РАССКАЗ
Ночь с 07 на 08 августа 2008 года я провел, отдыхая с коллегами по работе на корпоративе в одном из ресторанов города-курорта Железноводска. Так что о начавшейся в Южной Осетии войне я узнал от знакомого таксиста, подвозившего меня утром на работу. Вообще-то я из Пятигорска, где жил, добирался до места работы в Железноводске на маршрутке, но в этот раз безнадежно опаздывал по понятной причине. Честно говоря, сначала я ему не поверил. Не то, чтобы он был из тех, кто мог шутить на подобные темы, но незадолго до этого Цхинвал несколько раз подвергся массированным обстрелам, поэтому я подумал, что все повторилось, а для людей, живущих нормальной, мирной жизнью особой разницы между обстрелами и войной нет. Дядь Саша, так звали таксиста, меня спросил, что у нас там творится, надолго ли война, сможем ли мы продержаться, вступится ли за мой народ Россия, и задал еще множество вопросов, знать ответы на которые мне хотелось бы и самому. Для него же моя этническая принадлежность была залогом информированности, но я, к сожалению, знал о происходящем куда меньше него.
Так как таксист настаивал на своем, по дороге я набрал телефон отца, и он все подтвердил. Тогда я вытянул из него все, что он знал, попрощался, и начал пытать дядь Сашу, который успел посмотреть несколько экстренных выпусков новостей. Когда он в третий раз рассказал, как грузины «утюжили» ночной Цхинвал «градами», я понял, что ничего нового от него не узнаю. «Опять! – думал я, уставившись в панель приборов. – Сколько можно?! Что еще, какое новое испытание Ты уготовил нам, Господь? За что??? Чем мы так перед Тобой провинились? Неужели мы не заслуживаем милости Твоей?»
Я расплатился и, не заглядывая в свой кабинет, прошагал к непосредственному начальнику, Геннадию Дмитриевичу. Естественно, ни о какой работе не могло быть и речи, и к чести шефа следует сказать, что он все понимал. Но чтобы уйти с работы совсем, следовало отпроситься у общего шефа, «вождя», как его все величали за глаза, видимо, чувствуя себя от этого членами какого-то нового, урбанистического племени. Он тоже был осетином, собственно говоря, именно благодаря ему я там и начал работать сразу послу четвертого курса юрфака, даже не имея оконченного высшего образования. От этого за моей спиной постоянно шептались, придумывая одну невероятнее другой теории о степени наших с ним родственных отношений, но, хоть ни одна из них и не соответствовала действительности, я не стал ничего опровергать и отрицать. Ну, не будешь же каждому доказывать, что ты не верблюд. Спасибо, хоть внебрачным сыном не называли.
Уйти я не мог еще и потому, что накануне у меня с ним состоялся мужской разговор по поводу моих отлучек: я несколько раз, выполнив свою работу за полдня, с разрешения Геннадия Дмитриевича и без ведома «вождя» уходил с работы, о чем последнему стало известно от многочисленных сексотов в нашем дружном коллективе. Он в жесткой форме объяснил, что ни мне, ни ему возникающих по этому поводу разговоров не нужно. В общем-то мне казалось, что эта история выеденного яйца не стоит и что шеф, согласно известной пословице, дует на воду, но слово, что подобное больше не повторится, мне дать пришлось.
Леонидыч, как между собой называли моего шефа осетины из местной диаспоры, на телефонные звонки не отвечал и до странности надолго задерживался, именно задерживался, а не опаздывал, как любили уточнять наши сослуживцы, потому что начальство все-таки. Но мне от этого было не легче, я сидел как на иголках, прилипнув к телевизору и ожидая звонка по внутренней связи от его секретаря, которая обещала сообщить, как только он появится. Отчего-то мне хотелось думать, что его отсутствие как-то связано с начавшейся войной, что он пытается чем-то помочь, но придумать, при всей своей необъятной фантазии, как эти два события могут быть непосредственно связаны между собой, я не смог. Время тянулось до невозможности долго. Кое-как дотянув до обеда, я пошел к Раулю, тоже моему земляку, который был директором одной из железноводских гостиниц, рассчитывая узнать информацию, которой не было в выпусках новостей. Это был среднего роста и крепкого телосложения мужчина лет тридцати пяти, немного полноватый, с рыжеватыми волосами и щетиной, в полном расцвете сил, к которому я часто заглядывал просто так, обменяться новостями и перекинуться шутками, на которые он был большой мастак. Кроме того он, в отличие от шефа, был родом из Южной Осетии, а моя фамилия хоть и вела свое происхождение оттуда, но связь с тамошними родственниками была безвозвратно утеряна; мой прапрадедушка в начале 20-го века перебрался в поисках лучшей доли в Кахетию, откуда мы и уехали во Владикавказ в 1991 году в связи с первой войной с грузинами. У Рауля же родители до сих пор жили в Цхинвале. Я застал его в компании с девушкой, у которой из глаз непрерывно текли до невозможности крупные слезы: они вместе смотрели выпуск новостей, в котором еще раз показали, как войска Саакашвили подвергли обработке «градами» спящий Цхинвал, а корреспондент со смаком передавал последние известия и комментировал многочисленные циркулирующие среди населения республики слухи. Девушка тоже была осетинкой, что неудивительно, если помнить об этнической принадлежности Рауля. Когда мы виделись до этого, она всегда улыбалась как-то светло и беззаботно, отчего я никогда не мог удержаться от того, чтобы не улыбнуться ей в ответ. Она была красивой, когда улыбалась, поэтому мне показалось, что плакать ей, что называется, «не идет». Это, конечно, может показаться глупым: найдите человека, которому плакать бы «шло», но в тот момент у меня было именно такое ощущение. Мы с Раулем без слов обнялись, как бы выражая друг другу сочувствие по поводу происходящего, затем он, как мог, успокоил плачущую девушку и выпроводил ее.
– Что делать, Рауль? – прервал я затянувшееся молчание. Говорили мы по-осетински.
– Не знаю, Алан, – он тяжело вздохнул, – у меня отец, которому за 60, взял автомат и ушел в город. Воевать против танков и «градов» (здесь Рауль крепко выругался). Он же больной, недавно прошел здесь несколько курсов лечения в местных санаториях, только оклемался. С ним связи нет. Мать несколько раз звонила, у нее высокое давление, находится в подвале. Ей приходится выходить оттуда, чтобы позвонить: уже всем известно, что грузины пеленгуют звонки и бьют артиллерией по источнику сигнала. Просит не приезжать, подумать о жене и детях, каждый раз прощается со мной. А как тут не поехать?! Родителей на растерзание этим ублюдкам оставить? Город, в котором вырос? Людей, с кем жили как одна большая семья? Эххх! Что творится! Это что, ребята в первую войну зря кровь проливали?! Не-е-ет!!! Я не смогу жить после этого, пойми. Лучше поеду туда и сдохну там. Так будет честнее. Не смотри на меня так. Ты думаешь, я не понимаю, что с автоматом ничего против их техники не сделаю? Ты думаешь, те, кто туда едет, не знают, что едут умирать? Вон, казаки, добровольцы из Хасавюрта собираются, а я что, отсюда наблюдать буду?!
– Когда едешь?
– Жду своих ребят, они из Краснодарского края едут, на море были. Вот приедут, перекусят, и вместе поедем. Они уже в пути. Оружие во Владике возьмем.
– Можно с вами? – тихо спросил я.
– А Леонидыч в курсе? – произнес хозяин кабинета после продолжительного молчания.
– А он что, путевку мне должен выписать?! Тем более, сегодня пятница, затем два нерабочих дня, а до понедельника мы, может, вообще не доживем.
– Тебе нечего там делать! – Рауль пристально взглянул на меня. – У тебя там родные есть?
– В Джаве и Гуфте со стороны матери.
– До них война не добралась, и даст Бог не доберется! У них была возможность уехать, – он помолчал. – Ты хоть автомат в руках держал?
– Конечно! – слишком быстро выпалил я.
– Даже врать ты не умеешь, – Рауль изобразил на лице нечто, что должно было означать улыбку, – в плен попадешь, тебя грузины быстро расколят, и ты нас всех сдашь.
– С тобой, или без тебя, Рауль, но я все равно поеду. Ты город знаешь, и друзья твои, скорее всего, опыт первой войны имеют, с вами у меня хоть какой-то шанс будет не только выжить, но и пользу какую-никакую принести…
– Хорошо, – он задумался, – приходи после работы. Ребята все равно раньше не приедут. Там и порешим. Все, иди, у тебя перерыв закончился. Будь здоров.
– До вечера.
Вернувшись на работу, я обнаружил, что все идет своим чередом, и происходящее в далекой для моих коллег Осетии никого особо не волнует. Нет, они, конечно, все смотрели новости, знали о нападении Грузии на Южную Осетию, но как только событие утратило свою новизну, а произошло это для них как раз к обеду, они потеряли всякий интерес. Меня это до крайности бесило. Умом я сознавал, что им, может, и наплевать на осетин, тем более к кавказцам в лице многочисленных на Кавказских Минеральных водах армян в большинстве своем они относились не очень, и даже допускал, что на их месте, быть может, я поступал бы так же, но ничего поделать с собой не мог. «В конце концов, там 90 процентов – граждане России, кроме того, гибнут русские миротворцы», – думал я. Вследствие этого любой намек на шутку, каждая улыбка воспринимались мной, как личное оскорбление. Наверное, это было видно по моему лицу, так как меня все стали избегать, и как только я заходил в какой-либо кабинет, разговоры сразу прекращались. Наконец рабочий день закончился, и я стал звонить Раулю, который почему-то трубку не брал, а потом и вовсе стал недоступен. Начиная медленно закипать, я пошел к нему в гостиницу. Мне сказали, что он с прибывшими друзьями, которые наотрез отказались терять драгоценные минуты на обед, уехал в Цхинвал транзитом через Владикавказ. Я выругался последними словами…
Впоследствии я узнал, что Рауль и его команда первой своей целью поставили вывод всех родственников и членов семьи группы из зоны боевых действий, поэтому вопрос Рауля о наличии у меня родственников отнюдь не был праздным (я еще удивился его вопросу – разве обязательно иметь там родственников, чтобы иметь право помочь своим братьям с Юга). Со своей задачей они успешно справились в несколько ходок и вернулись обратно в Цхинвал в одно время с батальоном «Восток» и подразделениями 58-й армии: к тому времени руководство России уже приняло решение о проведении операции «Принуждение Грузии к миру».
Домой, в Ногир, я добрался только к утру 9-го: машины у меня не было, автобусы уже не ходили, а знакомого маршрутчика Славика, который был последним, с кем можно было из Пятигорска уехать во Владикавказ, вместе со многими другими направили в Цхинвал вывозить уцелевших женщин, стариков и детей. Поэтому, встав утром часов в 5 на горячеводском кругу, я сел на какой-то автобус, возвращавшийся с одного из наших морских курортов, кажется из Анапы. Повидав родителей, я сразу вышел в город, названивая всем друзьям, с кем намеревался ехать в Цхинвал. Сначала я об этом не думал, но потом до меня дошло, что тот момент был во многом симптоматичным в плане понимания, кто из друзей настоящий, а кто так, рядом стоит. Ведь я знал, что тем, с кем поеду туда, в сущности, придется доверить жизни – свою и близких друзей. Таких навскидку набралось человек десять. Кому-то это количество людей, на которых я мог положиться, может показаться ничтожно малым, но я до сих пор думаю, что их было слишком много. Из тех, до кого я дозвонился, один служил в армии, двое, как и друзья Рауля, были на море и лихорадочно искали, на чем бы вернуться; приехали они только 11-го утром. Один сообщил, что его возвращали из Рокского тоннеля, потом он доехал до Джавы, обратно привез семью чудом вырвавшихся из Цхинвала людей. Он сказал, чуть отдохнет и поедет еще. «В город добровольцев не пускают, все стоят в Джаве, оружия не дают», – кратко сообщил он. Остальные все, как один, были недоступны. Это обстоятельство радовало и огорчало одновременно. Радовало потому, что в них, скорее всего, не ошибся – связь за тоннелем была паршивая, да и то только для абонентов «мегафона», а огорчало потому, что ни один мне не позвонил и не позвал с собой. Сказав себе, что обстоятельства бывают разные, в суматохе ждать меня не стали, я зашел в штаб добровольцев, который располагался по улице Гадиева. Там была полная неразбериха, никто не знал, что делать, во дворе и на улице стояла толпа мужчин, но направлять их в Южную Осетию никто не спешил. Из разговоров я узнал, что набирают молодых людей только с военным билетом, так что там мне тоже ничего не светило, потому что в армии я пока не служил. Но я все равно остался, так как время от времени кто-нибудь подъезжал из-за перевала со свежими новостями.
Вечером позвонил Багай. Если вы, живя во Владикавказе и считаясь молодым человеком, не знаете, кто такой Багай, значит, вы прожили жизнь зря. Это я, конечно, утрирую, но совсем чуть-чуть. Иногда, когда я иду с ним по городу, у меня создается впечатление, что его знает вся республика. Наш однокурсник Аца (среди друзей более известный как «Келя» – его фамилия Келехсаев) из-за этого даже зовет его Лениным. Мне кажется, его секрет в том, что он всех помнит. Нет, правда, в нашей маленькой республике мы все хоть раз, но пересекаемся в жизни. А у него никогда не бывало такого, как у многих других и у меня в том числе: встретил знакомое лицо, тот тоже вроде как тебя узнал, обнялись, поговорили за жизнь, старательно избегая упоминать и использовать в разговоре какие-либо имена, а затем идешь и думаешь: «Елки-палки, кто же это был?!». Еще раз повторяю, Багай никогда не забывает, кого, где, и при каких обстоятельствах встречал. Мы с ним учились в одной группе, сдружились, потом он стал моим крестным. Так вот, он, весь запыленный, в камуфляжной форме, на своем когда-то красивом серебристом БМВ, который было не узнать, только что вывез из Джавы родственников Кели, которые смогли под чудовищным огнем выбраться из Цхинвала по Зарской дороге. Утром они с Ацой собирались обратно: его младший брат Дудар с друзьями сбежал с отцовским автоматом в Цхинвал, и отец наказал Багаю без брата не возвращаться. Я решил ехать с ними. На следующий день перед отъездом мы еще раз приехали на Гадиева за новостями. Там мы встретили только что вернувшегося из Джавы общего знакомого, сообщившего, что в Джаве добровольцы располагаются в здании бывшего интерната, в Цхинвал их не пускают, кроме того, они страдают от голода, так как продовольственным обеспечением там заниматься некогда и некому. Поскольку я незадолго до этого получил зарплату (собственно говоря, именно это мы и отмечали на корпоративе), а у других ничего не было и об этом все знали, запастись продуктами предложил я. Мы поехали на Первомайский рынок, закупили печенья, тушенки, сгущенки и обедов быстрого приготовления сколько влезло в машину. Денег, естественно, не хватило, но продавцы оказались знакомыми Багая (ну, я же вам говорил) и дали нам в долг. Потом мы поехали на «Привоз» купить кое-какие вещи, которые, как нам казалось, могли бы пригодиться: непромокаемые спички, канатную веревку, мощный фонарик и многое другое. Багай для прикола купил огромный тесак (лезвие которого было около метра в длину и с человеческую ладонь в ширину), увидев который Келя с серьезным видом предположил, что как только тесак увидит Саакашвили, он побежит со скоростью Бена Джонсона в Тбилиси. Как показали обстоятельства, Келя был недалек от истины: когда грузинский главнокомандующий убегал от увиденного в небе самолета, за ним бы не угнался не то что упомянутый Бен Джонсон, но и сам Усейн Болт.
Когда мы двинулись в сторону Гизельского круга, с нами произошел случай, при одном воспоминании о котором мы все втроем от смеха впадаем в истерику, отчего остальные смотрят на нас как на умалишенных. Знаете, мы ведь знали, куда едем, понимали, что легко можем не вернуться, и каждый из нас был готов отдать жизнь за свою Родину. Но реального боевого опыта, элементарных понятий о ведении боя ни у кого не было. У нас не было оружия, из нас даже в армии никто пока не служил, однако не поехать мы тоже не могли. Но умереть по-глупому, за просто так, не принеся никакой пользы, тоже не хотелось. Поэтому мы ехали молча, сосредоточенно, думая примерно об одном и том же, но каждый как бы сам по себе. Пытаясь разрядить обстановку, мы по очереди травили шутки, которые обычно проходили на ура, но в этот раз ожидаемого эффекта они не достигали.
Едем мы, значит, в таком состоянии по Доватора, останавливаемся на светофоре на перекрестке с Весенней. Вдруг Багай, трясясь от смеха и сползая под сиденье, указывает на рекламный щит, на котором красуются трое мужчин во главе с Беном Стиллером, в камуфляжной форме и с раскрашенными гуталином лицами. Над ними большими буквами название фильма: СОЛДАТЫ НЕУДАЧИ. В салоне автомобиля началась форменная истерика. Перестать смеяться никто не мог минут пять. Сзади сигналили машины, но Багай даже сесть нормально не мог, не то что машину вести. Я потом пытался посмотреть этот фильм, но дальше десятой минуты не выдержал – настолько он мне показался бездарным. Но тогда его название настолько точно и емко обозначало внутреннее состояние всех троих, что смех наш был безудержным. Наверное, мы таким образом, что называется, «спускали пар», снимали свое внутреннее напряжение.
Немного придя в себя, мы поехали дальше. Не доезжая до Алагира, мы остановились в святом месте помолиться Уастырджи. От Алагира до Джавы мы ехали очень долго и медленно: колонна из танков, самоходных артиллерийских установок и другой военной техники была почти сплошной вплоть до Гуфты. На таможне нас никто не досматривал – все понимали, куда и зачем мы едем, просто проверили наличие паспортов РФ. Мой сосед Игорь, который там служил, открыл нам шлагбаум и пожелал: «Да будет Уастырджи вам помощником в вашем пути». Кое-как добравшись до Джавы, мы обнаружили там вавилонское столпотворение: «пробка» тянулась от самого Рокского тоннеля, было много машин не только с осетинскими, но и кабардинскими, дагестанскими и чеченскими номерами. Машины добровольцев мешали проехать военным, гражданские злились на военных, военные на гражданских, но разрулить ситуацию не мог никто, проехать не представлялось никакой возможности. Мы с Багаем оставили в машине Келю и пошли пешком вглубь села. Столько народу, как тогда в Джаве, я не видел ни до, ни после никогда. Здесь были люди почти из всех кавказских республик, казаки из Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев. И это только те, кого я видел сам. После двухчасовых поисков мы нашли ребят из Тарского, с которыми, предположительно, находился Дудар. Они сообщили нам, что было принято решение возвращаться, поскольку в республику уже входили подразделения 58-й армии и спецназ ГРУ, и лучшее, чем им можно помочь – не мешать. Первая группа тарских, а с ними и Дудар, поехали обратно примерно три часа назад. Мы нашли штаб добровольцев, где нас поблагодарили за готовность помочь, но сказали, что дать оружие, разместить и покормить нас не могут. Нам по большому секрету объяснили, что оружие можно приобрести у военных. В это время из здания вышел высокий седоватый мужчина в полковничьей форме. Поняв, в чем дело, он посоветовал нам не мешать военным и возвращаться обратно. «Если бы Россия не приняла решение помочь, тогда другое дело, а так – езжайте-ка вы домой», – посоветовал он. Поразмышляв, мы решили последовать совету, к тому же многие другие добровольцы тоже засобирались обратно. Когда мы сообщили, что у нас есть еда, полковник оживился и послал с нами троих в помощь. До машины добрались неожиданно быстро – пробка понемногу, но двигалась. Обрисовав Аце ситуацию, мы разгрузили машину и, с трудом выведя ее из общего потока, поехали обратно. Во Владикавказ мы добрались рано утром 11-го числа. Мама обняла меня так, будто я вернулся со Второй мировой войны.
По прошествии времени, воссоздавая в памяти события тех дней, я пытался понять, какое же чувство, какие эмоции преобладали надо мной тогда. И я вспомнил. Это был не страх смерти, не отчаяние, и даже не ненависть к грузинам или желание отомстить. Это было всепоглощающее, выматывающее душу чувство собственного бессилия. Когда ты видишь, как уничтожают твой и так малочисленный, многострадальный народ, убивают твоих братьев, сестер, матерей, а ты ничего, ну ничегошеньки не можешь с этим поделать, кроме как умереть вместе с ними?
И все же для меня главным впечатлением пятидневной войны в Южной Осетии остались не растерзанный Цхинвал – своими глазами я его так и не увидел – не толпы беженцев, детей, стариков и женщин. И даже не главные творцы этой победы – солдаты российской армии, миротворцы и простые цхинвальские ребята, которые с автоматами в руках против танков, авиации и артиллерии грузин сумели в течении двух суток защитить родной город до прихода российских войск. Каждый раз, когда заходит речь о событиях восьмого августа 2008 года, у меня перед глазами появляется село Джава и в нем великое множество обыкновенных осетинских парней, которых мы каждый день видим у себя во дворах, на улицах наших городов и сел. Которые, бросив теплую постель и уютный дом, семью, работу, не на секунду не задумываясь, поехали не по приказу, а по зову сердца, по зову крови в охваченную войной Южную Осетию на помощь своим братьям. И пусть в некотором смысле большинство из них остались такими же «солдатами неудачи», какими были мы с Келей и Багаем, но когда я их вспоминаю, мне начинает казаться, что все у нас не так уж безнадежно, что мы сдюжим, справимся со всеми испытаниями, которые уготовил нам Всевышний, выйдем из них с честью. Что в один прекрасный день сбудутся чаяния всех осетин, и наша Осетия наконец объединится, став страной мужества и дружбы, любви и преданности, в которой мы с радостью и присущим нам хлебосольством будем принимать наших друзей с Кавказа, со всей России, со всего мира.
Но потом я вижу своих друзей детства, с которыми вместе росли и вместе мечтали, ищущих только, как и где бы «отвиснуть» и «оттянуться»; вижу молодежь Владикавказа, для которой курить травку и пить водку в парках является обычным времяпровождением; вижу, как мы потихоньку теряем родной язык, забываем обычаи и заветы предков, и меня вновь начинают одолевать сомнения.
