К 110-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ
ПЕРЕВОД С ОСЕТИНСКОГО А. ДЗАНТИЕВА
Разрушьте твердыни безграмотности
и вы искорените преступность.
Виктор Гюго
I
Одно из наших сел носит название «Стырфатан», то есть «большое и широкое». Услышав это название, заезжий человек наверняка решит, что речь идет о селе с множеством дворов, таком огромном, что даже всаднику непросто объехать его из конца в конец. Здесь тебе и широкие бульвары, и быстрые трамваи, и всякие другие чудеса. На самом же деле село насчитывает всего-то восемь дворов, и это с какой бы стороны ни начинать счет.
У слиянья двух рек небольшая поляна. На зеленой травке резвятся телята и куры, тут же поросята увлеченно копаются в земле. Однако Стырфатан славен не этим, а тем, что здесь облюбовал себе место исполком всего ущелья. На краю поляны – новое здание школы, а рядом в здании старой церкви – кооператив.
И все же главная примечательность села – это радио. В дикой горной местности, там, где по соседству с человеческим жильем спокойно разгуливают медведи и волки, теперь радио: связали несколько шестов друг с другом, задрали их к небесам, прикрепив к стволу высокой груши, и радио готово. Скажем, кто-то говорит в микрофон в далекой Москве или Тбилиси, а Дударыко или Тепсарико внимают этой речи в Стырфатане.
И чего только не выдумает Анри, председатель исполкома, чтоб ему пусто было, как он только везде поспевает! Села по всей округе разбросаны, одно в Джермуге, другое в Барсамдзели, третье в Кугоме, четвертое и вовсе где-то на отшибе, чуть ли не на верхушке Ардуза, поди и уследи за ними. Выход только один: в скворца превратиться или на аэроплан сесть, а так села и взглядом не окинешь, о том же, чтобы их пешком исходить, не может быть и речи.
Недавно у нас произошел случай, который взбудоражил все ущелье: в Стырфатане выловили двух воров. Вначале исполком сам в этом деле разбирался, потом преступников этапом отправили в город.
А случилось следующее. Как-то темной ночью жители Кугома Пала и Парса надумали совершить дерзкий набег. Видно, вспомнили, бедняги, подвиги своих дедов, когда те, бывало, угоняли целые табуны лошадей из соседней Кабарды или Чечни, и сердца их трепетно забились:
– Эх, давай и мы испытаем нашу силу и доблесть!
У Пала ноговицы совсем истрепались, у Парса черкеску будто собаки в клочья изобрали.
За плутовские проделки и маленький рост Парса в селе прозвали хитрым бесом. И верно, ростом он не очень удался, зато корни его скрывались глубоко под землей.
Пала прозвали губошлепом за то, что нижняя губа у него постоянно свисала и каждый при желании мог свободно любоваться его редкими пожелтевшими зубами.
Парса и Пала были неразлучны, как влюбленные корова и бык. Послушать их, так будто они были заклятыми врагами, на самом же деле друг без друга и часу не могли прожить. Надумай кто пригласить к себе в гости Пала, ему непременно надо было обратиться с приглашением и к Парса.
– Каждый из вас да послужит другому жертвой в час поминок! – насмехались над ними сельчане.
Так вот, однажды Пала и Парса решили отправиться в поход: захотелось им ухватить удачу за хвост. Славно подготовились друзья. Парса раздобыл где-то кремневый пистолет, набил его порохом, зарядил двумя пулями. Говорят, так заряжали оружие наши отважные отцы.
Пала извлек на свет саблю своего деда Махамата, правда, ножны заржавели и клинок никак не вынимался, но большой беды в этом не было. Одним словом, они вооружились так, что могли бы сразиться с целой армией.
– Богом тебя заклинаю, не вытаскивай свою саблю, не то засверкают молнии и прольется дождь! – подшучивает над своим другом Парса.
– Да, да, не одного и не двух таких молодцов, как ты, зарубил этой саблей мой дед Махамат, чтоб тебе на том свете ослом ему служить! – горячится Пала.
– Вот что прокормит тебя и меня, вот, – Парса самодовольно похлопывает рукой по кремневому пистолету. – Недавно, солнышко мое, напали на меня волки, так я в них из пистолета бах, бах, штук пять убил и столько же ранил.
Пала отлично знает, что Парса врет: не мог он убить столько волков из однозарядного пистолета, но спорить ему сейчас не хочется.
Переговариваясь так, Пала и Парса шагали по дороге, а вокруг стояла такая темень, что, пожалуй, и в преисподней такой не найти. Глаза хоть закрывай, хоть открывай – разницы никакой: все равно ничего не увидишь.
– Ну, что там, Парса, долго нам еще идти?
– Тише ты, чтоб покойника из твоего дома выволокли, мы уже у самого Стырфатана!
– Что-то никакого Стырфатана я не вижу…
– Ну, конечно, говорят, он в Тифлис сбежал, вдруг у него выросли ноги, и он помчался сломя голову, чтоб всей твоей семье пропасть! – и Парса, довольный собой, расхохотался. Пала же от злости готов был лопнуть, точно переполненный мочевой пузырь. А тут еще Парса подсыпал соли на рану:
– Какой же я болван, что с таким губошлепом, как ты, связался, того и гляди, опозоришь меня.
– Чтоб твой очаг угас, послушать тебя, так и Зелимхан1 рядом с тобой ничего не стоит.
– Тише говори, чтоб тебе камнем челюсть раздробило, а то мелешь без конца, точно жвачное животное. Теперь село совсем рядом… Эх, боже, до чего прекрасная ночь выдалась, пальцем в глаз ткни, и то не заметишь! Вору, говорят, только одно подавай, чтобы ночь темней была.
Ночь и в самом деле стояла темная-претемная, не разобрать было, где небо, где земля, весь мир словно в бездну провалился.
Друзья приблизились к ольховой роще, за рощей глухо рокотала река, будила своим шумом ночь.
– Теперь прикуси язык и не дыши: у здания правления стоит радиовышка, и нас могут услышать. Не вздумай проболтаться, что мы воровать идем, не то об этом в самом Тифлисе узнают. А то, думаешь, нет? Мы же слышим, когда из Тифлиса говорят, вот и нас могут услышать.
– Все это вранье, всякое там радио, телефон. Тут меня никто не надует. Да ты и сам в этом не больше меня разбираешься. И как меня угораздило с таким ослом за серьезное дело взяться!
Теперь настала очередь Парса обозлиться:
– Дурень, до каких пор тебя учить? Ты на мою залатанную черкеску не гляди: я девять классов в студенческой школе окончил, на днях мне и квитанцию пришлют, это ты знаешь?! Вот тогда я устроюсь попом в нашем ущелье и помолюсь великому богу: пусть поскорее помрет Пала, чтобы я мог всласть поесть и выпить на его поминках.
– Чтоб тебе ослиную задницу съесть!..
– Тс-с, тише, кажется, собака залаяла.
Пала поспешно пригнулся, схватился за рукоять сабли. В груди его бешено заколотилось сердце, глаза вылезли из орбит, точно у перепуганной кошки. Вдобавок с березы на голову Пала упала сухая ветка, и это еще больше напугало друзей.
Вдруг им почудилось, будто к реке метнулась длинная тень и послышался звук быстрых шагов. Все же Парса был чуточку посмелее, страх не до конца лишил его способности соображать, в голове у него промелькнуло: наверняка это Сала, долговязый сельский милиционер, больше быть некому.
Вслух Парса ни слова не сказал Пала, только схватил его за полу черкески и поволок за собой.
– Шагай побыстрей, губошлеп, и будь осторожней, я же тебя предупреждал!
– Здесь лужа, давай обойдем…
Пала боится оглянуться. К тому же у него сползают штаны, но затянуть потуже пояс ему недосуг.
В глазах Парса тоже бегают испуганные огоньки, челюсти, точно клещи, сжались так, что он не в силах их разжать.
Друзья поравнялись с мостом, под которым вода шумела особенно громко, а очутившись на другом берегу, не заметили рукав, протянувшийся к мельнице, и по колено оказались в воде. Но кто в такие минуты обращает внимание на подобные пустяки? Выбравшись на сухое место, друзья пригнулись и стали пробираться вдоль плетня. Сад за плетнем шуршит листвой, переговаривается с легким ветерком.
Ни звука не слышно вокруг. Стырфатан спит, будто вымер, кажется, словно огромный черный ворон накрыл село своими крыльями. В темени друзья не могут различить ни домов, ни здания сельсовета с радиовышкой. Наткнувшись на торчащий из земли обломок скалы, они поспешно укрываются за ним, а убедившись, что все спокойно, с облегчением вытягиваются на траве.
Тут Парса с помощью знаков принимается объяснять Пала:
– Первый дом, тот, а сами они живут на втором этаже. Во дворе возле дома – навес, летом хозяева держат под ним скотину. Собаку Лекса зовут Мила, это большая рыжая собака. Не бойся ее, она давно одряхлела. Будет дрыхнуть, даже если палить над ее ухом из пушек. Корову выводи только одну, но ту, что пожирней. И не торопись, думай прежде всего головой. Все понял, дурень?
– Все…
– Может, ты трусишь? Тогда надень мою шапку.
– Что значит, трусишь? Да я семиголового уаига не испугаюсь, – небрежно роняет Пала, но на душе у него скребут кошки.
– Ну, иди, а я останусь здесь и буду караулить. Я бы и сам пошел, да какой из тебя сторож, загубишь и себя, и меня, это как пить дать. И вот еще что. Дверь, что ведет во двор, открывай осторожно, без скрипа. А прежде, чем выводить корову, обласкай ее, почеши у нее под брюхом, пусть она доверится тебе. Ну, а после я сам тебе стану шашлыки делать, сочные, поджаренные будут шашлычки. Теперь иди, довольно языком чесать!
Пала, конечно, понимает, что хитрый бес Парса и на этот раз обвел его вокруг пальца, но что он может сказать, что шашлыки делать он и сам умеет? И Пала проглатывает обиду, чтобы не показаться трусливым.
Крадется Пала, точно лиса, тело до того напряглось, что мускулы сводит судорогой, сердце трепещет, точно пойманная в силки птица, вот-вот из груди выскочит, волосы дыбом встали, шапка на голове не держится. Напугай его кто-нибудь в этот момент, Пала тут же превратился бы в горстку пепла.
Но вот, наконец, и двор дома Лекса. Из-за густой темноты скотину под навесом не видно, но Пала ясно слышит тяжелые вздохи, сопенье, звук жующих челюстей.
Парса притаился за камнем, напряг слух, вглядывается в темень, за которой скрылся Пала. Страх, огромный страх колотит его, точно лихорадка. Порой у него перехватывает дыхание, ему недостает воздуха. Парса напрягся так, словно готовится сделать выстрел, от которого зависит вся его жизнь.
– Где ты, куда ты пропал, губошлеп! – шепчет он про себя, и каждое мгновенье кажется ему вечностью.
Между тем Пала, помня о наказе Парса, принимается ощупывать в темноте какую-то корову. Та, перепугавшись, выскочила из-под навеса и бросилась бежать. Пала за ней.
Когда Парса различил грузно бегущую по улице корову, а за ней смешно переваливающегося человечка, он в первое мгновенье растерялся. Но потом довольная улыбка растянула его рот до ушей.
– Благодарю тебя, белобородый Уастырджи2, благодарю! – только и нашелся сказать Парса.
II
Парса осторожно вышел из-за укрытия и, оглянувшись по сторонам, увидел в окнах ближайшего дома свет.
– Вот чудо, наверное, в этом доме по ночам не спят! Не быть мне мужчиной, если я не узнаю, в чем тут дело.
Описав большой круг и поравнявшись с тем окном, откуда лился свет, Парса заглянул в щелку.
Глазам его и в самом деле предстало чудо: в тесной маленькой комнате гнали араку две пожилые женщины. Одна из них, одетая во все черное, присела у очага на стульчик, другая, в ярком цветастом платке, примостилась здесь же, оседлав полено. Обе они, опустив головы на колени, предавались безмятежному сну. Вокруг большого медного котла легкими клубами вился дымок и устремлялся к дымоходу, а по узкому желобку в кувшин серебряной струйкой бежала божественная жидкость.
Почуяв запах араки, Парса ощутил невыносимую жажду, в горле у него пересохло, в желудке стало колоть. И что это у него за привычка такая, стоит только запаху араки коснуться ноздрей, как в живот ему будто иглы вонзаются. Вот и сейчас в желудке у него радостно заплясал сатана.
– Золотце ты мое, как она красиво бежит, как бежит!.. Эх, пропустить бы рюмочку…
Сатана еще отчаяннее заплясал у него в желудке, голова приятно закружилась в предвкушении счастья.
– Будь что будет, пусть меня хоть в Сибирь упрячут, а араки этой я испробую.
Дверь в комнату оказалась слегка приоткрытой, видно, для того, чтобы в помещении не скапливался дым. Парса оставалось лишь слегка ее толкнуть, чтобы очутиться возле заветного кувшина. Однако надо же такое! Женщина в черном простерла руку прямо над кувшином, а носом уткнулась чуть ли не в желобок, словно и во сне принюхивалась к сладкому запаху зелья.
Арака, продолжая бежать заманчивой серебристой струйкой, пела негромкую, но веселую песенку.
– Тьфу, чтоб тебе в ослицу превратиться, или не могла найти себе другого места как только возле кувшина! – обозлился Парса на неразумную женщину. Из страха разбудить ее, он боялся прикоснуться к кувшину, и все же сатана в конце концов одержал над ним верх, Парса бросился к кувшину и, схватив его, помчался к двери. Но у порога неожиданно споткнулся и с грохотом упал на пол. Дверь запищала и заскрипела, будто завыла стая волков.
Прижимая к груди кувшин, чудом оставшийся невредимым, Парса улепетывал так, словно за ним гнался целый отряд. Вот он одним махом перескочил через мельничный желоб, пробежал по мосту и только тут позволил себе оглянуться. Нигде никого. Уф-ф, кажется, пронесло! И Парса во второй раз возблагодарил Уастырджи за то, что тот уберег его от беды да еще милостиво наградил кувшином чудодейственного эликсира.
Бежит Парса, ищет своего друга, но тот будто сквозь землю провалился. Вот уже и ольховая роща осталась позади, а Пала все еще не видно. От волнения Парса то и дело поднимает кувшин ко рту и делает глоток, другой. Только у следующей ольховой рощи нагнал он наконец своего друга, отважного Пала.
– Куда ты от меня бежишь, чтоб тебе шею сломать, чего испугался? Или не знаешь, что второго такого Парса на свете не найти! А, может, ты считаешь его таким же ротозеем, как ты сам?!
– Поди прочь, собака. Корова моя, и не жди себе доли. Я тружусь в поте лица, а ты будешь шашлыки умничать…
– Не нужно мне никакой доли, и шашлыки твои не нужны. Все шашлыки, которые есть на свете, я не променяю на один этот кувшин!
Пала в растерянности остановился:
– А что это за кувшин?
– Кувшин как кувшин, имеретинский, его мастерят из глины, потом обжигают… А вмещает он не меньше пяти литров. Осел, кричи козлом, иначе ни глотка не получишь!
Тут Пала догадался, в чем дело, и на радостях заблеял козлом: «Мэ-э!» Он тоже водил крепкую дружбу с чудодейственным эликсиром.
– Вот так-то лучше! Теперь ты понял, что Парса у тебя и Зелимхан, и студент?
– Отныне, Парса, душа моя, ты можешь считать себя и Зелимханом, и студентом, и кем только захочешь, да будет глупый Пала твоей жертвой! Я тебя особенно ценю, когда ты доставляешь мне такую радость, как сейчас.
Никогда прежде друзья не осыпали друг друга такими похвалами, как в этот раз. И все же на сердце Пала легким облачком легла тень досады: опять, в который уже раз, Парса оказался удачливее его. И как ему только такое удается! В книгах бы надо написать о таком человеке, в книгах.
Друзья не стали мешкать, погнали корову в ольховую рощу, привязали ее к дереву, а сами, точно княжеские отпрыски, с самодовольным видом уселись на траву. Разве могли они не помолиться, не вспомнить имена таких святых, как Бурсамали, Карасет, Картай, Мкалгабыр, Джери, а потом тосты коснулись святых, которые покровительствуют жителям равнины.
– А этот бокал выпьем за того святого, который помог нам больше других, и пусть будет славен тот святой, которого мы забыли упомянуть!
Отдельно выпили за предков, не осталось ни одного покойника, которого не помянули бы добром. Одним словом, хоть и стояла темная ночь, а дно кувшина все же засветилось.
А вскоре Парса схватил пустой кувшин и с размаху швырнул его в сторону реки, мол, это тем святым, которые надеялись что-то от нас получить. В темноте послышался звук разлетевшегося на части кувшина.
После этого друзья принялись обниматься и целоваться. Пошли к корове, повисли на ней и тоже стали ее обнимать и целовать, мол, жалко резать такую тихую, смирную скотину. Потом разлеглись на траве и, чертыхаясь и икая, стали переговариваться.
– Пусть бог, который не создал тебя моим братом, на том свете в аду и в раю собакой воет… И на этом свете тоже пусть воет.
Сердце Пала разрослось, поднялось, точно на дрожжах, оно уже не вмещалось в его груди, и тут из глаз Пала полились слезы, и он заплакал навзрыд.
– О мой дорогой…. нет у меня… хыкк… нет у меня никого, кроме тебя… моя семья… хыкк… вся моя семья… хыкк…
Он так и не смог договорить, слезы душили его.
Парса обнял друга, стал его успокаивать, но тот все не унимался.
– Пала… Эй, Пала, видишь, на тебе звезды горят?.. Вон там Семь Сестер… Семь… все они мои, тебе я ни одну не дам… Хочешь, я их имена назову?.. Адин зват Гадагк, другой Уадагк, есчо Аззе, есчо Уззе, Ац и Урдаган… Последний из них – бедный Гадо… такой же бедный и такой же дурак, как ты. Я есть первый. Я… я… хыкк!
Парса икнул напоследок, и по роще прокатился его могучий храп.
Пала, наплакавшись, сунул под голову шапку и тоже захрапел.
Корова долго косилась на спящих друзей, а когда их вид ей наскучил, она тоже опустилась на траву и принялась жевать жвачку.
III
Давно уже рассвело, а Парса все еще досматривал удивительный сон. Словно его друг Пала проснулся, встал и – вот чудо! – вдруг на голове у него выросли рога, огромные рога. Может, это вовсе не Пала?! Конечно, не Пала, это какой-то великан, горбатый, мохнатый, точно домовой дома Лекса, а ростом с целую гору.
Парса кричит домовому:
– Эй, не подходи ко мне близко, я нарт Батрадз, я весь с головы до пят булатный!
Великан бросился на него, и душа Парса обмерла. Стал Парса убегать, бежит, ноги под ним подгибаются. Еще немного, и великан ростом с гору его догонит. Погиб Парса, нет ему спасения, хоть бы на семью ему в последний раз взглянуть.
Парса продолжает бежать, а про себя думает: «Такого домового я никогда прежде не видел, весь шерстью оброс, а сзади хвост волочится. Постой-ка, да ведь это Пала!»
«Эх, чтоб тебя бог загубил, ну и напугал ты меня! Пала, родной, не гонись за мной, ведь я Парса, Камбокаты Парса, или ты не узнал меня!»
Парса остановился, тяжело дышит. Ну и уморил его этот губо-шлеп! Смотрит, вместо домового рядом с ним и в самом деле сидит Пала. Вдруг на голове Пала опять появились рога, настоящие коровьи рога, а сзади коровий хвост. Пала на глазах превратился в корову. О боже, прости…
«Пошла прочь, шельма, прочь! Никак эта та самая корова, которую они украли ночью да прирежут ее на поминках! Наверно, отвязала веревку и вот прибежала сюда».
Корова надвигается прямо на Парса, хватает его зубами и тянет за собой.
– Пала, отстань! Что это ты в корову превратился! Брось дурить!
Корова не отпускает его, еще сильнее тянет за рукав.
– Эй, Пала, пошел отсюда, дай мне поспать… Прочь, говорю, мать твою и отца!
И тут корова заговорила человеческим голосом:
– Вставай, осел! Или не слышишь, что тебе велели встать!
С этими словами Парса получил удар в бок, а затем его затрясли, точно спелую грушу.
– Хе-е… Па… Па… Бэ-э-э… – увидев перед собой трех вооруженных молодых людей, Парса заблеял, точно ягненок, лишившийся матери. Потом стал торопливо протирать заспанные глаза кулаками, думая, что это все еще сон. Только какой там сон! Три дюжих широкоплечих комсомольца, чтоб им пусто было, склонились над Парса, а один из них, Гегет, ухватив его за рукав, протащил по земле несколько метров и опустил рядом с Пала.
Проснувшись, Пала до того перепугался, что цвет лица его из молочно-белого превратился в иссиня-черный.
Комсомольцы подняли друзей на ноги, отвязали корову и всех троих погнали в Стырфатан.
– Эх вы, недотепы, как вам пришло в голову украсть корову у бедного человека?
– Мы, мы ничего… она сама…
– Ну, конечно, это не вы, а она вас чуть не украла… До чего удивительная корова, а!
При каждом шаге ржавая сабля бьет Пала по ногам, ноговицы у него изодраны в клочья, также в клочья изодрана черкеска Парса. Друзья плетутся, потупив головы, да это и не удивительно: от вчерашней попойки головы у них будто свинцом налиты.
Прямо перед ним бежит корова, вертит задом, будто дразнит.
– А что, вкусные должны были получиться шашлыки, а? – смеется Гегет и подмигивает незадачливым ворам. Вслух те не решаются произнести ни слова, про себя же клянут его на чем свет стоит.
– Зачем нам вести их так далеко, не лучше ли избавиться от них прямо здесь, – говорит один из спутников Гегета и щелкает затвором винтовки. При этих словах у Пала и Парса от страха подгибаются ноги.
– Прикончим их здесь! – соглашается другой юноша и тоже начинает щелкать затвором.
– Эй, парень, убери эту игрушку, а то вдруг она и впрямь выстрелит, – просит Пала, стараясь унять дрожь в теле. Рядом идет его друг Парса, шатается не то от страха, не то от избытка выпитого. Глядеть друг на друга друзья избегают.
Парса между тем рассуждает про себя: как это могло случиться, что их так быстро нашли? Видно, долговязая тень, которую они вчера видели в ольховой роще, принадлежала все же Гегету, а не Сала. Но кого он мог выслеживать такой темной ночью?
А что, если во всем виновато радио? Точно, без радио тут не обошлось! Это наверняка оно их загубило. Радио может повторить речь человека, который сам находится за семью перевалами, а ведь они с Пала стояли прямо возле вышки…
Улучив момент, Парса бросил на друга надменный взгляд и прошептал:
– Теперь будешь знать, что такое радио. Ведь сколько раз просил тебя, губошлеп, говори потише, это проклятое радио выдаст нас…
– Откуда мне это было знать! – с виноватым видом отвечает Пала. – На какие-то столбы натянули провода, так разве я мог знать, что внутри проводов черти сидят…
Услышав, что друзья о чем-то шепчутся, Гегет предупреждающе помахал винтовкой:
– Эй, вы там, не вздумайте бежать, а то вам не поздоровится.
Солнце стояло уже высоко, когда группа из пяти человек во главе с похищенной коровой вошла в село. У здания исполкома собралась многолюдная толпа, в большинстве своем молодежь. Завидев понуро бредущих Пала и Парса, люди зашевелились, засвистели, но тут Гегет скрылся с двумя провинившимися в здании исполкома, и толпа опять притихла.
Спустя три дня Пала и Парса этапом отправили в город.
Теперь друзья сидят в тесной тюремной камере и, вцепившись в металлические прутья решетки, глядят на улицу из крошечного окошка. В выпуклых глазах Пала печаль. Такой же понурый вид у Парса.
– Эй, Пала, что ты глядишь, будто в утробе твоей ягненок подох? – пытается расшевелить друга Парса.
– Что тебе, Зелимхан? – с некоторых пор Пала зовет друга только этим именем.
– Ну, как, губошлеп, правда, радио и в самом деле большое чудо? – спрашивает Парса.
– Что еще может быть чудеснее этого? – вопросом на вопрос отвечает Пала.
Оба с тоской глядят из окна тюрьмы. Перед глазами у них встает исполком в Стырфатане и радиовышка над крышей.
– Бедовая нынче пошла молодежь, чего только не выдумает! – заключает Парса, переименованный своим другом в Зелимхана.
1Зелимхан – известный абрек.
2Уастырджи – божество, покровитель мужчин.
