с кем разговаривал, смеялся, иногда даже сиживал за общим столом – ничего общего.
Эпоха Большого Стиля для скульпторов не прошла бесследно. За монументальностью и величественностью, за героической осанкой и устремленностью в светлое будущее где-то пропал человек. Живой. Из плоти и крови. Со своими сомнениями и тревогами. Со своими интонациями и шутками. Тот, которого знал. Чье рукопожатие помнит ладонь. А для племени «младого, незнакомого» он и будет таким – памятником, барельефом, главой в учебнике.
…Вторая половина семидесятых. Возле касс «Аэрофлота» на проспекте Ленина встретил Кайсына Шуваевича Кулиева.
– Далеко летишь, мальчик? – кивнул он на билет у меня в руках. – Хочешь показать в толстых журналах свои стихи? Ну, зайди сегодня к вечеру ко мне в Союз – я кое-что передам московским друзьям…
Союз писателей Кабардино-Балкарии располагался на улице Пушкина, занимая первый этаж научно-исследовательского института.
Крошечный кабинет Кайсына был заперт. В коридорах ни души. Из-за неплотно прикрытой двери конференц-зала доносились вдохновенные голоса – шло какое-то собрание республиканских письменников.
Не дождаться Кулиева нельзя – ведь он хотел что-то через меня передать в Москву.
С изумлением прислушался к голосам ораторов – они крыли Кайсына! Глыбу! Классика! Небожителя! Того, кто многих из них породил, если считать рождением получение красной корочки члена Союза писателей СССР!
Суть претензий сводилась к тому, что Кулиев, заняв вершину литературного Олимпа, не позволяет остальным примоститься рядом, что он единолично купается в солнечных лучах славы, тогда как не худо бы разделить ее по рабоче-крестьянской справедливости: «всем сестрам – по серьгам».
Экспрессивное словечко «офигеть» в те годы еще не вошло в употребление, а его посконный синоним, крутившийся в моем пораженном мозгу, и сегодня запикивается даже в передачах «Камеди Клаб»…
– А, ты уже пришел… Давно ждешь?.. – вышедший первым из конференц-зала Кайсын Кулиев был по обыкновению улыбчив.
Видимо, обратив внимание на мою ошарашенность, усмехнулся:
– Ну, кто я? – Кайсын уничижительно отмерил большим пальцем край ногтя своего мизинца. – И кто они!.. – он воздел глаза и руки к горним высям, куда, по всей видимости, и не пускал жаждущих позагорать в лучах вожделенной славы.
Открывая дверь кабинета, Кулиев не сразу попал ключом в замочную скважину – все-таки ему наверняка было больно и по-человечески обидно.
– Я вот что хотел дать тебе в Москву…
Он долго искал что-то в бумагах, потом в ящиках письменного стола. Наконец, откуда-то из вороха листков извлек несколько маленьких конвертиков, подписанных его размашистым почерком:
– Будешь в редакциях – передай вот это, а то всякое бывает… Могут обидеть… Литература дело жестокое…
Кайсын своеобразно и симпатично произносил – «латаратура». Произносил с нежностью и теплотой, словно говорил о любимой женщине.
В конвертики, адресованные главным редакторам самых известных журналов, были вложены избыточно щедрые рекомендации, коих ни тогда, ни теперь я не заслуживал и не заслуживаю.
Это – Кайсын.
Откровенно говоря, его письма я по двум причинам так и не передал адресатам: жаль было расставаться со столь замечательными автографами Кулиева и не хотелось проникать на страницы журналов, используя чью бы то ни было протекцию.
– Все идет так, как надо, мой юный друг, но не всегда так быстро, как хочется…
Запомнившаяся фраза Кайсына, целомудренно никогда не называвшего себя поэтом – только стихотворцем или литератором, – ни разу в жизни не заставила усомниться в его непогрешимой прозорливости.
Годы – субстанция летучая и быстроиспаряющаяся.
Мужественно приняв неравный бой со смертельным недугом, ушел из жизни Кайсын.
В стране бурлили и клокотали перемены.
Союз писателей СССР еще хранил остатки былого державного могущества.
Кажется, пару раз я даже успел сподобиться быть делегатом его съездов.
Или один из них был съездом Союза писателей России ?
Не помню потому, что даже кончик носа не совал в залы съездовских заседаний – в Москве мне всегда хватало более интересных занятий.
Между тем на календарях уже мельтешили девяностые. Самое их начало. Уже было можно все.
…Заполночь вернувшись в гостиницу, томимый жаждою отнюдь не духовной, пошел по номерам земляков, дабы узнать, что судьбоносного принес очередной прогулянный мною день съезда.
Обнаружил всю делегацию бурно пирующей по случаю залучения в гости Феликса Чуева – секретаря правления Союза, неплохого, в сущности, мужика, никакого поэта, истового почитателя усатого Генералиссимуса и космонавтов.
Упертая приверженность Сталину во времена его повсеместной хулы вызывала к Чуеву даже какое-то уважение – человек не желал поступаться принципами.
С бокалом в руке, задрав свитер, Феликс демонстрировал компании брючный ремень:
– Это подарок Вячеслава Михайловича Молотова! Его личная вещь!..
– Потрясающе!.. Феликс Иванович, вы должны обязательно об этом написать!.. Это история!..
Делегаты писательского съезда от четырежды орденоносной Кабардино-Балкарии восторгались наперебой.
Кто-то даже пытался прикоснуться к раритету.
Внезапно Чуев встал и, чеканя слова, произнес:
– Предлагаю тост за Иосифа Виссарионовича Сталина! Пьем стоя!
И присутствующие выпили.
В едином порыве.
Стоя.
И колесный перестук товарняков 1944 года не был слышен за рюмочным перезвоном.
К тому времени экспрессивное словечко «офигеть» уже стало обиходным.
Другого для описания своего состояния подобрать не в силах.
…Так о чем это я? Ах, да, о памятниках!
Ну, на фоне памятника Кулиеву пламенно и горячо выступается и некоторым участникам того ниспровергавшего Кайсына собрания, и тем, кто не поперхнулся здравицей Сталину в прокуренном номере московской гостиницы.
Все идет так, как надо, Кайсын Шуваевич?
Не отвечает мудрый Кайсын.
Не хочет отвечать.
