ПЕРЕВОД С ОСЕТИНСКОГО Т. САЛАМОВА
Люди разное говорят о любви. Одни считают, что она каждому дается от рождения. Другие думают, что человек способен любить лишь раз в жизни, да и то не всякий. Послушать третьих – так никакой любви нет, есть просто привычка.
Что касается меня, то я придерживаюсь мнения, как мне кажется, большинства людей: Любовь – это главное богатство человека.
Хочу рассказать вам историю, произошедшую со мной во время войны.
Шел 1944 год. Враг был уже изгнан за пределы наших границ. Из Тбилиси, где я лечился после ранения, меня направили на Украину, в город Ровно. Туда была отведена для отдыха и переформирования 69-я гвардейская пехотная дивизия.
Меня назначили командиром взвода. Через несколько дней я уже знал имена и фамилии всех своих солдат, кто откуда был призван, участвовал ли в боях, имеет ли награды. Надо заметить, что мои солдаты в большинстве своем были уже в возрасте, дома у них остались семьи; у многих даже были документы, позволявшие им освободиться от военной службы, но они то ли не спешили ими воспользоваться, то ли не имели возможности.
Однажды к нам во взвод пришел командир роты капитан Филиппов, а с ним молодая девушка в лейтенантских погонах; по эмблемам было видно, что она связистка. Девушка представилась: «Командир взвода связи Марина Медведева».
У нее был детский голос и веселые глаза, с которыми никак не вязался ее официальный тон, и мне стало смешно.
– Может, достаточно просто Марина? – спросил я.
– Вполне достаточно, – улыбнулась она.
Я тоже представился, назвал свое имя и фамилию.
Мне кажется, что именно в этот момент между нами возникли какие-то особенные отношения.
Когда она сняла шинель, на гимнастерке ее сверкнули ордена Красного Знамени, Красной Звезды и медаль «За отвагу». Прямо сказать, немногие имели орден Красного Знамени, и я удивленно спросил, за что она получила эту награду.
– В приказе было сказано: «За героизм, проявленный при форсировании Днепра и организацию связи в боевых условиях» – весело ответила она.
Подготовка дивизии заняла около месяца. Трудно сказать, сколько раз мы встречались с Мариной за это время, но каждый из нас использовал для этого любую возможность.
Наша дорога лежала через Румынию на юг Венгрии. Там, в районе города Махач, днем и ночью наводя переправы, мы за три дня форсировали Дунай, захватив большой плацдарм на правом берегу.
Нашу дивизию передали в распоряжение командующего Третьим Украинским фронтом генерала Толбухина. Перед нами была поставлена задача взять город Секешфехервар – это позволяло полностью окружить Будапешт. Дивизия двинулась на север, по пути вступая в тяжелые бои. Немцы бросили против нас большое количество войск. Особенно ожесточенно сопротивлялись венгерские части.
Мы наступали, занимая одно село за другим. Я с удивлением заметил, что названия некоторых из них звучат совершенно по-осетински: Бонварнон, Дунай фарс, Осси. Тогда же я узнал, что мост венгры называют осетинским словом «хид». Между Будой и Пештом есть соединяющие их мосты: «Эржебет хид», «Маргит хид», «Ретофи хид», «Васути хид» и т.д.
Когда бои стихали, Марина появлялась в нашем батальоне. Увидев меня живым и невредимым, она не скрывала своей радости.
Прошло время – и мы признались друг другу в своих чувствах. С тех пор меня не покидала одна мысль: скорее бы кончилась эта проклятая война!
Сколько людей нашли друг друга в пламени боев! Многие из них погибли, так и не дождавшись счастливых мирных дней, но многие прожили вместе весь свой век, а некоторые живут до сих пор, дай Бог им здоровья и счастья!
* * *
К ноябрю – декабрю 1944 года в союзе с Гитлером оставалась только Венгрия. Перед Советской Армией стояла задача вывести в ближайшее время из войны и ее.
К этому времени войска Второго Украинского фронта форсировали Дунай северней Будапешта, а войска Третьего Украинского – южнее. Готовилось окружение крупной немецко-венгерской группировки.
Немецкое командование, понимая, что удар будет смертельным, стянуло сюда множество танков и пехоты, несколько дивизий СС. Все это называлось объединением «Юг».
Тяжелые бои развернулись в городе Эньинг, на подступах к Секешфехервару. Дома и улицы по два-три раза переходили из рук в руки. Рядом с городом располагался лесопарк, в котором укрепились немцы; надо было выбить их оттуда. Мы атаковали их в сумерках, вокруг ярко вспыхивали выстрелы автоматов и пулеметов. Когда мы с ординарцем сержантом Зубрицким ворвались в первую траншею, сидевшие там немцы сдались в плен.
Я тут же приказал захватить вторую и третью траншеи, понимая, что немцы будут обстреливать опушку леса, несмотря на то, что там еще оставались их солдаты.
Так оно и вышло. Мы продвинулись в глубину леса на 200-300 метров; на опушке осталось одно противотанковое орудие. Вскоре оно было разбито огнем вражеской артиллерии, а весь расчет получил ранения.
И мы, и немцы понесли большие потери. В моем взводе оставалось совсем мало людей, поэтому к нам на помощь были направлены обозники и штабные.
Под Новый год подошли к городу Осси, и здесь наше наступление приостановилось. Напротив нас, на другом краю широкого поля, стояло несколько замаскированных кукурузными стеблями танков. Мы просили прислать пушки или танки, чтобы подавить их огонь, но командованию, видно, было не до нас. А из штаба звучал один и тот же приказ: «Вперед!»
Тем временем в нашем расположении появился комиссар полка гвардии майор Ляхов со своим ординарцем, пятнадцатилетним «сыном полка».
«Что это вы разлеглись здесь?!» – закричал он и побежал, ругаясь, вперед – видимо, хотел воодушевить нас своим примером. Ординарец бежал за ним. Тщетно пытались мы объяснить майору, что перед нами не просто кучи кукурузных стеблей, а замаскированные танки, – он нас не слушал. Волей-неволей мы двинулись следом. Не успели пробежать и ста метров, как навстречу ударили орудийные выстрелы. Комиссару оторвало ногу. Ординарцу в левую руку попал осколок, но он, не обращая внимания на рану, зачем-то схватил оторванную ногу и побежал с ней к комиссару.
Это было последнее, что я увидел. Ударил второй залп, и я провалился в темноту.
Придя в сознание, я открыл глаза и увидел над собой встревоженное лицо Марины. Долго не мог сообразить, где нахожусь и что случилось. Как выяснилось, на этот раз я отделался контузией.
Новый 1945 год я встретил в санбате, но уже через несколько дней вернулся в часть к своим солдатам.
Вскоре мы заняли большой город Секешфехервар, выйдя к берегу Балатона. Войска Второго и Третьего Украинских фронтов полностью окружили Будапешт, в котором находилась большая группировка немецких и венгерских войск. Немецкое командование, не собираясь сдавать ее без боя, направило в этот район несколько танковых дивизий и авиационных соединений. Развернулась крупнейшая, не считая Берлинской операции, битва 1945 года.
С вражеской стороны напротив наших позиций были установлены громкоговорители, которые вещали по-русски: «Даже если мы сдадим Берлин Жукову и Рокоссовскому, войска Толбухина будут сброшены в Дунай».
Противник начал контрнаступление. Пришлось на время оставить Секешфехервар. Когда мы отступали по вечерним улицам, в нас стреляли из окон домов, с крыш, из кустов. Город был полон венгерскими нацистами. Мы потеряли много солдат, неожиданно много. Командование уверяло нас, что мадьяры теперь стали нашими братьями и друзьями. Но когда упал Сергей, умолк Иван, когда мы лишь по часам сумели опознать Дзейналова – до того изуродовала его противотанковая граната – мы поняли, что это далеко не так.
К утру закрепились на восточной окраине города, застроенной одноэтажными домами, и решили, превратив каждый дом в крепость, остановить противника здесь. Вражеские атаки следовали одна за другой, но мы прочно удерживали занятые позиции. Слева от нас немцы нашли слабое место на стыке двух дивизий и взломали фронт на протяжении двух километров. Немецкие танки с автоматчиками на броне в течение суток вышли к берегу Дуная, однако пехота не смогла прорваться следом за танковыми частями, и они, боясь окружения, повернули обратно.
Тем временем немцы продолжали атаковать. Держаться было все труднее, пришлось оставить дома по правой стороне улицы, правда, мы еще сильнее закрепились на левой стороне. Оружие держали в постоянной готовности; улица простреливалась тремя нашими пулеметами. У каждого солдата была одна противотанковая и несколько противопехотных гранат.
Мы ожидали танковой атаки. Каждый солдат должен был уничтожить один вражеский танк – такой приказ дал командир роты капитан Семенов. Заметим при этом, что противотанковой артиллерии у нас практически не было: тягловые лошади были убиты, и пушки остались на улицах города.
Рано утром затрещали автоматы – немцы обстреливали дома, оставленные нами несколько часов назад. Мы не отвечали, ждали, что они предпримут дальше.
Когда огонь немного утих, с улицы послышался крик:
– Это лейтенант Жук. Я ранен, не бросайте меня!
Мы растерялись: нам еще вчера сообщили, что Жук погиб.
Снова послышался крик. Лейтенант обращался к каждому из нас по имени, просил помочь ему. Его слышали и враги – до них было каких-то сто – сто пятьдесят метров. В его сторону ударил немецкий пулемет. Рядовой Натаров, поползший к раненому лейтенанту, через короткое время крикнул, что тоже ранен.
– Возвращайся! – приказал я ему. Он приполз обратно, левая рука его была пробита пулей. Тем временем снова послышался голос Жука.
Ко мне подошел старшина Оратовский, еврей по национальности.
– Товарищ гвардии лейтенант! Разрешите вынести раненого!
Я разрешил, хоть и боялся за него. Он, осмотревшись, увидел чуть поодаль небольшую ложбинку и пополз по ней. Старшина без приключений добрался до раненого лейтенанта, взвалил его на спину и пополз обратно через улицу. Ему оставалось каких-нибудь три-четыре метра, когда в его каску ударила пуля – видно, стрелял снайпер. Мы выскочили на улицу и быстро втащили обоих в укрытие.
Старшина получил касательное ранение, череп не был задет, он даже не терял сознания. Что касается лейтенанта, то его дела были плохи: в животе зияла рана, кишки вывалились наружу. Наш санитар пытался что-то сделать, но тщетно: лейтенант Жук вскоре умер.
Уже шесть дней батальон держал оборону. Связи со штабом полка не было. Как потом выяснилось, в штабе были уверены, что батальон уничтожен, а если кто и остался в живых, то попал в плен.
Вокруг шел непрерывный бой. Мы держались из последних сил, понимая, что свои где-то недалеко. На седьмой день на правом фланге показался какой-то солдат в советской форме. Ребята закричали ему: «Откуда ты, земеля?»
Оказалось, он из той же дивизии, правда, из другого полка. Радости нашей не было конца.
Наш полк стоял в семи километрах от нас, в селе Вереб. Вскоре была налажена связь, и командир дивизии генерал Джахуа, зная, в каком положении мы были, приказал поредевшему батальону отойти на отдых в расположение полка.
Хочу сказать несколько слов о комбате, капитане Григорьеве. Он был кадровый военный, из тех, кто к началу войны уже служил в армии. Во время семидневной обороны он держался настолько спокойно и уверенно, что его уверенность передавалась солдатам; никто из них даже не подозревал, в каком отчаянном положении мы находились. Знали только, что нет связи и что нас атакуют со всех сторон.
В сумерках подошли к Веребу. Весь штаб полка высыпал нам навстречу. Впереди всех бежала Марина. Смеясь и плача, она схватила меня за руки, все еще не веря, что я цел и невредим.
Прямо скажу, трудно было скрыть наши отношения. В штабе о них догадывались многие, а в моем взводе знали все.
Мы отдыхали несколько дней, расположившись на окраине села, состоявшего из одной асфальтированной улицы, вдоль которой двумя рядами тянулись аккуратные дома. Перед каждым домом цветник, в каждом доме винный погреб, вокруг села раскинулись виноградники. Старики, остававшиеся в селе, угощали нас вином.
Штаб полка и санбат расположились в здании школы. Однажды начальник штаба майор Фетисов сообщил, что к нам едут представители командования, чтобы убедиться в боеготовности части. Как я теперь понимаю, высшее командование знало, что ставка Гитлера готовит новое контрнаступление, чтобы прорвать окружение Будапешта.
Утром появились гости. Я впервые увидел командующего нашей Четвертой гвардейской армией генерала Захарова. Его сопровождал командир дивизии генерал Джахуа.
Прошло не более двух суток. Ночью где-то за селом разгорелся бой. Слышался лязг танковых гусениц, орудийные выстрелы, треск автоматов и пулеметов. К рассвету бой гремел уже совсем близко.
Утром мы увидели вдали большую группу военных в советской форме, которые, отстреливаясь, бежали в сторону леса. Их преследовали танки с автоматчиками на броне. Мы поняли, что это бегут люди из штаба полка. До леса оставалось совсем немного, когда танки настигли их и открыли огонь из пушек и пулеметов. Через несколько минут в живых не осталось никого. Потом я узнал, что среди этой группы была и Марина…
Нам нечем было воевать с танками, и комбат приказал отойти к оврагу, куда тяжелые машины не могли спуститься, а мы из оврага расстреливали сидящих на их броне автоматчиков.
Двое суток село было в руках немцев, и мы, не имея ни бронетехники, ни пушек, не могли выбить их оттуда.
На третью ночь земля задрожала – подошли наши танки и артиллерия. Было ясно, что готовится наступление.
С рассветом пошли брать Вереб. После короткого боя немцы отступили в сторону Секешфехервара, оставив в селе несколько разбитых танков и множество трупов.
Когда мы взяли Вереб, нашим глазам предстала страшная картина, в которую трудно поверить, если бы я не видел это своими глазами: в сельской кузнице немцы казнили нескольких раненых советских офицеров, сжав их головы тисками. Они так и висели там до нашего прихода. Все, кто видел это, поклялись отомстить за них. За все время, что мне довелось воевать, я не видел ничего более ужасного.
Когда мы отступали в феврале – начале марта, оставив Секешфехервар и многие села, я часто недоумевал: куда подевались наши «КВ» и «Т-34», где знаменитые «Катюши»? Понял я это значительно позже, прочитав ныне известную «Секретную переписку». Виной тому была дезинформация: Монтгомери писал Сталину, что Гитлер готовит контрнаступление на севере, в Прибалтике. В результате туда было переброшено большое количество техники, вот почему у нас не было достаточно тяжелых вооружений, когда немцы предприняли операцию в Венгрии. Правда, потом Сталин дал приказ направить к нам танковые дивизии даже с соседних фронтов. 16 марта началось последнее генеральное наступление, и мы шли, не останавливаясь, до самой Вены.
Пятнадцатого марта меня вызвал командир батальона капитан Григорьев. Спросил, готовы ли мои солдаты атаковать.
– Товарищ капитан, – ответил я, – солдаты полностью готовы. Мы понимаем, что это последняя битва, что победа близка.
Тогда он объяснил мне задачу:
– Необходимо провести разведку боем. Немцы укрепились у железной дороги, рядом с будкой путевого обходчика, и весь день стреляют оттуда из пулеметов. Вечером надо захватить их позицию.
– Понял, товарищ капитан. Разрешите идти.
– Берегите себя. Дело непростое.
Эту будку мы хорошо знали, она стояла прямо напротив наших позиций.
В сумерках мы, разделившись на две группы, где ползком, где перебежками, двинулись с двух сторон к будке, чтобы окружить засевших там немцев. Мы знали, что пулеметы обращены в нашу сторону.
Подобрались к противнику незамеченными. Бросили гранаты; одна из них попала в амбразуру дота, в который была превращена каменная будка. Немцы начали стрелять, но когда мы открыли огонь с двух сторон, бросили позицию и бежали. Старшина Березов спрыгнул в траншею, но там уже никого не было. Только внутри дота лежали рядом с пулеметом два убитых солдата – это сработала брошенная граната.
Я сообщил комбату о выполнении задания и предложил оставить мой взвод на захваченной позиции, потому что она была хорошо укреплена – вышло, что немцы старались для нас. Еще я просил прислать пулеметный взвод, приданный нашей роте.
Прошло немного времени, и мой связной вернулся, а с ним взвод пулеметчиков с лейтенантом во главе. Лейтенанта звали Аркадий; фамилию его я, к сожалению, не помню. Конечно, мы обрадовались такой подмоге, понимая, что немцы обязательно попытаются вернуть свои позиции.
С Аркадием мы сразу нашли общий язык. Он был моим ровесником, ему только что исполнилось двадцать лет. Расставили, как надо, пулеметы и стали ждать вражеской атаки.
Согласно приказу, 16 марта 4-я Гвардейская армия должна была нанести решительный удар. Я думал о том, что мне, возможно, удастся прогуляться по улицам Вены, красивейшего города Европы, родины Штрауса.
Мои мысли прервал близкий треск автоматов. Пространство перед нами осветилось огнем. Слышались крики и команды на немецком языке. В ответ заработали пулеметы, и атакующие повернули назад. Наступила тишина.
Длилась она недолго: немцы стали обстреливать нас из минометов. Несколько мин попали в траншею, но мы к тому времени укрылись в доте, и мины не нанесли нам никакого урона.
Снова послышалась автоматная стрельба – немцы опять пошли в атаку. Они кричали нам, чтобы мы сдавались. Мы отвечали им пулеметным огнем. Так продолжалось до утра.
Когда рассвело, я взял бинокль, чтобы через амбразуру посмотреть, что делают немцы. Нас разделяло не более двухсот метров, но видимость из-за тумана была плохая. Через некоторое время Аркадий попросил у меня бинокль и стал смотреть через амбразуру. Не прошло и минуты, как он вдруг упал. Я кинулся к нему. Крови не было видно, но глаза его остановились. «Что с тобой, Аркадий?» – закричал я. Он не ответил. Я снял с него шапку – она была полна крови.
И сегодня мне еще кажется, что он принял смерть вместо меня.
С тех пор в любом застолье я обязательно поднимаю стопку за светлую память Аркадия.
Я понял, что это работа немецкого снайпера, и запретил солдатам подходить к амбразуре.
Надо было сообщить пулеметчикам, что их командир погиб. Не успел я встать и сделать несколько шагов, как в амбразуру снова влетела пуля и, ударившись о камень, рикошетом попала мне в руку. Рука повисла, рукав тут же пропитался кровью. Санитар перевязал мою рану.
Я не стал докладывать начальству о ранении, решил перетерпеть боль и дождаться начала атаки, а там видно будет.
Долго ждать не пришлось: через полчаса заработала артиллерия, так, что под ногами задрожала земля. В тылу взлетели ракеты – сигнал к наступлению.
Вскоре подошел наш батальон. Я доложил командиру, что Аркадий погиб. Комбат заметил мою перевязанную бинтом руку.
– Что с рукой, лейтенант?
– Пустяковая царапина, – сказал я, – кость не задета. Санитар меня вылечит.
– Немедленно в санбат! – приказал командир.
Мои товарищи ушли вперед, а я с еще одним раненым отправился в санбат. Врач, увидев мою начавшую распухать руку, срочно отослал меня в госпиталь.
Меня и еще нескольких раненых отвезли в госпиталь, расположенный в румынском городе Тимишоара. Там, в госпитале, мы и встретили день Победы.
Несколько слов о дне Победы. В госпитале у раненых отбирали оружие – не важно, солдат ты или офицер. О капитуляции Германии мы узнали 8 мая из сообщения английского радио, и не спали всю ночь, ожидая, когда об этом сообщат наши.
И вот, утром 9 мая Москва объявила о победе. Радости не было конца. К моему удивлению, из окон госпиталя, куда нельзя было проносить оружие, началась оглушительная пальба в небо, продолжавшаяся целый час.
После месяца лечения рана моя зажила, и я с нетерпением ожидал выписки. Когда я попросил лечащего врача отпустить меня, он сказал, что надо еще извлечь засевшую в руке пулю. Наверно, он был прав, но мне очень хотелось скорее повидать моих однополчан, а также воочию увидеть родину знаменитого Штрауса, и я ответил, что пуля мне не мешает. В конце концов он со мной согласился, и в начале июня меня выписали из госпиталя.
На попутных машинах я добрался до Вены. На улице встретил знакомого офицера. Он хорошо ориентировался в городе и знал, у кого можно спросить, где расположен мой полк. По дороге он показал мне здание Венской Оперы. К сожалению, во время боев в него попала бомба, одна стена была разрушена.
В комендатуре дежурный офицер сказал мне, что 69-я Гвардейская пехотная дивизия стоит в 120 километрах от Вены.
Я снова поймал попутную машину. В кузове сидели офицер и несколько солдат, направлявшиеся в ту же сторону, что и я. Мы отъехали от Вены километров на восемьдесят, когда наша машина взлетела на воздух.
Я пришел в себя на больничной койке. Надо мной стояли доктор и медсестра. Они сказали, что я нахожусь в 692-м госпитале, в Братиславе.
Оказалось, машина подорвалась на мине. Два солдата погибли, остальные попутчики лежали в палате рядом со мной. Они мне и рассказали, что случилось. Во время взрыва я был ранен в голову.
Трудно сказать, сколько еще солдат погибло после победы.
Мне пришлось пролежать в госпитале около месяца. Когда рана зажила, я хотел вернуться в свою часть, но у госпитального начальства был другой приказ: всех, способных воевать, после выписки направлять в город Бржеславу, где стоял резервный офицерский полк 2-го Украинского фронта. В это время советские войска под командованием маршала Малиновского громили японскую Квантунскую армию на Дальнем Востоке, туда и должен был отправиться этот полк.
Получив все необходимые документы, я уехал в Бржеславу.
Начальник штаба, взглянув в мои бумаги, спросил: «Ты из Осетии?» Получив утвердительный ответ, он сказал, что воевал под Владикавказом, и что в полку находятся мои земляки – известный партизанский командир Харитон Хатагов и старший лейтенант Георгий Дзгоев.
Я разыскал их. Как нам было не обрадоваться друг другу! Огромного роста Харитон, обняв меня, оторвал от земли, как пушинку. Высокий, стройный Георгий радовался, как ребенок, что встретил земляков. До этого они с Харитоном не были знакомы.
Георгий Захарович Дзгоев был младшим братом известного борца Асланбека Дзгоева, впоследствии похороненного на Аллее Славы. О подвигах Георгия снят фильм, в частности, о том, как он выкрал немецкого генерала.
В последних числах июля мы погрузились в эшелоны и отправились на Дальневосточный фронт. Подъезжая к Одессе, услышали по радио новость: японские войска капитулировали. Наш эшелон остановился в Одессе.
Через два-три дня в полку появился капитан Курман Бабулович Козырев. Он был намного старше меня, но мы с удовольствием вспомнили дни юности, проведенные в Эльхотово.
Офицеров старшего возраста освободили от службы и отправили по домам – надо было восстанавливать разрушенное войной хозяйство. В число демобилизованных попали Харитон и Курман.
Через месяц, в начале декабря, пришла и наша с моим названным братом Георгием очередь. По дороге мы договорились, что сойдем с поезда в Эльхотово и задержимся там на два-три дня, а потом поедем в Михайловское, где в то время жила семья Захара Дзгоева.
Нашему приезду были рады не только мои мать и сестры, но и все село, и встречали нас так, что мы даже не заметили, как пролетело несколько дней.
Я буду неправ, если не скажу несколько слов о матери. Уходя на фронт, я оставил ее тяжело больной и не надеялся по возвращении застать ее в живых. Из писем я знал, сколько испытаний выпало на долю моей семьи во время немецкой оккупации. Больше месяца они жили в лесу, потом в станице Змейской, в доме родственника матери Мацко Базрова, который делился с ними последним куском хлеба. Старшая невестка, Дегон, потерявшая мужа перед войной, жила со своей дочерью Рахи в доме деверя и была очень хлебосольна, а жена Мацко Вера, говорят, без моей матери никогда не садилась за стол. Светлая им память, до конца дней я буду им благодарен.
Сегодня мне кажется, что моя мать, собрав последние силы, дожидалась меня – она прожила всего три месяца после моего возвращения.
Обойдя с Георгием моих родственников и друзей, мы через четыре дня отправились в Михайловское к Дзгоевым, и они не отпускали меня целую неделю.
Захар, отец Георгия, был невысок и худощав, а сыновья его – настоящие великаны. У них была сестра, красивая стройная девушка. Мать – высокая симпатичная женщина, кажется, обрадовалась мне не меньше, чем собственному сыну.
Георгий после войны работал в книжной типографии; когда ему было чуть больше пятидесяти лет, фронтовые ранения и контузии сделали свое дело, и он, недолго проболев, умер.
После смерти матери прошел год. В доме остались младшие, которым надо было помогать, и родня стала намекать мне, что пора жениться.
Когда мать была еще жива, за младшими смотрела наша старшая сестра Фатима, но через некоторое время к ней посватался парень из кадгаронских Демуровых, и, хоть мне в ту пору было всего двадцать два года, я решил, что мои родственники правы.
Я сказал жениху, что никаких препятствий для его женитьбы на моей сестре нет, но мне нужно два месяца, чтобы завести собственную семью, иначе мои младшие останутся вовсе без присмотра. Он согласился со мной.
Вскоре я женился на своей односельчанке Любе Урусовой, и мы с ней прожили, как говорится, душа в душу сорок три года.
Через несколько лет я рассказал ей о Марине. Люба, внимательно меня выслушав, сказала: при первой возможности надо разыскать могилу Марины. Другой женщине на ее месте, может, было бы неприятно, но она решила именно так и время от времени мне об этом напоминала.
В 1954 году я окончил сельскохозяйственный институт и получил диплом агронома.
В 1966 году заочно окончил в Ленинграде факультет защиты растений.
В 1971 году защитил кандидатскую диссертацию по этой специальности.
Прошло время. В 1987 году меня пригласили на Всемирный конгресс по защите растений, проходивший в Венгрии, в небольшом городе Годоль, близ Будапешта.
Люба, узнав, что я еду в Венгрию, сказала: «Не забудь положить цветы на могилу Марины».
Перед окончанием конгресса я зашел к директору института «Кукуруза» и объяснил ему, что воевал на территории Венгрии при освобождении ее от фашистов, что в этих боях погибло много моих однополчан, и я хотел бы посетить их могилы.
Он охотно обеспечил меня транспортом, а в качестве переводчицы послал со мной свою секретаршу, очень хорошо говорившую по-русски – она окончила среднюю школу в Москве, где ее отец работал в качестве атташе. Ее звали Катица. Я сказал ей, что по дороге надо где-нибудь купить цветы.
Катица остановила машину возле какого-то дома. Жившая в нем семья занималась выращиванием цветов. Хозяин дома, узнав, зачем мне нужны цветы, приготовил красивый венок, и мы отправились в сторону Секешфехервара, в село Вереб, где погибла Марина.
По дороге я рассказал Катице о проходивших в этих местах боях. Подробно рассказал о смерти Марины, о страшном событии в сельской кузнице, где были зажаты в тисках наши раненые офицеры, и о многом другом.
Кажется, она не поверила мне, но, доехав до Вереба, мы увидели над дорогой П-образный монумент, на котором было написано: «Здесь в 1945 году в кузнице приняли мученическую смерть 8 офицеров и 22 солдата».
Признаться, я и сам не ожидал такого подтверждения своим словам.
Чуть поодаль виднелось здание той самой кузницы, в которой 42 года назад разыгралась эта трагедия. Сердце мое забилось, перед глазами встали лица погибших друзей и образ Марины. Я огляделся. На месте кустов, в которых мы укрывались от танков, вырос густой высокий лес.
Немного постояв на этом месте, мы отправились искать сельского председателя.
Председатель – средних лет женщина – узнав, что мы хотим посетить братскую могилу, сказала: «Пока не стоит туда ходить. Могила была наспех сделана после войны, и сейчас имеет неухоженный вид. Мы решили ее реконструировать».
Я ответил, что ее вид меня мало заботит. Мне надо узнать, значится ли там Марина Медведева.
Пошли к могиле, и председатель с нами. На краю села увидели поросший травой холм с простым обелиском, на котором написаны фамилии трех офицеров и нескольких солдат. Фамилии Марины среди них не было.
Мы возложили на могилу наш венок и договорились с председателем, что во время реконструкции памятника на нем сделают надпись: «Гв. лейтенант Марина Медведева, командир взвода связи. 1925-1945».
Я хотел посетить братскую могилу в Секешфехерваре – может, Марину похоронили там – а также найти могилу лейтенанта Жука. Однако со временем здесь все изменилось, на этом месте были построены многоэтажные дома. Местные жители объяснили мне, что останки всех, кто был здесь когда-то похоронен, перенесли на общее кладбище.
Нашли братскую могилу на кладбище. Высокий обелиск установлен на большом камне, к которому прикреплены мраморные доски с высеченными на них фамилиями. Было видно, что за могилой тщательно ухаживают. Судя по надписям, здесь похоронено больше ста человек. И здесь тоже Марина не значилась, но среди других я увидел три осетинские фамилии – может, кто-нибудь узнает своих родных: Бзаров Б.М. – красноармеец, 1945; Саламов П.И. – красноармеец, 1945; Аликов В.И. – красноармеец, 1945.
Вечером мы вернулись в Будапешт.
Конгресс закончился. Я располагал еще двумя днями. В первый день зашел в наше посольство. В то время там работал Амурхан Талинов из Эльхотово, с женой Заремой Агузаровой. Они встретили меня с радостью, и я остался у них ночевать.
Следующий, последний день я посвятил посещению кладбищ, видел еще одну братскую могилу и много отдельных памятников. Среди прочих надписей были такие:
Икаев В.Х. 1945.
Гудиев Сека Петрович. 1945.
Сакаев Михаил Мурзабекович. 1945.
Дзамниев Хасанбек. 1945.
Дарчиев Х.М. 1945.
Отдельно стоял обелиск с надписью:
Дауев Хаджисмел Бимболатович, 1933 г.р. Погиб в 1956 г.
Как выяснилось, Хаджисмел погиб во время будапештского восстания.
Вернувшись домой, я рассказал обо всем, что видел. Люба внимательно выслушала меня. Ей было жаль, что я не нашел могилу Марины.
Сколько еще солдат и офицеров Великой Отечественной войны покоится в безвестных могилах! Но я верю, что они будут вечно жить в сердцах родных, друзей и всего нашего народа.
