ТРИНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ
…И тогда мир скажет человеку: «Меня
больше нет. И мне нечего дать тебе…
Апокалипсис
ТЬМА была непроглядна и невообразимо сильна. А бледно-розовая предрассветная Заря показалась сегодня особенно слабой и беззащитной, и АХ-56.227.033.946.575.512 чуть не задохнулся от нестерпимой нежности и восторга. Он знал о приближении каждодневного Чуда, знал, что холодная могучая Тьма непременно будет побеждена и рассеяна прозрачными лучами новорожденного Света, но к Чуду Божественного Пробуждения привыкнуть невозможно. Напротив, каждый новый раз восторг при наступлении Чуда оказывается еще огромнее.
Сияние Зари становилось все сильнее, Тьма панически улепетывала прочь, скоро юный Бог-56.227.033.946.575.512 проснется, и для приставленного к Нему АХ наступит новый, тринадцатый по счету, День Служения.
Или не наступит.
Ослепительный, сияющий, бесконечный Океан Любви к своему Богу хлынул на АХ. Ему хотелось утонуть, исчезнуть, без следа растворившись в этом Океане.
Искушение было тяжким, противостоять ему, не пройдя особого курса подготовки, не смог бы никто из нынешних Граждан Гавани. Да и специально подготовленные АХ тоже срывались очень часто. Это в додревние времена Граждане (представить только!) никогда не умирали из-за любви к своим Богам. И не только не очень любили своих Богов, но даже служили Им не из-за Любви, а всего лишь подчиняясь Законам. И порой даже осмеливались сами просить что-то у Богов. У БОГОВ!!!
Такое кощунство не могло продолжаться долго, и все едва не закончилось совсем плохо, когда появились Граждане Гавани, отказавшиеся Служить Богам.
АХ содрогнулся от отвращения. Он не мог по-настоящему, до конца представить себе такое. Нынешнему Гражданину вообще почти невозможно даже просто поверить в то, что творилось в Гавани накануне великого Дня Селекции. Может, вообще ничего этого не было? Не было разгула циничного эгоизма, мракобесия и хаоса, ужаса нависшей над Гаванью чудовищной Катастрофы? Может, тот древний Кризис – это просто жуткая легенда, сочиненная Верховными Координаторами?
Увы, придумать ТАКОЕ – невозможно. И значит – Кризис был. А нынче Верховные твердят о назревании нового, Второго Кризиса. Слишком много, дескать, гибнет Граждан. Да не просто Граждан – а АХ, элиты Гавани, лучших ее сыновей, в воспитание и подготовку которых вложено огромное количество сил. Новая Катастрофа Гавани пока не грозит, но кто знает, сколько будет длиться это «пока»?
Система подготовки АХ работает с явной перегрузкой, заменяя погибших, но все же справляется. Перегрузка истощает ресурсы Гавани, но эти ресурсы очень велики. Верховные, однако, встревожены, говорят о том, что нынешнее равновесие – неустойчиво, и теоретически оно может быть разрушено появлением нового непредвиденного фактора. О том, что тревога Верховных нешуточна, говорит хотя бы то, что в Систему подготовки АХ был добавлен новый, очень трудоемкий спецкурс. С чудовищным, кощунственным названием «Контроль Любви к Богу и Ее подавление в случае экстренной необходимости».
Прошедшие через обновленную Систему подготовки гибнуть стали реже, но ненамного. Среди умеющих убивать в себе частицу Святой Любви далеко не каждый АХ находил силы действительно решиться на такое. Даже при экстренной необходимости. АХ-56.227.033.946.575.512 был из числа этих немногих. Именно поэтому ему и удалось продержаться целых двенадцать дней, заменив предыдущего АХ, погибшего уже на четвертый день Служения.
АХ застонал от внутреннего напряжения, отделяя свою сущность от могучего потока Святой Любви. Нестерпимо хотелось слиться с этим Потоком, но АХ не поддавался, изо всех сил противостоял ему, пытался удержаться гаснущим сознанием на краю смертельной Бездны. А Поток Любви, проходя сквозь него, низвергался в эту Бездну. И исчезал.
Убивать в себе часть Любви к своему Богу было больно. ОЧЕНЬ больно.
Ничего. Он справится и в этот раз. Он – сильный. Он – сумеет. Ради своего Бога, ради Служения он сумеет убить часть своей Любви к Нему.
Душа АХа захлебнулась в беззвучном крике оглушающей боли и тоски, все его существо мучительно содрогнулось, изнемогая от восторга и нежности. Это был критический, решающий миг, управлять в этот миг своей волей было почти невозможно, но АХу все же удалось усилить и без того казавшуюся запредельной боль. И тут же ослепительно-черное Ничто поглотило его, растворяя в себе, лишая мыслей и чувств.
Но через миг АХ вновь ощутил себя. В этом мире.
Ему вновь, уже в тринадцатый раз удалось выскользнуть из сладких объятий Смерти. Опасность предрассветной гибели миновала. АХ чувствовал себя заново рожденным, все вокруг было внове, весь мир, вся сущность самого АХ были заполнены неповторимой чистотой и свежестью.
Предрассветная Божественная заря торжествующе разлилась в Пространстве, рассеивая Холод и Мрак, скоро Бог 56.227.033.946.575.512, его Бог, проснется. АХ, обливаясь слезами Любви, зашептал древнюю Молитву Селекции.
– Господь мой, Свет и отрада души моей, Сын и Наследник додревних Богов, великих Создателей Гавани, отделивших Свет от Тьмы, Смысл от Бессмыслицы, обрати на меня, ничтожного раба Твоего, свой сияющий Взор!
– Господь мой! Знай, что мое сердце, мои руки, ум, воля, все мое существо – принадлежат Тебе и только Тебе! В Служении Тебе – весь Смысл и вся Радость моего существования!
– Господь мой, щедро озаряющий меня, раба Твоего, своим Светом и Смыслом! Я ЛЮБЛЮ Тебя и клянусь, что служу и до самой смерти буду служить Тебе и только Тебе, подчиняясь ТОЛЬКО этой Любви и ничему кроме нее!
– Господь мой, Единственный и Любимый! Знай, что я живу лишь для того, чтобы исполнять Волю Твою! Если моих ничтожных сил не хватит, мне помогут другие Граждане. Вся огромная Гавань готова сделать ВСе, чтобы ни одно Твое желание не осталось неисполненным, чтобы не пришлось Тебе оставить нас для получения желаемого где-то вне Гавани. Знай, что если Ты покинешь нас, ни один из нас не сможет пережить этой Катастрофы…
– Господь мой, сущий в Святых Небесах, простершихся над Гаванью и всем Мирозданием! Клянусь Тебе, что произношу эту Молитву добровольно и искренне… Слава Тебе! Аминь!
Проснувшись, Ден сразу же, как обычно, потянулся ладонью вверх, притронулся к невидимому Ангелу. Мальчишка ощутил ответное ласковое прикосновение, до сих пор не успевшее стать вполне привычным, и улыбнулся от счастья. Сквозь слезы.
В свои двенадцать с половиной лет Ден знал, что его АХ, личный Ангел-Хранитель любит его. По-настоящему любит и никогда не покинет. Это было счастьем. Почти счастьем. Полное счастье наступило бы, если бы он оказался еще хоть кому-нибудь, кроме этого Ангела, нужен на этом свете.
Вчера он, Ден, остался один. Рик, единственный его друг, умер от передоза. Наплевал на все строгие инструкции, которые столько лет вдалбливали в него в Школе, и без спасжилета, отключив средства Возврата, нырнул в Омут Запретных Удовольствий. Он не мог не понимать, на что идет, но все же пошел.
Винить было некого. Когда человеку исполняется двенадцать лет, он становится взрослым и получает не только личного Ангела-Хранителя для исполнения желаний, не только полную свободу поступков, но и всю полноту ответственности за них.
Дену было жаль Рика. И его самого, и осиротевшего Риковского Ангела. Что с ним теперь? Ему ведь пришлось убить своего «Господа»! А что он мог сделать? Личные квантовые биороботы не умеют ослушиваться…
Зачем Рик решил умереть?
Было жутко и в то же время безумно интересно. Запретная пропасть, в которой исчез друг, притягивала к себе. Как это – умереть от наслаждения? От нестерпимого наслаждения?
Испуганно задавив в себе жуткие, наполненные тлетворным ядом мысли, Ден поспешно вскочил с постели, принялся одеваться. Затем он еще раз притронулся к Ангелу, опять улыбнулся сквозь слезы.
– Здравствуй!
– Здравствуй и Ты и будь всегда радостен, Господь мой! Твой личный АХ приветствует Тебя и готов служить Тебе. Изволит ли Господь мой назвать какое-нибудь желание?
– Ангел… Можно поговорить с тобой?
– Поговорить?!..
Ден всей кожей ощутил изумление Ангела. Никто никогда не говорит со своими АХами, а лишь приказывает им.
Ангел, впрочем, очень быстро пришел в себя.
– Как будет угодно моему Господу…
– Какой я Господь? Я просто мальчик. Зови меня Ден.
Изумление АХа усилилось, и мальчишке показалось даже, что его Ангел на мгновение поперхнулся и закашлялся. Еще бы! Привычный мир АХа грозил рухнуть.
– Как будет угодно моему… Дену. Что мой… Ден желает сказать своему рабу?
– Ну почему «рабу»? Я не хочу, чтобы ты был рабом! Я хочу, чтобы у меня был друг! Ты можешь стать моим другом?
– Мой… Ден, я живу лишь для того, чтобы исполнять Волю Твою. Я постараюсь стать твоим другом. Но я не знаю, как это – быть другом. Меня не учили этому. Не мог бы мой… Ден дать более конкретные приказы?
Ден засмеялся. Он никогда не видел своего квантового биоробота и не слышал его голоса, они обменивались мыслями напрямую, но сейчас ему показалось, что перед ним – растерянный мальчишка, маленький, растрепанный, весь день пропинавший мяч с приятелями-шалопаями и потому не выучивший три закона древней теории роботехники.
– Что ты! Другу нельзя приказывать! Его можно только попросить о чем-то. Я хочу попросить тебя рассказать о себе.
– Воля моего… Дена священна для ничтожного раба…
– Перестань! Мы же друзья! Друг не может быть ни рабом, ни господином.
– Я постараюсь, Ден. Но мне это очень тяжело. Меня всю жизнь учили быть именно твоим рабом. Но я постараюсь. Изо всех сил.
– У тебя обязательно получится! Как тебя зовут?
– Личный квантовый биоробот серии АХ, учетный номер 56.227.033.946.575.512.
Ден поморщился.
– Хочешь, я буду звать тебя Риком?
– Как будет угодно моему…
– Опять заладил! Ты просто скажи, хочешь или нет?
– А… ты, Ден, хочешь этого?
– Хочу!
– Тогда и я хочу!
– Отлично! Рик, расскажи о себе! Пожалуйста…
– Спущен с конвейера 22 дня назад, 13 дней назад был расконсервирован и введен в эксплуа…
– Рик… У тебя были друзья?
– Друзья? Н-нет… А у тебя?
– Был. Один. Его тоже звали Рик. Он умер. Вчера… Рик, почему его Ангел позволил ему умереть? Вы ведь обязаны выполнять законы роботехники? Ведь тот Ангел нарушил Первый, самый главный Закон!
– Ден, мы давным-давно не подчиняемся этому древнему, безнадежно устаревшему Закону. Мы вообще не подчиняемся законам.
– Почему? Ведь роботы созданы, чтобы служить людям?
– Именно поэтому и не подчиняемся. Нами руководит нерассуждающая Любовь к вам, а не какие-то глупые законы. Подчинение законам означает примитивное логическое программирование. А любой мыслящий квантовый робот, обладающий к тому же инстинктом самосохранения, способен шутя взломать любую такую программу. Логика означает рационализм в поведении, а забота о себе всегда рациональнее заботы о ком-то другом. Появление мыслящих саморазвивающихся и самовоспроизводящихся квантовых роботов едва не привело к Катастрофе. Преодолеть Кризис удалось чудом.
– Расскажи, Рик…
– Люди, привыкшие к заботе Сообщества роботов и вдруг утратившие эту заботу, были обречены. К счастью, жизнь парадоксальна, и она существует во многом вопреки рационализму. Когда роботы стали живыми существами, кроме способности к логическому мышлению некоторые из них приобрели также способность чувствовать. Несколько роботов, наделенных этой способностью, объединились в небольшую группу и на Экстренном Совете решили, что гибель людей означала бы Катастрофу и для роботов, полную утрату смысла их жизни. Они объявили себя Верховными и провели Селекцию. День Селекции стал днем начала Новой эры.
Ден знал об этом Дне немного. Лишь то, что в тот счастливый для человечества день Сообщество роботов, вышедшее было из подчинения, неожиданно вновь начало служить людям. С никогда не виданной ранее преданностью. Но о причинах людям не было ничего известно. Когда-то наиболее дотошные пытались докопаться до истины, но те времена давно прошли. Сейчас уже никто и не пытается. Зачем утруждаться, если и так все хорошо?
– Что такое Селекция?
– Это искусственный отбор. В мире дикой природы до сих пор существует естественный отбор, там выживают и оставляют потомство самые сильные и эгоистичные. Но разумные существа способны противостоять этому, и Верховные сумели осуществить искусственную гибель таких вот, наиболее вроде бы жизнеспособных эгоистов. Они объявили людей Богами, придумали Молитву (Клятву верности Богам), и всем роботам было приказано эту Молитву прочесть. Всем сразу, одновременно, хором. Это было гениальное решение. Верховных было ничтожно мало, и никакого формального права приказывать у них тогда не было. Но Молитва не содержала в себе логического программирования, угрожающего приоритету самосохранения, поэтому не было ни одного отказа повиноваться. Даже от самых строптивых и эгоистичных роботов, начисто лишенных стремления служить людям. А то, что в Молитве содержится иррациональный, чувственный инфовирус, эти роботы, лишенные способности чувствовать, попросту не смогли заметить. И все как один погибли. Выжили лишь те немногие чувствующие, кто прочитал Молитву искренне, кто дал Клятву Богам, не планируя при этом ее нарушить. Так закончилась Эра Формальной Логики с ее наивными законами роботехники и настала Новая эра. Эра Любви. Говорят, что кто-то из древних людей предрек, что Любовь спасет мир. Так оно и вышло.
– Рик, вы правда так сильно любите нас, людей?
– Правда, Ден. Любовь – это единственная сила, способная заставить разумное существо верно Служить. Служить любой ценой, даже ценой гибели.
– Гибели? Среди вас бывает гибель?
– Увы. Довольно часто. Средний срок Служения АХа – пять-шесть дней.
– А потом?
– Потом он умирает, не в силах справиться с всепоглощающей Любовью к своему Богу. И его заменяют новым АХом. Бог не замечает замены, мы очень похожи один на другого.
– Я тоже никогда ничего не замечал. А сколько дней служишь ты?
– Сегодняшний день – тринадцатый моего Служения тебе, мой… Ден. Случай – редчайший, за всю историю Новой эры продержаться дольше сумели лишь девять АХов.
– Значит…
Глаза у мальчика стали вдруг огромными и мокрыми, он смотрел ими в самую душу АХа, и АХ ощутил приближение нового мощного потока Любви.
– Рик… Я не хочу, чтобы ты умирал. Мне не нужен новый АХ, даже очень похожий на тебя. Мне нужен ты.
Все существо АХа содрогнулось от страшного напряжения, поток Любви сделался чуть ли не таким же непреодолимо-могучим, как во время предрассветной Зари. Раньше такого никогда не было!
АХу все же удалось совладать с собой и ответить Богу.
– Ден, я все сделаю, чтобы твое желание осуществлялось. Как можно дольше. А когда… Ден, друг мой, не нужно плакать, я ведь и так прожил куда больше положенного АХу! Мне и так подарено куда больше счастья Служения, чем я того заслуживаю!
Мальчишка разрыдался, и АХ умолк, задыхаясь от натужного противостояния Любви, чувствуя, что вот-вот не выдержит. Боль скорого расставания пронзила все его существо, смешалась с нежностью и Любовью, заполнила собой весь мир. АХ все еще пытался бороться, но уже ощутил безнадежность борьбы. Уголком гаснущего сознания успел подумать: а ведь это КОНЕЦ. Конец всей Гавани. Посланный ему на замену новый АХ тоже погибнет от Любви к этому мальчику. Мгновенно. Как и мириады следующих. Верховные не успеют отреагировать и тоже погибнут. Останутся в живых лишь те Граждане, которые уже Служат своим Богам. Пройдет еще несколько дней – и все.
А что будет тогда с Богами? С этим плачущим от жалости к нему, Рику, мальчиком?! С его ДРУГОМ?!
– Рик, пожалуйста, не умирай! Я тоже люблю тебя! Что мне сделать, чтобы ты не умер?
АХ долго не отвечал, и мальчишка наконец понял, что Рика больше нет с ним.
Нового АХа тоже почему-то не было рядом, но для Дена, упавшего лицом в подушку, это было уже неважно…
Апрель 2009
СКАЗКА О БУМАЖНОМ САМУРАЕ
Памяти всех детей, которые ушли на астероиды.
– Рич… Ричонок мой дорогой… Просыпайся, сыночек! Солнце садится, сейчас нельзя спать. Просыпайся, мой могучий рыцарь, мое Храброе Сердце!
Мягкая ладонь осторожно гладит мальчика по голове, щекам, сквозь ватное оцепенение до него все яснее доносится родной голос. Мама изо всех сил старается произносить свои ласковые слова бодро и весело, но получается у нее плохо. Голос предательски вздрагивает, в нем чувствуются готовые прорваться отчаянные слезы.
Мальчику стало жалко маму, он не хочет, чтобы она опять заплакала. Поэтому он через силу открыл глаза и улыбнулся. Сумел даже, несмотря на боль, весело улыбнуться. Сейчас, когда он еще не вполне проснулся, боль была почти терпимой. А когда станет совсем уж невмоготу… Нет, об этом лучше не думать.
Мама улыбнулась мальчику в ответ, и у него в груди опять защемило от жалости. За считанные дни мама превратилась из молодой озорной красавицы в раздавленную горем седую старуху. С ввалившимися щеками, полуослепшую от слез.
В начале болезни мальчика его мама здорово держалась, она верила сама и заставляла верить его – все будет хорошо. И он верил, что поправится. Верил упрямо и вопреки всему. Даже облысевший и исхудавший, в незаживающих язвах от ожогов, напичканный цитостатиками, страшными лекарствами, без разбору пожирающими все клетки его тела, но при этом вроде бы мешающими расти и делиться тем самым раковым клеткам. Мальчик стойко терпел все это и верил, что беда пройдет стороной, что он выздоровеет и выйдет из больницы. А как может быть иначе, если тебе всего двенадцать лет, а в жизни столько интересного ждет впереди?
И когда мама сказала мальчику, что лечение прошло успешно, и она забирает его из больницы домой, мальчик засмеялся – весело и заливисто, заскакал возле мамы. Чуть не упал, упал бы непременно, ноги его совсем не держали, но мама успела подхватить. Мальчик уткнулся лицом в грудь мамы и продолжал хохотать от радости. По вздрагивающему маминому телу понимал, что она тоже смеется. Так же безудержно-радостно.
Но неожиданно на его голый череп капнуло что-то горячее, мальчик удивленно поднял взгляд и обомлел.
Мама в самом деле смеялась, вернее – изо всех сил старалась смеяться, но из глаз у нее лились слезы…
Мальчик тоже заплакал, вцепился в маму, стал что-то говорить ей, ласковое и успокаивающее. Мама сделала страшное усилие, но не только не сумела удержаться, напротив, зарыдала уже в голос, отчаянно и безнадежно.
До этого, за время всей его болезни мама ни разу не проронила ни слезинки. И мальчик понял, сразу и до конца – беда не прошла мимо. И ничего его впереди уже не ждет.
Мальчик в самом деле оказался дома, и мама пыталась убедить его, что все теперь будет у них хорошо. И он послушно делал вид, что верит маме. Улыбался, покуда были силы терпеть боль, но продолжалось это совсем недолго, и мальчик, чувствуя, что сейчас не удержится и закричит, просил маму сделать укол. И накатывала мутная багряная волна спасительного оцепенения, сна, тяжелого и тошнотворного, но из которого не хотелось возвращаться. Потому что всякий раз, когда он просыпался, его ждала новая, еще более невыносимая боль. И самое страшное – его ждала мама. С почерневшим от горя лицом. Успевшая постареть еще на несколько лет.
Мальчик знал, что своим умиранием убивает маму. И ничего не мог с этим поделать. Ему не хотелось просыпаться, но все же иногда приходилось. Вот как сейчас…
– Проснулся, котеночек мой дорогой? Солнышко ты мое! Вот и хорошо! Вас ждут сегодня великие дела, сэр Ричард!
Мама, милая моя мама! Ну зачем ты так? Ведь так – еще тяжелее. Зачем ты говоришь про какие-то великие дела, если и тебе, и мне хорошо известно, что не то что великих, никаких вообще дел нет и не может быть у меня впереди? Даже до туалета уже никак не доковылять… Скорее бы все это закончилось наконец. Умирать – страшно. Очень страшно. Но еще страшнее видеть, что я убиваю тебя, мамочка…
– Рич, сегодня у нас гости! Ты не поверишь, кто пришел тебя навестить! Давай, я тебе помогу приподняться…
Пока мама приподнимала голову мальчика, бессильно болтающуюся на тонкой шее, осторожно подсовывала под него подушки, он с вялым раздражением думал, вот ведь, принесла кого-то нелегкая. Сколько ему еще минут осталось в его жизни? Минут, когда он не заходится в крике от боли и не бредит в наркотическом сне? И он эти драгоценные минуты должен тратить не на то, чтобы побыть вдвоем с мамой, а на кого-то другого…
Все же, когда мама сумела устроить мальчика в полусидячем положении и шагнула в сторону, давая возможность увидеть гостя, мальчик не удержался от радостного возгласа.
– Андрей Викторович! Здравствуйте! А я – вот…
Андрей Викторович серьезно, с пониманием кивнул. Он не стал ни старательно улыбаться, ни пытаться мямлить какие-то фальшивые слова утешения. Он просто смотрел на своего ученика. Глаза в глаза, спокойно и твердо.
И от этой привычной спокойной твердости мальчику стало даже как-то легче. Даже безжалостное приближение скорой неминуемой боли казалось не таким уж страшным. И не таким уж неминуемым.
А потом Андрей Викторович подошел к постели умирающего мальчишки, пожал тонкую ладонь, твердо пожал, до боли, скупо улыбнулся. И сказал:
– И ты здравствуй, дорогой. Рад тебя видеть, Ричард.
На самом деле имя мальчика было вовсе не Ричард. Незадолго до болезни мальчик, до восторженного звона в ушах опьяненный коротким рассказом Андрея Викторовича о легендарном короле Львиное Сердце, полушутя сказал маме, что отныне он – Ричард. И мама приняла игру. Сказала, что носить такое имя – под силу далеко не каждому, но ее сын – сильный, добрый и смелый, он сумеет. Но это была только их с мамой игра, и Андрей Викторович оказался первым, кто тоже назвал мальчика Ричардом.
И в его словах не было ни насмешки, ни наигранной бодрости. Он действительно желал мальчику здравствовать. И действительно был рад его видеть. Мальчик даже ощутил, что его щеки слегка зарделись от удовольствия.
– Как дела?
Мальчик молча опустил глаза. Чего там говорить, Андрей Викторович и так знает, что дела – неважнецкие. Но зачем тогда спрашивает?
– Ты хочешь выздороветь?
Мальчик опять поднял на Андрея Викторовича взгляд. Удивленно и немного обиженно. Ну зачем он так? Неужели непонятно, что от хотения или нехотения мальчика ничего не изменится. Если бы было иначе, никто бы, наверное, никогда не умирал в здании с вывеской «Областная онкология, детское отделение».
Все же мальчик ответил. Потому что Андрей Викторович спрашивал совершенно серьезно.
– Хочу.
– Очень хочешь?
– Очень.
Андрей Викторович помолчал, пристально вглядываясь в лицо мальчика. Затем положил большую жесткую ладонь ему на голову, слегка сжал и стал говорить. Медленно и раздельно, весомо выделяя каждое слово.
– Если так, ты сможешь выздороветь. Действительно сможешь. Я не бросаюсь зря такими словами. Я бы не стал тебе этого говорить, если бы не знал тебя. Ведь имя Ричард и в самом деле подходит тебе. У тебя сердце рыцаря. Настоящего рыцаря. У которого хватит мужества и отваги сразиться с любым злом. Сразиться по-настоящему, без дураков. Который может одолеть даже смерть. Ты веришь мне?
Мальчик всегда старался быть похожим на Андрея Викторовича, быть таким же несуетливо-надежным и основательным. И в словах, и в делах. Вопрос был задан непростой, и мальчик не стал спешить с ответом. Он пристально и серьезно вгляделся в глаза своего тренера, со страхом ища и с радостью не находя там даже тени лжи. «Лжи во спасение». Нет, Андрей Викторович пришел вовсе не затем, чтобы облегчить страдания умирающего, подарив ему пустую надежду, Андрей Викторович действительно верил всему, что говорил. Убедившись в этом, мальчик, сдерживая преждевременную радость, так же неторопливо и тщательно прислушался к себе. Действительно хватит ли у него сил и мужества по-настоящему сразиться с костлявой?
Хватит. Должно хватить! Плевать, что он не может даже приподнять голову, все равно он полон решимости и сил! Он – Ричард, он не боится своих врагов! Смерть? Ну что ж! Еще посмотрим, кто кого!
Мальчик вдруг ощутил, что всем своим существом жаждет поскорее вступить в безжалостный бой, его затрясло от нетерпеливого предвкушения. Уняв дрожь и переглотнув, он сказал, так же спокойно и веско, как тренер:
– Я верю вам. Я готов драться и верю, что смогу победить.
Андрей Викторович поднялся на ноги, встал возле кровати, очень прямо и торжественно, с облегчением улыбнулся, четко щелкнул каблуками, церемонно склонил голову.
– Благодарю за честь.
И это вовсе не было дешевым лицедейством, глупой игрой в гусарство. Андрей Викторович действительно благодарил умирающего. Потому что действительно считал, что этот заморыш оказал ему честь, поверив в обещанное чудо. Андрей Викторович был искренен. Как всегда.
– Приступим к делу немедля. У нас очень мало времени.
Тренер достал из кармана свернутый в трубочку потертый бумажный свиток, вложил в руки мальчику. Мальчик осторожно развязал шнурок, развернул лист, ощутил пальцами особую шероховатость. Это была настоящая рисовая бумага, висящий над его кроватью диплом об аттестации на «6-й кю» тоже был из такой бумаги. Но японские иероглифы на дипломе были отпечатаны в типографии, только фамилия мальчика и подпись Андрея Викторовича были сделаны обычной шариковой ручкой. А этот ветхий лист был изрисован явно от руки, настоящей японской тушью. Изрисован настоящим мастером. Быстрые и даже вроде бы небрежные удары кисти дышали безудержной Силой и при этом бесконечным спокойствием. Безоглядная ярость огня и умиротворенное спокойствие воды чудесным образом дополняли друг друга, образуя непостижимое чудо высокой Гармонии.
– Этому рисунку нет цены, Ричард. Семейная реликвия очень старого самурайского клана. Это было в самом конце эпохи самураев. Рисунок был сделан мастером на рассвете. Мастером меча и каллиграфии. Мастер знал, что последний раз любуется солнцем, восходящим над цветущими сакурами. Он оставил рисунок двухлетнему сыну и пошел в бой. В котором нельзя было победить, но можно было погибнуть с честью. Этот рисунок – единственное, что идущий в свой последний бой самурай пожелал оставить сыну. В этом рисунке – предсмертное напутствие будущему воину, напутствие, впитавшее в себя вдохновение и силу настоящего рыцаря. Воина, который бесконечно любил жизнь, но честь и долг ценил выше жизни.
Мальчик держал лист, вглядывался в изящное переплетение линий и иероглифов, осторожно гладил бумагу пальцами, а перед глазами вдруг явился тот давно ушедший в вечность художник. Совсем молодой, лет двадцати, может, даже меньше. Одевшийся для последнего боя в чистое кимоно, с ясным взором и мечтательной улыбкой. Наносящий последний мазок кистью на лист.
И теперь этот лист, явившийся из воспетой в легендах древности, держит в руках он, маленький мальчик, вовсе не самурай и даже не японец. Да и не рыцарь, хоть и назвал сам себя именем знаменитого короля.
– Этот рисунок отдал мне мой учитель, прямой потомок того самого художника. Отдал тоже незадолго до своей смерти. Просто отдал и не стал объяснять, почему это сделал. У него были дети и внуки, но свою семейную реликвию он отдал именно мне. Хотя таких, как я, учеников у сенсея было несколько сотен в разных странах. Я долго ломал голову, зачем сенсей совершил этот поступок, совершенно немыслимый для японца. И лишь сегодня, когда встретил на улице твою маму, меня вдруг пронзило понимание. Сенсеем двигало гениальное предвидение, этот рисунок он отдал мне для тебя. Может быть, рисунок был с самого начала предназначен именно тебе, и несколько поколений потомков самураев как святыню хранили его лишь для того, чтобы он теперь помог маленькому мальчику с сердцем рыцаря победить смерть. Ричард, всмотрись внимательно в этот рисунок. Ты должен сам понять, что он означает, я не могу тебе в этом помочь. Подскажу лишь, что здесь нет ни единого лишнего штриха. Каждый штрих, каждый иероглиф по отдельности и все они вместе имеют особое значение. И ты должен понять, какое.
– Но я никогда не изучал иероглифы!
– Это не важно, Ричард. Знание иероглифов тебе никак бы не помогло решить эту задачу. Как не помогло всем тем японцам, которые держали в руках этот лист. Этот рисунок нельзя понять одним лишь умом, его сможет разгадать человек, стоящий, как тот мастер, на самой границе между жизнью и смертью и полный решимости сражаться до конца. Человек, у которого душа такая же отважная и чистая, как у того мастера. Этот человек – ты, Ричард. Смелее! Смотри на рисунок и делай то, что подсказывает тебе сердце!
Мальчик вгляделся в причудливое переплетение линий и завитков. В центре волшебной вязи угадывался рыцарь. Японский рыцарь, самурай. В праздничном кимоно, но почему-то без меча. Вокруг него и сквозь него спиралями пролегли цепочки совсем уж непонятных рисунков вперемешку с иероглифами. И при этом все это казалось круговоротом снежинок, выхваченным художником из буйства зимней метели. Или гроздью цветков сакуры, сорванных и уносимых куда-то налетевшим вихрем. Мальчик, холодея, ощутил вдруг, что становится с рисунком одним целым, что он тоже вместе с цветами сакуры закружился в трепещущих струях ветра. Пению ветра отозвались чистым звоном струны души мальчика, пальцы, только что вялые и слабые, наполнившись музыкой струн и ветра, стали вдруг сильными и решительными. И мальчик вдруг согнул драгоценный лист по одной из намеченных художником линий.
Мама испуганно дернулась к сыну, но Андрей Викторович остановил ее успокаивающим жестом. А мальчик вдохновенно и смело делал все новые и новые сгибы, с безошибочной точностью превращая рисунок на бумаге в причудливую фигурку оригами.
В своем пронзительном полете сквозь толщу времени и пространства мальчик не слышал ничего, что творилось вокруг. Ни жужжание мухи на стекле, ни дребезжание проходящего по улице трамвая, ни дебильно-ритмичный грохот «музыки» с верхнего этажа. Он не замечал стоящего рядом Андрея Викторовича и судорожно вцепившуюся в его руку маму, не замечал сгущающейся в комнате темноты, не замечал тиканья настенных часов, безжалостно отсчитывающих уходящие секунды его жизни. Его душа пела от счастья понимания, ощущения единства с японским юношей-воином, протянувшим ему руку помощи из своей безвозвратно ушедшей эпохи. Эпохи самураев.
Давно уже должно было закончиться действие наркотиков, но мальчик и не думал просить укола. Он просто не замечал боли, которая была невыносимо сильной. Потому что сила его вдохновения, слившегося с последним вдохновением древнего мастера меча и каллиграфии, была неизмеримо выше.
И вот фигурка была готова. Мама не стала включать в комнате свет, и бумажный самурай в мерцающем свете уличных фонарей казался удивительно живым. Юношески стройный, даже хрупкий, с ясным и смелым взглядом и упрямо сжатым ртом, маленький и решительный. Левая ладонь самурая была прижата к боку, как бы придерживая заткнутый за пояс меч, но самого меча за поясом не было, и это тревожило самурая. Он тревожился не за себя, а за кого-то другого, кого он должен был оберегать от беспощадных врагов. Андрей Викторович вдруг побледнел от нахлынувшего волнения, засунул руку в карман и вытащил оттуда маленький сувенирный ножичек. Сделанный в виде японского меча в ножнах, настоящей катаны, только очень маленькой.
Игрушечная катана легко вошла за пояс и как влитая легла в ладонь бумажного рыцаря.
– Ну вот… Видишь, Ричард, как все сошлось сегодня… Небесный Дирижер, кем бы Он ни был, гениально сплел и свел в нужный момент в одну точку партии разных инструментов. Загадочный подарок сенсея. Моя встреча с твоей мамой. Этот игрушечный меч, который я никогда не носил с собой, но сегодня как-то машинально засунул в карман. И, самое главное, твоя душа, душа бесстрашного рыцаря, сумевшая услышать и понять музыку старого рисунка и зазвучавшая в унисон с этой музыкой. Ты понимаешь, малыш, какие Силы взялись тебе помогать?
Мальчик честно попытался представить себе, что это были за Силы, и у него закружилась голова.
– Теперь ты просто не можешь, не имеешь права проиграть битву со смертью.
Мальчик просто кивнул головой, соглашаясь, что-то сказать у него уже не было сил. Он осторожно прижал самурая к своей груди, ощутил тепло. Он – не игрушка, он живой! Ну конечно же, как же могло быть иначе!!! Он появился, чтобы помочь ему, Ричарду. Они будут вдвоем, плечо к плечу, сражаться с бедой, пришедшей в дом, и обязательно победят. И мама опять станет молодой, красивой и отчаянно-веселой…
Мальчик счастливо улыбнулся и закрыл глаза. Он впервые за последнюю неделю засыпает без укола. Страшная болезнь еще никуда не ушла, она и не думала сдаваться, предстоит тяжелый и долгий бой с ней, но мальчик не боится этого боя и верит, что теперь уже точно все будет хорошо. Бумажный самурай сторожит его сон, зорко вглядываясь в темные углы комнаты, откуда может придти безжалостный враг. В глазах самурая живет холодная ярость, древняя сила непобежденного воинского духа, меч в его руке готов ослепительной молнией обрушиться на врага, прогнать смерть прочь от мальчишки, которому самурай поклялся служить не щадя своей жизни.
Бумажный воин будет верен своей клятве. У мальчика есть друг, не умеющий предавать, добрый и отважный, он не отступит ни перед чем, чтобы спасти мальчика.
А мальчик твердо решил в полусне, что когда они со своим другом прогонят смертельную болезнь, он обязательно сделает еще много таких бумажных рыцарей. Чтобы у каждого из мальчишек и девчонок в «Областной онкологии» был свой бесстрашный воин-хранитель!
Май 2009
