В этом месяце в издательстве «Эпоха» выйдет книга Миясат Муслимовой (поэтический псевдоним – Мариян Шейхова) «Диалоги с Данте». Она известна в Дагестане как поэт, автор книги «Ангелы во крови» о бесланской трагедии, как публицист, лауреат премии А. Сахарова всероссийского конкурса «За журналистику как поступок», как ученый и педагог – профессор кафедры методики преподавания русского языка и литературы ДГУ, как чиновник – возглавляла Информационно-аналитическое управление президента республики в 2006-2008 гг., ныне – заместитель министра образования и науки Республики Дагестан. Мне предстоит ввести читателя в мир ее поэзии, но всякая попытка рецензента быть вровень с самим автором в этом случае обречена на провал. Еще никогда я не была так беспомощна перед белым листом бумаги. Поэзия Миясат – распаханное болью поле. Здесь безысходность и надежда, обличение и сострадание, восторг и нежность. Сила строк поэта равна величию Кавказа, и это не ложный пафос, а констатация. «Понять горы можно только став вровень с ними» – написала как-то Миясат Муслимова. Имеет ли право на такую высокую планку женщина? Как поэт она осилила большее: поднялась над вершинами своей родины, и там, в чистом, разреженном пространстве ее голос обрел такой диапазон звучания, что не услышать его невозможно. Сам поэтический текст мощнее всяких слов о нем. Мне остается только укрыться за строчками ее стихов и собрать воедино все реакции на них в интернете, потому что там у нее давно уже есть своя аудитория. Ей пишут самые разные люди из множества стран и городов, ожидая новых строк поэта, и с благодарным восхищением постигают другой Кавказ. В этом свободном от указующего перста интернет-пространстве Миясат для них как проводник в мир Кавказа, в его бунтующую энергию, в его правду и растерянность, в его живую плоть. Там она создала кавказский дом для всех, готовых понять его хозяев. Через Дагестан мостит Миясат путь ко всему Кавказу. В этом доме оживают камни родины, вещие горы, «пчелиные соты в засохшем меду на ветру рассыпаются пылью», «сакли лепные дремлют в ладонях вершин», «скалы клубятся былью», «травами лечит ветер морщины глубоких лощин». В этом доме «аулов лакских имена стучатся памятью былинной, в них жажда выси и огня и мука доблести старинной». «Все это жаждет воплотиться, все силится вспомнить, вопия к небу: жизнь без памяти – пыль», – напишет ей Владимир Мялин из Москвы. «Горы, горы… Они юдоль и ГОРдости высокой, и немалого ГОРя, но как же держат Ваши стихи», – отзовется из Израиля Яков Рабинер.
В этом кавказском доме голос крови, голос родины преодолевает любые границы, ибо гармония духа и слова есть высшая форма общения. Ну кто же может не принять эти строки:
На каменных трезубцах Турчидага
струится сок гранатовых рассветов,
Упругий день взбирается по кручам,
чтобы спустить с вершины облака.
У каждого есть какие-то особые признаки своей малой родины, ее символы, впитанные с детства. Их много у Миясат, и среди них – камни ее родины, «разбросанные там, где нет запретов». Они – память о прошлом, хранители разрушенного очага и мудрости гор, они ее молчаливые собеседники.
Ваше молчание напоминает мне надгробные плиты
на старинных кладбищах лакцев,
оставивших мне в наследство
искусство резьбы на клинописи ветра,
искусство насечки на серебре стали
и тайну слезы, запертой в темнице глазниц.
Кладки речного камня родины рождают поэзию, сохраняющую красоту исчезающих миров. Эти миры исчезают так незаметно, что мы не успеваем даже зафиксировать их тихий уход. Как и у Маркеса, у каждого есть свое Макондо – малая родина, об угасании которой с такой грустью он поведал миру. Для Миясат Муслимовой это родное село Убра, волшебная крыша дома, где «мама в кувшине день с молоком взбивала. Желтое масло в лощины густо стекало».
Старый Сурхай за оградой землю костями греет,
Кладкой речного камня сакля глядится в Койсу.
Это твое Макондо в чреве у времени зреет,
Чтобы кормить тобою памяти пыль и тоску.
«Я, когда читаю о мире малом твоем, просто вижу его. Просто понимаю душой, что он есть, и мне от этого тепло. Ты закрываешь своими ладонями дух предков от скверны, как пламя свечи от ветра. “И рукопись Муххамеда Убри, и кладбище, заброшенное в небо громадой гор, хранящих свет зари”», – так откликнется на эти стихи Анна Черно из Ростова. Маленькая Лакия расширилась до вселенских масштабов – так щедро поделилась ею Миясат в своих пейзажно-психологических зарисовках. Малая родина возвысилась крепостью своей традиции над иллюзорным миром сегодняшнего бытия, где люди утратили свои обязательства друг перед другом. «На этом высохло перо», – еще совсем недавно этой былинной фразой скрепляли общественный договор. И в ней было больше ответственности, чем в подписях нынешних политиков.
«На этом высохло перо». – Старинный акт закроет тяжбу.
Арабской вязью крепит предок времен тончайшие пласты.
Неторопливость слов старейшин, седая стать кавказских кряжей
Смирили распри навсегда меж Шангода и меж Бухты.
Но дом кавказской традиции был разрушен. На его пепелище возник новый, который тоже снесло ветром истории. Дом, который мы строим сегодня, «враждой и страхом изувечен – в нем веру и любовь скрепляют плетью», «растут раздорами мечети», «ни мира, ни войны: волкам в угоду люди. В угоду лисам – нравы, бесам – судьи. Ни покаянья, ни вины – душа горит, не грея…»
В свой дом зову великих и прошу
Ответа, чтоб родина моя не стала адом –
Я ею, как святыней, дорожу, –
Как сохранить дух доблести Кавказа,
И честь его седин, и воинство наказов?
Я боль его сынов в груди ношу.
* * *
Об этой кавказской драме – цикл «Диалоги с Данте», самый сильный из всего, что написано поэтом. Миясат Муслимова здесь в роли Вергилия. Она – проводник в бездну, где упокоено прошлое Кавказа и уготовано место его новейшей истории, в которой уже трудно различить, «где доблесть, где вина», и «кто народ над пропастью поставил».
Будь проклята сыновняя орда,
Что мать свою сдала на поруганье.
…
Ваш дом во тьме. Объявлена война
Селеньям, памяти, истории родной.
Кто матерью рожден, не будет безучастен
К судьбе земли своей – но каждый к злу причастен.
Кавказский дом разрушит не чужой.
Стихи этого цикла звучат, как фуги Баха. (Не Моцарт, автор «Реквиема», не элегический Шопен, не жизнерадостный Штраус, не мрачный Вагнер, хотя все они вместе соединились в поэзии Миясат). А именно органный Бах созвучен ей по тональности и полифонии, потому что ее соло – многозвучно. Да и нет в нашей кавказской традиционной культуре адекватного ее голосу инструмента. Разве что печальный и задумчивый дудук, но геополитика расписывает для Кавказа такую партитуру, что нашим зурне и барабану не осилить. Не готова наша традиция к таким вызовам. В нюансировке этой партитуры предстоит разбираться следующим поколениям. Мы здесь бессильны, потому что близость событий ослепляет, рождая сиюминутные оценки. Но долг наш – подготовить почву для осмысления, сформулировав самые важные вопросы дня сегодняшнего. О, сколько их в поэзии Миясат Муслимовой – жестких, прямых, безжалостных и разоблачающих уже самой постановкой вопроса: «И сколько еще будет пролито крови, И сколько на брата поднимется рук?».
Кавказ сегодня – земля войны! За что сражаемся? Против кого? Раньше было ясно: за свободу, за отчий дом. А сегодня? Кто вздыбил эту землю? Кто осмелился «тронуть рукою ее впалую грудь и зияние вырванных дней? Кто втоптал ее косы в песок и кровавой строкою Пишет черную книгу безумья и смерти ее сыновей?»
«Наверное, в наше время это и есть мужество – задать самые трудные, больные вопросы, не надеясь получить ответ. Достойно эпоса и достойно земли Кавказа: “Кто вернет ей могущество духа, честь и славу отцов, о братстве завет и приказ? Глухо ропщет суровая быль и доносит до слуха Прометеево имя в горах и священное слово «Кавказ»”. И все же вы недаром помните об огне Прометея. Хорошо, что он возник в конце», – напишет Галит из Израиля.
«И снова Кавказ. И снова боль. Видно, это судьба и любовь на все времена от рождения до тризны. Господи! Спаси и благослови этот край!» Мила Светлова.
«Кровь и честь, вера и мужество. И над ними – память, память, память. Тот Кавказ, который никогда не уйдет». Катерина Канаки, Греция.
«А я верю, что могущество духа Кавказа вернется. И голос настоящей Вашей поэзии поет ему славу. Такие, как Вы, возвращают ему честь. Столько в его истории величия, и величия в природе его, красоты в известных миру сынах и дочерях, что с любовью желаешь выздоровления». Ирина Безрукова, Приморье.
«В моих глазах у Кавказа – твое лицо. Я верю вместе с тобой – если у Кавказа есть такие дочери, то будут у Кавказа и здоровые дети. Ты не молчишь, ты противостоишь уничтожению доброго имени Кавказа… Ты упорно даешь импульсы к новому мышлению, к переосмыслению и осознанию. Ты взываешь голосом земли прародителей ко всем, кто способен слышать. Я желала бы, чтобы твой голос услышали и те, кто не желает». Лолитта Новак, Германия.
Сколько их, этих посланий солидарности, сочувствия и восхищения на сайте Миясат Муслимовой! Они – свидетельство того, что может один человек, если свою родину, свою боль и тревогу вписывает во вселенский масштаб, избегая обособленности, «эксклюзивности» национальных проблем. И тогда чья-то локальная боль становится всеобщей. «Горечь, боль, скорбь, тревога – симфония звучащей Поэзии. Я нахожу в ней звуки души своей», – откликнется Рута Марьяш из Латвии, а на стихи Миясат «Ответь латинской тени» Галина Докса из Петербурга напишет: «Грозные, бунтующие строки. При чтении их сжимаются кулаки».
Эти отклики – ответ на наши долгие попытки создания привлекательного имиджа Кавказа: пока идут кондовые мысли, мертвые проекты. А ведь ничего не может быть плодотворнее в этом смысле, чем общее культурное пространство. Политики лишь конструируют эпоху, люди культуры фиксируют ее, связывая события в пространстве и времени. Через их творчество прошлое подпитывает настоящее, и вместе они указуют ориентир будущему. «Распалась связь времен, и в этот мир заброшен я, чтоб все восстановить», – так Шекспир устами Гамлета определил роль личности в истории культуры.
Молчание кавказской культуры затянулось. Слово и образ больше не формируют реальность, инициативу создания смыслов и ценностей перехватило оружие. Слепые ведут слепых. Опасно пускаться в путь по горной дороге, не зная, куда она приведет. В конце ее может ждать пропасть. Проторенные предками тропы заросли, новые не проложены. Определение маршрута невозможно без Духа поиска. На его пробуждение почти не осталось времени. Уже «нет родины для тех, кто в ней рожден, И тот, кто полон сил, ума, стремлений, Искать чужбины будет обречен», «нет юношам дорог и множеством сетей грозит цветенью новых поколений Отчизна».
О, где укроют матери детей,
Когда их здесь уводят на закланье,
А там готовят к тяжким испытаньям,
За то что речь чужда и цвет волос темней?
Прости, Кавказ, за то, что скорбью ада
Наполнился твой дом. Но есть одна отрада:
Дух поиска твоим огнем рожден.
Это даже не поэзия в обычном ее понимании. И слово «лирика» здесь менее всего уместно – оно звучит каким-то бестелесным определением жанра, избранного Миясат Муслимовой. Ее «Диалоги с Данте» – скорее философские трактаты и политические памфлеты. «У Ваших стихов совершенно особенное звучание – мощное, насыщенное силой. Впечатление силы Микеланджело – такие монументальность и драматизм образов, трагические ноты Голоса! Вы лепите в читателе новое пространство», – так определит своеобразие цикла в интернет-обсуждении Ирина Безрукова.
«Здесь перемен нет даже и помина. Мельчает дух? – И это не впервой. Все так же к власти страсть неистребима, И так же платят подданным с лихвой Решения бессмертных феодалов: Распродано жнивье и урожай склевало Воронье. – И только воздух мой».
Цикл «Диалоги с Данте» – самый дерзкий замысел Миясат, ибо велик риск потеряться рядом с тем, кого провел Вергилий по всем кругам ада. Но кто же еще мог стать ее собеседником в монологах о Кавказе, где «в ад никто не сходит – в нем живут? Здесь пыткой похищенья и тюрьмой Твердыни гор и реки отравили, Выпрашивают матери с мольбой своих детей и, обмывая раны обманутых сынов тоской Корана, как боль земли стоят передо мной». Анализировать этот цикл почти невозможно – перехватывает дыхание. Имеющий разум и сердце переживет тот же катарсис, что и сам автор. Самое неподвластное объяснению – то, как рождался этот цикл: стремительно, почти день за днем, выстраивались диалоги. Скорость таких мощных эпических выбросов за пределами рационального понимания. Как будто сам Данте водил рукой поэта: тридцать три драматических сюжета, тридцать три диалога, завершившихся последним «Когда Вергилий мне являл воочью», в котором голос был: «Открой печаль своей земли и дух непобежденный»; «открой скорбь горестной земли, ее заветы»; и Миясат, «плач младенца слыша за спиной, в стихах отозвалась земле родной». И услышали в Израиле, Казахстане, Австралии, Германии, Греции, Чехии, в российских городах. Только Дагестан пока не слышит голос своего Поэта. Воистину нет пророка в своем отечестве. Подлинная боль становится общей. Любовь к своей земле всегда в цене, поэзия вненациональна. Поэтому цикл ошеломил ее постоянных интернет-читателей. «Ваша поэзия – это явление культуры…. Это страница истории культуры и Кавказа, и всечеловеческой». «Какая величественная, провидческая поэзия. Такой Кавказ прекрасен – “органной мощью горы дню внимают, рождая песнь высокого искусства”». «Корни мировой поэзии шумят кроной твоих стихов над родным тебе Кавказом», «Чем твой цикл действительно замечателен – что он не только к Кавказу обращен. И такие ты скорбные вещи говоришь, находя для них не слова-вздохи, а экспрессивные слова-цвета».
Да и только ли о Кавказе стихи Миясат? Время раскололо мир по нациям и религиям. В ХХI веке плоть победила Дух, цивилизация поглотила культуру, а именно Дух культуры скрепляет человеческую общность. Сумеем ли подняться над своей духовной немощью и разобщенностью? Кто из имеющих разум и сердце не обеспокоен сегодня этим судьбоносным вопросом? В чем найти опору? Как удержаться на плаву народу, если корни подрублены? В этом смысле Кавказ уникален. Истории удалось срубить на его стволе только ветки, сама корневая система мощно вросла в землю. Только поэтому кавказское древо жизни еще зеленеет: оно питается соками традиции, так мощно законсервированной в нашей генетике.
* * *
Эта живучесть Кавказа, его открытость, настроенность на диалог, как бы это парадоксально сегодня ни звучало, всегда притягивали людей долга и служения. К сожалению, чаще всего они приходили сюда дорогами войны. По дорогам кавказских войн последних десятилетий прошла Эльвира Горюхина, педагог, журналист, автор книг «Путешествие учительницы на Кавказ» и «Не разделяй нас, Господи, не разделяй!»
Книги Эльвиры были изданы маленьким тиражом. Миясат решила, что человеческий подвиг удивительной русской женщины, ставящей выше всех регалий звание учительницы, и правда о войне должны стать известны как можно большему количеству людей. Так родился цикл «Путешествие русской учительницы на Кавказ» как компактное переложение отдельных рассказов Эльвиры формой белого стиха.
«Это моя боль и мой стыд – говоришь ты, – и на седьмом десятке лет идешь странницей по военным дорогам Чечни, Ингушетии, Грузии, Абхазии, Осетии. Идешь к неизвестным и чужим тебе людям, чтобы протянуть руку и сказать: “Здравствуйте. Я с вами”. Маленькая русская женщина, учительница русской литературы, ты для меня – символ великой России, ее огромного сердца, ее бескорыстия, ее сострадания, ее терпения, любви и веры. Там, где ослепшая мощь государства пропускает через жернова человеческие судьбы, ты стала прибежищем Бога, скрывающегося от тех, кто его именем на исходе ХХ века резал горло своему брату».
Обе книги Эльвиры Горюхиной звучат как покаяние русской женщины за содеянное государством именем ее народа. Русский солдат Саша, принявший ислам в Чечне, «заговорил о грехах народа, к которому принадлежал. – Вы были когда-нибудь в Самашках? – спросил меня Саша. – Вам не было стыдно, что вы русская? – Хотя надо отделять действия народа от государства, я сказала: «Да». А разве нет вины самих кавказских народов за варварство, допущенное на их земле? Конечно, Эльвира понимала это, но нравственная щепетильность не позволила сказать то, что должен был произнести кто-то из самих кавказцев. Лишь однажды она деликатно написала об этом: «Ощущает ли чеченец свою вину в том, что происходит на протяжении веков с его народом? Спросить об этом невозможно, когда видишь разоренный дом, убитые горем лица. Но, блуждая десятилетиями по горячим точкам, я заметила: уровень самосознания отдельной личности много значит для судьбы нации». Среди ее героев были те, кто понимал, что случившееся есть самоуничтожение. «Покаянные слова на дорогах войны дорого стоят», – пишет она, приводя стихи неизвестного чеченского поэта: «Как состарившийся волк, облезла ты, Чечня. Как заброшенный участок земли, заросла ты. Взрывами и орудиями разрушена ты, Чечня. Обманом и клятвопреступлением поражена ты. Когда на земле делили честь – тебе досталась война, Когда делили море учености – тебе досталась шашка. Напугав собой весь мир, ты всем стала кровником. Пока молилась на волков, сама одичала…» Это лишь малая часть подстрочника.
Один из интернет-откликов заставил Миясат изменить первоначальный замысел. Русская женщина из Москвы написала: «Простите, я не понимаю ничего в Кавказе и в войне, но вот не сходится у меня картина. Уж если понимать, то давайте всех. Потому что того разделения на людей, надевших форму, и на мирных жителей в партизанской/народной/бандитской войне, нет. А коли так, то и мирных жителей тоже нет… Все правы и все хороши, и только страшные офицеры российские хуже людоедов, и вот, простите, не верю, упорно кажется оно мне полуправдой, страшной, несмягченной, но неполной и искаженной. Я буду ждать». И тогда рассказы Эльвиры Горюхиной Миясат завершила прямым обращением к ней: «Эльвира… Вершины Кавказа ослепляют меня, чтобы я не видела раны, нанесенные ему сыновьями, алчными, жестокими убийцами, захмелевшими от человеческой крови и распутной свободы. Это моя боль и мой стыд.
Эльвира…. Слушая шум горных рек, я не могу объяснить им, как матери Чечни спокойно проходили мимо зинданов, выстроенных их сыновьями. И я не могу объяснить, молоком каких матерей вскормлены те юноши в Дагестане, которые каждый день расстреливают своих братьев. Я не могу смотреть в глаза матерей, чьи сыновья одели их в черное. Это моя боль и мой стыд…
Когда на экранах государственных каналов день и ночь обожествляют телесность и разрушают национальный дух, не удивительно, что зло рождает зло в стране, забывшей, что у нее есть великая культура, в стране, честь которой пока еще спасают учителя русской литературы. Эльвира, кто это остановит? Чья это боль и чей стыд?»
И Надежда из Москвы снова откликнулась: «Миясат, теперь этот цикл и правда закончен. Потрясающей силы слова, к ним не надо ничего добавлять, а только молчать, чтобы их эхо слышать до боли в сердце».
* * *
Как рождается первая строка? Откуда являются сюжеты?– спросила я Миясат.
– Я еще ничего не знаю, когда сажусь за белый лист бумаги, но чувствую, как будто кто-то ждет меня. Такое ощущение, что вокруг моей головы собрались слова. Они живые. Они словно ждут первую строчку, и когда я беру верный тон, я чувствую их облегчение. А дальше стих идет сам.
В «Диалогах с Данте» каждое стихотворение начинается со строки самого Данте: «Скажи, в Романье мир ли война?», или «Где сын мой? Почему он не с тобой?», или «Зачем они несчастны, мой учитель?» Дальше они потянули за собой все стихотворения цикла.
Пиросмани – это мой потерянный кавказский рай. Тридцать лет назад я купила книгу о нем, и с тех пор ни разу не взяла ее в руки. А сейчас начала читать и поняла, что время встречи с Пиросмани пришло. Мне уже было чем ему ответить. Этот одинокий, нищий человек создал свой красочный, радостный мир, которого сегодня так не хватает нам. Этот мир можно создать в себе самом. Он знал тоску и боль, но даже их раскрашивал в яркие цвета. Так появился цикл о Пиросмани. Я писала о том, как можно быть несчастным и счастливым одновременно: «Истекает бурдюк хлебосольем, и форель в серебре нежно тает, Кукурузной лепешкой луна заглянула в чужое окно. Маляра не искали, батоно? Солнце сходит в пустые ладони, Чтобы черное небо печали превратить в золотое руно».
А вот цикл «Камни моей родины» сложился неожиданно. Там много стихов, написанных в разное время. Некоторые из них я никогда бы не решилась предложить читателю еще год назад. Это очень личные стихи. О моей старенькой маме, которую до сих пор мучают воспоминания о ее тяжелой жизни. «Сегодня, когда она опять будет склоняться над венами, в которых после инсульта каждую ночь тромбо АСС разжижает стынущую кровь, над руками с раздувшимися суставами, которыми она на восьмом десятке лет пишет арабский алфавит детским падающим почерком, я знаю – в это время за ее спиной со склоненными головами будут стоять ангелы, которых становится все больше и больше. И я буду прятать от них глаза, потому что, выучив алфавит в пять лет, я не знаю ни их имен, ни своего прошлого, ни своего языка». О своем отце, трагически погибшем тридцать лет назад, «который так и не понял, что ходить с кинжалом, носить черкеску и любить коней нельзя в двадцатом веке, что дух не должен быть таким жестким, поэтому дети не помнят его лица». Теперь я не стесняюсь писать об этом, потому что эпос времени это и есть маленькая человеческая судьба. Я хочу услышать, как звучит в горах выражение «любовь к родине». Вслед мне смотрят старинные плиты кладбища, где покоятся прах великого ученого Муххамеда Убри и тени моих предков. И тогда стихи об этом сложились в цикл «Камни моей родины»
«Я хочу быть маленьким камешком в ладонях твоих желаний, о моя усталая родина!» – так скромно определила свою роль в поэзии Миясат Муслимова. А стала вровень с ней. А потом, словно усомнившись в своей надобности родине, она горько произнесла: «Продано, продано, продано. Преданных просят уйти. Родина, родина, родина, Нет к тебе больше пути». Но перо само отделило родину от тех, кто ею правит: «Лекари, пастыри, лидеры… – сколько овец и братвы. Заказчики, скупщики, киллеры – «элита» несчастной страны». Словно обуздывая громкость своего голоса, она произнесла: «Звуки – мальчишество речи, горы не требуют слов». А голос снова прорвался и завершил стих: «Забвение речи – рабство, жизнь без памяти – пыль».
И в этом есть великое таинство поэзии, когда пишущая рука только начинает первую строчку. Дальше ею водит уже нечто, что объяснению не подлежит. Как сказал Александр Блок: «Поэт приходит, чтобы всему дать свое имя».
