ЭССЕ
Наверное, каждый из нас оказывался в такой странной ситуации, когда внутри себя мы ощущаем присутствие другого человека или даже многих людей, которые не только нам не тождественны, но и живут в разные времена – один внутренний человек явно старше другого, может быть, его отец или далекий предок. Вторжение чужого жизненного опыта во внутреннюю и, казалось бы, герметичную жизнь нашего сознания – это возможность диалога с самим собой как с многолюдным хором, голоса которого рассеяны во времени и пространстве, это тайный опыт собственной множественности, переживание архетипа в самом себе. Каждый человек – точка в пространстве, но он же – бесконечная линия во времени.
Именно этому состоянию внутренней множественности американский фантаст Рэй Брэдбери посвятил свой рассказ «Уснувший в Армагеддоне». Корабль космонавта Леонарда Сейла столкнулся с астероидом и упал на пустынной планете, которая когда-то пережила грандиозные военные катаклизмы. Сейчас на планете нет жизни, но Сейл внезапно понимает, что он здесь не один… Едва заснув, он слышит голоса, и ему начинает казаться, будто он сходит с ума. Но голоса – не капризы его сознания, они действительно звучат. Голоса рассказывают Сейлу, что когда-то – так давно, что человеческий разум не способен понять эту длительность времени, – на планете жили два народа, которые вели бесконечные войны. В этих сражениях гибли люди и пустела планета, пока армии окончательно не перебили друг друга. Физическая гибель постигла жителей планеты, но уцелел их разум – бесплотная энергия, которая витает над пустыней, и космонавт Сейл слышит голоса великих военачальников Иорра и Тилле. У них по-прежнему есть огромная власть на этой планете, но нет лишь одного – нет «плотности», нет тела. Первый человек за многие тысячи лет, Леонард Сейл дает им возможность обрести физическую оболочку для рассеянного по планете бесплотного разума – Иорр и Тилле вторгаются в его плоть и, вновь обретя телесность, продолжают свою борьбу. В Сейле начинают жить две армии, столкнувшиеся в беспощадном сражении. И стоит Сейлу заснуть, как он чувствует, что «десять тысяч человек понеслись по блестящей внутренней поверхности глазного яблока. Десять тысяч копий засвистели между костями его черепа. Выпалили десять тысяч изукрашенных орудий. Десять тысяч голосов запели в его ушах. Теперь его тело было расколото и растянуто… Бормотание, вопли, как будто через равнины разума и континент костного мозга, через лощины вен, по холмам артерий, через реки меланхолии идет армия за армией, одна армия, две армии, мечи сверкают на солнце…».
Планетарная битва живет в одном человеке. Сейл физически не может встать на сторону одной из армий, это все равно что предпочесть один орган своего тела другому, человек не может любить свои почки и ненавидеть селезенку. Отныне война – это часть его тела, превратившегося в «сосуд для проявления… бессмысленной злобы», внутренний орган, раздираемый страданием. Человек вместил в себя всю историю планеты, унаследовав трагедию ее братоубийственной вражды. Если бы в этот момент просветить рентгеном его череп и грудную клетку, снять кардиограмму сердца – что бы мы смогли увидеть, какие неизвестные новейшей медицине физиологические аномалии удалось бы выявить в организме, который стал одной из планет в космосе?.. История стала феноменом анатомическим. У Сейла возникает мысль покончить с собой, не дождавшись, когда его спасут с этой проклятой планеты. Выпустить пулю в висок, чтобы разбить этот вторгнувшийся в него мир, «кишащий червями и войнами, насилуемый древними диковинными мыслями». Сначала Сейл вторгся сюда, на эту планету, а теперь планета вторглась в него… Показательно, что он уже начинает думать о себе отстраненно – он хочет убить не себя, а этот кровожадный мир, который стал ему, Леонарду Сейлу, тождественен. Сейл мечтает поскорее улететь с неизвестной планеты, но где гарантия, что он не унесет с собой на Землю и враждующие армии Иорра и Тилле, которые отныне живут в нем? Возможно, их войне суждено продолжаться до тех пор, пока Сейл жив. В финале рассказа он умирает, не выдержав шестидневной войны, но вместо него на планете оказываются новые космонавты, которые прилетели сюда на помощь, перехватив SOS Сейла. А их присутствие дает полководцам возможность вновь сражаться – уже в других телах.
В рассказе «Уснувший в Армагеддоне» Рэй Брэдбери предложил некую модель исторического сознания: не человека в истории, а истории в человеке. И показал, как трагически эта модель действует на людей. Наше сознание не способно выдержать такое бремя ненависти, грехов и кровожадности, которое вместила в себя мировая история, поэтому, наверное, человек должен сохранить единственно возможную позицию – быть вне истории, отвергая всякую возможность оказаться к ней причастным. Иначе история будет протекать в нашем организме физиологически, она будет вырабатываться так, как желудок вырабатывает сок, а наш мощный насос – сердце будет качать по венам историю, как горячую кровь…Копья и стрелы, костры инквизиции, дыба и кнут, пыточные застенки, эшафот и гильотина, топор и виселица, концлагеря и газовые камеры, взрывы и пожары, расстрелы и бомбежки, Сталинград и Хиросима – все это можно ли ощутить одному человеку в одно мгновение?.. У прошлого нет «плотности», как не было ее у военачальников Иорра и Тилле. И модель Брэдбери предлагает нам стать одновременно и палачом, и жертвой, и генералом, и рядовым. Мы сами себя ведем на смерть, сами себе выносим приговор и приводим его в исполнение, но все-таки остаемся в живых и вступаем в новую череду войн и смертей. Это в наших черепах «мечи сверкают на солнце». «Не убивай!» – кричим мы сами себе, и тут же поднимаем руку с оружием. И если мы против насилия, то нам не остается другого выбора, кроме как покончить с собой. Это искушение столь сильно, что даже мужественный космонавт Леонард Сейл чуть было ему не поддался. Но умер он не от пули, а от отчаяния.
Каждый из нас стремится преодолеть ночной кошмар цивилизации.
Современный массовый человек, подобно Сейлу, в ужасе закрывает голову руками и кричит: «Нет, я не хочу вас слышать! Это слишком страшно для меня! Молчите! Избавьте меня от своей правды! Я не хочу это знать!». Он затыкает уши, но не находит избавления, ведь история, как демон, ворвалась в него, и вот под жалкой скорлупкой нашего черепа грохочет танковая броня.
Мы корчимся агонией Карфагена.
