РАССКАЗЫ
Р Э П
– Посмотри, что сегодня по телевизору хорошего.
Я взял программу на неделю, напечатанную в глянцевом журнале, и стал ее разглядывать. Веселые картинки! Женщины в дорогих нарядах – преимущественно звезды. Мужчины тоже на что-то похожи, присмотрелся – преимущественно на пингвинов. Одни и те же лица.
Как-то раз от одного медиума услышал, что из-за частых фотографирований разрушается биополе человека, но он назвал это аурой. Скорее всего, очередная чушь. Если бы, к примеру, исследовали Филиппа Киркорова или Баскова, то у них не то, что ауры, видимых следов жизни на лице бы не осталось. Что ни журнал – Филипп, что ни газета – Коля, что ни передача – оба сразу. Бедные люди, космос откажется их скоро принимать. Нет, медиум явно соврал. А может он и не медиум никакой. Так, просто шарлатан. Кстати, их тоже хоть пруд пруди. Уже и газету свою выпускают. Сидел недавно в Думе. Там на полу газета. Открыл, читаю: «Всемирно известный маг, звезда мира, доктор оккультных наук, хрен на палке и сбоку бантик». Что только не написал про себя. Хорошо, что только звезда, а не роза мира. Прости, Господи! А фотографии этих магов какие? Как будто только что с базара. Помидоры продали и айда в газету фотографироваться. Бросил ее на пол, смыл воду и вышел. Где же эта программа? А вот она. Засунули в самую середину, черт ногу сломает, пока отыщет. А что я злой сегодня такой? Нет, не злой, сварливый я. Как дед стал старый. Надо с этим кончать. Хотя дедуля у меня мировой был. Мне про него даже медсестра одна молоденькая рассказывала, когда я его навещал: «А дедуля, – говорит, – у тебя огонь прямо!» – и глазами так сверкнула, что я чуть за ней не погнался, дабы расспросить поподробнее. Задал он ей, видно, жару. Молодец. Время зря не теряет. Так, сегодня у нас среда.
– Все подряд читать или выборочно?
– Посмотри, что будет вечером, часиков с семи.
– Я и говорю, все подряд или фильмы только?
– На кой хрен все подряд. Давай только фильмы.
Ишь какой. Фильмов ему захотелось. Целый день промедитировал, а сейчас душа киношку затребовала. Ладно, фильмы так фильмы. Что у нас там с фильмами? Одни сериалы. Моду они, что ли, взяли сериалы снимать.
– По ОРТ в 21.35 «Убойная сила» 3, три – это номер. Третий сериал, значит, уже. Слышишь, что говорю?
– Слышу, не глухой. Двигай дальше.
– Может, ты сам посмотришь, мне надоело уже.
– Сейчас смажу и посмотрю, читай пока.
– В 17.35 «Сыщики: Октябренок с самолетиком». Майор Колопушин, проникшийся симпатией к обворожительной…
– Все, дальше не надо. Одни мусора кругом. Государство тоже мусорское стало. Что-нибудь еще есть?
Мне понравилось, найду-ка я еще что-нибудь повкуснее.
– ТВ-6, 21.50, «Улицы разбитых фонарей-2: Трубка фирмы Данхилл».
– О-о, это должно быть интересно! Данхилл – хорошая фирма. Про что, не написано?
– Написано. Полковник Петренко…
– Опять про мусоров. Выкинь эту программу. И телевизор тоже выкинь. Мозги людям засрали, теперь и душу засрать хотят. Я тебе говорю, на телевидении одни суки работают. Суки и конченые люди. Они же что делают? Людей зомбируют. Я серьезно тебе говорю. Мой мелкий рекламу видит, его аж трясти начинает от восторга. Два слова между собой связать не может, а уже лепечет: «Акама, акама». И попробуй, переключи, крик такой поднимет, хоть из дома ломись. Они же, гады, душу свою давно дьяволу продали. Про двадцать пятый кадр слышал что-нибудь?
– Нет, а что?
– Короче, на пленке в секунду проходит двадцать четыре кадра. Секунда. Двадцать четыре. Еще одна, еще двадцать четыре. Получается движение. Если бы тебе показали всего один, он промелькнул бы, а ты его даже не заметил. Один «Кулибин» хренов догадался, что если после каждых 24 вставлять, к примеру, кадр из порнухи, то люди, выходящие из кинотеатра, которые только что посмотрели фильм про Чапаева, будут пребывать в эротическом возбуждении, хотя в Чапае столько же эротики, сколько в Хаврошечке. А если 25 кадр будет «Пейте Кока-Колу», то ты, если даже замерзнешь, как цури-попик, после фильма побежишь к ближайшей палатке и купишь себе холодной Колы. Понял?
– Нет, не понял.
– Что ты не понял? Тут ежу все понятно.
– Не понял, где в рекламе двадцать пятый кадр и зачем в нее вставлять «Пейте Кока-Колу», если это и так про «Кока-Колу»?
– Дурень! В рекламу «Кока-Колы» двадцать пятым кадром вставляют не надпись «Пейте Кока-Колу», а вид какой-нибудь пустыни. Ты ее не видишь, но у тебя в подсознании откладывается вид жары. Местность, где ни капли воды. Где сухие саксаулы. А то, что ты видишь глазами, – напиток, который продают на каждом углу. Твой мозг дает сигнал. Хочу пить!!! Ты, понимая это, идешь и покупаешь «Кока-Колу». Теперь понял?
– Нет, не понял.
– Что ты опять не понял? Мертвый, и тот уже давным-давно понял бы все.
– Что детям в рекламе нравится? Почему на твоего пацана при виде рекламы трясучка находит?
– Да пошел ты! Тебе пока что-нибудь объяснишь, борода вырастет!
– Вот как! Так вот, дурень – это не я, а ты сам. Двадцать пятый кадр ему на подсознание действует. У тебя ни сознания, ни подсознания нет и никогда не будет. Наслушался дегенератов и порешь чушь. Детям в рекламе нравятся яркие цвета и быстрая смена картинок. Ты ему клип Джексона покажи, он тоже трястись будет. Только клипы редко показывают, а рекламу каждые пять минут. Неуч ты. Деревня. Двадцать пятый кадр…
– Ну, извините уж, мы люди простые, университетов не кончали. Книжек умных тоже не читали, – он затих, почесал затылок и спросил: – Ну что, поедем уже или еще рано?
– Поедем, на месте подождем.
* * *
Я сегодня явно какой-то злой. И что самое страшное, не могу понять причину этой злости. Двадцать пятый кадр, безусловно, используют, хоть это официально запрещено. Ну и что, что запрещено. У нас, если разобраться, все запрещено. А мне просто необходимо показать свою мнимую ученость. Не пойму, что на меня нашло. Едем уже пять минут, а он молчит и молчит. Обиделся, наверно. А я не извинюсь. Нечего меня было дурнем называть. Какой я ему дурень. Ладно. Пустое это все. Нужно подумать о чем-нибудь другом. О веселом! Музыку включим. Что у нас здесь есть нового? Нового ничего. Кассета какая-то без надписи. РЭП. Неплохо. Самое главное, думать ни о чем не надо. Речевки люди говорят и рады. Вот так вот надо жить!!! Чтобы смысла поменьше, а эмоций побольше. Негры – они вообще очень эмоциональные. Или их в кино такими показывают. Разговаривать спокойно никто не умеет. Каждый на шарнирах. Этот тоже по моему… Пафф Дэдди. Имя собачье, а поет неплохо, прямо симфония.
Негры умеют петь Рэп. Они его сами придумали. Это их стиль жизни. Бродяги.
Если с малолетства спиной стену не подпирал.
Если не носился, как савраска, за доллар.
Если крови не видел. Своей, чужой, без разницы, так не споешь. И в консерватории этому не научат. А на наших посмотри!
Я не понял, что это мы все вправо поворачиваем, может быть, он и вправду обиделся и решил меня по кругу возить. Пусть возит. Времени еще много. Так о чем я думал? Не помню уже. А, Тупак Шакур. Фу ты черт, какой Шакур, Пафф Дэдди же! Точно, это он поет. А почему я вспомнил Тупака Шакура? Кажется, я где-то читал, что его убил Пафф. Пиф-Паф, но поет он все равно хорошо. Аж верить хочется. И женщина у него хорошая. Очень хорошая женщина! Наглая. Глаза хамские, вызывающие. Смотрит, как будто хочет сказать: «Вот я, что будешь делать?» Сказала бы она так. Аж дух захватывает. Хорошая женщина. Мне такая нужна. Чтобы строптивая была, а я ее укрощал. Таких лошадок необъезженных страсть как люблю. В жизни что нужно? Чтобы тебя женщина красивая ждала. Парень он, конечно, неплохой, но женщина у него лучше.
Опять вправо поворачиваем. Нет, он влево не повернет. Зачем ему влево, у него же жена. Поехали вправо, обратно вернемся и так по кругу. Сделаем дело, потом будет налево кататься.
Испанка она, по-моему, или мексиканка. Но полюбил бы я ее страстно. Таких спокойно любить нельзя. Длинный поводок, чтобы чувствовала свободу и не была как курица на насесте, а как только начнет в роль входить, ты ее к себе: «Принцесса, неужто вы забыли, что я стоял здесь рядом, за орхидеями, и любовался вами. Зачем же вы так скоро удалились? Или не милы вам речи любовные? Прискучили, быть может?»
– Слушай, как эту певицу зовут, она еще вместе с Клуни в фильме одном снималась? Испанка кажется, или мексиканка.
– Не знаю, ты же у нас умный.
Обиделся! Я так и знал. Все вокруг обидчивые, а я перед всеми должен извиняться. Вот хрен вам. Скучно станет, сам заговорит. Не знает он. А я, видите ли, умный. Дженифер Лопес ее зовут. Конечно, я умный. Хорошая Дженифер, но чужая. А мне надо свою. А у меня есть своя. Еще какая своя. Только грустит последнее время. Может, замуж хочет? Все они хотят замуж, только молчат. А зря, что толку молчать. Обо всем спрашивать нужно. Не поймешь этих женщин.
Внимания мало! Надо побольше им внимания уделять. Свожу ее на днях куда-нибудь. В театр она хотела. Да, пойдем в театр. Театр – это хорошо! В «Ленком» пойдем. Там есть на кого посмотреть. Янковский, Абдулов, Караченцев. Актрисы тоже известные. Билеты нужно купить, пусть порадуется. Устрою ей праздник – свожу человека в театр. Она хорошая. Хорошая и грустная. Чего грустит, пойди пойми. Молчит ведь постоянно. И ведь не скажет никогда. Скромность – вот великая добродетель человеческая. Скромность и доброта. Она скромная и добрая. И достойная. Рэп – хорошая вещь, как ни крути. Такие мысли в голову приходят, аж жить хочется. Все, решено. Театр. Нет, одного театра, пожалуй, мало. Что она видит кроме дома своего, а достойнее этой Дженифер Лопес в тысячу раз. У той жир с лица капает оттого что хотеть больше нечего, а у моей девочки глаза светятся. Вся светится, аж дорого смотреть. Уделю ей целый день. Завтра же с самого утра. Поеду, куплю цветы. Пятьдесят семь роз, а потом к ней, и, что захочет в этот день, все сделаю. Должен же быть у человека праздник.
Куда поворачиваешь? Конечно, опять направо. У него тик нервный. Ему двадцать пятый кадр в пиво с утра попал. Глоток, а оттуда говорят: «Поворачивай вправо». Зомби!
Так, дальше что будет? Купил цветы. Семьдесят одну бордовую розу. Пусть будет столько! И поехал к ней. Она, наверное, обрадуется. Конечно, обрадуется, у нее в доме даже ваз столько не найдется, чтобы цветы все поставить. Не беда. Бросит их в ванну или в ведро, сделает то, что захочет, они ведь ее цветы. А потом я ей скажу, чтобы она собиралась, и поцелую. Как в день рождения. Пусть у нее будет два дня рождения. Потом отведу ее в хороший магазин и куплю все от и до. Все, что понравится. Даже по два экземпляра. Пусть у нее будет много. Она ведь сама никогда не попросит. Вот дурочка. Не понимает, что мне ее просьбы даже приятны. Я ради нее воробья в чистом поле загоняю, стоя на коленях. Наверное, надо ей сказать, чтобы никогда не стеснялась просить. Что в этом такого страшного? Она же не у постороннего человека просит. Я, в конце концов, ее парень. Выражение-то какое гнусное, «ее парень». Она моя девушка, я ее парень, мы встречаемся. Бред. Кухонный фольклор. Почему нельзя сказать просто – она моя любимая женщина. Или просто – она моя любимая. Тогда получается, что я ее любимый? Нет, про себя так не говорят. Какой я, к черту, любимый! За что меня любить? Этот рэп какие-то философские мысли на меня нагоняет. Главную суть потерял из-за этих определений. Я ее люблю и жить без нее не могу. Этим все сказано.
Куплю ей вещей дорогих и какую-нибудь безделушку. Кольцо, например. Нет, кольцо нельзя, кольцо – это уже какой-то смысл. Будет похоже, что я ей предложение делаю. Хотя можно и сделать, но позже. Я же не жид какой-нибудь. Я решил человеку праздник устроить, а сейчас его под событие подгоняю. Так не пойдет. Кольцо нельзя.
Мы, по-моему, тоже по кольцу едем, опять он вправо поворачивает. Времени сколько, кстати? Есть еще время.
Подарю ей браслет. Точно, браслет – это как раз простая безделушка, ни к чему не обязывающая. Пусть будет хоть Tiffany. Нет лучше Hermes, да, Hermes для молодой девушки лучше. Она же стильная, стало быть, Hermes будет в самый раз.
Плевать на деньги.
В гробу я их видел.
Такую, как она, за деньги я бы не купил.
Такие, как она, за деньги не продаются.
Таких, как она, вообще больше нет на земле.
Я бы ей и машину купил, если бы не боялся за нее. Не дай бог разобьется. На этих дорогах, как ни осторожничай, все равно найдется один, который что-нибудь да натворит. Вот этот остолоп, к примеру, куда торопится? Мама его, что ли, замуж выходит? Тоже, наверное, Паффа Дэдди любит. А Пафф Дэдди тебя любит, ты его спросил? На хрен ты ему сдался, если у него такая женщина есть. Машины, машины! Все куда-то едут, куда-то спешат. Я бы тоже с удовольствием куда-нибудь уехал, если бы этот черт с ума не сошел. Что деньги с людьми делают?! Был нормальный парень, лично мне он нравился, не знаю, как другим. Все – деньги! Куда ни плюнь, везде они. Святую душу сгубили. Дьявол многолик, это только у Бога одно лицо. Деньги – тот же сатана. Когда их мало, всякий может быть добрым, каждый ангел по-своему. Этот, слава Богу, не за копейки скурвился. Жаль мне его – светлая душа была у человека, но он сам не понял, что родился мертвым. Душа светлая, но мертвая. Гадость какая-то, даже думать противно, все из-за этого рэпа.
Обрадуется она браслету, интересно? Конечно, обрадуется. Она даже яблочку зеленому обрадуется. Она как ребенок. Я, видимо, по-настоящему ее люблю. Девочка моя, завтра у тебя будет праздник. И завтра, и послезавтра, и всегда, пока я жив. Мы с тобой так веселиться будем, еще отдохнуть захочется. Но я тебе отдыхать не дам. Жизнь не для отдыха. Мы идем в театр. Может, в «Сатиру» лучше. Там тоже звезды. Правда, уж больно жеманные. Особенно Ширвиндт. Ведет себя так снисходительно со всеми, как будто ему все на свете должны… Вообще-то она хотела в «Ленком». Туда ее и поведу. Обойдусь без импровизаций. А после спектакля в ресторан. В самый лучший. А самое главное, где этих рож ожиревших не видно… Над этим надо подумать. По-моему они сейчас везде, сплошь и рядом. Все честные сейчас только и делают, что в ресторанах сидят. Непосильным трудом заработанные деньги пропивают. Господи, что же я злой сегодня такой. Может, у меня нервы не в порядке. Сидят люди в ресторанах, и ради Бога – если им так нравится и деньги позволяют. Пусть у них будет еще больше. Чем больше, тем лучше. Чем больше в стране богатых людей, тем бедным легче жить.
Я только одного в толк не могу взять, как можно было из-за денег с ума так сойти.
Мы с ним кусок хлеба делили на двоих. В одних штанах ходили по очереди. Он же в верности клялся сотни раз. Говорил, что только Бог нас сможет разлучить.
Сука, ты как мог деньги с Богом спутать.
Правильно, брат, делаешь.
Давно пора налево поворачивать.
И еще раз – красавец ты мой.
И погромче я сделаю. Пусть орет во всю глотку.
Хрен меня кто в этой жизни зомбировать сможет. Пусть они хоть сто двадцать пятых кадров придумают. Пусть хоть ультразвуковые сигналы впечатывают в свои песни. Я всегда скажу, где гад, а где хороший человек. Что можно пить, а что отрава поганая.
И детей не дам никому трогать. Ни людям, ни рекламе.
Денег ему захотелось побольше. Да будь ты человеком вначале, и деньги у тебя будут, и женщины красивые, и памятник при жизни.
Уже приехали. Надо же, как быстро, я даже за дорогой не следил. Казалось, что по кругу едем, а на самом деле ехали туда, куда нужно. Молодец рулевой. Верный друг. Да не обижайся ты на меня. Я ведь не зол. Просто злой сегодня, какой-то нервный. Одни разочарования в жизни, да и только. Ты один у меня остался. Ты и моя девочка. Завтра я веду ее в театр. А ты своди пацана на аттракционы.
А вот и друг мой приехал уже. Даже в лице изменился. Алчность! Богатый стал? Да нет, не богатый, а нищий ты стал. Ты ноты в песне все спутал. Стоишь и нервничаешь. А был бы ты человеком, не нервничал бы. Сидел бы ты сейчас спокойно и плевал в потолок.
– Мне пойти с тобой?
Надо же, заговорил, солнце ты мое ясное.
– Не надо, я сам. Машину разверни, я быстро.
Это всегда быстро бывает. В жизни все и всегда происходит быстро. Это только в кино болтают много. Все философы. Ну и место мы выбрали, как на Марсе, ни одной живой души. С одной стороны, хорошо. Но с другой… А впрочем, тоже хорошо.
Странно мне – даже сказать ему нечего. Видеть не могу твои новые глаза. У тебя не взгляд, у тебя глаза другие стали. Закрой их лучше. Я сохраню в своей памяти твой образ до той грязной ночи. До того момента, пока ты не успел превратиться в чудовище. Нет, не в чудовище, в животное. Чудовище страшное, а ты жалкий. Да не суй ты мне эту сумку, она мне больше не нужна. Оставь себе, пусть греет тебя в холодную погоду. Там, говорят, всегда идет дождь.
Все!!! Кончилось кино!!!
В жизни все и всегда происходит быстро. Это только в кино болтают много. Я бы тоже поболтал, если бы было о чем. Так не о чем. И все эти проклятые деньги. Думай теперь, нужны они были тебе или нет. Мне кажется, что нет. Как-нибудь позже спрошу у этого молчуна, которого судьба двадцать пятого кадра больно волнует. Ручку дверную ему надо сделать, заедать стала все больше. Рэп однозначно – хорошая музыка. Под нее думается хорошо. Все больше о хорошем.
– Все, поехали.
– Жаль его.
Наверное, жаль, но думать об этом я уже не хочу. И ехать так быстро не надо. Мы ни от кого не бежим. В театр нам только завтра, а еще целый день впереди. И мыслей никаких, в голову ничего, абсолютно ничего не лезет. Хотя бы одна мало-мальски приятная мысль. С ума меня сведет этот Пафф Дэдди. Не рэп, а космос сплошной. Тошно мне уже от его искусства. Английский язык вроде бы знаю, а ни одного знакомого слова не могу различить. Этот тоже сидит, как сыч. Вцепился в руль и едет. Никого не видит, никого не знает. «Жаль его». Сказал и умолк. Хоть бы рассказал что-нибудь. А я веду себя, как изверг. Говорил человек про двадцать пятый кадр, ну и говорил бы себе на здоровье. Нет, мне же раскритиковать нужно. Я же без этого не могу.
Все, решено. Плюну и уеду в Кисловодск. Не надо мне моря. Суетливое оно слишком. Поеду в горы. На Кавказ я хочу. На свежий воздух. Задыхаюсь я в этой Москве. В суете этой. Если бы не она, наверное, с ума бы сошел.
Спасибо тебе, Господи, что ты подарил мне такой бесценный дар. Только об одном тебя прошу, не забирай его раньше времени. Дай порадоваться. Завтра у нас праздник. Завтра я начинаю новую жизнь. Завтра солнце для меня будет сиять по-новому. А ты молчи. Много вымолчишь. Зачем тебе говорить. Дураки говорят, умные прислушиваются. Правильно делаешь. Зато я завтра пойду в театр, и будет у меня праздник. Потому что любить ее – это и есть настоящий праздник. А я ее действительно люблю. И не хочу ждать завтра. Богу Богово, кесарю кесарево.
– Остановись здесь. Я куплю ей цветы.
ВОР-ИДЕАЛИСТ
Санька был вор-идеалист. Санька был романтик. Санька был вором, потому что любил все прекрасное и красивое и не мог удержаться от соблазна владеть этим, а идеалистом, потому что не представлял, что можно жить как-то иначе. Все красивое и дорогое, что когда-либо проходило через его руки, Санька дарил женщинам или же обменивал на деньги и тратил эти деньги опять-таки на прекрасную половину человечества. Санька был романтик!
Но удивительное дело. Щедрый Санька совершенно не пользовался никаким сколько-нибудь заметным успехом у женщин. Они боялись его. И даже когда он платил некоторым из них, шли с ним неохотно, с большой опаской и мало разговаривали.
Чего уж греха таить, Санька не был красавцем. Росточка он был небольшого. Был приземист и широк, очень широк в плечах, поэтому, наверное, форточником он не стал – застрял бы в первой же форточке. Выражение его лица тоже не вызывало в окружающих восторженных эмоций, и как он ни силился, как ни старался придать своему лицу непринужденность и открытость, все его потуги были тщетны. Ко всему прочему, тыльная сторона его правой руки была украшена зеленой «перчаткой» – наколкой, сделанной еще на «малолетке» и являвшей собой зашифрованный загадочными знаками весь свод законов начинающего преступника. «Не подам руки ментам», «Завещал отец любимый за все легавым отомстить» и прочие глупости.
Но сердце Санька имел самое доброе и крал только у богатых, так же как некогда крал знаменитый английский лорд-разбойник. Правда, в отличие от своего знаменитого коллеги, бедным он денег не раздавал, а раздавал их женщинам, которых любил всем сердцем и жить без которых не мог. На одну такую зазнобу, за которой он отчаянно ухаживал долгое время, Санька угрохал целое состояние. Она ходила в шубах из драгоценных мехов и золоте. Завтракала у себя дома исключительно бисквитами и тарталетками с черной икрой, а обедать и ужинать Санька водил ее в ресторации. Девушка принимала ухаживания, но в ответ ничего не давала и не обещала. Санька страдал. Девушка блаженствовала. Неизвестно, сколько могло это продолжаться, но внезапно их роман прервался, так как Саньку чуть было не схватили во время очередного взлома.
Вот уже третий месяц Санька был в бегах – в маленьком, неприметном городишке, – сером и скучном. Он снимал комнату у милой бабули, доброй и полуслепой, на третьем этаже трехэтажного ветхого строения, в котором во время гражданской войны останавливался на целых три дня красный коммисар Семен Штыб. Об этом важном событии в жизни города гласила памятная табличка, привинченная к углу дома.
Окно его комнаты выходило на небольшой перекресток, по которому даже в очень оживленные часы, часы острого кризиса, часы пик, проезжало десять, от силы пятнадцать машин в час. На тротуаре, недалеко от проезжей части, стоял небольшой ларечек. В ларьке продавались сигареты, жвачка и прочая мелочь, которой порой очень не хватает. Реализовывала все это женщина – небесное создание. Она была хрупка, белолица, с двумя большими озерного цвета глазами и милейшей, но почему-то очень грустной улыбкой. Саньке нравилась женщина. Она единственная из всех улыбалась парню. Ради этой улыбки парень каждый божий день спускался к ларьку, покупал пачку недорогих сигарет себе, а ей обычно дарил печенье или какую-нибудь сладость. Они не разговаривали. Раз за разом, получая от Саньки очередной незамысловатый знак внимания, женщина одаривала его своей улыбкой, а когда счастливый Санька удалялся восвояси, возвращала товар на место, заменяя его вырученными за него наличными. Санька был влюблен. Санька страдал и не знал, как ему с этим справляться. Он неоднократно решался заговорить с продавщицей, завести с ней непринужденный разговор, но всякий раз из-за внутренней робости ограничивался лишь покупкой сигарет и маленьким презентом для нее. Так повторялось каждый день. Наконец, преодолев робость и ненужное стеснение, Санька решился познакомиться ближе.
Был прекрасный солнечный день. Настроение было изумительное. Курить не хотелось вовсе, к тому же сигареты еще оставались, но разговор с чего-то начинать было нужно. Санька подошел к ларьку. Женщина сидела, положив голову на скрещенные руки, которые покоились на узенькой полочке прямо перед окошком, и грустила.
– Здрасте, – прозвучало вместо обычного «пачку сигарет и…».
Женщина подняла полусонный взгляд на Саньку и улыбнулась.
– Здравствуй, – ответила она.
– День сегодня хороший. Правда? – Санька сам не ожидал от себя такой говорливости. Удивилась и женщина. – Вам не скучно сидеть целый день в своем, – и не найдя более точного определения для слова «ларек», он сказал, – заведении?
– Есть предложения? – не растерялась женщина.
– Да… я… как-то. Думал вот… – Санька начал что-то мямлить. Во рту набралась каша, которая мешала говорить и соображать, меж тем, и говорить, и соображать необходимо было одновременно. Санька злился на себя неистово. Спасла женщина. Она слушала, продолжая грустно улыбаться, а потом задала вопрос, который заставил вздрогнуть вора-идеалиста.
– Я тебе нравлюсь?
Не знаю, что заставило ответить Саньку так вычурно, как он это сделал, но вместо простого и понятного каждому слову «да» или «конечно же» он сказал:
– Однозначно, – и густо покраснел.
Женщина прыснула и на миг даже повеселела. Веселее стало и Саньке. Он вдруг оживился, стал рассказывать, как стеснялся первым заговорить с ней, как страдал от этого. Женщина слушала его с абсолютно отсутствующим взглядом, думая о чем-то своем. А когда, вновь перебив парня, спросила, вопрос этот поверг молодого ворюгу в шок.
– Хочешь переспать со мной? – спросила она, ничуточку не меняя тона.
Санька еще не до конца осмыслил важность момента, но так как хотел он этого всегда, а вот с ней, с этой женщиной, хотел что есть мочи, он как молодой бычок боднул головой проем окошка, напрягся, желая произнести красивое, нежное слово, и только после всего этого выдал:
– Однозначно!
– А слабо не будет? – почему-то спросила женщина.
Санька отринул какой-либо страх. Мечты его сбывались!
– Помоги мне закрыть ларек.
На стеклянную витрину медленно опустился стальной лист козырька с двумя приваренными к нему болтами. Болты вошли в отверстия, просверленные в корпусе ларька. Гремя каким-то клацающим железом, женщина накрутила на них гайки. Дверь в ларьке открылась наружу, и из нее выехала женщина, сидя в инвалидном кресле. Санька оторопел. Изящное создание с двумя большими озерного цвета глазами было напрочь лишено ног. Они были отрезаны чуть пониже лона.
– Не передумал? – спросила женщина.
– Нет, – ответил Санька и чуть было не расплакался. Ему было жалко бедную женщину, но спрашивать он ничего не стал.
Встав позади коляски и взявшись за приделанные к спинке ручки, он катил свою избранницу по тихому, безлюдному, залитому солнцем тротуару. Повсюду пели птицы, и ветерок играл зеленой листвой, а пара шла вперед в полном молчаливом согласии.
Они свернули под арку жилого дома, пересекли двор и оказались в глухом коридоре между двух кирпичных стен.
– Здесь, – скомандовала женщина.
Санька остановил коляску, пребывая в полном недоумении. Женщина достала из объемистой сумки толстый кожаный, очень длинный ремень, снабженный на обоих концах альпинистскими страховочными карабинами, указала Саньке на железную трубу, шедшую от одной стены к другой, и велела перекинуть ремень через трубу. Санька покорился воле знающей, что ей нужно, женщине.
– Подними меня, – вновь сказала женщина.
Санька поднял ее, невесомую, на руки и поднес к висящему ремню. Женщина задрала кофточку, под которой обнаружился широкий и такой же толстый, как и висящий ремень, пояс, к бокам которого были приделаны металлические кольца. Она пристегнула к кольцам карабины и оказалась висящей, словно на качелях.
– Теперь давай.
Назад возвращались спустя двадцать минут, и всю дорогу женщина плакала. Саньке было грустно и жалко эту бедную женщину, которая единственная из всех улыбалась ему своей улыбкой и была с ним так добра.
– Я сделал тебе больно? – спросил вор, будучи не в силах бороться с нахлынувшими на него чувствами.
– Нет, что ты. Ты очень хороший. Не думай об этом, – сказала она, не переставая лить слезы.
– Почему же ты плачешь, я могу чем-нибудь помочь?
Она посмотрел ему в самые глаза, улыбнулась и ответила:
– Ты уже помог. Ты единственный, кто после всего снял меня с этой дурацкой трубы.
