КИНОПОВЕСТЬ
По узкой улочке, мимо полуразрушенной синагоги Бесо поднимался вверх к самому сердцу Еврейского квартала. Еврейским Бесо называл его по привычке, сам он за десять лет своей жизни ни одного еврея тут не встречал, но тетя Мэри, которая иногда подкармливала его, оборвыша, по доброте душевной, рассказывала, что когда-то на этих пустых улицах кипела бойкая жизнь. Кипела, да и вся вышла. После первой войны евреи все потянулись к перевалу, а квартал так и остался со старым прозвищем. Войны Бесо не помнил, как не помнил и своей семьи, ему даже думалось порой, что никогда ее, семьи, и не было, но он одергивал себя, отряхиваясь от этих мыслей, и начинал размышлять, что ведь была какая-то женщина, которая родила его на этот свет, но кто она, как выглядит, как ее зовут… Бесо этого не знал. Не помнил он и как попал в город. Бесо иногда казалось, что он всегда тут был.
Мальчик перешел на другую сторону улицы, туда, где оставшиеся еще кое-где стены домов отбрасывали хоть какую-то тень. Солнце никак не хотело скатываться за горы. Бесо сегодня хорошо поработал, помогал кафельщикам мешать раствор у дома Цховребовых на улице Героев, и старуха Цховребова его от души накормила, да и лепешку дала с собою. Лепешка была горячей и нестерпимо жгла грудь, старуха сегодня не поскупилась.
Там, на самом краю Еврейского квартала, в заброшенном доме Бесо ждала собака. Собака была старая. Рыжая шерсть ее вылезала на спине клочьями, обнажая розовую собачью кожу. Бесо с грустью думал, что эту зиму благодаря старушке Варечке, приютившей их с собакой, они продержались. Но Варечка померла этой весной, Бесо лично ей могилу копал, царствие ей небесное, хорошая была женщина, так что эту зиму, не дай Бог выдастся такая же суровая, собака уже вряд ли переживет.
Бесо свернул за угол. Внизу, в ложбинке под холмом, улица обрывалась, упираясь в девятиэтажку. А там, вдалеке за пожухшими от жары деревьями виднелось уже Никози.
Машины Бесо не услышал. Потрепанный зеленый джип резко остановился возле него, обдав мальчика волной пыли и запахом бензина. Из машины выскочили военные, направили дула автоматов в грудь Бесо. Военные кричали, это Бесо понимал, он пытался различить в их искаженных ртах слова, но не мог ничего разобрать. Крика он не слышал. Совсем молодой солдатик больно схватил его за ухо, повернул к себе, что-то ему сказал. Бесо никак не мог уловить, на каком языке они говорят, и только беспомощно мотал головой, пытаясь вникнуть, что от него хотят.
Ладо чувствовал себя неуютно. Это была их первая вылазка в город. Старые боевые волки, вроде сержанта, присматривались к безусым юнцам, которых собрали сюда из учебок по всей стране. Ладо спиной чувствовал, как смотрит на него сержант, с издевкой, чуть прищурившись, оценивает его, Ладо, действия. Надо показать ему, что я чего-то стою, что я не слизняк, – крутилось в голове у Ладо, – потому что слизняков сержант привык безжалостно давить. Но в душе Ладо чувствовал себя слизняком, и в армию-то пошел из-за этого.
А еще нестерпимо хотелось пить. Жара донимала их с самого утра, во рту стоял муторный привкус дорожной пыли, только сержанту было все нипочем, он беспрерывно курил, отчего у Ладо кружилась голова, путались мысли, и к горлу подступала мучительная тошнота. Они медленно ехали по окраинам города. Жители, если они тут, конечно, были, прятались от жары по домам, а, может, никаких жителей тут и вовсе не было. Во всяком случае, последние два часа Ладо не видел ни одной живой души, только у домов сидели кое-где кошки, да то и дело перебегали им дорогу здоровенные крысы.
Мальчика они увидели еще у синагоги.
– Надо спросить его, где колодец, – сказал сержант, и это были первые его слова за целый день пути. Ладо про себя вздохнул с облегчением, значит, не такой уж он супермен, жажда его все-таки берет. Открыв окно, Ладо высунулся почти по пояс, и сразу же его обдало жаркой волной прокаленного воздуха. Ладо сплюнул, однако привкус пыли на зубах все равно остался.
– Эй ты, где колодец? – крикнул он мальчику.
Мальчик ничего не ответил, продолжая идти, как ни в чем не бывало. Только прижимал руки к груди, будто нес что-то драгоценное.
– Мальчик! Где тут колодец?! – крикнул еще раз Ладо. Но ответа не последовало, более того, мальчик даже не остановился.
Ладо краем глаза увидел, как краснеет лицо сержанта.
– Сами собаки, и дети их собаки! – зло бросил сержант и, дав газу, догнал мальчика, затем резко затормозил, отчего джип тряхнуло, а мальчика обдало столбом дорожной пыли.
Сержант выскочил из машины, Ладо поторопился за ним. Оба уперлись дулами автоматов в грудь мальчишке.
– Эй, ты что, глухой что ли? Мы тут тебе орем-орем! – крикнул Ладо, ощущая на себе взгляд сержанта.
Мальчик что-то беззвучно мычал.
Немой – подумал Ладо, – два часа ни одной души, и еще этот – немой. Сержант меня убьет.
Солдат отпустил, наконец, его ухо и толкнул с силой в пыль, к машине. Рубаха на мальчике давно порвалась, и лепешка грозила вот-вот вывалиться из-за пазухи. Бесо сжался в комок на земле, глядя на ругающихся солдат. По жестам их он понимал, что речь идет о нем, но что они говорят, он не знал. Наконец, солдаты договорились. Старший, здоровенный бородатый мужик в бронежилете поверх черной майки, сел за руль, а двое других подхватили мальчика и закинули в кузов. Бесо упал, стукнувшись головой о край железной скамьи, глаза его закрылись, выхватив напоследок злое жаркое солнце, а затем наступила темнота.
Там, в тиши полуразрушенной девятиэтажки, Бесо ждала собака.
Собака беспокоилась. С самого утра ее черный собачий нос преследовал запах. Запах был незнакомый, запах собаку пугал и в то же время притягивал. Она слышала, как утром ушел мальчик, оставив ей в миске кусок лепешки, а еще слышала, как пробегают по трубам крысы, и это было удивительно. Крыс что-то пугало, собака это чувствовала: они попискивали и пахли страхом. К запаху крыс собака давно привыкла, она ловила их почти каждую ночь и только сокрушалась, что мальчику ее еда не пришлась по вкусу. Новый запах, пришедший с северным предрассветным ветерком, был странным. Собака встала, потянувшись, зевнула и осталась стоять посреди комнаты в нерешительности. Она покрутила головой, пытаясь разобрать, откуда идет манящий запах, но толком ничего понять не смогла. Еще минутку постояв, собака вылезла через трещину в стене и оказалась на улице. После полумрака подвала солнце обрушилось на ее старые подслеповатые глаза, отчего на секунду собаке сделалось невыносимо больно. Здесь, на улице, таинственный запах чувствовался острее, затмевая все остальные. И собака пошла на север, туда, где раскинулся в низине город, и куда вел ее нос.
Она мельком подумала, что скоро должен вернуться мальчик, но его запаха среди множества других собака пока не ощущала. Держась теневой стороны, собака бежала по улице вдоль куч разбитого кирпича. У полуразрушенной стены она увидела двух кошек, доедающих крысу. Морды их были перепачканы кровью, а глаза уже подернулись сытой пеленой. Кошки были знакомые, но то, что они делали, собаке совсем не нравилось. Никогда еще собака не видела, чтобы крысы, не боясь, выходили на свет. Это удивляло и настораживало. Тявкнув для порядка на кошек, она вышла из города и спустилась через пустырь к реке. Лето в этом году выдалось жарким, и река, обмелев, струилась между камнями ледяным потоком. Собака легла на мокрые камни и с жадностью принялась лакать воду.
Сквозь темноту начала проникать боль. Бесо открыл глаза и увидел над собой низкий потолок. Голой спиной он ощущал холодные бетонные плиты пола. Он огляделся. Помещение больше всего напоминало его привычный подвал. Это хорошо, – подумалось ему, – значит, далеко не увезли. В центре таких подвалов нет.
Мальчик приподнял голову, отчего комната качнулась, и ему стоило усилия удержать ее на месте. В голове шумело. Бородатый – только теперь Бесо разобрал сержантские нашивки на погонах – осматривал стеллажи с трехлитровыми банками, качал головой. Те, что помоложе, стояли у дверного проема, через который видна была деревянная лестница. Наконец, бородатый сержант ухватил одну из банок, ловко открыл ее и жадно начал пить. В застоявшемся подвале запахло брагой, отчего голова у Бесо совсем закружилась, и он вынужден был опустить ее на холодный пол.
Сержант гонял их по окраинам около часа, пока они не нашли этот подвал. Стеллажи от пола до потолка, уставленные вином и банками с компотом. Ладо, привалившись к струганой стойке, смотрел, как быстрыми глотками сержант приканчивает вино, и думал о хозяине подвала, который так добротно его сделал, вон и пол даже бетоном залил, заполнил припасами, аж полки ломятся, и счастье его, хозяйское, что не подвернулся он сержанту под руку, а то лежал бы нынче с простреленной башкой на своем же ковре. Привкус пыли во рту стал совсем невыносим, в горле першило, и Ладо хотелось кашлять. Краем глаза Ладо заметил, как шевельнулся в углу мальчик, но вскоре снова затих. Сержант же, наконец, расщедрился и широким жестом указал им на полки. Ладо схватил первую попавшуюся банку, содрал с нее крышку и припал губами к холодному стеклу. Компот оказался алычевым. Приторно-сладким, почти таким же, как варила в детстве мама. Алычу у них в селе всегда считали чем-то никчемным, куда дороже ценились благородные персики и абрикосы, и алычевые деревья безжалостно вырубали, освобождая место в садах под молодые персиковые деревья. Ладо хорошо помнил, как отец вырубил почти всю алычу в надежде, что прижившиеся абрикосовые деревца дадут вскоре богатый урожай. Но этого не случилось.
Ладо с подозрением и опаской глянул на сержанта, будто тот мог подслушать его мысли. Но сержант, развалившись на колченогом стуле, курил, уставившись в угол.
Наконец сержант встал и направился к выходу, затем, будто вспомнив что-то, вернулся, пнул ногой лежащего в углу мальчика, недовольно скривился. Ладо глянул на мальчика, затем на сержанта.
– Что будем с ним делать? – спросил он неуверенно.
– Убей его. – Сержант кивнул на автомат и, сделав знак второму солдату, имени которого Ладо никак не мог запомнить, вышел.
А Ладо так и остался стоять посреди подвала, мысли его окончательно спутались. Он вытер рукавом лицо и облизнул пересохшие губы. Вкус алычи на языке, напомнивший ему о доме, мгновенно растаял, уступив место соленому привкусу пота. Перед ним на бетонном полу лежал мальчик.
Бесо очнулся от того, что кто-то тряс его за плечо. В голове больше не шумело, так что он даже смог приподняться. Над ним навис тот самый молодой солдат, что таскал его днем за ухо. Других видно не было. Солдат что-то пытался втолковать Бесо, что-то очень важное, это было видно по неестественно бледному, взволнованному лицу, но что он втолковывал, мальчик не понимал. Наконец, солдат ткнул пальцем в свой автомат, затем в бетонный пол рядом с мальчиком. Автомат – выстрел – пол. Это Бесо понял. А что тут непонятного, солдат выстрелит в пол. Бесо сосредоточенно кивнул. Солдат вдруг бросился на пол, лег на спину, сложил руки на груди и закрыл глаза. Бесо улыбнулся, так ловко все у солдата вышло; если б он мог говорить, он, наверное, рассмеялся бы, а так лишь с улыбкой удивления смотрел на солдата. И вдруг он понял, что солдат хочет, чтобы мальчик прикинулся мертвым. Солдат выстрелит в пол, а потом ему, Бесо, надо прикинуться мертвым. Бесо опять кивнул. Лицо солдата озарила радостная улыбка. Солдат сделал ему рукой знак лечь. Ложась, Бесо увидел, как солдат залез в карман, вытащил мятую купюру и сунул ее под полупустую банку с компотом. Выстрела Бесо не слышал, лишь почувствовал, как больно посекла лицо бетонная крошка и потекла по щеке к уху теплая тоненькая струйка крови. Бесо закрыл глаза и принялся ждать.
Собака лежала на мокрых камнях и принюхивалась. Манящий запах шел вдоль русла реки и щекотал собачий нос. Она встала, отчего с шерсти под брюхом противно закапала вода, и двинулась берегом вниз по реке, в центр города. Жухлая листва с прибрежных кустов шелестела под лапами. Вдали виднелась уже ферма, дома на окраине и люди, суетящиеся вокруг. В нос собаке ударил запах раскаленного железа. Собака замерла. Запах шел со спины, это удивляло, потому что за спиной лежали лишь холмы, за которыми скрывалось несколько сел. До сел было далеко, собака иногда ходила туда, чтобы стащить курицу или кролика. Кур собака любила, мясо у них было нежнее, чем у крыс, и поймать их было гораздо легче. Иногда собака попадалась, и тогда ее били. Но столько железа в селах не было, это собака знала точно, были, конечно, машины и тракторы, но пахли они иначе. В этом новом запахе было что-то еще, чего собака ни разу еще не слышала.
Собака покрутилась на месте, решая, куда направится. Запах раскаленного железа раздражал и отвлекал от того сладковатого аромата, что преследовал ее от самого дома. Ветер, наконец, переменился, и запах железа отступил. Собака втянула носом сухой жаркий воздух, доносимый из города. Она тряхнула головой, отгоняя прицепившегося ни с того ни с сего слепня, и побежала в город.
Прошла, наверное, бесконечность, пока Бесо, наконец, осмелился открыть глаза. В подвале царила кромешная темнота. Тело Бесо занемело и отказывалось двигаться. Мальчик с трудом смог подняться. Придерживаясь за стену, на четвереньках он выполз к двери, за которой уже можно было различить очертания лестницы. Бесо сумел, наконец, вытянуться во весь рост, ощупью поднялся по ступенькам и выбрался на улицу. Глаза резануло. На другой стороне улицы, объятая малиново-рыжим огнем, полыхала пятиэтажка. Земля под ногами Бесо вздрагивала, и дрожь эта отдавалась во всем теле. Посреди улицы зияла воронка. Бесо обдало жаром и запахом горелой земли. Мальчик прижался к стене дома, огляделся. «Советская, – вспомнил он. – Они завезли меня почти в центр».
На голову посыпались ошметки штукатурки. Мальчик кинулся вперед, подстегнутый животным ужасом, и стена за его спиной обвалилась, вмиг превратившись в кучу искореженного кирпича. Возле пятиэтажки красно-черными тенями метались люди. Бесо одним прыжком пересек улицу. краем глаза он заметил, как на том месте, где он только что стоял, взметнулась столбом земля и осела, ровным кругом разметав камни и оставив за собой внушительных размеров воронку. Мальчик побежал к мечущимся вокруг пожарища теням. Ноги Бесо наткнулись на черную груду теплых мокрых тряпок. Споткнувшись, он упал лицом во влажную соленую пыль. Бесо оглянулся. Красные отблески пожара выхватили из темноты окровавленное женское лицо. Белки глаз женщины блеснули в темноте, а потом отблеск окрасился красным и погас, все накрыла темнота. Бесо приподнялся и бросился к горящему дому. Люди уже не пытались ничего тушить, они так и стояли с пустыми ведрами в руках, смотрели, как обрушивается, прогорая, крыша, и огонь пожирает их привычную жизнь. И вновь то ближе, то дальше, Бесо чувствовал прокатывающуюся по земле волну дрожи.
Люди вдруг рассыпались в разные стороны, Бесо толкнули, и он побежал, поддавшисьвсеобщей панике. Мальчик бежал по улице, кидаясь то в одну, то в другую сторону, то и дело натыкаясь на черные провалы земли и разорванные людские тела. Его обдало с ног до головы комьями земли, мелкие камни резанули плечи. Ноги его соскользнули по осыпающейся земле, и Бесо провалился в широкую воронку, ударившись пятками в раскаленный металл снаряда. Мальчик рванулся наверх, загребая ладонями сыпучие комья земли. Выбравшись, метнулся в первый попавшийся дверной проем и вжался в ноги пожилой испуганной женщины, которая сидела на диване. Женщина плакала. В углу что-то мелькнуло, и Бесо в алых отблесках пожара, разглядел молодого мужчину, укрывавшего своим телом совсем юную девушку, которая сжалась дрожащим комочком у стены.
Собака добежала до окраины города. Манящий запах стал сильнее. Северный, скатывающийся с гор ветер будто нарочно подсовывал собачьему носу дурманящий аромат. Собака остановилась. Внизу, в долине, раскинулся темный город. Она привычно отметила, что в домах опять нет света, а значит, можно будет разжиться парой кур в окраинных дворах. Но странный запах не отпускал, теребил раздутые ноздри, вызывая одуряющее животное желание припасть к источнику этого благоухания и нюхать, нюхать…
Собака сбежала по склону и легла, спрятавшись в чахлых кустах возле фермы. На скотном дворе суетились люди. Она отчетливо слышала тревожное фырканье лошадей, протяжное мычание коров и все перекрывающий, нарастающий рокот подъезжающих машин. И опять на нее обрушился запах раскаленного железа, бензина и чего-то еще, чего собака не знала.
На дорогу из-за гребня холма выползли первые тяжелые машины. Рокот все нарастал, пожирая все другие звуки, колонна скатывалась, будто мячик за мячиком, по пологому склону вниз к городу. Собака вжалась в сухую растрескавшуюся землю и смотрела, как на секунду замерли перед хлевом испуганные люди, а затем вмиг рассыпались, разбежались, укрывшись за толстыми саманными стенами. Рев машин оглушал, в нос бил нестерпимый металлический дух, и собаке на миг почудилось, будто она перестала чувствовать и слышать что-либо. Она видела, как выскочили из машин серые люди с автоматами на плечах, как начали кричать, размахивая руками. Собака подобралась поближе и укрылась в небольшой ямке у обочины дороги. Сквозь непрекращающийся грохот машин чуткий собачий слух улавливал обрывки гортанной речи и неистовое ржание лошадей в стойлах. Люди были возбуждены, пахло потом, пылью и бензином. Они кричали и ругались между собой, размахивая руками то в сторону города, то в сторону хлева. И лишь самый старший из них, высокий бородатый мужчина, спокойно стоял, привалившись к машине, и курил, улыбаясь. От него пахло дымом и чем-то еще, от чего шерсть на загривке собаки встала дыбом, а губы растянулись, обнажая белые ровные клыки так пахли крысы и кролики, бьющиеся в агонии, этот запах был хорошо ей знаком. Да и улыбка на лице бородатого больше напоминала улыбку ее, собачьей, братии. Наконец бородатый отошел от машины, медленно подошел к воротам хлева, внимательно их осмотрел. Затем приказал что-то затихшим юнцам, которые тотчас же бросились к узким окнам. Резкими хлопками прозвучали выстрелы. Звеня, посыпалось битое стекло. Бородатый с размаху забросил в окно черный блестящий шарик, и вмиг машинный гул разорвал резкий протяжный визг, а за ним на собачьи уши обрушилась волна рева. Изнутри хлева вырвалось пламя, охватившее мгновенно все здание, в отчаянии бились запертые в стойлах лошади, в огненном месиве метались люди, слышались выстрелы. Сжираемые огнем ворота хлева обрушились, и оттуда выскочили несколько мужчин с охотничьими ружьями наперевес. Они стреляли в засевших возле машин солдат, но попадали в пустоту. Собака, сжавшаяся в комок, готовая сорваться с места, видела, как падали они один за другим, подрезаемые огненными искрами автоматных очередей. Как топтали их тела вырвавшиеся из плена обезумевшие лошади, и как сами животные падали, объятые пламенем, и катались по земле в бессмысленной надежде выжить. В ноздри бил удушающий смрад паленого мяса. Вдруг собачьего носа коснулся знакомый запах, который будто утешал ее, запах мальчика, который жил с ней и которого она привыкла считать хозяином. Собака выскочила из своего укрытия и рванулась к хлеву, но запах вдруг исчез, да и мальчика нигде не было, лишь билась в мучительных предсмертных судорогах обгоревшая до костей кобыла. Собака увидела молодого солдата, выбежавшего из темноты к полыхающему хлеву. Он вскинул автомат, чуть помедлив, выстрелил в большую лошадиную голову и, отвернувшись, пошел к дороге. И вновь собаке почудился запах маленького хозяина. Вдруг из-за угла на солдата бросился с вилами наперевес седовласый старик. Лицо его с танцующими на морщинах кроваво-рыжими тенями было искажено криком. Солдат вздрогнул, подался в сторону, уворачиваясь от смертоносных зубцов, и нажал на курок. Старик как-то разом осел, из живота его на землю хлестнула кровь, и он упал, взметнув облачко дорожной пыли. Собачий нос уловил тот самый сладкий запах, заставивший ее выбраться из подвала, а затем запахнакрыл ее безумной волной, превращаясь в смрад, и собака бросилась со всех ног прочь, туда, где в долине лежал черный ночной город. За ее рыжей спиной, в огне пожара, то тут, то там мелькала белым отсветом безумная улыбка бородатого.
Старика Ладо не заметил. Какое-то животное чутье подхлестнуло его, заставив отпрянуть, и острые зубья вил прошли в миллиметре от его живота. Он плохо понимал, как все случилось. Лишь помнил, как разорвал барабанные перепонки грохот автоматной очереди, как в лицо ему брызнуло горячей кровью, как мгновенно засыхала она на руках, образуя на коже коросту. Желудок его болезненно сжался, рванулся куда-то к горлу, и теперь, стоя на четвереньках над прогоревшей насквозь мертвой землей, он всем телом ощущал прокатывающуюся судорогу рвоты. Сладковато-соленый привкус мутил, вызывая желание согнуться опять над растрескавшейся землей. Медленно приходя в себя, Ладо услышал шаги за спиной. Мгновенно вскочив на ноги, он заметил, как блеснуло в свете автомобильных фар нестерпимо-черное дуло автомата.
-Эй, сопляк, ты что тут делаешь?! – рявкнул сержант, направив автомат ему в грудь – Бегом марш!
– Слушаюсь! – вытянувшись в струнку, привычно гаркнул в ответ Ладо и бросился к машине, на бегу пытаясь содрать с ладоней кровавую коросту.
Сержант за его спиной сплюнул, и Ладо мокрой от пота спиной ощутил на себе полный злого презрения взгляд.
На площадке возле догорающего хлева столпились возбужденные солдаты. Ладо пошел к ним, стараясь не смотреть в ту сторону, где черной грудой лежало тело старика. Солдаты стояли кругом, посмеиваясь, отпускали скабрезные шуточки, подталкивая друг друга локтями и матерясь. Заглянув поверх их голов, Ладо увидел лежащих на земле пленников. Одному было лет сорок, черные короткостриженые волосы его подернула уже паутина седины, он лежал с отрешенным видом, уставившись в солдатские ботинки. Второй же, по виду ровесник Ладо, с ненавистью всматривался в лица нависших над ним солдат, будто пытался как следует их запомнить. На лице его наливался чернотой синяк, на скуле кровила ссадина от недавних побоев, и руки его, скрученные за спиной проволокой, сжимались в кулаки так, что мелькала в темноте неестественная белизна кожи. Оба пленника были одеты в старую потрепанную военную форму, местами штопаную, на ногах у них вместо армейских сапог – заношенные, пропыленные кроссовки.
– Боевики, – с безысходной тоской подумал Ладо. – Ну, хоть бы мирные жители, может, не тронули бы, а этих точно убьют.
За спиной резанул ухо автоматный выстрел. Толпившиеся солдаты, оглянувшись, вмиг выстроились в шеренгу. Подошедший сержант пнул ногой старшего пленника и направил на него автоматное дуло.
– Где ваши части?
Пленник с трудом оторвал взгляд от солдатских ботинок, повернул голову к сержанту.
– Какие части? Я ничего не знаю. Я охранял хлев вместе с ним, – он кивнул в сторону молодого. – Волков нынче много развелось. Уже трех телят загрызли
Сержант наливался яростью. Ладо почти физически чувствовал, как ярость переполняет сержанта, как кровавой сеткой наливаются белки его мутных глаз, как вот-вот взорвется в его бешено ходящем кадыке звериный рык, и руки его потянутся к оружию.
– Врешь, собака! – Сержант с размаху ударил старшего ногой под дых. Молодой взметнулся вдруг с земли и со всей силой боднул сержанта в грудь, отчего тот, не устояв на ногах, попятился.
– Бей его! – хрипло вскричал кто-то из шеренги, и толпа солдат, ведомая гневом, смела молодого, повалила и начала бить. Ладо перестал на секунду ощущать себя, став частью разъяренной толпы; не в силах сопротивляться, он подчинился безликой ненависти, и только чувствовал, как ставшие вдруг чужими ноги его ударяют по хлюпающему, безвольному, мягкому телу.
Ночное небо разорвала яркая вспышка. Грохот, обрушившийся на головы солдат, заставил всех пригнуться. На высотках заработали еще вчера так тщательно замаскированные САУшки и «Грады». Началась артподготовка. Ладо задрал голову и увидел, как бесконечно-черное небо, усеянное бисерной россыпью звезд, прошивали красными нитями летящие на город снаряды.
Пожилая женщина рывком затащила Бесо на диван и прижала к себе. Мальчик чувствовал сбивчивое, готовое вот-вот остановиться биение сердца. По щекам ее катились крупные слезы. Она, уставившись в беленый потолок, шептала что-то, почти не разжимая мертвенно-бледных губ. Дом содрогался всем своим существом, казалось, что стены вот-вот сложатся, как карточный домик, погребя под собой все живое. Бесо, зажмурившись, пережидая очередную волну вибрирующего натиска, съежился на диване. Дом вздрогнул, по стенам пробежали морщины трещин, острые щепки и куски штукатурки посыпались на их головы. Бесо открыл глаза и увидел на потолке огромную дыру, через которую виднелось ясное ночное небо, усыпанное низкими сверкающими звездами. Над воронкой, которая осталась от пола, стоял мужчина. Он кричал что-то женщине на диване, а та лишь мотала в беспамятстве головой и заламывала руки. Наконец мужчина схватил за руки плачущую в углу девушку и помог ей выбраться чрез груду кирпича и досок на середину выпотрошенной комнаты. Девушка обхватывала обеими руками свой большой живот в инстинктивной надежде защитить не рожденного еще ребенка. По тонкому бледному лицу ее вновь и вновь пробегала волна боли. Пожилая женщина вскочила с дивана и беспомощно заметалась по комнате. Мужчина что-то кричал ей, посматривая на входную дверь. Женщина вцепилась в руку Бесо и, сорвав его с дивана, побежала вслед за молодыми.
На улице было жарко, то тут, то там факелами горели многоэтажные дома. Бесо почувствовал, как содрогнулась земля за его спиной. Обернувшись, он увидел, как стена дома, откуда они выбежали, обрушилась, и дом вспыхнул, будто зажженная спичка.
Они бежали по улице, шарахаясь из стороны в сторону от падающих снарядов, прячась в обгоревших скелетах домов, и вновь бежали, перемахивая через воронки, покореженные обломки арматуры, человеческие тела и кучи вывороченной земли. У Бесо нестерпимо болела рука. Женщина крепко сжала его левую кисть, и ярко-красные ногти ее резали мальчику кожу. Девушка, бежавшая впереди, все больше уставала, она спотыкалась, цепляясь за руку мужа, как утопающий за соломинку. Наконец мужчина схватил ее на руки и помчался вперед, где через небольшую площадь видно было уже серое здание с пустыми глазницами выбитых окон и громадной дырой на уровне третьего этажа.
– Больница! Еще две улицы, и я дома. Собака, там собака! – Бесо лихорадочно вырвал руку и рванулся вбок, минуя площадь, забыв про обстрел, про рвущиеся в двух шагах от него снаряды. Там, в подвале его ждала собака.
Перебежав через улицу, мальчик юркнул в неприметную серую дверь и, кубарем скатившись по ступенькам, оказался в длинном узком помещении. Его тут же обступили люди. Старики, женщины, подростки его возраста, человек пятнадцать, они что-то спрашивали его, но он ничего не понимал, качая головой, он продирался через толпу к противоположной стене, где было маленькое слуховое окно, упиравшееся рамой в землю. Мальчик подтянулся к окну, но увидел, как фонтанчиками пыли ударили в землю выстрелы. Бесо отдернул руку и опустился на пол. Мальчик удивился, как может помещаться столько людей в такой тесноте. Люди были везде, стояли вдоль стен, сидели на ящиках и просто на каменном полу, на пустых полках стеллажей спали маленькие дети. Все были измучены, но страха Бесо не почувствовал, лишь ярость светилась в глазах подростков и печальной усталостью были подернуты лица стариков. Женщины беззвучно плакали, прижимая к себе малышей. Старик, сидевший рядом с окном на низкой скамье, тронул Бесо за руку и показал на широкий вентиляционный желоб под потолком. Мальчик попробовал подтянуться, но у него ничего не вышло, и тогда несколько подростков схватили его и подняли наверх, к потолку. Бесо больно стукнулся головой и, нырнув в вентиляционный ход, через секунду оказался на параллельной улице.
Согнувшись, побежал вдоль стены. От горящих домов шел нестерпимый жар, и было светло. Бесо почувствовал, как перед его ногами ударилось в землю несколько пуль. Он метнулся на середину дороги, и вновь очередь ударила в землю у его ног. Одним прыжком он преодолел дорогу и побежал под прикрытием обгоревших дочерна стен, готовых вот-вот рухнуть ему на голову. То тут, то там он замечал мужчин в потрепанной изношенной форме с красными повязками на головах.
«Свои» – с облегчением отмечал он и бежал дальше, кидаясь то в одну, то в другую сторону, подстегиваемый всполохами искр и фонтанчиками земли у своих ног.
Еще с перекрестка он увидел свой дом. Вместо верхних этажей из стен торчали лишь куски искореженной, погнутой арматуры. Огонь лизал выбитые окна, хищно вырываясь наружу. С другого конца улицы, ловко разворачиваясь и маневрируя, на Бесо полз танк.
Мальчик опрометью кинулся к дому. Нырнул в знакомую трещину. В подвале было жарко. Собаки нигде не было.
Они шли неровной колонной по длинной узкой улице. На самой окраине города завязался бой, но им удалось выбить боевиков из окопов, и те, кто не остался лежать на земле, разбежались. Ладо шел вдоль улицы. Автомат его был наготове. Палец удобно лег на спусковой крючок. Ладо шел и думал о мальчике, которого он отпустил днем, нарушил приказ, и только молился, чтобы не встретился на пути им этот мальчик, потому что сержант убьет тогда их обоих. Еще несколько часов назад, когда стояли они шеренгой над двумя телами, больше похожими на бесформенные куски мяса, сержант, матерясь, кричал, что эти собаки отняли нашу землю. Нашу землю. Тогда в Ладо говорила ненависть, накрывшая всех их, теперь же, когда рядом с ним упали подкошенные пулей двое таких же, как он, солдатиков, ничего, кроме ярости в Ладо не осталось. Ему вдруг стало все равно, что станет с этим городом, его жителями и даже с ним самим.
Мысли его прервали резкие выстрелы. Он спрятался за угол дома и, высунувшись, выпустил короткую очередь по черной тени, мелькнувшей возле перевернутой, помятой шестерки. Из соседних домов послышалась стрельба, Ладо выпустил несколько очередей по провалам окон и, судя по тому, что стрельба прекратилась, выстрелы его достигли цели.
– Зачистить улицу, – перекрывая звук стрельбы, рявкнул сержант. Ладо вздрогнул, казалась, голос сержанта прозвучал прямо у него в ухе, терзая и без того мутную голову.
Колонна вмиг рассыпалась. Отовсюду послышалась беспорядочная стрельба. Ладо забежал в темный подъезд. Двери в пустые квартиры были открыты, кое-где сорваны с петель. В лестничном пролете, на уровне второго этажа, Ладо заметил двух человек с красными повязками на головах. Он кинул в ту сторону гранату и ввалился всем телом в чью-то незапертую квартиру. За спиной раздался взрыв. Ладо прижался к стене, обклеенной цветастыми обоями, и выдохнул. Пол под его ногами качнулся, принимая ударную волну. Ладо выглянул в подъезд. Площадка между этажами превратилась в черно-красное месиво. На закопченном полу лежали два разорванных тела. Вдруг Ладо почувствовал сильный удар в спину. Он развернулся и увидел старика, сидящего в инвалидном кресле. Старик был одет в гимнастерку. На груди его, озаряемые пламенем пожарищ, блестели медали. Старик был спокоен. Руки его, сложенные на коленях, держали кусок кирпича, и Ладо не сомневался, что в любое мгновенье этот кирпич разнесет ему, Ладо, голову. Старик не промахнется, это Ладо читал в ясных холодных стариковских глазах.
– Зачем вы пришли?! – голос старика оказался глубоким и молодым. Ладо вздрогнул, инстинктивно передернул затвор автомата.
– Зачем вы пришли?! Зачем вы опять приносите нам горе?! – старик говорил спокойно, но Ладо казалось, будто он кричит. В воздухе висело напряженное ожидание. Ладо хотелось пить, он облизнул губы и горьковато-соленый привкус пепла осел на языке. Ладо молчал, стоя у входной двери, держал нацеленный на старика автомат. Старик еще раз бросил холодный презрительный взгляд на Ладо развернув свое кресло, он подъехал к окну и уставился на горящие дома на другой стороне улицы. Ладо тихонько вышел и аккуратно закрыл за собой дверь. Он пошарил вокруг в поисках какого-нибудь кусочка гипса. Взгляд его наткнулся на разорванное тело солдата. По виду солдату было лет 16, лицо его было перекошено гримасой боли и ярости, застывшей в мутных мертвых глазах.
– Какой молодой, – подумал Ладо, глядя на убитого солдата.
Ладо поднял с лестницы кусок кирпича, нарисовал для своих на стариковской двери букву «С» и вышел на улицу. Приказа убивать стариков у него не было.
Собака опрометью неслась по улицам города. Оглушенная грохотом падающих вокруг снарядов, одурманенная смрадом паленого человеческого мяса, собака чувствовала, как мутится у нее в голове, как ужас поглощает ее рассудок, и животная жажда убийства просыпается в ней. У небольшой площади она заметила, как дерутся меж собою, не поделив кусок мяса, два огромных волкодава. Длинная серая шерсть их свалялась и была вымазана бурой кровью. Остальная стая, скрытая мраком, продолжала пиршество, не обращая внимания на ссору вожаков. В темноте белели лишь обглоданные кости, вымазанные кровью клыки. Собака остановилась на миг, присмотревшись, застыла в нерешительности. Стая мелких бродячих шавок по-волчьи ощерила на нее окровавленные клыки, защищая свою добычу. Загривки их были вздыблены, тела дрожали в нетерпении, и ноздри были раздуты. На земле, у собачьих лап, лежало растерзанное, наполовину обглоданное тело молодого солдата.
Собака взвыла и, подстегнутая волной ужаса и бешеным хриплым лаем сзади, понеслась через площадь к серому зданию.
Бесо выбрался из подвала и вдохнул жаркий, прокаленный ночной воздух. Внизу, дальше по улице, освещенные огнем горящих домов, шли солдаты. Бесо видел, как они то рассыпаются, обыскивая уцелевшие дома, то вновь собираются неровной колонной и медленно ползут серой змеей, оставляя за собой взметнувшуюся черную пыль и огненные факелы домов. Солдаты были далеко, но мальчик видел, как блестели у них в руках иссиня-черные гранаты, как безучастно закидывали они их в щели и подвалы домов. Как подкашивали огненными искрами выстрелов любого, кто смог вылезти.
Бесо трясло. Руки его дрожали. Он отлепил спину от горячей стены дома и побежал обратно к больнице. Снаряды уже не падали, лишь пули по-прежнему ударялись в землю у его ног. Добежав до угла, Бесо остановился, сжавшись за обрушенным куском стены. На перекрестке разворачивался зеленовато-коричневый танк. Гусеницы его загребали дорожную пыль, куски асфальта, и, перемалывая в мелкую крошку, отдавали назад земле.
Башня танка крутилась, будто выискивала какую-то невидимую цель. Глубокое бездонное дуло повернулось вдруг в сторону спрятавшегося мальчика, и тот замер, ощущая, как по спине градом катится холодный пот. Но дуло отвернулось, продолжая скользить по окнам ближайших домов. Бесо шмыгнул в знакомую гофрированную вентиляционную трубу и, ободрав спину в кровь, скатился вниз, шмякнувшись о холодный бетонный пол. Его обступили люди, подняли на ноги. Перед глазами Бесо на миг промелькнула черная змея солдатской колонны и отблеск гранат, заброшенных ими в подвалы. Бесо, остолбенев, замер посреди размахивающей руками толпы подростков, стариков и женщин. Ноги его стали ватными. Он с ужасом оглядел людей, и взгляд его наткнулся на старика, который показал ему вентиляционный ход. Бесо кинулся к нему, схватил за руки и, пристально всматриваясь в его ясные глаза, показал пальцем на свое горло. Затем покачал раскрытой ладонью в знаке отрицания. Старик внимательно посмотрел на него, затем, секунду подумав, сказал что-то, сделав обступившим их людям знак рукой:
– Ты не можешь говорить, – прочитал Бесо по стариковским губам и радостно закивал. Бесо метнулся в угол, схватил швабру и, держа ее за плечом, сделал широкий шаг, высоко задрав ногу, будто на параде.
Старик задумался. Бесо нетерпеливо показал ему еще раз.
– Солдаты, – прочитал он по губам и опять кивнул, вытянув ладонь перед стариком и показывая пальцами человечка, протопал по ладони.
– Идут, – отпечаталось в губах старика.
Бесо уже не кивал, он спешно показывал одну картину за другой. Идут, бросают, подвал, взрывы. Старик уже не успевал за мальчиком, но он понял главное, это Бесо видел. Видел, как спешно убежали на разведку подростки, как прижимали женщины маленьких детей, как брали под руки немощных стариков. Как уходили маленькими группами, разбегаясь в разные стороны. А Бесо все стоял посреди подвала, не в силах бежать дальше.
Ладо шел по улице. В голове было пусто, мысли смело отупляющей тугой болью. Он чувствовал, как сводит шею тяжелая лямка автоматного ремня, как гудят от долгой ходьбы ноги. В бронежилете было нестерпимо жарко, и форменная рубашка будто намертво приклеилась к спине. Они шли к центру города, уничтожая все на своем пути, но Ладо было уже все равно, куда и зачем они идут. Ему хотелось только лечь и закрыть глаза, чтобы вся эта тошнотворная тягучая ночь, наконец, закончилась, чтобы, проснувшись поутру, забыть все это, как забывают ночные кошмары. Иногда на их колонну обрушивался шквал выстрелов, и тогда, рассыпавшись по укрытиям, они отстреливались, и Ладо стрелял, не целясь и не думая ни о чем, просто стрелял, потому что надо было стрелять. А потом, опять собравшись в колонну, оставляя за собой лежащих на земле товарищей, они шли от дома к дому, забрасывая гранаты в подвалы и щели. И Ладо бездумно кидал одну за другой гранаты в дома, чтобы никто больше не выскочил и не начал опять стрелять. Зачистка. Ладо на миг подумалось, что это правильное слово. Надо зачистить этот город, и тогда все кончится. Но мысли отступали, пожираемые тупой болью, и Ладо механически шел дальше. У перекрестка, раздолбанного гусеницами танка, они остановились. Разделившись на пары и тройки, разошлись в разных направлениях зачищать прилегающие к центру улицы. Сержант кивнул ему, маня за собой, и они свернули направо, туда, где уже виднелась вдали небольшая площадь перед больничным зданием.
Собака, перебежав через площадь, юркнула в открытую дверь, проскочив мимо ошеломленных мужчин, стоявших с автоматами наготове у порога, забилась под деревянную лавку в самом дальнем углу помещения. Ее преследовал запах человеческой крови, ей казалось, что здесь запах стал совсем нестерпимым, но собаке было уже все равно. Главное, что здесь были люди. Людей было много. Они сидели и лежали вдоль стен, сновали туда-сюда по коридорам. Плакали, причитали, стонали и кричали от боли. Собака огляделась. В полутьме подвала она увидела несколько металлических столов, над которыми склонились люди в бурых от крови халатах. Лица их были закрыты масками, так что видны были лишь красные воспаленные глаза. Они тихо переговаривались меж собой. Худенькие уставшие девочки с крестами на белых шапочках метались с железными подносами от одного стола к другому. Забившись в углы, на полу сидели беззвучно плачущие дети. Старухи ходили между рядами носилок, присаживаясь рядом, утешая и помогая раненым. По узкому проходу между носилок металась в беспамятстве беременная женщина в цветастом халате, она заламывала руки, рыдала и кричала. Ее пытались успокоить, но всякий раз она вырывалась и кидалась к сидящим людям, будто ища кого-то. С металлических столов неслись приглушенные стоны и тихая матерная ругань. Вдруг до собачьего носа дотронулся ласковый запах мальчика, но снова исчез. Собака потрясла головой, отгоняя въевшийся смрад крови, и вдохнула, широко раздув ноздри, подвальный воздух. И вновь ей почудился запах мальчика. Собака медленно поползла под длинной скамьей, втягивая в себя воздух, утыкаясь в человеческие ноги, насквозь пропахшие кровавой пылью. Выбравшись, наконец, из-под скамьи, она медленно пошла вдоль стены, обнюхивая каждого лежащего и сидящего человека. Но запах больше не появлялся. У открытой двери заметались люди. Двое мальчишек лет шестнадцати-семнадцати в военной форме, с повязками на головах, внесли холщовый тюк, из которого торчали черные армейские ботинки.
– Быстрее! Ему надо помочь! Живот разорвало! – крикнул один надтреснутым хриплым голосом. Люди в халатах замерли, оглядывая занятые ранеными столы. С одного стола слез молодой парень, он оперся одной ногой об пол и замер в нерешительности, второй ноги у него не было, чуть ниже колена ошметками болталась разорванная кожа. Он сжал руками край стола и, с силой оттолкнувшись от него, привалился к противоположной стене, осев на пол и освобождая место на столе для более тяжелого. Собака видела, как с благодарностью посмотрел на него пожилой мужчина в халате…
До собачьего носа донесся вдруг запах хозяина. В темном углу, привалившись к стене, сидели женщина и совсем молоденькая беременная девушка. Девушке было больно, лицо ее хмурилось, но она молчала, шумно выдыхая воздух. Вторая, годившаяся ей в матери, держала девушку за руку, пытаясь утешить и подбодрить ее. От женщины пахло мальчиком, совсем чуть-чуть, но собаке этого было достаточно. Она подбежала к женщине и, радостно виляя хвостом, бросилась лизать ее руки, шею, затем ткнулась носом в лицо девушки и та, обняв ее за рыжую шею, зарылась лицом в грубую шерсть и разрыдалась. Собака не могла скрыть радости, она крутилась вокруг, пытаясь понять, откуда эти женщины принесли с собой запах хозяина, лизала горячим языком лицо плачущей девушки. Лишь краем глаза собака заметила суету возле входа, как держали мужчины обезумевшую беременную женщину в цветастом халате и как, выскользнув из их рук, выбежала она на площадь.
Бесо выполз из подвала и огляделся. Танка видно не было. Бесо, пригнувшись, побежал вдоль домов, туда, где виднелась уже в предрассветных сумерках площадь и серое здание больницы. Добежав до площади, он остановился, скатился в воронку, оставленную недавним взрывом, и посмотрел по сторонам. Слева от него из-за угла медленно выползал танк. Земля проседала под ним, напрягаясь и вибрируя. Бесо замер. Вдруг он увидел, как на площадь выскочила женщина. Желто-зеленый халат ее бросался в глаза и привлекал внимание. Она вздымала руки к небу и металась по площади, вглядываясь в изуродованные, лежащие на земле тела. Вдруг Бесо накрыла темнота, он почувствовал, как земля под ним дрожит и осыпается. В ужасе задрав голову, он увидел, как проползает перед его глазами черное маслянистое брюхо танка. Он вжался в горячую дрожащую землю и зажмурился. Лицо его обдало дымом, ударив в ноздри запахом солярки. Бесо открыл глаза и увидел, как танк выскочил на площадь, сминая под собой лежащие тела, как женщина в беспамятстве бросалась из стороны в сторону, словно птица в клетке, как танк вращал дулом вслед за ней, как кидалась женщина на злую коричневато-зеленую броню, грозя руками, а танк отъезжал от нее, упираясь бесконечной сталью дула ей в грудь. Бесо охватил животный ужас. Он опустил голову, в беспомощной ярости зарылся лицом в прожженную землю. Силы покинули его и, теряя сознание, он почувствовал, как прокатился эхом выстрел, и как тихо опустилось на землютело женщины.
Ладо увидел, как вспыхнул факелом подбитый танк. Стреляли откуда-то с соседних улиц, но стрелка уже было не поймать, даже пробовать бессмысленно. Они бежали с сержантом к маленькой площади возле больницы, то и дело попадая в засады и отстреливаясь. Рация не умолкала, хрипела под ухом сержанта и, судя по бледному яростному лицу его, дела их складывались не лучшим образом: боевики выбивали их из города, и они теряли один квартал за другим. На мальчика они наткнулись случайно, скатились в воронку, укрываясь от свистящих над головою пуль. И если у Ладо еще теплилась надежда, что он сумеет выбраться из этого месива живым, то теперь она была растоптана холодной ненавистью, читаемой в сержантских глазах. Во рту стало сухо, Ладо судорожно сглотнул. Мальчик лежал без движения, уткнувшись лицом в землю и сжав кулаки.
– Может, мертвый, – с надеждой подумал Ладо.
Сержант уперся дулом автомата ему в бок, указал на мальчика, и подтолкнул Ладо наверх. Ладо выкинул легкое детское тело из воронки, затем выбрался сам. Сержант пнул мальчика сапогом, и тот медленно согнулся, постепенно приходя в сознание.
Собака крутила головой в нерешительности. Из двери предрассветный ветерок доносил до нее близкий запах мальчика, смешанный с запахом горящего железа и страха. Но тут, в подвале, ее держала девушка. Девушке было плохо, собака почти физически ощущала прокатывающиеся по ней волны боли. Ноздри резал запах крови, а девушка все цеплялась руками за ее шею. Женщина убежала куда-то вглубь подвала. И собака не решалась отойти от девушки ни на шаг. Наконец женщина вернулась, приведя за собой усталого врача и молоденькую медсестру в белом халате. И собака, лизнув на прощанье девушку в щеку, опрометью выскочила из подвала и метнулась через площадь, туда, где, как подсказывал ей ее нос, был мальчик.
Бесо очнулся от удара. Резкая боль прокатилась по его телу. Он открыл глаза и увидел перед собой того самого сержанта, что днем пил вино в незнакомом подвале. Рядом с сержантом стоял молодой солдатик, что спас ему жизнь. Только сейчас лицо его было мертвенно-бледным, будто не осталось в нем ни капли крови. Бесо увидел, как уперся в грудь солдатику сержантский автомат, как сержант зло сказал что-то и как осел солдатик, беззвучно опустился на землю и застыл, широко раскинув руки, будто желая обнять небо. На серой форме его медленно расплывалось красное пятно.
– Предатель! – услышал Ладо злой презрительный голос сержанта. А затем грудь его резануло огненной болью, он упал и увидел, как в розовато-голубом небе, бледнея, гаснут низкие звезды.
– Сегодня была слишком долгая ночь. Наконец-то она кончилась, – подумал он, закрывая глаза.
Сержант смотрел на мальчика, стоящего перед ним. Мальчик был испуган. Широко распахнутые глаза его настороженно смотрели на сержанта, грудь судорожно вздымалась. Сержант вдруг почувствовал, как наваливается на него смертельная усталость, как режет шею брезентовая лямка автомата, как давит плечи ставший вдруг бесконечно тяжелым бронежилет. Ярость, клокочущая в нем всю ночь, отступила куда-то, уступив место беспомощной глухой тоске. Сержант покачнулся, чуть прикрыл глаза, затем тряхнул головой. Мальчик по-прежнему стоял перед ним, не мигая, испуганно смотрел ему в глаза.
Бородатый сержант медленно протянул к его голове раскрытую ладонь. Бесо отшатнулся. Вдруг откуда-то из под ног выскочила рыжим комком собака. Одним прыжком вцепилась в сержантскую руку и повисла, крепко вогнав клыки в голую человеческую плоть. Сержант отпрянул, рука, державшая автомат, рефлекторно сжалась, и из дула выскочил сноп оранжевых искр. Собачью морду исказила гримаса боли, она разжала клыки и упала на землю. Бесо в отчаянии бросился к ней, упав на колени, он тряс ее, прижимал к себе, зарывался лицом в ее рыжую шкуру и чувствовал, как под его пальцами становиться мокро, как слипается собачья шерсть и как по капелькам уходит жизнь из собачьих глаз. Бесо плакал. Слезы душили его, теребя горло, ненависть к сержанту смешивалась в его горле со слезами и вырывалась наружу в истошном, почти зверином крике. Бесо кричал, прижимая к своей груди голову умирающей собаки, и первый раз в жизни слышал звук своего голоса. Он видел, как сержант, опешив, растерянно, будто только что проснулся, оглядел мальчика, собаку и раскинувшегося мертвого солдатика, снял с шеи автомат, безвольно уронил его на землю и, медленно повернувшись к нему спиной, пошел с площади, потирая ладонью полоску беззащитно-белой кожи на шее.
Ладо очнулся от полного ненависти крика. Тело его ослабло, грудь резала жгучая, давившая к земле боль.
– Господи, прости меня! – думал с тоской Ладо, слыша крик мальчика. Он прикрыл глаза, и в болезненной темноте под веками промелькнул образ приземистого двухэтажного домика с открытой верандой. Обступающие дом солдаты и выбегающий к ним отец, упавший, подкошенный первыми же выстрелами. Маленький мальчик, он сам, укрывшийся в прогалине возле ограды, вжавшийся в теплую летнюю землю, видел, как вспыхивает его родной дом, чувствовал, как терзает его мальчишеское горло сдавленный крик и как падают за ворот белые лепестки алычевых соцветий.
Собака приподняла голову и увидела стоящего над ней мальчика с автоматом в дрожащих руках. Выстрел отозвался в ушах резкой болью. Она почувствовала запах горячей свежей крови, запах наполнял ее, отдаваясь в клыках и на языке сладковато-соленым привкусом. Изо рта ее на пыльную землю капала кровавая слюна. Собака облизнулась и увидела, как покачнулось тело бородатого, как упало, взметнув пыль, и как блеснули в утреннем свете металлические набойки на подошвах его ботинок.
Выстрел зазвенел в ушах, прокатываясь по всему телу. Бесо слышал, как из уст сержанта вырвался сдавленный вздох и как с глухим шумом упал он на землю. Слышал, как скулит у его ног раненая собака. Он увидел, как шевельнулся на земле солдатик, поднял дрожащей рукой автомат. Выстрел рванул ему грудь, в ушах забухало, запульсировало. Будто через глухоту, Бесо услышал свой стон и рухнул на землю.
Ладо открыл глаза. Он с трудом повернул голову и увидел мальчика, направившего автомат в спину уходящего сержанта. Дуло автомата вздрагивало в худеньких мальчишечьих руках. В глазах его не было страха, была только жгучая ненависть. Мальчик выстрелил. Из шеи сержанта хлестнула алая кровь, и он, как подкошенный, упал на землю. Ладо зажмурился. Перед его глазами промелькнуло лицо матери, она плакала украдкой и с гордостью смотрела на его новенькую форму. Она так и не смогла простить их, она думала, что он, Ладо, идет мстить за отца.
Ладо смотрел на мальчика до тех пор, пока, проваливаясь в забытье, не нажал пальцем на холодный спусковой крючок, и автоматная очередь прошила землю, мальчика, и утреннее небо.
– Теперь все кончилось, он уже не станет таким, как я.
Ладо откинулся на спину и прислушался. Где-то в жухлых деревьях возле площади пела свою утреннюю песню красногрудая малиновка.
Собака увидела, как упал рядом с ней мальчик. Жизнь замирающими ударами сердца уходила из него. Собака подползла к мальчику, положила ему голову на окровавленную грудь и обвела глазами пустую площадь. Тишина, опустившаяся на город, успокаивала, собаке хотелось спать. Она уже не чувствовала боли, лишь все тело ее охватила усталость. В воздухе пахло приближающейся грозой.
Бесо смотрел в розовато-голубое небо, чувствовал, как теплый ветерок обдувает его лицо, слышал, как шуршат на деревьях листья. Вдалеке прокатывался раскатами гром. Высоко в небе щебетали проснувшиеся стрижи.
Тишину над площадью разорвал крик новорожденного младенца.
Из-за далеких гор поднималось теплое ласковое солнце. На закрытые глаза Бесо упали первые капли теплого летнего дождя.
