РАССКАЗ
ПЕРЕВОД С ОСЕТИНСКОГО Б. ТОЛАСОВОЙ
Страшный голод, случившийся после войны, сорвал с насиженных мест жителей целых районов и областей нашей бывшей родины – СССР. Особенно много среди этих несчастных было украинцев. В поисках куска хлеба они странствовали по всей стране и добирались даже до таких глухих уголков за Кавказским хребтом, как село Рагикау в Южной Осетии, где никто не знал русского языка, а тем более – украинского. Шли толпами, по двое-трое, поодиночке. Но Осетия тоже переживала не лучшие времена: голод не обошел и эти благодатные края. И все же местные жители, сами давно не евшие досыта, чем могли помогали голодающим – кто выносил кусок черствого чурека, кто – горсть муки, кто – несколько картофелин. Иные отдавали последнее, отрывая от собственных детей.
Среди этих несчастных была женщина с годовалым ребенком. Она с большим трудом держалась на ногах, а глубоко ввалившиеся глаза, окаймленные синими кругами, смотрела на мир с такой невыразимой тоской, что повергали сельчан в смятение.
Женщина плакала и, крепко прижимая к себе малыша, что-то пыталась объяснить, то показывая на доставшийся ей кусок чурека, то на ребенка. С трудом, но все-таки сельчане наконец поняли: она боится, что мальчик умрет от голода, поэтому, как это ни тяжело, хотела бы отдать его кому-нибудь за чурек или немного муки.
Жалея несчастную, а больше от бессилия, многие обливались слезами: ведь они ничем не могли ей помочь: своих детей нечем кормить, как тут брать ответственность еще за чужого? В конце концов все взоры обратились к Болатон, и та без слов поняла, что они хотели сказать.
Уазно и Болатон были бездетны. Бог не дал им счастья познать сладость родительских чувств. Так они и жили вдвоем, хоть в любви и согласии, но с неутихающей болью в душе.
Отправляясь на войну, Уазно опять напомнил жене о своей давней мечте:
– Ты все-таки подумай о моем предложении. Если бы ты раньше согласилась со мной, мы бы давно взяли ребенка из детского дома, и я бы сейчас уезжал со спокойной душой, не переживал бы, что оставляю тебя одну. Хоть теперь послушайся меня. Кто знает, как все сложится… Если не вернусь, ты будешь не одна, рядом будет родной человек, наследник…
Болатон, смахнув навернувшиеся слезы, возразила: богом данную судьбу надо принимать такой, какая она есть, ребенок, если он не твоя кровь и плоть, не может стать родным.
Уазно не согласился:
– Не гневи бога! Не может быть чужим тот, кого ты согреваешь своею любовью, растишь заботливо, в кого душу вкладываешь. Ради чего же тогда жить, если после тебя не останется наследника?
Глядя на измученную голодом женщину, на вконец ослабевшего ребенка, Болатон вспомнила этот последний разговор с мужем и подумала: «Сам бог послал мне этого ангелочка. Кажется, сбывается мечта всей моей жизни, что же я медлю?»
Она молча направилась в своей дом, достала из шкафа заветный мешочек с мукой, которую берегла на Джиоргуба1, и вышла на улицу. Болатон положила мешочек у ног матери и протянула дрожащие руки к ребенку.
Женщина, громко зарыдав, подняла мешочек и, шатаясь, пошла прочь, время от времени оглядываясь на сына. Болатон стояла в смятении, прижав ребенка к груди, и не знала, то ли плакать, то ли радоваться.
Той же ночью вернулся Уазно. Вернулся без одной ноги. Потерявшая голову от счастья Болатон поначалу даже не заметила этого. Лишь когда они вошли в дом, зажгли лампу, и Уазно осторожно опустился на лавку, прислонив к стене костыли, взгляд Болатон вдруг упал на его пустую подвернутую штанину, и она замолкла на полуслове, не в силах отвести взгляд от этой пугающе пустой брючины.
Уазно, виновато опустив голову, попытался было ободрить любимую жену, но не успел: из дальнего угла комнаты вдруг донесся плач ребенка. Уазно вздрогнул и повернулся к Болатон, но та кинулась к кровати, подхватила ребенка и протянула его мужу. Тот растерянно взял его на руки и вопрошающе глянул на жену.
Когда Болатон закончила свой рассказ, Уазно, крепко прижав ребенка к груди, тяжело вздохнул:
– Эх! Кто только придумал эти войны!
Когда супруги несколько успокоились, Уазно спросил:
– А как ты его назвала?
– Как? – Болатон задумалась. – Мне кажется, имя у него есть. Его мать все время повторяла, показывая на него: «Мука, Мука, хлеб, хлеб». Наверное, мальчика зовут Мука, и в обмен на него она хотела хлеба.
Уазно, уже хорошо изъяснявшийся по-русски, улыбнулся: он понял, что женщина хотела за мальчика муки или хлеба, но жене сказал:
– Мука так Мука, даже если его зовут иначе, лучшего имени ему не придумаешь.
В свое время Уазно, убедившись, что ему не дождаться наследника, потерял всякий интерес к своему хозяйству, и когда кто-то из односельчан спрашивал его, почему ты не подправишь то-то, не переделаешь то-то, он отмахивался:
– Для кого стараться? На мой век хватит и того, что есть.
Теперь Уазно посмотрел на свою жизнь другими глазами: в нем проснулась жажда деятельности, и он задумал перестроить, обновить свой дом. Он постоянно делился планами с Болатон, советовался с ней, а та, деланно обижаясь, отвечала:
– Что ты меня спрашиваешь? Ты – старший в доме, поступай как считаешь нужным!
Но бог отпустил им на все их замечательные планы всего неделю.
Как-то после обеда в селе опять появились знакомые уже нищие, а с ними и мать Муки. Она обеими руками прижимала к себе тот самый мешочек с мукой, который дала ей Болатон и, плача, попросила вернуть ей сына. Забери, показывала она жестами, свой мешочек обратно, я его даже не развязывала: рука не поднимается. Уж лучше помереть с голоду, но быть вместе со своей кровиночкой.
Уазно сидел во дворе на перевернутых санях и, обхватив голову руками, молча давился слезами, проклиная свою судьбу. Болатон, с трудом передвигаясь на нетвердых ногах, пошла за ребенком.
* * *
Ночь накрыла уставшее в трудах село своим мрачным покрывалом. Намаявшиеся за день люди, экономя керосин, улеглись пораньше. Уазно и Болатон тоже не засиделись, но уснуть не получалось. Растаяли, как снег весной, их мечты и планы: без Муки жизнь потеряла всякий смысл. Уже под утро Болатон, забывшись, увидела во сне нечто странное. Будто бы она очутилась в каком-то непонятном помещении и будто бы там был и Мука. Удивительно, но Мука не только свободно бегал, но и уверенно говорил. Мука подбежал к Болатон и, плача, сказал:
– Гыцци2! Возьми меня домой!
Болатон почему-то знала, что это сон, и что Муку у нее забрала его мать, и пыталась ему внушить это:
– Нет-нет, дитя мое, мы не можем разлучить тебя с мамой, тебе с ней будет лучше.
– Но мамы здесь нет, нету никакой мамы! – зарыдал еще громче Мука.
Болатон проснулась в холодном поту и больше не смогла заснуть, утром рассказала свой сон Уазно. Тот долго молчал, уставившись в пол, наконец, просительно глянул на Болатон:
– Хозяюшка, мы могли бы взять другого ребенка… Может, мы его и не полюбим так сильно, как Муку, и все же давай попробуем… Муку нам не вернуть, а в доме без ребенка мало радости, да и надо подумать о завтрашнем дне… Кто после нас останется, кто нас проводит в последний путь?..
Болатон молча выслушала мужа и так же молча отправилась переодеваться.
* * *
Директор детского дома, узнав о цели прихода Уазно и Болатон, обрадовалась несказанно. В те послевоенные годы сирот было так много, что в детских домах рады были каждому, кто хотел усыновить ребенка.
– Пойдемте, посмотрите детей, – сказала она, – и выберете сами того, кто в душу западет…
Она провела их в просторную комнату, где играли, бегали, шумели множество мальчиков и девочек разного возраста. Увидев незнакомые лица, дети мгновенно смолкли. Они смотрели на гостей с такой надеждой, что Уазно и Болатон совсем растерялись и не знали, на ком остановиться. И в это время какой-то малыш, сидевший в углу, встал на нетвердые ножки и, пошатываясь, что-то лопоча, заковылял к Болатон.
– Мука! – вскрикнули муж и жена и в волнении склонились над ребенком.
– Мука! – зарыдала Болатон и прижала к себе мальчика.
– Мука! – Уазно, с трудом удерживая равновесие, гладил мальчика по спине.
Ничего не понимавшая директор с удивлением смотрела на эту необычную картину.
– Как он попал к вам? – спросила, наконец, Болатон, вытирая слезы.
– Его принесли какие-то нищие, люди не местные, говорят он украинец. Его мать умерла от голода. Много сегодня таких обездоленных.
Успокоившись, Уазно и Болатон рассказали ей историю Муки.
– Такова, значит, воля всевышнего: судьбой ему предначертано вернуться к вам. Пойдемте, оформим усыновление как положено, и – будьте счастливы!
* * *
Уазно и Болатон были столь счастливы, что им казалось, что их радость разделяют и вся природа, и все люди. Конечно, они жалели родную мать Муки, но, с другой стороны, утешало, что теперь никто не отнимет их ненаглядного мальчика.
Мука рос беззаботно, окруженный любовью, ни в чем не зная нужды. Одно беспокоило Уазно и Болатон: они часто задумывались над тем, что скажут сыну, когда он подрастет. Ведь наверняка кто-то захочет «просветить» Муку и расскажет ему о родной матери. И что тогда? Не откажется ли он от приемных родителей, ведь такие случаи нередки.
В конце концов они решили: «Будь что будет, что толку заранее изводить себя, надо думать не об этом, а о том как сына на ноги поставить». А Мука рос, носился с соседскими мальчишками, играл с ними в нехитрые детские игры, купался в речке и никакими вопросами пока не задавался. Что не мешало его родителям пребывать в постоянной тревоге, особенно Болатон, которая боялась всего: вдруг он на колючку наступит, не дай бог, с обрыва свалится, да мало ли что может случиться с озорным мальчишкой!
– Что-то не видно мальчика моего, пойду гляну, где он, – бросала она вдруг свои дела и устремлялась на улицу.
– Оставь, хозяюшка, пусть играет, – говорил Уазно с легкой укоризной.
– Один он у меня, один, и мне спокойнее, когда он рядом, – возражала Болатон.
– И что, всю жизнь так и будешь контролировать каждый его шаг? Даже когда женится? Он мужчина, и надо его приучать к самостоятельности… Я его уже учу косить, – с гордостью заключил Уазно.
* * *
Время, что скакун резвый: несется, как ветер. Незаметно пролетели годы детства, юности, и вот Мука уже жених, высокий, плечистый красавец. Мать и отец, с таким нетерпением ждавшие возмужания сына, стали подумывать о счастье своего наследника. Пока они строили планы, до Болатон дошли слухи, что Муке нравится дочь Дудаевых из нижнего квартала: всезнающие сельские кумушки ей донесли. Она очень обрадовалась выбору сына: девушка заметно выделялась среди сельской молодежи и красотой, и воспитанностью. Болатон поделилась новостью с Уазно, и тот буквально расцвел:
– Ну, хозяюшка, замечательную новость ты мне сообщила! Лучшей невестки и не пожелаю, счастье-то какое! Опять же семья всеми уважаемая. С ее отцом Барсагом, ты знаешь это, мы большие друзья, породниться с таким человеком – это удача… – Уазно хотел еще что-то добавить, но, заметив, что Болатон изменилась в лице, понял, чем она озаботилась, и упрекнул ее:
– Ну, что ты опять… Какая разница – родной, неродной, знает, не знает… Сейчас речь не об этом: надо подумать, как сыграть достойную свадьбу. Если то, что ты говоришь – правда, надо нам уже готовиться. Ты выясни все поточнее, а поговорить с мальчиком, заслать сватов я беру на себя. Зарежем рыжего бычка, я давно наметил его на свадьбу. Ты тоже готовься, надо купить невестке все, что положено. Закрутим такую свадьбу, такую, чтобы все ущелье запомнило ее надолго…
* * *
Болатон поспрашивала еще кое-кого из односельчан и убедилась, что все так и есть, как ей сказали. Счастливые родители втайне от сына начали приготовления, решили, что невесту приведут в дом в день Атынага3. Но тут случилось то, чего больше всего боялась Болатон.
Настал праздник Усанет4. Все жители ущелья и их гости собрались в святилище. Болатон тоже испекла три пирога и отправилась на праздник.
На широкой поляне у святилища в разгаре были танцы. Все с неподдельным интересом следили за танцующим Мукой и Меретхан. Они перешептывались, поглядывая на танцующих: кто радуясь их счастью, кто – с завистью. Среди последних был сын Цуци Нарикаева Андри, которому давно нравилась Меретхан, и он в этом ей не раз признавался, но она не ответила ему взаимностью. И вот сейчас, увидев, как она, вся светясь от счастья, лебедью плывет впереди Муки, не сдержался и выскочил в круг. Мука и Меретхан растерялись, когда между ними внезапно возник Андри. Девушка нахмурилась и вышла из круга, но Андри догнал ее, схватил за руку и потянул обратно.
– Оставь меня, я больше не хочу танцевать, – пыталась вырвать руку Меретхан.
Растерявшийся было поначалу Мука внезапно кинулся к Андри:
– Отпусти ее!
– А ты кто такой? Она тебе жена, сестра или дочь? – вскипел Андри и оттолкнул Муку. Тот схватил его за грудки и кулаком врезал ему по губам так, что Андри упал. Он вскочил и ринулся к Муке. Их успели разнять и развести, но на Муку накинулась Нанион, мать Андри:
– А, чтобы ты кровью изошел! Ты кого это бьешь? Мой сын живет в доме, где родился его отец, дед, прадед! Их все ущелье знает, а ты… кто ты такой?! Какого ты роду-племени, кто твои отец и мать, подкидыш, купленный за мешочек муки?!
Ничего не понимающий Мука обвел растерянным взглядом односельчан, но те молча отводили глаза, и он ринулся прочь.
Болатон в отчаянии поспешила за сыном. Муку она нашла за селом: он сидел на кургане, обхватив голову руками. Болатон присела рядом на корточки и положила ему на плечо дрожащую руку. Сын поднял к ней заплаканные глаза:
– Гыцци, почему Нанион сказала, что меня купили за мешочек муки?
– Родной ты мой, я этого боялась всю жизнь, и вот дождалась… Скажу, сынок, все скажу… Надо было бы раньше, да мы с отцом боялись спугнуть наше счастье, и дождались… Тебя попрекают тем, в чем ты не виноват. Пойдем домой, сынок, выслушай нас с отцом и поступай, как знаешь…
* * *
Мука слушал мать и отца, не проронив ни слова, хотя не знал, куда себя деть: так болело сердце, потрясенное трагедией женщины, готовой оставить своего ребенка чужим, лишь бы он выжил.
Уазно и Болатон, закончив свой горький рассказ, замолчали в тревожном ожидании.
Мука приобнял их:
– Не казнитесь, виноваты не вы, а война. Теперь я буду любить вас еще больше: если бы не вы, наверное, моя судьба была бы не столь благополучной…
* * *
Ссора между Мукой и Андри, раскрытие тайны рождения Муки не помешали счастью влюбленных. В день Атынага, как и намечалось, сыграли свадьбу, прогремевшую на все ущелье.
Жизнь Уазно и Болатон приобрела новые краски. Свою невестку Меретхан они полюбили даже больше, чем приемного сына. Она успевала все: и коров подоить, и обед приготовить, и постирать, и еще много чего, освободив Болатон от нелегких домашних трудов. Прошел год, и еще большее счастье пришло в дом Уазно и Болатон: Меретхан подарила им внука. И тогда, наконец, Мука решился сказать родителями о своей давней мечте:
– До каких пор будем маяться в этой глухой дыре, возить все на арбе, вон в нижнем селе рядом с сельсоветом пустует отличный участок земли: магазин в двух шагах, река – рядом, хорошая дорога на равнину. Лучшего места для жизни и не придумаешь.
Болатон обрадовалась, а Уазно промолчал, а потом и вовсе встал и ушел на улицу. Спустя два дня во время ужина он вдруг вернулся к этому разговору:
– Спасибо, сын, что думаешь о лучшей для нас жизни, но… Ты пойми, в этом доме, пусть он не так хорош, как бы тебе хотелось, мои корни, тут рядом могилы родителей. Как это все оставить? Да и возраст у нас с Болатон не тот, чтобы обживать новые места.
Мука больше ничего не сказал: он не хотел расстраивать отца.
* * *
Шло время. Состарились Уазно и Болатон, стали совсем немощными и все же были счастливы счастьем сына и Меретхан, вырастивших трех прекрасных сыновей. Только счастье-то оказалось не бесконечным. Развалилась та страна, защищая которую Уазно потерял ногу. Как обычно в смутные времена, на поверхность всплыла всякая нечисть и начала, как обычно, творить неправые дела. Не упустили момент и грузинские фашисты. Воспользовавшись развалом Советского Союза, они решили разобраться с «загостившимися» на их земле осетинами. Не обошли они вниманием и Рагикау. Ночью спящее глубоким сном село разбудили ружейная пальба и вой собак. Люди бросились в лес, благо он был совсем рядом, а уж там мужчины быстро организовались в отряды самообороны. Трое сыновей Муки тоже были в этом отряде, а Меретхан вместе с другими женщинами, детьми и стариками пряталась в глухой чаще. Сам Мука остался дома и пытался уговорить и родителей уйти в лес.
– Сынок, мы ж на ногах не стоим, – рыдала Болатон, – ты ведь не сможешь унести двоих, да и кому мы, старые и немощные, нужны, оставь нас и иди туда, где все мужчины.
Уазно поддержал жену:
– Иди, мальчик мой, уходи. Они убивают молодых и сильных, а на таких, как мы, не станут тратить пули.
Мука поверил им и ушел.
На следующий день, когда нападение было отбито, он поспешил домой. И застал там дымящиеся развалины. Грузины, узнавшие, что Мука и его сыновья сражались против них, отыгрались на немощных стариках: сожгли их вместе с домом.
Оплакав своих стариков, Мука взялся строить новый дом, но только на том самом участке, от которого отказался в свое время ради спокойствия отца. Строил долго: война отняла все, что у него было, и начинал он с почти пустыми руками, продав остатки уцелевшей скотины, отказывая себе и семье в самом необходимом, недосыпая и недоедая. И настал долгожданный день: его большая и дружная семья вселилась в просторный двухэтажный красавец-дом.
Но однажды августовской ночью на многострадальной земле Южной Осетии началась очередная война. На этих «скотопасов, спустившихся с гор», как окрестили осетин тбилисские политики, пошли войной «цивилизованные» грузинские оккупанты. Всю ночь они обстреливали Цхинвал, а утром растеклись по окрестным селам. Мука заблаговременно отправил Меретхан и внуков в Северную Осетию, сыновья ушли в ополчение. Сам Мука побоялся оставить с такими великими трудами построенный дом.
В полдень в село вступили части грузинской армии. Первым делом они обратили внимание на большой красивый дом Муки.
– Как?! – вскричали оккупанты. – Осетины должны жить в таком доме?!
– Я не осетин, я украинец, – сказал Мука, пытаясь спасти свой дом.
– Слышите, украинец он, – воскликнул командир грузин. – Украинцы – наши братья и союзники, а ты, собачий сын, с этими, – он презрительно кивнул в сторону односельчан Муки.
– Ну-ка, ребята, – скомандовал он, – покажите, как действует наше украинское оружие, пусть знает, с кем надо водиться!
Несколько танков дали залп по дому Муки, затем с лязгом двинулись к развалинам. Муке казалось, что их гусеницы утюжат его самого…
Стоя в очереди за гуманитаркой во Владикавказе, Мука, давясь слезами, рассказывал:
– Три войны катком прошлись по моей судьбе. В Отечественную я потерял родителей-украинцев и меня вырастила осетинская семья. Приемных отца и мать в начале 90-х сожгли грузины вместе с домом. Отстроился кое-как, но мой новый дом снесли украинские танки, которыми управляли грузинские солдаты. В третий раз я остался без крыши над головой, – плакался Мука, складывая в сумку то, что ему досталось после целого дня стояния в очереди.
Внезапно он смолк, глядя на небольшой, килограмма в два, пакет с мукой и уже ни к кому не обращаясь, пробормотал:
– Надо же, столько же муки, наверное, было в том мешочке, на который меня обменяла родная мать ради спасения моей жизни. Теперь мне самому определили столько же, чтобы я, значит, выжил…
1 Джиоргуба (осет.) – праздник в честь покровителя мужчин.
2 Гыцци (осет.) – мама (ласкательное).
3 Атынаг (осет.) – праздник начала сенокоса.
4 Усанет (осет.) – праздник в честь божества, защищающего от болезней.
