СОН
На столе лишь круглая лампа и книга. Зебра строк, забытых на восьмой из пятисот возможных страниц, давно убежала в мир грез. Среди царапин, трещинок, пятен чернил в полированной пустыне стола не спеша растворяются пожелтевшие и стертые листы. Их бесформенная клякса еще долго упрямо глядит в чьи-то сонные глаза, потом сдается в ожидании нового утра, и сквозь ресницы больше уже не просвечивается настойчиво зовущий свет.
А где-то за горизонтом пространства Страж всемирного времени достает изо рта «Орбит» мгновений. Уже не жует энергично и сладко, как днем, а лишь тянет в стороны слоистое волокно, иногда отлепляя от пальцев длинную тонкую полосу, долго и монотонно, спокойно, как сама ночь.
В тишине комнаты, пока не кончится завод, часы механически бурчат «не спать-не спать» крошке пауку, запутавшемуся в стропах невидимого парашюта.
Снежинка пыли тает в озере ковра.
…Кто-то спит за столом, уронив голову в его темную поверхность – в пустыню царапин и прерии чернильных клякс. Ночь.
НАСТРОЕНИЕ
Искрится морозный воздух. Сгущается темнота. Тополя склоняют друг к другу свои обледенелые ветви. За их готическими арками застывшая серая луна рисует пейзаж Моне.
Вечерняя улица пуста, только грохочет мимо запоздалый трамвай. В нем яркий свет и приглушенная суета. В нем глаза человека, смотрящие на дом, столб, дерево, дорогу… НА ТЕБЯ.
Расслабленно сквозя, случайно пойманный рассеянный взгляд вдруг просыпается, замирает, на долю секунды проникает через полупрозрачную преграду стекла… Но трамвай несется дальше, в другую сторону жизни, где снова дом, столб, но тебя уже нет. И не будет никогда…
Настоящее-прошлое уходит в пустоту, засыпая снегом следы. Зима.
ЛИСТОПАД
Я сбила кленовый лист!..
Он выскочил на меня так внезапно!.. Увидела его в последний момент, и не успела затормозить.
Машина неслась вперед, а он летел, прямо на нее – и с размаху врезался в лобовое стекло. Раз – и влип… Такой живой, остроконечный, яркий. В какую-то долю секунды, в самое начало сентября! Так резко и жестоко, так шокирующе рано. В день, когда по-летнему тепло, слепит солнце и все вокруг еще такое зеленое.
Чем я могу теперь ему помочь? Как рассмотреть его, запомнить, когда руки на руле, и надо часто поглядывать по сторонам, и назад, и на дорогу далеко перед собой?
Вот он трепещет, медленно сползает, уже заламывается на ветру, на мгновение еще застревает в дворниках, и я вижу кружево прожилок так близко. А потом он срывается и исчезает из поля зрения насовсем…
Нет, время не остановишь. Когда-то моя осень наступала по школьному календарю, в букетах астр и георгин: первого сентября. А теперь в череде монотонных, похожих друг на друга рабочих дней просто этот первый желтый лист. Конец и одновременно неотвратимое начало.
Снова осень… И в голове колотится : «Неужели УЖЕ?!»…
ОДНАЖДЫ В ПОЛДЕНЬ
Он шел по тропинке, поднимаясь все выше и выше. Шел медленно, вдыхая пьянящий аромат трав и полевых цветов. В самых узких местах он разводил руками стебли, которые стояли ему по пояс, расцеплял переплетенные вьюнком ветви кустов или перекинувшуюся мостиком ежевику, сжимал ладонью пушистый колос полыни и глядел вдаль, в безоблачно синее небо. Вокруг стрекотали кузнечики, а может, цикады. Жужжали большеглазые стрекозы, порхали и садились на кусты невесомые белокрылые бабочки. Резные листья папоротника отбрасывали на землю причудливые тени. Под ногами осыпалась земля, кроссовки с хрустом вдавливали следы в грунтовую пыль. То тут, то там с камня срывалась и быстро пропадала в щели под корнями растений ящерица, проносился деловитый шмель или хрустела ветка. В голове все плыло: зной, скалы, верхушки сосен, небесная синева. Птицы галдели где-то высоко в кронах деревьев. Все полыхало красками, пахло, все притягивало взгляд.
Он шел все дальше и дальше, шел все медленней, растворялся в гармонии мира, в тишине цивилизации и, одновременно, в кипучем движении природной стихии. Он больше не слышал, не думал, не замечал. Он просто шел – и впитывал окружающее, и проникался благодатью, постепенно впадая в полусон, в транс.
На ромашковой поляне он бросил рюкзак, отпил глоток из фляжки, раскинув руки, растянулся на траве и долго неподвижно лежал, глядел в бездонную высь, сквозь узкие лепестки васильков, витиеватый рой мошек, сквозь бледную жилистую внутреннюю сторону дырявых лопухов. Смыкались веки, капли пота выступали на висках, в воздухе пышело жаром, а в ушах смешивались общим фоном неназойливые звуки…
Что-то резко кольнуло в икру и несильно саднило. Но он не открывал глаз. Наверное, острая ветка. Он все глубже проваливался в негу лета, мираж слепящего солнца, даль бесконечного неба, муравьем поднимался по острой травинке, взлетал яркой божьей коровкой с чашечки сиреневого колокольчика, разносился по поляне легким веянием мяты и чабреца… Бред смешивался с явью, птичий гам с тишиной. Он отрывался от земных забот, погружался в жаркую ванну палящих солнечных лучей, забывался в музыке ветерка. И все кружилось, кружилось, кружилось… За-стилало глаза, пропадало, отходило на задний план, плыло в тумане, то отдалялось, то приближалось, теряло резкость. Во сне ли, наяву, он видел как легкие волны пробегали по нескошенным травам, как дрожали в воздухе ветви берез, как неведомая птица парила над ним, так медленно, так высоко и долго.
А змея метнулась и быстро исчезла в камнях…
ДОРОГА В НЕБО
И опять эта дорога. Сегодня утром, так же как вчера, примерно в тысяча двести сорок восьмой раз. Или даже в две тысячи четыреста семидесятый, если считать с обедом! Только сегодня на улице туман, и все вокруг какое-то другое. Размытые контуры деревьев таинственно выступают по сторонам, опоры средневекового арочного моста теряются в призрачном пространстве, а серый отблеск реки едва угадывается внизу. Все как бы притихло, замерло в ожидании. От неоновой рекламы бензоколонки в воздухе витает только тонкая красная контурная линия. С перекрестка, непривычно замедленно, удаляются фары машин. Так же медленно ползу и я. И не потому, что много свободного времени, но по-другому просто не может быть. В тумане своя жизнь, где задан свой ритм и тон. Там другие глаза видят другие картины, и другие мысли проносятся в другой голове, а с губ слетают другие слова…
Как детская заводная игрушка, изо дня в день, я езжу по кругу, по заданному маршруту: дом-работа, направо и прямо, работа-дом-обеденный перерыв. Снова дом-работа, направо и прямо – а вечером в обратном направлении работа-дом…
Я еду на восток, а тем временем горизонт постепенно светлеет: туман подсвечивается желтоватыми и красноватыми оттенками. За плотной молочной пеленой все настойчивей угадывается солнце. От реки поднимается пар, смешивается с туманом и рассеивается ватными сгустками, повисая в ветвях тополей. Пока еще зябко, но скоро погода разыграется. Сегодня будет хороший погожий день.
Еще несколько сотен метров, и дорога безошибочно приведет меня к месту назначения. А вообще в ясные дни это шоссе уходит за горизонт. Дорога поднимается, поднимается – и обрывается в небо… Конечно, дальше за поворотом спуск, и указатель с названием соседнего городка, и ниже приписано, что в шести километрах муниципальная свалка и какой-то стадион. Но стоит ли верить указателям, которых не видно на горизонте?
А утро все просыпается, краски становятся ярче. И вот между все более различимыми силуэтами построек и деревьев на мгновение открывается что-то до дрожи неземное: четко очерченный диск солнца! Ярко-красный круг на фоне серого тумана. Как финальная сцена в спектакле. Как последний аккорд затаившегося оркестра. Это видение, возвращая реальности все права, одновременно и устраняет их.
А вот бросить бы ВСЕ! Не свернуть, как обычно, направо, в сторону работы, а промчаться прямо и лететь далеко-далеко, не отрывая глаз, целясь в это солнце на горизонте.
– Ало, ребята, это я на секунду, пока не отключился телефон, предупредить: с сегодняшнего дня на предприятии меня больше не будет!
– Что такое случилось? Где ты?
– Пока вот еду вперед. Ту… ту… туууу… По дороге, ведущей в небо!..
Пятигорск, 1998 – Лимож, 2008
