ПОХИТИТЕЛЬНИЦА ДЕВОЧКИ-ПОПРЫГУНЬИ
Решение созрело окончательно – эту девчушку Ада украдет. Ее квадратно заточенные ногти хищно клевали пробку запрещенного к употреблению боржоми. А плацкартный вагон не особо торопливого поезда о криминальных намерениях Ады и не догадывается. Он живет своей непритязательной жизнью. Хлопает туалетными дверьми, ластится казенными простынями, обжигает железнодорожными чаями.
В предкурортный сезон поезд еще не пропитан духом изнеженной праздности и волнующих предчувствий.
Ада приметила эту кудрявую и нежную девочку еще на суетливом пермском вокзале. И запретная мысль только начала гнездиться у нее в сознании. А когда девочка с мамашей заселились на полке рядом с ней – это был знак судьбы.
Ада исподволь, но неустанно наблюдала за чужим ребенком. Судя по невыразительности мамаши, ребенок, очевидно, был похож на отца. Тонкий узор профиля, ангельские кудряшки.
Интересно знать, кто ее отец. Не глуп ли, не болен ли? Что за наследственность у ребенка? Ведь «гены пальцем не заткнешь», – крутилось у Ады в голове выражение доктора из института детской экопатологии. Там лечилась ее девочка Лера, не вылечилась. Вот уж год как ее нет…
Аде, сильной женщине сорока двух лет, советовали взять ребенка из детдома. Но известно, кого сдают, а «гены пальцем не заткнешь»…
– Возвращайся назад… Вот, а теперь закругляйся, – это невыразительная мама Таня учит писать буквы свою пятилетнюю дочурку – тоже, оказывается, Таню.
Та в сердцах бросает унылый карандаш. Простой, чтобы можно было стереть неудачные закорючки.
Девочка вспенивает пеструю листву букваря. Не глядя в книжку, водит пальцем по строчкам и декламирует:
– Таня учит буквы, мама учит Таню.
Неведомо, написана ли такая глупость в букваре? Или это творчество юной букваристки. Хотя декламируется это в ритм стучащих на стыках колес, временным жителям плацкарты это не очень интересно. Даже, если «Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик», – все равно не очень интересно.
Вот если б его, вагона, ребенок, – это вызвало бы умиление.
– А маме тридцать три года, – выдает женскую тайну Таня маленькая.
Ну, тридцать три, так тридцать три. Вагону и это не очень интересно. Только Ада думает про себя: «Еще успеет родить второго…».
Остальное население вагона – это прежде всего мужик лет за 40, лежащий на разных уровнях с Адой. И она, Ада, с квадратно заточенными ногтями.
Мужик из-за вагонной тоски листает претенциозный журнал и пытается понять, что такое суверенная демократия.
– Мама, у меня такая отрыжка! – делится Таня и с удовольствием громко это подтверждает.
– Еще бы! Ты одна целую пачку чипсов съела, – радуется аппетиту дочки мамаша.
Ада отмечает про себя: «С таким удовольствием говорить о вредной пище может только пассажирка плацкартного вагона». Спохватившись, она отгоняет эту мысль. Она ведь тоже едет в третьеклассной плацкарте. Хотя с Адой все понятно – обстоятельства.
Ада еще раз бросила взгляд на кудрявую Танечку. Конечно – пластилиновые щечки, пластилиновые пальчики, лепи, что хочешь. И, уверенная, думает: «Перевоспитаю»… Вспоминает некстати про «благородную отрыжку» из детства. Она пытается отвлечься от плацкартной девочки. Нужно мыслям дать оформиться в четкий план действий.
Заоконный пейзаж должен поспособствовать этому. Выводок елочек подбегает чуть ли не к шпалам. Но со скоростью движения поезда смывается ржавой болотиной и растворяется в прошлом времени.
А мужик на верхней полке не может понять ни суверенной демократии, ни национальной идеи. Под жаркой простыней он тайно борется с грибковым зудом и вспоминает антигрибковую рекламу. Зуд не успокаивается. Но мужик удовлетворяется тем, что такие проблемы свойственны не только ему.
Между тем учебный процесс двух Тань – мамы и дочки – продолжается.
– Закругляйся, вверх и в сторону… – теперь у Танечки в руках сочный фломастер. От него буквы жирные и неуклюжие. Результат не устраивает ни маму, ни ее дочку.
Ада хочет вмешаться в процесс обучения, но воздерживается – не стоит делиться педагогическими секретами с мамой Таней. Они ей ни к чему.
Зато в процесс обучения вмешалась чернявая попрыгунья, тоже пятилетняя – Оксана. Она хочет играть с Таней и сообщает ей сразу, что мама купит ей много книжек.
Ада обстоятельно и с удовольствием отмечает про себя: ребенок хочет, чтобы ему купили книжки, а не игрушки. Ее крошка… тоже любила книжки, любила…
– А где твоя мама, которая купит книжки? – с легкой снисходительностью выспрашивает у девочки Таня старшая.
– Она в тамбуре курит, – на удивление четко и без обиняков сообщает маленькая смуглянка.
«Вмешательства логопеда практически не требуется, – отметила про себя Ада, – хороший материал».
Ада начала собирать информацию.
– А кто твоя мама? Она где работает?
– Она в тамбуре курит, – еще раз для непонятливых тетенек объяснила попрыгунья.
– Это она с солдатами еще на вокзале гужевала, – как бы между прочим пытается внести ясность в ситуацию с Оксаниной мамой Таня старшая.
Так и не поняв, что такое суверенная демократия, мужик со второго уровня пошел в тамбур якобы покурить.
Прожженная девица с сексуальным пупком стояла в дыму и солдатском окружении. Она посасывала пиво и колыхала грудью в такт вагонным колесам. Дембеля в сизом дыму и с неуставными аксельбантами притирались к ее крутым ягодицам.
Мужик за сорок почувствовал себя неудачником и, отвернувшись к окну, торопливо закурил. За вагонным окном длился погорелый пейзаж. Обугленные трупы телеграфных столбов, умерщвленный кустарник, отступивший в панике перед огнем лес.
Мамаша пятилетней смуглянки неожиданно вспомнила о материнских обязанностях. Вырвала у дембеля пакетик попкорна:
– Пойду ребенка покормлю… – опять же неожиданно повернулась корпусом к мужику, сунула ему бутылку пива, – На, дед, подержи…
Тот взял бутылку пива, но про себя не согласился, что он дед. Какой дед? Он еще ого-го! По выходным, конечно. А так – некогда.
– Мужик, тебя как звать? – обращается к нему неуставной аксельбант.
– Иван Иванович, – представился тот с достоинством.
– Ха, как в анекдоте. А меня Вован, тоже как в анекдоте, – ржет солдат. – Короче, дядь-Вань, – констатировал парнишка с белесыми ресницами и продолжил: – Короче, мы из горячей точки, – панибратски похлопал дядь-Ваню по плечу аксельбант. – Ну, ты не ссы, не обидим.
– Я сюда не поссать вышел, а покурить. Понял, сынок? – мужик набычился, уже готовый жахнуть бутылкой по стриженной дембельской голове.
– Ты меня на «понял» не бери…
Внезапно дверь тамбура распахнулась и в проем нарисовалась смуглявая попрыгунья.
– Оксана, иди сюда, пошли кушать, – попыталась изловить девчушку тамбурная мать, держа в одной руке пакет попкорна. Девчушка схватила за штанину Ивана Ивановича и пропищала:
– Я есть не хочу. Ты мне книжку обещал, а не купил.
Иван Иванович, осознав, что компания малышки и ее аппетитной мамаши лучше, чем кодла борзых дембелей, поспешил взять на руки попрыгунью и вернулся в вагон. За ним последовала разбитная мамаша, взяв у Ивана Ивановича недопитую бутылку пива.
– Деда, а ты моим папой будешь? – с некоторой озабоченностью спросила Оксана.
– Дедушка будет нашим спонсором, – не очень трезво гоготнула ее мамаша. – Кстати, меня зовут Лолита. Не путать с Лолитой Набокова, – блеснула молодка познаниями.
«Спонсоры в плацкартных вагонах не ездят», – подумала Ада с квадратными ногтями и изощренным интеллектом, пропуская в узком проходе неказистого Ивана Ивановича с ребенком на руках. Сама между тем внимательным, товароведческим взглядом оценила молодую мамашу с бутылкой. Сложена пропорционально, можно сказать, породистая самка. Но настораживает пристрастие к пиву. Впрочем, сейчас вся молодежь подсела на пиво.
Ада начала наблюдать за девочкой Оксаной как за хорошим материалом, хотела изучить ее мамашу получше. Четко осознавая, что «гены пальцем не заткнешь».
Хотя, конечно, если поместить попрыгунью в нормальную среду, из нее толк будет. Она и сейчас активная, смышленая, самостоятельная. К книгам тянется опять же. Вот мужик купил-таки ей какую-то книжицу, оправдывая спонсорские надежды. Тут как раз глухонемой разносчик эротики и интеллекта подсуетился, разложив стопки книжек, кроссвордов и взрослых журналов.
– Спасибо, дедушка, – радостно пролепетала попрыгунья Оксана.
– Какой я тебе дедушка, – всерьез возмутился тот. – Я дядя Ваня. Иван Иванович, значит…
Тут пластилиновая кудрявая Таня, с радостью отвлекаясь от обучения, спросила Оксану:
– Это что, теперь такой папа у тебя будет?
– Вот так и засватают вас, дяденька, за молодуху, – сказала мама Таня с иронией, за которой скрывалась обида. Мол, всяким шаболдам везет на солидных мужиков.
– Ну, все может быть, – хохотнул и взбодрился Иван Иванович.
Он ощутил себя счастливым трамвайным билетом, за съедение которого намерены соперничать две женщины.
– Не поздно ли? – укоризненно глянула на Ивана Ивановича мама Таня. – Или что, седина в бороду, бес в ребро?
У Ады за околицей чувств вспыхнуло подобие ревности. Только лишь потому, что на мужскую особь претендуют другие женщины. На самом деле этот трухлявый пень Иван Иванович не в ее вкусе. К тому же Ада была уверена, что имя попутчика, усугубленное отчеством, отложило свой отпечаток на интеллекте. Если Иванушка – дурачок, то Иван Иванович… Этим дважды все сказано.
– Учиться и любиться никогда не поздно, – после паузы выдал Иван Иванович, так и сказал – «любиться».
Вернулся глухонемой разносчик за стопками журналов и газет.
– Я, пожалуй, возьму и это, – Иван Иванович взвешивающим движением поднял лощеный журнал хулиганской эротики.
Притворно небрежно бросив бессовестное чтиво на свою вторую полку, Иван Иванович неуклюже последовал наверх.
Возможно, потом он снова будет читать в серьезном общественно-политическом журнале про суверенную демократию и национальную идею. Но не сейчас.
Таня младшая уже пыталась раскрасить в своей книжке арбузы и барабаны…
– Ты не вылезай за черточки, – командовала мама Таня, – дай желтый фломастер.
Но желтый фломастер уже утянула к себе предприимчивая маленькая Оксанка.
– Я не знаю, где он, – ныла Таня.
– Арбуз должен быть красным, – поспешила с советом Оксанка.
Ада с верхней боковой полки наблюдала за двумя девчушками. Обе, заразившись друг от друга, предались постижению грамоты.
Невыразительная мама Таня, отлучившись, очевидно, в туалет, вернулась в удушливых лосинах, врезавшихся во все мыслимые и немыслимые ложбинки ее тела. А легкий трепет груди позволял догадаться, что под блузкой у нее ничего не надето. Да еще и толстый слой косметики ее преобразил. Все это ей не помешало включиться в процесс обучения:
– Девочка, пусть тебе покажет мама, как правильно.
«Сучка, – подумала про нее Ада. – Хотя и кажется заботливой мамашей. Ишь, как кудахчет над своей козявкой!»
Нет, определенно ее пластилиновую куклу Ада не будет красть. Рыхловатая она какая-то. Да и мамаша ее бдительная, видно. Не отпускает ребенка ни на шаг. Другое дело – забывшая о ребенке Лолита.
То ли случайно, то ли «так задумано», Лолита умостилась полукалачиком на нижней полке. Тут же на краешке сиденья присел неуставной дембель.
– Слушай, куда ты буришься, тут и так тесно, – с напускной сердитостью сказала Лолита солдату, однако, чуть подвинувшись.
– Да поместимся! Мы, знаешь, в горячих точках… – пивная отрыжка не дала солдату закончить фразу.
Ада, поглощенная мыслью похитить себе в дочки не пластилиновую Таню, а попрыгунью-смуглянку, все же поймала на себе взгляд Ивана Ивановича. Странно, его привлекли не вздымающиеся груди Лолиты, не рельефные лосины мамы Тани. Он, старый потаскун, масляно смотрел на Аду.
А вот этого не надо. Она вообще должна быть незаметна. Миссия у нее другая.
Ада отвернулась к окну. Там плыли кинематографические просторы, протекали серебряные реки и ниспадали к горизонту голубые небеса. Пастораль, однако!
Но это созерцание Аду не привлекало. Она нервно барабанила по стеклу квадратно заточенными ногтями.
«Очень заметно, – подумала она о ногтях, за которым ухаживала даже в худшие для себя времена, – надо состричь».
Мама Таня между тем свернула занятие прописью со своей кудряшкой. Ей не сильно хотелось, чтобы плацкартный люд оценил их с дочкой неуспехи на почве усвоения букв.
Да и чернявая попрыгунья раздражала Татьяну. Чего лезет, когда она учит свою дочку?! Да и фломастер, кажется, стащила эта беспардонная черняшка, подумала мама Таня.
– Девочка, ты не брала фломастер? – голос мамы Тани был ложно ласковый. Но попрыгунья не повелась на провокацию.
– Что вы, тетенька, – улыбалась маленькая воришка. – Зачем он мне, у меня и так книжка есть. Дедушка Ваня купил.
– А чем ты собираешься раскрашивать свою книжку? – вкрадчиво спросила мама Таня в рельефных лосинах.
– Женщина, вы что пристали к ребенку? – это раскованная Лолита, уклонившись от дембельского натиска, вступилась за свою кроху.
– Ты че, подруга, жалко тебе этой фигни? – встал тут же на сторону Лолиты неуставной дембель.
– А ты нос свой не суй, – резко повернула свою кругленькую головку мама Таня в сторону солдата. Ее свободные от лифчика грудки комично всколыхнулись под легким топиком и заворожили солдата.
– Да не лезь, сама разберусь, – с мало скрываемой угрозой приподнялась на локте Лолита и вздыбила масштабные груди.
Аде не хотелось бабского скандала. Не хотелось, чтобы весь вагон обратил внимание в их сторону.
Ей, Аде, надо быть незаметной. Не следует выпячиваться. Хотя Аде хотелось обвинить маму Таню в родительской бездарности, в пластилиновой внешности, в таком же характере ее дочери, в… Конечно же, она промолчала. Но про себя ругала ту бесцветную лахудру: «Молчала бы, дура, в тряпочку. Скажи спасибо, что не твою дочку украду у тебя. Фломастера ей жалко», – развивала свой внутренний монолог Ада.
Все, что она хотела сказать бестолковой, но счастливой мамаше, которая потеряет фломастер, а не дочку, было красноречиво написано на ее лице.
Иван Иванович смотрел по диагонали на Аду, вздернув в удивлении кустистые брови. На самом деле близлежащий попутчик Иван Иванович хотел, чтобы бабскую свору пресекла именно эта женщина с внутренней, как ему казалось, энергетикой. А внизу неслось:
– Ты, лахудра, протрезвей, а потом воспитывай ребенка!..
– Ха, спирохета бледная, еще раз вякнешь, твои пуговицы выколупаю, поняла?!
Мама Таня от возмущения вытаращила водянистые глаза. Аде захотелось самой выткнуть эти бельевые пуговицы Татьяны. Да и той лахудре тоже заткнуть хлеборезку.
– А ну, молчать, бля!.. – Это Иван Иванович, коршуном свесившись со второй полки, рявкнул на скандалисток. – Что детей пугаете, мамаши сраные!
Сраные мамаши примолкли, как бы прислушиваясь. Иван Иванович зачислил это на свой счет. Но на самом деле остановился поезд. Оказалось – на бойкой станции.
Все высыпали на перрон. Размять свои конечности и купить копченой рыбы, которой была знаменита станция. Рыба жирным золотом отягощала лотки и подносы местных торговцев.
– Кому жерех, кому сом, кому… с яйцом? – зазывал торговый люд исходящий слюной вагон.
– Рыба золотая, во рту тает! – местный фольклор такой, что ли?
Ада в вагоне осталась одна со своими преступными намерениями похитить девочку-попрыгунью. Только глухонемой разносчик смеси эротики с интеллектом поспешно собирал разложенных накануне по полкам глянцевых бабенок и кроссворды для весьма непритязательных умов.
Он пристально посмотрел на Аду и отвел глаза. Глухонемой увидел в этой дородной женщине воровку, очевидно, железнодорожного белья и легкодоступных дамских сумочек, неглубоко спрятанных под мятые подушки.
Ада в свою очередь решила, что глухонемой – вовсе не глухонемой. Продажа бессовестных газет и кулинарных календарей – побочный бизнес. А на самом деле он… Кто же он?
Может, мальчик по вызову для неудовлетворенных сорокалетних матрон, вырвавшихся на курорт один раз в пятилетку и уже пропитанных желанием? Считается же, что эти ущербные неутомимы в любовных утехах.
Разносчик интеллекта именно такую матрону увидел в лице Ады. Он плюхнул ей на полку глянцевых откровенностей неприличных размеров, а сам выжидающе уперся огнеупорным лбом в вагонные поручни.
– Пошел вон, животное… – прошипела Ада, плотнее сжав коленки.
Животное по артикуляции Ады курс поняло верно, и пошло. Однако, оставив на ее на полке «литературу».
Ада растерялась, перестала думать о попрыгунье, которую хотела похитить. И судорожно соображала, что делать с пачкой похабщины. Спрятать под подушку?
В вагон возвращались первые отоварившиеся пассажиры. Ада метнула глянцевую гадость на общий столик и притворилась спящей.
Плацкарт огласился голосом пятилетней попрыгуньи. Она имитировала плывущую рыбину, зажав между ладоней сухого леща. При этом завывая, как пожарная сирена.
– Это мы плывем по реке, – сообщала девчушка вагону и выплеснулась с сухой рыбиной на мелководье нижней полки.
– Куда ты с рыбой в постель?! – возмутилась мать Лолита.
Расторопная попрыгунья сунула плоского леща под подушку, где затаился украденный ею фломастер.
– О, это что? – Лолита бегло пролистала клубок журнальных тел. – А ну брысь отсюда, тебе это нельзя, – цыкнула она на дочку.
Ада вскипела на верхней полке:
– Что ты, сучка, ребенку показываешь! – впервые она подала голос.
– О! А это что еще за мымра?
– Сволочь, – прошипела Ада.
Иван Иванович, озолотившийся копченым жерехом, истекал слюной:
– Эх, сейчас рубанем, – обратился он, скорее, сам к себе. – Ну-ка давай, стели газету. Сплетения тел уступили место на столике золотому жереху, и все предались чревоугодию.
Дембель звенел пивом: «Наливай»!
Пластилиновая Таня с мамой Таней шуршали целлофаном, пакуя дары привокзального сервиса.
– Вот папа обрадуется. Он любит рыбу, – сообщали друг другу две Татьяны семейные тайны. – И бабушке тоже дадим?
– Конечно, вот эту, маленькую, – уточнила мамаша.
– А почему маленькую? – удивилась пластилиновая Таня.
– А золотая рыбка большой не бывает.
Ада на второй полке отгородилась от пошлости и запахов простыней и окунулась в свои криминальные думы.
Хотя почему криминальные? Девочку нужно вырвать из этого бедлама. Ей будет лучше, чем с этой шалавой Лолитой. Ада уже знала, что девочка будет учиться в гимназии с экономическим уклоном. И английский будет изучать по особой программе.
Поезд содрогнулся на очередном стыке. Иван Иваныч отвлекся от рыбьего жира и бросил удовлетворенный взгляд в окно. Там лирически плыла березовая роща.
– Сколько березовых веников можно было бы навязать, – вздохнул он.
– А на фига они тебе! Ешь вон рыбу, пей пиво. Я угощаю. – Дембель из горячей точки запустил пятерню под ягодицу Лолиты. Он ощутил предел счастья, и березовые веники казались ему излишеством.
– Это же какой бизнес! В Москве веник, может, два доллара стоит.
– Че, пять бутылок пива? – перевел дембель на внутривагонную валюту березовые веники. – Тогда конечно! – и опустил косичку аксельбанта в рыбий жир.
Поезд въехал на гулкий мост над серебристой рекой, утробно погрохотал, оглашая сельские просторы. Недалекий трактор с косилкой взбрыкнул на краю покоса и в восторге выпустил из трубы облачко дыма.
– Теплится еще жизнь на деревне! – с удовлетворением отметил Иван Иваныч. Он тоже ехал в родное село, проведать мать да братьев-сестер. А может, там и остаться. Городская житуха ему поднадоела. Завод чахнет, уважения – никакого, жена запилила. Да и с Катькой, сельсоветской бледной поганкой, разобраться надо бы. Писала как-то сестра: «Приезжай, Ваня, в сельсовет выберем, ты ж институт имеешь. Катька-то сельсоветская зажралась совсем. Старух местных обижает, дома ихние по дешевке скупает, да пришлым инородцам продает. Приезжай, Ваня».
– Может, и правда присмотрюсь, останусь в родной деревне, – думал Иван Иваныч, почесывая под простыней пятки. – Построю там демократию суверенную.
– Мама, почему поезд дрожит? – вжалась в купейную перегородку Таня-дочка. Ее бездарная мамаша, упаковавшая все копченности, кроме запаха, ответила с перепугу и невпопад:
– Работа такая.
Ада в очередной раз смогла убедиться, что мама-Таня-в-лосинах окончательная дура, и это не могло не отразиться на ее дочке:
– Пальцем гены не заткнешь, – произнесла она ставшую народной мудрость. Эта уверенность окончательно разубедила Аду красть эту пластилиновую Таню.
Лолита, между тем, потянула дембеля в тамбур:
– Пойдем свежего никотинчика вдохнем.
– Щас!.. – дембель распушил аксельбанты, поправил ремень и ниже пояса – а-ля Майкл Джексон. – У нас в горячей точке… – и отправился за Лолитой.
Поезд снова забил мелкий озноб.
Тягучий скрежет тормозов пронзил вязкую материю ветра, наслоившегося в ложбине.
Ада по-животному почувствовала приближение катастрофы. А мама Таня, скованная лосинами, склонилась над пластилиновой дочкой, выводя неуклюжие буквы. Она ничего не чувствовала:
– Возвращаемся назад. Вот, а теперь закругляйся…
– Мама, я устала…
В это время попрыгунья-смуглянка встрепенулась, намереваясь также принять участие в обучении. При этом нечаянно задела подушку ногами и свалила ее на пол. Под подушкой обнаружился сушеный лещ и припрятанный фломастер.
– Мама, мама, вот мой фломастер! – обрадовалась Таня, тряся кудрявой головкой: – А-а-а-а…
– Ах ты, маленькая воровка! – возмутилась мама Таня и завращала бельевыми пуговицами глаз.
– Они с рыбой просто здесь спали, – попыталась убедить в невероятном попрыгунья.
– Оставьте ребенка в покое, – вмешалась Ада.
– У меня книжки есть, зачем мне ваш фломастер, – заявила радужная смуглянка удушливым лосинам.
– Да это я ей купил, – вмешался в скандал Иван Иванович, отвлекшись от своего сельсоветского будущего и суверенной демократии.
Ада впилась квадратными ногтями в подушечки ладоней, сдерживая гнев. Однако ее вновь охватила пронизывающая тело тревога.
Жуткий гудок электровоза взорвал упругий полуденный воздух. Чудовищно заскрежетали тормоза. Весь состав сотряс чугунный удар. С верхних полок повалились люди и вещи. Никто ничего не понял. Состав какое-то время полз на тугих тормозах. Затем потрясенный от удара локомотив встал.
Как потом выяснилось, поезд столкнулся с заглохшим на переезде скотовозом. Он с километр протянул по полозьям рельсов трейлер с несчастными животными, которых так и не довезли до мясокомбината.
Оглушенные, испуганные люди в панике метались по вагонам. Некоторые проводницы сообразили открыть двери. Протрезвевший вмиг дембель из горячей точки выбил стекло и выпрыгнул под насыпь.
– Эй, мужик, давай спускай детей, – кричал солдат Ивану Иванычу, который замаячил в проеме выбитого окна. Там, однако, первой появилась Ада. Дембель с трудом помог дородной женщине, трагически повисшей в проеме.
– Ты что лапаешь меня, сопляк, – возмутилась она, оказавшись в дембельских руках. Потом спохватилась: – Ой, спасибо, солдатик. Там дети…
Ада, прежде всего, имела в виду попрыгунью-смуглянку.
– Да знаю я, катись отсюда на хер, дура, – зло выругался дембель. – Давай, мужик, подавай детей, крикнул он Ивану Ивановичу.
Тот, вывесившись по пояс из окна, бережно подал обмякшее тельце попрыгуньи.
Ада перехватила девчушку у солдата, скатилась под насыпь.
– Девочка моя, ты жива?
Девочка оказалась просто без сознания, Ада это быстро поняла.
Тем временем люди высыпались из вагона, кричали, искали друг друга, звали на помощь.
Ада мельком увидела в проеме разбитого окна силуэтик пластилиновой Тани – живая, ну и хорошо.
Она метнулась к дороге, где у переезда сгрудилась вереница машин.
– Давай ее мне, – догнал Аду запыхавшийся Иван Иванович…
– Ее надо в больницу срочно, – Ада пыталась внушить себе и Ивану Ивановичу, что именно она спасительница девочки
– Документы, деньги не забыла хоть?
– Да взяла, взяла!
Выскочили на дорогу к переезду.
Под насыпью жалобно мычала искалеченная корова – из тех, что везли в скотовозе на мясокомбинат.
– Дорезать надо, – деловито заявил Иван Иванович, но не стал это делать сейчас. Он обратил внимание, что девочка зашевелилась в его руках и открыла мутные глаза.
– Дедушка, а где мама?
– Я здесь доченька, здесь. Я твоя мама. Пока побудь со мной, – взволнованно заговорила Ада.
Иван Иванович подскочил к водителю легковушки. Сунул ему хорошую деньгу и приказал:
– В село Привольное, в местную амбулаторию. Это километров сто пятьдесят отсюда.
– Знаю, – сказал шофер, – доставлю.
Иван Иванович вырвал из записной книжки листок, нацарапал адрес.
– Это моя сестра, скажешь, – от Ивана Ивановича. Я вечером буду. – И побежал к вагонам.
Жигуленок развернулся на пятачке дороги, вырвался на автотрассу.
– Доченька моя, я с тобой, – Ада ласкала попрыгунью, уверенная, что девочка действительно ее, и она будет с ней всегда…
«А документы мы сделаем», – подумала Ада решительно.
А Иван Иванович, возвращаясь в околовагонную катавасию, дорезал перочинным ножом мучившуюся искалеченную корову. Чтоб не мучилась…
Я ПАЦАН ИЗ ПОДВАЛА, ИЛИ МЕДАЛЬ ЗА ПОКОРЕНИЕ ХАНСТВА КОКАНДСКОГО
Над заводскими окраинами города шел мерзкий осенний дождь. Солнце, тусклое, как старинная медаль «За покорение Ханства Кокандского», пыталось пробиться и растопить атмосферу. Но как всегда далеко от окраин – над центром города. А здесь какой-то злостный синоптик сидел в ворохе туч и надавливал бледным пальцем на слезные железы неба. Ветер тягостно пересказывал прогноз погоды. Получалось, что бабье лето на Урал нынче не вернется, придется жить без него.
Четверо подростков, оставшиеся без попечительства солнца и родителей, выбрались из подвала недостроенного дома и побрели через унылый пустырь к автобусной остановке. Там ядовитым светом искрились игровые автоматы. Им, автоматам, никакого дела не было до бабьего лета. А пацаны вот думали сейчас, чем заняться. Потому что игровые автоматы сверкали зазывно, а денег не было ни у кого. Играть, между тем, нестерпимо хотелось. Особенно выигрывать.
– Как это денег нет ни у кого? – самый борзый из них, Аркан, кивком указал на стайку пассажиров. – У них-то есть!..
– Или мобильники есть, – уточнил чахлый и виртуозный в карманных делах Гоша.
На остановке, прячась от атмосферы под козырьком павильончика, нахохлился десяток пассажиров в ожидании автобуса.
– Ну и погода! – возмущалась толстушка лет сорока, трогательно прильнув ухом к серебру мобильника. – Вот стою на остановке, жду автобус, – рассказывала она кому-то в трубку.
Аркан узнал в тетке училку, которая когда-то оставила его на второй год.
– Какое там бабье лето! – возмущалась в трубку педагогша. – Какая там пора, очей очарованье!..
Прыщавый Митроха, носящий кликуху Урюк, услышал строки высокой поэзии и вспомнил: он тоже сочинитель одного забойного стишка для пацанской рок-группы.
«Я пацан из подвала,
Я пацан-подвал.
Ты заткни свое хлебало,
Пока его я не порвал!»
Урюк Митроха бубнил себе это под нос.
– Ну, пока! Я к тебе после семинара заеду. Что за семинар? А… «Влияние социальной среды на девиантное поведение подростков». Да, я выступаю с докладом, представляешь… Что? А, это не мой телефон, у своей Диашки взяла. Ну, пока… – Она небрежно бросила серебристый слиток «Нокии» в целлофановый пакет с надписью «Белая звезда – новое поколение пластиковых окон». Новое поколение в лице сочинителя Митрофана усекло это и навострилось.
– Ты видел, эта гусыня мобильник в пакет бросила?
– Ну… Оттирай ее, я прикрою. А Гошка свое дело сделает и Черепу мобилу скинет.
– Как прошлый раз…
– Ну… – удовлетворенно перемигнулись пацаны, вдохновляемые недавней удачей, когда за день две мобилы «подняли».
Череп – четвертый в пацанской компании, в знак понимания только шмыгнул мясистым носом.
Добыча казалась легкой. Новое поколение начало толкаться, пытаясь влезть в набитый автобус. Только Аркан вел себя культурно.
– Извините, тетенька… Проходите, – это он так галантно Бабьему лету.
Та лучезарно улыбнулась, выказав нехорошие зубы, и помня, как среда формирует девиантное поведение подростков, педагогично сказала:
– Спасибо, воспитанный мальчик.
– Пожалуйста, пожалуйста… – окончательно вошел в роль Аркан, зажимая между дверными створками пакет с «Новым поколением пластиковых окон». Он затылком почувствовал, как шустряк Гоша чиркнул лезвием по «пластиковым окнам». Череп подхватил серебряный слиток телефона и шмыгнул за остановочный комплекс.
Сочинитель Урюк и положительный Аркан для отмазки проехали остановку. Аркану даже пришлось расстаться с заначкой – пятирублевой монетой, оставляемой «на развод» после выигрыша в игральный автомат. Был вынужден билет купить, как последний лох.
Урюк Митрофан, довольный удачной охотой, гундосил: «Я пацан из подвала, я пацан-подвал. Ты не щелкай хлебалом, пока очко я не порвал…». Творческая находка ему понравилась.
Они с Арканом выскочили на следующей остановке.
– Все путем, в натуре…
– Надо Черепа и Гошку найти. Наверное, в подвал забурились.
– Пихнем трубу, куда пойдем?
– Может, поиграем…
– Надо хавки купить, жрать охота!
– Ты вечно жрать хочешь, у тебя что, прямая кишка?
В отместку за оскорбление Митрофан полушутя-полусерьезно стукнул Аркана по почкам.
– Ты что, опупел? А может, у тебя глисты? В жопе чешется? – Аркан расхохотался.
Это было уж слишком.
Сочинитель Урюк, откинув капюшон, начал по-взрослому мутузить своего более крепкого другана. И приговаривал: «Я пацан-подвал… Я хан из подвала».
– Эй, прекратите, милицию вызову, – закудахтала какая-то проходившая мимо бабуля.
Вызывать ее, любезную милицию, не надо было. Курсанты местной школы милиции, которые патрулировали со старым прапорщиком центральную улицу микрорайона, уже бежали к дубасившим друг друга подросткам.
Курсанты, впервые вышедшие на дежурство и вооруженные настоящими резиновыми дубинками, по-ребячьи хотели испробовать воспитательную силу спецсредства ПР-90, то есть палки резиновой.
Но кудахчущая бабулька прикрыла балбесов.
– Товарищи офицеры, ребятушки дорогие, не трогайте их, это мои внуки-басурманы, – обратилась она к курсантикам, произведя их сразу в офицерские чины. – Товарищи командиры, я ведь и сама мать офицерская.
Новоиспеченные внуки только сейчас опомнились и поняли, что их ждет. Бойко мыслящий Аркан вошел в роль и затараторил:
– Ой, бабуля, мы как раз к тебе …
– Так пойдемте, чего стоите!…– Кудахчущая бабулька потащила «внуков» прочь от «товарищей офицеров». Те досадливо гнули упругие дубинки – жаль, не пришлось употребить по назначению.
Удалившись от угрозы, потасовщики хотели было отправиться на поиски Гоши и Черепа – мобильник надо же пихнуть. Этим соплякам нельзя было доверять.
– Ладно, бабуль, спасибо за спасение, – хихикнул Аркан, пряча смущение. – Мы пошли…
– Ну, уж погодите, отработать надо.
– Ты че, бабуля, нам некогда!..
– А если б дубинками вас отходили, было б когда?– с укоризной посмотрела мать офицера на «внучат».
– Причем тут это?
– А при том! – бабуля комично уперла руки в бока.
– Ну, что надо сделать-то? – замялись пацаны.
– Да мало ли работы у одинокой бабки найдется, – неопределенно сказала она.
– Ну ладно, только предупрежу пацанов своих, чтоб подождали. У нас сегодня репетиция. Я на гитаре играю, Митроха стишок вон сочинил, – говорил полуправду Аркан.
– Знаю уж ваши репетиции. Клей нюхать, да телефоны тибрить.
Пацаны обомлели, когда ушлая бабка про телефон сказала, но виду не подали.
Аркан, как ни в чем не бывало, достал свою мобилу:
– Слушай, Череп, это Аркан. Все нормально? Короче, мы с Митрохой будем часа через полтора. Ничего не делайте без нас. Ждите в подвале. Понял, да?
Митроха не был согласен с Арканом и вообще, когда эта старуха брякнула что-то про телефон, хотел было дернуть прочь, но только возмутился:
– Мы что, пионеры какие, что ли? Или лохи, что ли? Какой – полтора часа?
– Тимуровцы, – услужливо подсказала бабуля. – Нас вот раньше тимуровцами, а не лохами называли, когда мы старикам помогали, – уточнила бабуля. – Старикам помогать, малышей защищать. Разве вас в школе не этому учат? – притворно поинтересовалась бабуля.
Митрофан и Аркан не знали, чему сейчас учат в школе. Давненько там не были.
– Да ладно, Митроха, давай поможем. Что там тебе, бабуля, сделать?
Аркан как вошел в роль джентльмена в автобусе, так, видимо, не мог выйти. Митрофан злился и про себя чеканил:
«Я пацан-подвал»…
– Топор-то в руках держали? – обратилась к ним бабка.
– Держали. Аж два раза, – пытался язвить Митрофан.
– Что, правда, дрова колоть?
– А то как же… Тимуровцы, – хихикнула бабуля.
На заднем дворе под всяческим хламом лежали плети – метров по пять – старого кабеля.
– Надо порубить на куски и обжечь изоляцию, – поставила бабка задачу. – Потом сдадим медь, вам что-нибудь перепадет. Бабуля достала из недр кармана пачку допотопного «Беломора» и блаженно закурила.
Это означало, что договор заключен.
Кабель, блин, не очень-то и рубился. Жидковатые мускулы пацанов гудели, цыплячьи суставы грозили вывихнуться, прокуренные с малолетства легкие чахоточно свистели.
Старуха невольно сравнила их с чернявым Ахмедкой с соседнего рынка, который таскал тяжеленные тележки и, случалось, помогал старушке рубить и обжигать кабель.
– Ахмедка-то побойчее вас был.
– Кто такой?
– Узбек-Ахмедка с рынка… тот за час сам управлялся…
– Ну и чего ж ты, бабуля, от нас хочешь.?. Путь бы твои Ахмеды-Мамеды и помогали тебе…
– Так что-то исчезли они. Всю их бусурманию с рынка убрали… – с сожалением сказала старуха.
– Ну, бля, влипли, – зло шипел прыщавый Митрофан и бубнил под нос, – я пацан из подвала, ты – пацан Ахмед… – в его творчестве появилось что-то на злобу дня.
– Слушай, Аркан, давай этих мудаков позовем, Гошку и Черепа? Что они балду гоняют, а мы въе…м…
– Нет, лишних не надо, – отрезала бабка, раскочегаривая очередную беломорину. Она тоже принимала посильное участие – подбрасывала обрубки кабеля в чадящий костер. Черная копоть, переваливая через забор, стелилась над заброшенными огородами и оседала на прощальную листву подлеска.
Синоптик, умостивший в ворохе туч над городом, очевидно, устал выдавливать атмосферные осадки в виде мороси. И солнце в виде тусклой медали за покорение Ханства Кокандского, все-таки выкатилось на низкий уральский небосвод. Не только над центром города.
– А где ты, бабуля, столько кабеля набрала?
– Ну, уже не там, где вы телефоны берете, – зло сузила водянистые глазки старуха.
– Какие телефоны?
– А то вы не знаете, не прикидывайтесь. Я же видела, как вы стащили телефон у этой болтушки Маргариты Николаевны. Она у моей внучки в восьмом классе руководит.
– Ты че, бабуля?!
– Не прикидывайся! Лучше позвони еще раз дружкам своим, чтоб этот телефон никуда не девали. Как их там: Череп и Гоша?
У чадящего костра повисло тягостное молчание, как черный дым над заброшенными огородами.
– Давайте, заканчивайте, да я вас накормлю, – миролюбиво сказала старуха.
– Да нет уж, мы сытые, – отказался Аркан.
Митроха загундосил себе под нос: « Я пацан из подвала, ты пацан-проглот…»
– Да ладно уж, не дуйтесь. Но телефон надо будет отдать, – мягко, но решительно сказала старуха с беломориной.
Аркан, переступив через себя, все же позвонил Черепу: «Мобилу никуда не девать!»
– А кабель, чтоб вы знали, я беру в заброшенном бункере, где стояла ракетная часть, – продолжила бабуля разговор. И добавила: – Все равно негодный, видишь, крысы сожрали изоляцию.
Она закурила крепкую папиросу. Аркан и Урюк ловили жадными ноздрями прогорклый дым, сами не решаясь закурить при бабке.
– И копейка, что зарабатываю, на сына идет. Он подполковник целый, орден боевой имеет…
– В Чечне воевал, что ли?
– Да нет, он в ракетных войсках служил. Облучение получил, комиссовали… Теперь на пенсии, все по госпиталям чахнет.
Она раскурила погасшую папиросу.
– Жена от него сбежала, дочка тоже особо…
Пацанам стало как-то неловко за чужое горе, за сбежавшую подполковничью жену и за его черствую дочку.
«Наверно, красивая дочка», – неурочно подумал Миртофан.
Управившись с «рубкой дров», пошли к старухе в избу.
Она стала жарить яичницу с соевыми сосисками. Потом, отлучившись в другую комнату, принесла увесистый сверток.
– Вот пришла посылка сыну, считай, от министра обороны. – Она взяла сверток, вынула блестящую подарочным глянцем увесистую книгу «Ордена и медали Российской империи, Советского Союза и Российской Федерации»
Урюк-Митроха перестал бубнить про себя «Я пацан из подвала…», начал аккуратно листать лощеные страницы. Почему-то задержался на непритязательной медали «За покорение ханства Кокандского».
Неведомо из каких глубин Митрофанова подсознания всплыла легенда том, как русский солдат Евлампий (почему-то Евлампий) 200 лет назад привез из кокандского похода чуть ли не ханскую дочку. Оженился на «чистой азиятке», обратя ее в свою веру.
Митрохе пришлась по вкусу такая историческая легенда, объяснявшая его азиатский разрез глаз. Уж не от случайного татарина нагуляла его мать – корни Митрофановы, может, от какого-то бая или даже хана. Вот!
«Я пацан из барханов. Я пацан-бархан!». Дальше что-то более-менее пристойное не сочинялось. Но в конце хотелось: «Я – хан!».
Аркан листал красочную книгу и думал поверхностно, не глубже 23 марта 1992 года, когда учредили золотую звезду Героя России. Скромная такая золотая звезда. Аркану захотелось такую.
– Это надо в горячую точку, – решил он.
– Не надо в горячую точку. В жизни всегда есть место подвигу, – мудрствовала старуха. – Это Максим Горький сказал, писатель такой был…
– Горький, сладкий… Лишь бы облучение не получить, – Аркан не стал продолжать, а навалился на яичницу с пальцевидными сосисками. Потом вдруг спохватился, начал звонить Черепу и Гошке:
– Телефон никуда не дели?
– Нет, Аркан, ты ж сказал.
Старуха рассказала, где живет болтушка Маргарита Николаевна, которая у ее внучки руководит классом.
Вечером Аркан с Митрохой, отмывшись от кабельной копоти, пошли по указанному адресу. Из дверей вынырнула пухленькая женщина в легкомысленном халатике.
– Вы Маргарита Николаевна?
– Я, а что?
– Вы сегодня потеряли телефон на остановке…
– Да… Украли его у меня, вырезали из пакета.
– Да нет, вы его потеряли! Там в автобусе на двери какая-то железка торчала и порвала ваш пакет, – самозабвенно придумывал Аркан правдоподобную версию.– Мы нашли ваш телефон, вот он! – Аркан протянул серебряный слиток «Нокии».
– А как вы узнали, что я здесь живу? – еще не веря своему счастью, расспрашивала Маргарита Николаевна.
– Найти, конечно, было трудно… Мы позвонили в институт, где вы читали доклад «Влияние на поведение подростков» и нам сказали ваше имя: Маргарита Николаевна из 41 школы. Потом позвонили в 41 школу и узнали ваш адрес. Вот так! – победоносно заключил Аркан.
Митроха восхищался, как тот складно врет. Маргарита Николаевна была обескуражена полудетективной историей со счастливым концом.
– Ой, мой телефон!!! – из-за плеча учительницы вынырнула пухленькая девушка лет семнадцати. Аркан встретился с ней взглядом, вспомнил, что ему только пятнадцать и он мелковат для этой пышечки. «А вообще, х… ровесников не ищет», – вспомнил он дворовую мудрость и решил влюбиться в дочку учительницы. Вот сейчас бы звезда героя пригодилась.
Митрофан же, ощущая себя прыщавым уродом, искоса взглянув на девушку, снова резанул про себя: «Я пацан-бархан, я настоящий хан!».
На улице светила достойная луна исключительно похожая на медаль «За покорение ханства Кокандского».
Какой-то продрогший синоптик отогнал стаю туч за заводскую окраину. И разминал ревматические пальцы. Слезные железы неба истощились до утра. Бабье лето все же не исключается – Маргарита Николаевна романтично укуталась в легкомысленный халатик.
УТРЕННЯЯ ДУРЬ ТОЛСТОЛОБИКА
Электронный писк будильника вырывает из скопления серо-белых снов и цветастых простыней. Ядовитый циферблат показывает пять часов утра.
– Ты что вскакиваешь, как ошпаренный! – возникла полусонная женщина, раскинув, однако тут же на освободившемся постельном пространстве свои зефирные прелести.
– Спи-спи, – успокоил Петрович примиренческим шепотом женщину и нырнул в мешковатые штаны.
Дичь какая-то, вставать в пять утра ради того, чтобы растрясти лишние килограммы мелкочиновной требухи.
В такую рань – понятно почему: чтобы честной народ не смущать. И так, кто знает, хихикают над толстолобиком. Он, бедолага, почти полгода регулярно занимается этой беготней, мечтает достойно выступить на корпоративных новомодных бегах. Начальник у него – несостоявшийся чемпион, понимаешь…
А в это время вся пикантно увядающая роскошь любимой женщины бесповоротно уплывает от шебуршивой возни Петровича в цветущие абрикосовые сны.
Ключ Петровича слепо тычется в намерении попасть в скважину. Наконец он выбирается из логова увядающей любви.
Саркофаг лифта, умягченный рекламой и предвыборной макулатурой, спускает его в предутреннюю октябрьскую слякоть. Листовка была приклеена прямо на зеркало лифта.
Зеркала в лифте появились не так давно. Продвинутый председатель ТСЖ съездил в какую-то ближнезаморскую командировку и изрек: «Если повесить зеркала в лифте, подростки не будут вандалить». Так и называются зеркала антивандальными. Новшество собственникам жилья ничего не стоило. Ушлый управдом, как его по-старому называли, выбил какие-то деньги на антивандальные зеркала в фонде «Наш город – культурная столица Поречья».
Петрович ему по-соседски помог. Бескорыстно конечно…
Манерный президент фонда, обрадовавшийся живой идее и заявивший в телевизор, что антивандальные зеркала в лифтах будут хитом сезона, отдал дружественной фирме выгодный заказ на зеркала.
Между тем, антивандальное зеркало в лифте призывало: «Добьемся увеличения пенсий в четыре раза!».
Лифт упруго затормозил на пятом этаже, в услужливую дверь вошла псина коровьей черно-пестрой раскраски. За коровьей псиной – лупоглазенькая комсомольская активистка конца восьмидесятых годов прошлого века.
– Привет, Петрович! – закатила она сверкающие белки в антивандальное пространство лифта.
– Привет, соседка… – Петрович невольно подобрал требуху.
– Все бегаешь, жирок растрясаешь?
– А что, есть какие-то предложения?
– Да лучше бы избыток энергии пускал в нужное русло, – пошловато хихикнула комсомолка горячих восьмидесятых.
Лифт плыл вниз, псина обнюхивала Петровича, тот невольно прикрыл футболистским жестом самое уязвимое место.
– Этот вопрос надо поставить на обсуждение, – в тон ответил Петрович бывшей комсомолке с редким для советских времен именем Берта.
Лифт, еще до обсуждения этого вопроса, распахнулся. Псина на поводке поволокла хозяйку вон.
За дверьми подъезда ждала преисподняя октябрьской слякоти. Позднеосенний город еще спал в зябком последнем полусне. Лишь мутные фонари отражались в разбавленных луной лужах.
Петрович подтянул брюшко и побежал в сторону школьного спортгородка.
Утренний бег толстолобика насторожил уазик частного охранного предприятия «Пантера». Машина, спрятавшись рыльцем в безалаберном кустарнике, охраняла покой круглосуточной торговой точки «Бытовая химия», ну и прилегающего к ней микрорайона. Установка городских властей: надо привлекать к охране общественного порядка частные охранные предприятия.
Внутренности уазика зашевелились – охранники растолкали друг друга:
– Смотри, мужик от кого-то убегает.
– Может, запоздалый е…рь от телки бежит?
– Слушай, а это не тот, который белье с балконов снимает по ночам? Помнишь, шеф говорил, что в этом микрорайоне появился какой-то урод, который белье ворует с балконов.
– А ну, поехали за ним по-тихому. Свет не включай.
– На … этот дебил нужен!… Шеф же сказал, главное – фейерверк сегодня устроить… Да и за ларьком присмотреть надо.
– Ничего с твоим «химбытом» не случится.
Магазинчик « Бытовая химия», или как его в округе называли – «Химбыт», работал круглосуточно и продавал страждущим спиртосодержащую жидкость «Антисептин – 95%». Жидкость для мытья стекол именовалась в народе Химкой».
Петрович, срезав угол, побежал через детский городок. В резном теремке что-то заелозило:
– Да не суетись ты… – донеслось полусонное и полуженское из сказочного жилья.
– Опять этот толстолобик дурью мается?
– А кто же еще… Вот дебил, в такую рань бегать…
Петрович услышал бурчание обитателей теремка и беззлобно матернулся:
– Заткнись там, блядво тряпочное…
Он знал, что в инфантильном резном теремке «прописались» две жилички-аристократки барачного типа, сестры Таня и Катя. Бездомницы боялись жить в клоповных дровяных сараях вместе с местными бомжами.
В то же время аристократки не могли уйти из микрорайона. Это их малая родина. К тому же здесь, в котельной, где работала посменно их третья сестра, можно было помыться и каждую третью ночь, когда она дежурила, поспать в тепле.
Петрович бежал трусцой дальше, грузно перескакивая через переполненные лужи.
Вдруг появилась соседская псина в коровьем окрасе и слегка напугала Петровича.
– Герда, ко мне! Ко мне, я сказала, – раздалось пронзительное из предутреннего полумрака.
Псина нехотя повернулась к хозяйке, позволяя взять себя на поводок.
Петрович уже не слышал, как коровью псину Герду поводком наказывала хозяйка. Та только повизгивала в недоумении: за что?
– За что ты ее? – подала голос с детской площадки одна из аристократок барачного типа.
– Твое какое дело?! Сиди в своей берлоге, пока не натравила собаку, – пригрозила бывшая комсомольская активистка.
Между тем осторожный уазик тихо, с погашенными фарами двигался по тротуару.
Внутри в кабине шел диалог:
– Кажется, это тот урод, что белье тырит.
– Да нет, толстолобик из четвертого подъезда, дурью мается, от инфаркта бегает.
– А, да, точно. Вон на спортгородок повернул.
– Правда, молодец мужик, – и чуть погодя, – а все-таки дебил, в такую рань бегать…
– Поворачивай к «химбыту».
Уазик удалился в сторону круглосуточной бытовой химии.
Там происходило какое-то шевеление. Первый страждущий пришел за пузырьком антисептика, который состоял из 95 процентов спирта и 5 бактерицидных веществ.
– Два флакончика, любезная, – с мольбой произнес бывший интеллигентный человек и заслуженный рационализатор.
– Чем платить будешь? – из амбразуры показалась жгучая даже в полумраке брюнетка.
– Алюминий сдам сегодня, расплачусь. Ну, дай, любезная…
– Только одну, под запись.
Уазик притаился под жидкой сенью уже облетевших кленов, так, чтобы было видно и «химбыт», и детскую площадку, и спортгородок.
Пыхтящий Петрович добежал до спортплощадки, неуклюже подрыгался на перекладине и завис просроченной сосиской на турнике. Пусть растягивается позвоночник сколиозный.
Школьный сторож, коротавший ночь в спортзале на матах, гневно забарабанил в окно:
– Какого хрена там болтаешься?
Петрович под дребезг стекла отвалился от перекладины, поднакачавшись железной энергией и растянув позвоночник. Петровичу озорно хотелось такой же хреновиной ответить заспанному сторожу, да некогда было. Еще предстояло пробежать с километр мимо автостоянки и по лесопарку.
Дыхание стало ровным, легкие методично разворачивались, в той же области у Петровича возбуждалось самоуважение.
Вдруг Петрович споткнулся об выступ на тропинке и полетел кувырком.
– Твою царя мать… – он поспешно вскочил и машинально начал отряхиваться. Грязь с него нехотя стекала. Саднило колено и ладонь, которой он тормозил, падая.
При экономном свете фонаря Петрович старался очистить грязь со штанов и куртки.
На плюх и мат примчалась запятнанная соседская псина Герда, вырвавшись от экс-комсомолки Берты. Животное деловито обнюхало Петровича, тот, расстроенный, рявкнул на собаку:
– Пошла вон!..
– Петрович, ты не ругайся на нее, она ведь может обидеться и за задницу цапнуть. – Это подошла комсомольская активистка конца прошлого столетия. – Я же тебе советовала свою энергию в другое русло пустить, – добродушно смеялась соседка.
– Вот я в другое русло и направил, – пытался сдерживать досаду Петрович.
– Ты там суставы свои хромированные не повредил?
– Не повредил… А почему хромированные?
– А просто так… Блестят и не скрипят.
Берта взяла у Петровича щепку и стала очищать его от свидетельства низкого падения.
– Как же ты такой пойдешь домой!?
– Да пойду уж… – Петрович отчетливо понял заинтересованность собачьей хозяйки и не знал, как деликатнее выйти из ситуации.
– Только не думай, что позову тебя отмывать дерьмо… Пусть Светка твоя это делает. – Ведя такой диалог, они с хромотой Петровича двигались к своему подъезду. Псина тыкала Петровича куда ни попадя.
У мусорных баков с гордым названием «За город чистый и красивый» копошился бич-изобретатель, жахнувший давеча пузырек «Антисептин-95%». Алюминиевые банки из под пива он сжамкивал, откладывая в одну сторону, картонные коробки и рекламную макулатуру – в другую, стеклотару – отдельно. Здесь же копались худые и озабоченные пропитанием три бездомные собаки. Бич и собаки мирно уживались, уважая интересы друг друга.
Как мусорный бич не обратил внимания на странную раннеутреннюю парочку, так и его четвероногие друзья не отреагировали на холеную Герду в шипованном ошейнике.
– Совсем человеческий облик потерял, – возмутилась бывшая комсомолка.
– Все мы что-то теряем, – почти философски ответил Петрович.
– Кстати, мой однокурсник, башковитый был парень. Сейчас живет вон в том бараке, огрызок общества…
Деревянный барак времен всеобщей индустриализации, обступленный с трех сторон надменными многоэтажками, был рассадником антисанитарии и обиталищем «огрызков общества». Барак с полгода как отключили от света. Из благ цивилизации осталось только печное отопление, а также водоразборные колонки во дворе. Ну, и рядом «химбыт».
– Так помоги своему ближнему, – слегка обиделся за «башковитого огрызка общества» Петрович.
– Таким уж не поможешь. Поджег бы кто-нибудь их. От них только вонь да воровство. Вон уже простыни с балконов воруют.
– Рассадник антисанитарии и криминала… – как бы в унисон иронично сказал Петрович.
Болтая ни о чем, Петрович и Берта не заметили, как погасло небогатое уличное освещение. В это время из уазика вынырнули охранники с канистрами и крадучись направились к «рассаднику». Пятнистая псина по-сторожевому залаяла в серую мглу. Через два мгновения над «рассадником» занялось пламя со всех четырех сторон.
Вдруг предутреннюю полумглу взорвало паническое:
– На помощь!!! Пожар, горим!!! – Это первым закричал утренний бич, который промышлял на мусорке. Он метнулся к бараку, в котором обитал.
Взревел уазик, вспыхнул противотуманными фарами и первым подскочил к пылающему бараку.
– Оперативный дежурный? Это группа быстрого реагирования охранного предприятия «Пантера». Находимся в квадрате №5, улица Заозерная. Горит бревенчато-рубленое строение. Срочно высылайте пожарный расчет, – четко отрапортовал старший охранник из уазика. В ответ рация что-то нечленораздельно прохрипела.
– Нет, пожарного водоема поблизости нет. Мы организуем эвакуацию людей из горящего здания, – чеканил старший охранник и, не выпуская микрофон из рук, командовал своим сотоварищам, – вперед, быстрее.
Охранников, впрочем, в машине не было. Они смешались с толпой полуодетого люда, успевшего выскочить из горящего барака.
В этой толпе зевак толпились также Петрович с заслуженной комсомолкой и собакой.
Никто не решался что-то предпринять, кроме «Пантеры». Те, найдя где-то резиновый шланг, подключились к водоразборной колонке и направили вялую струю в пламя.
Вязкий воздух и треск пожара подавила тревожная сирена – на редкость быстро подскочила пожарная машина. Она с трудом пробралась средь дровяных сарайчиков и людской толпы и начала поливать пожарище.
Подъехали тут же и милиционеры.
Доброжелатели в лице аристократок барачного типа бескорыстно сообщили участковому о подозрительных личностях. Это же сообщил участковому и подоспевший школьный сторож.
– Явный поджог, – был уверен участковый. – Будем отрабатывать эту версию.
Толстолобика Петровича, комсомольскую активистку и башковитого бича милиционеры оттеснили к милицейской таблетке:
– Проследуем в отделение.
– Вы что, ребята! Я ответственный работник отдела внешнего благоустройства! – качал права негодующий Петрович.
– Очень похоже, – иронизировал милиционер, намекая на вид вывалянного в грязи Петровича. – Вот в отделении и разберемся.
– Я буду звонить в администрацию района!
– Ну, конечно, мужик! Можешь в администрацию президента! – язвил самый младший сержант милиции. – Только сначала подмойся. А вы тоже с нами, дамочка, – обратился участковый к Берте.
– Это недоразумение, товарищи милиционеры, – объясняла Берта ситуацию солдатам правопорядка. Псина на поводке подтвердила это, угрожающе рыча. Милиционеры задумались:
– Ладно, хрен с ней. С этой потом разберемся.
Берта, недолго думая, убралась восвояси.
Только бич не сопротивлялся. Он успел вынести подшивку журнала «Изобретатель и рационализатор» за 1955 год, собранную еще отцом – настоящим заслуженным рационализатором. А также чертежи конвейера догрузки для электромеханического завода, актуальные для семидесятых годов прошлого века.
Все эти ценности головастый бич успел передать жгучей брюнетке из «химбыта». Она поняла: бумаги ценные, и взяла их на хранение.
Поскольку жилье сгорело, а самое ценное передано в надежные руки, бич не прочь был перекантоваться промозглую осень и убийственную зиму в казенном доме. И крыша над головой, и харч какой-никакой. Поэтому он оптимистично заявил:
– Жизнь продолжается, – и смачно отрыгнул антисептином.
– Фу, скотина вонючая!.. – мент поддал ему резиновой палкой в бок. – Пошел, пошел…
Петрович тоже сморщился:
– Правда, что скотина.., – подчеркивая тем самым, что при внешней схожести их нынешнего положения, бич не ровня ему.
Две сестрицы-аристократки барачного типа спешно поднялись на десятый этаж в четвертом подъезде и бескорыстно сообщили жене толстолобика, что его за поджог барака забрала милиция.
– Да знаю я… Уже сообщила придурковатая собачница, – ответила увядающая роскошь в приоткрытую дверь через цепочку. Захлопнула перед шелудивыми носиками дверь и прошуршала мягкими тапками по мягким же коврам к телефону. Набирать нужные номера.
– Хотя какой нормальный человек в такую рань будет на работе, – задалась она вопросом вслух и, получив ответ внутреннего голоса, что никакой, нырнула в теплую постель понежиться еще пору часиков.
А в это время бывшая комсомолка Берта, тараща от возмущения глаза в телефонную трубку, вещала всем своим сотоварищам по комсомолу:
– Представляешь!.. Петровича-то… Надо срочно выручать.
Ряд сотоварищей по комсомолу службу не без успеха продолжали по линии правопорядка. Потому толстолобика выручили быстро, еще жена его не вынырнула из нежных объятий сна.
– Служба такая, Степан Петрович. Извините уж…
– Да нормально, с кем не бывает… Лучше отвезите домой. Не могу ж я через город в таком виде.
– Да легко, Степан Петрович!
Его привезли домой в том же зарешеченном воронке, в котором отвезли в милицию. Он, не рассматривая сюрреалистическую конструкцию обгоревшего и завалившегося барака, нырнул в подъезд. Спешил увидеть себя в антивандальном зеркале лифта. Дверь лифта с готовностью распахнулась. Но… зеркала в лифте не было. Это аристократки барачного типа, спускаясь от Петровича, искусно поорудовали пилочкой для ногтей – в котельной у сестры зеркало сгодится больше, решили они. Сегодня как раз с утра на дежурство в котельную заступает сестра, а как женщине в душевой без зеркала?!
Между тем перед зеркалом в гламурной своей спальне приводила себя в порядок увядающая роскошь – постельная принадлежность Петровича. «Вот сейчас приведу себя в порядок, и надо будет позвонить на работу толстолобику», – вела она разъяснительную беседу сама с собой.
Между тем зло забренчали ключи и рявкнула замком входная дверь.
– Ой, Степа! Ты вернулся! – увядающая роскошь чуть было не обняла своего любезного в порыве чувств.– Ой, что ты такой извазьканный, – испуганно окинула она взглядом своего толстолобика. – Ой, я только хотела звонить твоему начальству. Так оно же рано не приходит на работу, а домой неудобно. У твоего начальства жена-то ревнивая, объясняйся потом…
– Ой, не надо трендеть, – в тон ей ответил Петрович, сникнув плечами, распустив живот.
Как показало зеркало в прихожей, он до безобразия устряпал куртку и штаны. Потому в душ побрел одетый.
Петрович не слышал, что в утренних новостях по ящику передавали: «За минувшие сутки в городе зафиксировано тринадцать пожаров, восемь вызовов оказались ложными. Последним пожаром, на который выезжал пожарный расчет, оказался пожар на ул. Заозерной. Звонок поступил в 5-55 от разъездного наряда частного охранного предприятия «Пантера». Пожарный расчет прибыл на место в нормативный срок. Но спасти от пожара бревенчато-рубленное жилое строение 1938 года постройки не удалось. Рассматриваются две версии случившегося пожара: неправильная эксплуатация печей и поджог. По подозрению в поджоге задержан местный житель – безработный». Такие были новости.
Петрович вышел из душа. Зазвонил его сотовый телефон:
– Петрович, ты уже дома? – это была заслуженная комсомолка Берта.
– Дома… Спасибо, Берта, что подсуетилась.
– Мы-то знаем, в какое русло направлять свою энергию, – засмеялась довольная собой Берта. А псина, подтверждая солидарное «мы», гулко залаяла.
Пермь-Моздок
