ПРАКТИКА
Тремор. Это самое удачное определение того, что я чувствую, когда их машина преграждает мне путь. Легкий тремор конечностей. Я не знаю, чего хотят дрожащие руки – закрыть лицо или сдавить шею одного из них, хотят ли ладони сжаться в кулаки или сложиться для молитвы. Может быть, нервно подергивающемуся указательному пальцу просто не хватает спускового крючка, на который бы он мог нажать.
В машине четверо незнакомых мне парней. Я не стал подходить, когда они меня окликнули, и не понимаю, чего они хотят сейчас, остановившись прямо передо мной и чуть не сбив меня. Все, что я чувствую, это тремор.
– Мы с тобой знакомы? – спрашивает через открытое окошко сидящий рядом с водителем.
– Нет, – отвечаю я.
– На тридцать четвертом микрорайоне мы не встречались?
– Нет, ты обознался.
– За прическу мы с тобой не говорили?
– Нет. Это точно был не я, – я все еще не понимаю, о чем он, и поэтому добавляю: – Тебе нужен мой парикмахер?
– Не нужен, – говорит он очень серьезно, хотя остальные в машине улыбаются. – Я просто хочу, чтобы ты постригся. Не нужны тебе эти волосы. Постригись. Это я тебе от имени молодежи говорю.
Я не знаю, чего хотят гудящие ноги: пинать этого типа, пока он не отрубится, или подкоситься, поставив меня на колени в самый неподходящий момент. А может быть, просто бежать отсюда. Я чувствую лишь тремор и говорю:
– Ты думаешь, короткая стрижка мне пойдет больше?
– По-любому. Ты же пацан. Подстрижешься?
– Да. Может, даже сегодня вечером.
– Смотри, чтоб сегодня-завтра обязательно. Если еще раз тебя таким увижу – будут неприятности. Понял?
– Ага, – говорю я. – Пока, – и обхожу машину спереди.
Я не оглядываюсь. Слышу, как они газуют и уносятся. К моменту, когда я дохожу до здания суда, тремор проходит. 09:30 – мне нужно к десяти, поэтому пока не захожу. Я на практике в этом суде. Это значит находиться в здании с десяти до пяти каждый будний день. Мне не дают никаких заданий, разрешают присутствовать на процессах и читать материалы дел, находящихся в производстве назначенного мне судьи-куратора. Это обязательный пункт обучения студентов юрфака. Я провел здесь уже три недели, осталась еще одна.
В нескольких метрах от суда улица превращается в мост. Это новый мост и движение по нему еще не разрешено. У въезда стоят бетонные блоки, преграждающие путь автомобилям. Я обхожу блоки и иду по мосту. Я единственный человек, идущий по этому мосту. Внизу шумит река. Она мелкая, бурная и узкая. Большая часть русла представляет собой каменисто-песчаный-полиэтиленово-пластмассовый грязный пляж. На другом берегу, слева от моста, стоит полуразрушенное многоэтажное здание. У здания нет крыши, через пустые окна видно небо. Пустые окна напоминают пустые глазницы черепа. Такое ощущение, будто это бывший жилой дом, все жильцы которого погибли в один момент во время какой-то техногенной катастрофы, и там внутри до сих пор лежат их кости. Аккуратные грудки костей, каждая на том месте, где ее хозяина застала смерть. Кучка костей в пожелтевшей выкипевшей ванне, кучка костей перед оплавившимся телевизором, большая куча с двумя черепами на пружинном остове матраса. Дойдя до конца моста, я останавливаюсь и слушаю далекий крик воронья; хочется вишневого сока и лунного света. Я разворачиваюсь и иду обратно. Оказавшись снова на обычной улице покупаю в ларьке пачку вишневого нектара и выпиваю его. Лунного света у них нет. 09:57. Я вхожу в здание суда.
В холле мраморный пол и штукатурка с каменной крошкой. Светло и прохладно. Детектор металла пищит, когда я прохожу сквозь его створки.
– Стоп! – говорит пристав, сидящий за столом. – Что там у тебя за поясом?
Я приподнимаю полы рубашки и показываю ему ремень со стальными клепками.
– К кому идешь? – спрашивает он. Он либо новый, либо у него плохо с памятью.
– Это студент, – вмешивается другой пристав, расхаживающий по холлу, помахивая дубинкой, – пропусти его.
Меня пропускают. Я поднимаюсь на второй этаж. Коридор пуст. Не надо ни с кем здороваться. Я подхожу к двери своего судьи-куратора, делаю глубокий вдох и вхожу внутрь. Судьба, судьба, защити меня от мира.
– Когда ты перестанешь подкрадываться? – спрашивает Зарема, помощник судьи, когда я вхожу в приемную. – Разве не можешь подойти заметно?
– Не могу – привычка.
– Привычка? Откуда?
– Судья у себя? – перевожу я разговор
– Да, у него посетитель, – она показывает на закрытую дверь кабинета судьи. Я прислушиваюсь: из-за двери действительно раздаются голоса.
Зарема на пару лет старше меня. Я помню ее студенткой. То есть все, что я помню, это то, что она была студенткой. Была почти такой же, как сейчас, только двигалась быстрее и улыбалась чаще. Мы не общались. Даже не здоровались. Теперь она здесь: шлет письма, шьет дела, слушает Лени Кравитца и мечтает стать судьей. Или кто-то мечтает за нее.
– Ты знал, что у нас кроме тебя есть еще практиканты?
– Не-а. Почему я их не видел? Откуда они?
– Из сельхоза. К Эльбрусу Олеговичу одну девицу прикрепили, но он не хочет с ней возиться. Поэтому велел мне оформить ей все документы, будто она прошла практику, и отправить домой.
Дверь в приемную распахивается.
– Вот и она, – говорит Зарема.
Я смотрю на вошедшую девушку. Она крупная и широколицая. На ней черная юбка с золотистым поясом и черная кофта с искусственным мехом на вороте.
– Готово?! – спрашивает она. Это звучит как «эй, малой, ты убрал дерьмо в конюшне?!».
– Подожди еще, – отвечает Зарема, сжимая зубами раздражение, – подпись судьи нужна. Можешь подождать здесь.
Девица садится на стул напротив меня, а Зарема зачем-то выходит. Я уже предчувствую беду и хочу крикнуть ей вслед: «Постой! Не бросай меня!». Но я молчу, и Зарема закрывает за собой дверь.
– Ты тоже практикант? – начинает девица с ходу. В одном из зубов у нее страз.
– Угу, – отвечаю я, жалея, что не успел уткнуться в какие-нибудь документы, изображая занятость. Черт возьми, теперь придется болтать с ней. Мне не сбежать.
– А из какого вуза ты? – спрашивает она. Полный привет! Какой неожиданный вопрос! Вы не находите?
– СОГУ, – говорю я и роняю смешок.
– А что смешного? – она взволнованно оглядывается, затем осматривает себя.
– Да, ничего, – успокаиваю ее я, – дело не в тебе.
Она действительно успокаивается теперь, разглядывает меня. Стучит ногтями по столу. Запястья у нее в полтора раза шире моих. Следующий меганеожиданный вопрос, который она задает, это как меня зовут. Я называю свое имя, она говорит, что ей очень приятно и называет свое, которое я сразу же забываю. После знакомства она переходит к главной теме, волнующей ее последние пять минут:
– А у тебя есть девушка?
Святые угодники и коалиция сил тьмы! Божественные чертоги и нижняя клоака преисподней! Кто-нибудь сверху или снизу, скажите мне – почему! Почему эта корова спрашивает меня об этом тоном, которым просят передать за проезд?
– У меня нет девушки, – отвечаю я и сам пугаюсь своего голоса. Мне начинает казаться, что я перенял ее деревенский акцент.
– Почему? Нет девушки, которая тебе нравится?
Я перебираю в уме варианты дерьма, которое можно влить ей в уши и останавливаюсь на одном:
– Есть. Но у нее есть, – выдерживаю паузу, – другая.
Ближайшие полминуты глаза моей собеседницы напоминают табло игрового автомата, в котором беспорядочно мелькают цифры и картинки. Я жду, когда у нее из под юбки посыплются монетки.
– То есть она лесбиянка? – говорит она наконец.
– Да, – я вздыхаю, – она лесбиянка. – Монеток все нет, видимо, автомат неисправен.
– А если бы она рассталась со своей девушкой, то ты бы принял ее?
– Еще бы! – почти выкрикиваю я. – Я же люблю ее!
– И тебя не смущало бы, что она была лесбиянкой?
– Нисколько.
Девица начинает качать головой. Для того чтобы, она качала ею быстрее, я говорю:
– Более того, я не против, чтобы она встречалась и с той своей девушкой. Лишь бы уделяла внимание и мне.
Небольшой перебор. Теперь ее голова не просто качается, а вертится вокруг своей оси со скоростью карусели. «Шарнир или подшипник?» – гадаю я. После нескольких оборотов голова останавливается лицом ко мне и говорит:
– Извини, конечно, но это все неправильно.
В этот момент открывается дверь кабинета, и я вижу судью, провожающего какого-то усатого мужика.
– Вы же понимаете, – говорит мужик, – это не простое дело, оно касается Бога. И если вы пойдете против Бога…
– Да, да, я все понимаю, – отвечает судья, стараясь быть вежливым, – но не надо решать эти вопросы у меня в кабинете. Сегодня будет заседание, там и разберемся.
Когда мужик оказывается уже за второй дверью, судья делает долгий выдох и обращает внимание на нас.
– Здравствуйте, – говорю я. Девица тоже здоровается. Он быстро подписывает все необходимые бумажки, и она убирается. Она убирается, а Зарема возвращается. О судье можно сказать, что ему нет сорока и он кандидат юридических наук. Еще он преподает у нас на факультете. Я неплохо отвечал у него на зачете, поэтому он неплохо ко мне относится. Редкие рыжие волосы, узкие плечи, начинает расти живот.
– Ну и зануда, – говорит он о вышедшем посетителе, – с утра я уже измотан.
– А кто это? – спрашивает Зарема.
– Представитель Церкви адвентистов седьмого дня. Что это вообще за религия?
Зарема пожимает плечами и смотрит на меня, судья тоже смотрит на меня, и я говорю:
– Это христиане, которые строго соблюдают Ветхий Завет.
Например, они не едят свинину и не работают в субботу.
– А обрезание они делают? – вырывается у Заремы.
– Про обрезание не знаю.
Когда судья возвращается в свой кабинет, я изучаю материалы дела адвентистов. Из дела видно, что адепты церкви построили на одном из городских пустырей капитальное здание, назвав его домом молитвы. Теперь муниципалы требуют сноса этого дома молитвы, потому что разрешения на строительство, равно как и на использования участка, адвентистам никто не давал. Я понял, что процесс будет сегодня, поэтому беру ручку и рисую на правой руке «666». Прячу руку под стол. Зарема не обращает внимания, она играет в карты с компьютером. В приемную входит Мадина – секретарь судебного заседания.
– Блин, – говорит она, – чуть на председателя не нарвалась. И зачем я только надела такую юбку.
– Не гуляй сегодня по коридору, – советует Зарема.
Я смотрю на юбку Мадины. Она свободная, сшита из голубого денима, длиной до середины голени. Впереди два больших кармана. Это явно не то. Председатель разрешает ходить только в черных, серых, темно-коричневых юбках до пят. Я знаю одного директора банка, который запрещает своим сотрудницам брюки. Здесь обошлось без этого.
– А где сейчас председатель? – интересуюсь я.
– К себе поднялся, – отвечает Мадина.
Я поднимаюсь со своего места и, держа руку с тремя шестерками в кармане, выхожу в коридор. Мне нужно в туалет. Туалет находится на первом этаже, мы на втором, кабинет председателя на третьем. О председателе можно сказать, что ему нет пятидесяти, он доктор юридических наук и заведующий кафедрой. В момент, когда я подхожу к ступеням, ведущим вниз, со ступеней, ведущих наверх, спускается он. Я надеюсь, что с высоты своего статуса он не заметит меня и ускоряю шаг, но председатель все-таки видит меня и произносит мою фамилию. С ним еще пара судей.
– Здравствуйте, – говорю я, оборачиваясь и улыбаясь.
– Разве, когда ты пришел сюда, – говорит председатель строго, – разве я не велел тебе постричься?
– А я и постригся, – вру я, – в тот же день.
– А это тогда что?
– Отросло.
Один из судей хихикает за его спиной.
– Ну, так короче надо было стричься, – продолжает председатель, – чтоб так быстро не отрастало.
– Понял. Сегодня же исправлю.
– Правильно. Смотри, еще раз тебя таким увижу…
Я пропускаю их всех вперед себя, и они спускаются к проходной, затем выходят из здания. Убедившись в том, что больше не столкнусь с председателем, я спускаюсь на первый этаж сам. Прохожу мимо приставов и открываю дверь туалета. В туалете я мылю свой носовой платок и кладу его в задний карман. Рубашка у меня навыпуск, поэтому никто не заметит что штаны мокрые. До начала процесса еще полчаса, но я решаю провести их здесь. Я не хочу возвращаться наверх к Мадине, Зареме и Лени Кравитцу. Я не хочу наверх к папкам с документами и солнечному свету, бьющему сквозь жалюзи. Мне куда лучше здесь, в кафельной коробке с окном, замазанным краской, с журчанием воды в толчке. Ближайшие двадцать пять минут я просто хожу из угла в угол или сижу на корточках в углу, прислонившись к стене. Пишу и читаю смс, а когда кто-нибудь заглядывает, делаю вид, что сам только что зашел и прячусь в кабинку. Убив таким образом время, поднимаюсь наверх и становлюсь у двери зала, в котором будут рассматривать дело адвентистов.
Появляется главный адвентист, которого я видел в кабинете. С ним еще четверо: двое мужчин и две женщины.
– Скажите, – обращается он ко мне, – наше дело будет рассматриваться в этом зале?
– Да. Проходите, присаживайтесь, – я открываю дверь и указываю внутрь зала рукой с номером зверя.
Адвентисты неуверенно проходят в зал и оглядываются.
– А вы здесь работаете? – спрашивают они.
– Я студент-практикант, – говорю я и застегиваю верхнюю пуговицу рубашки чтобы еще раз обратить их внимание на цифры. В это время в зал входит представитель муниципалитета, и я снова прячу руку в карман.
– Я сейчас сообщу судье что все в сборе, здесь, – говорю я лакейским тоном и выхожу. За дверью я достаю намыленный платок и, пока никто не видит, свожу надпись с руки, затем заглядываю в кабинет к судье и сообщаю, что все в сборе.
В зале я занимаю свое привычное место на заднем ряду. Судья объявляет состав суда, то есть себя и секретаря Мадину по фамилии. Затем спрашивает есть ли у сторон ходатайства или отводы. После этих слов главный адвентист поднимает руку.
– Да, что у вас? – спрашивает судья.
– Мы хотим, чтобы этот молодой человек удалился из зала, – говорит он, поднимаясь и указывая на меня.
– Это открытое заседание. Почему вы хотите удалить его?
– На нем метка дьявола.
Судья еле сдерживает смех и смотрит в мою сторону. Я пожимаю плечами.
– Что вы имеете в виду, говоря «метка дьявола»?
– Шестьсот шестьдесят шесть на правой руке.
-У тебя есть такая татуировка? – спрашивает судья самым беспристрастным тоном, на какой только способен
– Нет, – отвечаю я, и демонстрирую абсолютно чистую тыльную сторону ладони.
– Вот видите, – успокаивает судья адвентистов, – никакой метки нет.
– Но я готов поклясться, что пару минут назад она была, – говорит растерянный главный адвентист.
– И я видел!
– Я тоже видела!
– Да, да. Метка дьявола может появляться и исчезать.
– Если она появилась хоть раз, значит человек нечист.
А теперь хором: «Мы не хотим его здесь видеть, мы не хотим его здесь видеть». Удар деревянного молотка.
– Тихо! – орет судья, адвентисты умолкают. – Я не собираюсь выслушивать здесь глупости. Если у вас нет нормальных заявлений, то переходим к делу.
– Мы не можем перейти к делу. Присутствие этого человека может дурно повлиять на процесс и ваше решение.
Судья смотрит то на меня, то на адвентистов, то на забившегося под стол муниципала. Мы все ждем. Наконец он говорит:
– Может быть, мне стоит заявить самоотвод и передать дело другому судье, на которого не влияют практиканты?
– Нет, – вмешиваюсь я, – все в порядке. Если им что-то почудилось, я выйду. Не хочу срывать процесс. В конце концов, я просто наблюдатель.
– Хорошо. Спасибо, – говорит судья, провожая меня взглядом. – Можешь, кстати, сегодня больше не приходить.
– Понятно. Извините, если что не так.
И как я, черт возьми, бегу, из здания, закрыв за собой дверь зала! Нет, это вам не какое-то «вприпрыжку», это чертова ирландская джига, смешанная с паркуром! Всего 11:30, а я уже отмазался на весь день. Пройдя мимо приставов, я снова оказываюсь на улице и снова иду на мост. Прыжки через бетонные блоки, балансировка на разделительном ограждении – мой прадед был конокрадом, а его прадед клоуном! А я не один на мосту. Какой-то лохматый парень в зауженных джинсах стоит у бортика и что-то рисует аэрозолем. Я сбавляю темп и подхожу ближе. Теперь я вижу, что большими черными буквами он написал: «На … систему». Я хлопаю в ладоши. Заметив меня, парень прячет баллончик за спину и смотрит из-под челки глазами маленького мальчика, которого застали играющим с пиписькой. Я говорю:
– Все в порядке. Это именно то, что написал бы в данный момент и я.
– Да? Ну хорошо, – говорит парень и улыбается. – А ты откуда сбежал?
– Из суда, – я показываю рукой назад.
– И за что тебя судили?
– За сделку с дьяволом.
– Круто! – парень подходит ко мне и протягивает руку: – Меня называют Квирдо.
СНОВА ПРАКТИКА
Окна прокуратуры выходят на онкологическую клинику. Это штука из серии «смотри, кому-то хуже, чем тебе». Это молчаливое назидание, смысл которого: «Не смей жаловаться на жизнь, когда через дорогу бредет толпа смертельно больных». Глядя на черные тучи со стороны металлургического завода, я должен понимать, как мне повезло. Но знаешь, Судьба, видимо, я неблагодарный засранец, потому что не рад простой жизни без болезней и настроение у меня сегодня полный отстой.
Я сижу в кресле в кабинете следователя и держу на коленях раскрытую папку с материалами уголовного дела. Я должен изображать, что крайне заинтересован процессуальными аспектами поимки парня, решившего откосить от армии. Следователь только что узнал мою фамилию и теперь пытается выяснить, кого из однофамильцев я знаю.
– Аслана – директора спиртзавода знаешь?
– Нет.
– А Игоря-адвоката?
– Нет.
– А Руслана-борца?
– Нет.
– А Лидию-экстрасенса?
– Нет.
Однофамильцы у осетин считаются родственниками. Знакомиться с ними-обязательный пункт того, что называется хорошим тоном. Чем больше людей своей фамилии ты знаешь, тем больше у тебя шансов рассчитывать на блат в той или иной области. Я задолбался удалять сообщения от однофамильцев, живущих черт знает где и нашедших меня по icq. Недавно на улице ко мне подвалил один боров и протянул руку. Я уже ждал от него чего-нибудь в духе: «Братка, мобилы не будет?» и рефлекторно сжимал кулаки. Но он просто назвал свое имя и сказал, что является представителем той же фамилии, что и я. Меня он видел то ли по ящику, то ли в газете, где я промелькнул в связи с какой-то ерундой. Теперь же, встретив живьем, решил познакомиться. Где-то полчаса он рассказывал о своих братьях и сестрах и о том, какой он молодец, что не упускает из виду никого из нашей фамилии. Потом взял мой номер телефона, оставил свой и свалил по каким-то делам.
– А Жанну-певицу? – продолжает следователь
– Нет.
– А Феликса, у которого магазин бытовой техники?
– Нет.
– А Сергея, который в администрации работает?
– Нет.
– А Сабину-нотариуса?
– Нет.
– Ты вообще кого-нибудь знаешь?
– Честно говоря, я не общаюсь с фамилией отца. Родители разведены.
– Ясно. А матери фамилия как?
Тут я понимаю, что увяз, потому что родственниками считаются также «племянники фамилии», то есть дети «дочерей фамилии». Приличный человек обязан знать представителей фамилий и отца и матери. Я называю фамилию матери. Свою вторую фамилию. Меня спасает лишь то, что с ней следователь знаком меньше. Он вспоминает только пару имен, на которые я автоматически отвечаю «Да». Он умолкает и отворачивается к окну. Следователю нет тридцати. Он худощавый и смуглый. Одет в черные брюки и белую рубашку с коротким рукавом. Его скринсейвер – трехмерная надпись «Я обожаю секс».
– Хочешь помочь следствию? – вдруг спрашивает он.
– Буду рад – отвечаю я.
– Отлично, тогда приведи сюда второго практиканта.
Я выхожу в коридор и начинаю заглядывать во все двери подряд. Второго практиканта зовут Вова, он мой однокурсник. Я нахожу его в кабинете помощника прокурора. Они оба одеты так же, как следователь. И оба над чем-то смеются.
– А у меня была такая история, – говорит помощник прокурора.
– Вова, ты следствию нужен, – вмешиваюсь я.
– То есть? – спрашивает Вова.
– Не знаю зачем, пошли со мной.
– Сейчас он пойдет. Я только расскажу свою историю. И ты послушай тоже. Короче, я армрестлингом занимался, когда студентом был. И как-то поехали мы на соревнования в Венгрию. Соревнования соревнованиями, но свободные дни тоже были. А нам, молодым ребятам, хочется не просто погулять по Будапешту. Ну, вы понимаете. Сами ведь молодые.
Мы с Вовой киваем, помощник прокурора продолжает:
– Но проблема была в том, что русскоговорящих баб там почти не было. А ни их языка, ни английского мы не знали. Так что подкатить и заговорить был не вариант. Но тут раз мы с пацаном, кентом моим, встретили в гостинице двух русскоговорящих девушек. Познакомились, в бар сходили, потом на дискотеку. Они сказали, что они с Украины и что они туристки. Короче, через день у меня с одной из них уже дошло до самого главного. Привел я ее в свой номер. Кента погулять попросил, у него, кстати, с его телкой далеко не зашло. Так вот, остались мы с ней, значит, вдвоем, и уже раздеваться стали, как она вдруг по-осетински заговорила.
– Да ну! – говорит Вова, потом уточняет. – Осетинка оказалась?
– Представь! Причем отсюда. Говорит: «Не ожидал, да?» и смеется. А я ей сходу пощечину. «Ты, говорю, из Осетии за этим приехала, проститутка? Быстро вещи свои собрала и проваливай!» Короче, я ее за дверь выставил.
– Правильно, – комментирует Вова, – нечего блядством заниматься.
Моя милосердная Судьба, ну кто ты после этого? Как ты могла привести меня сюда, если ты не стерва?
Я покидаю кабинет помощника прокурора, Вова идет за мной. Мы входим к следователю. Он кладет перед нами какой-то протокол и говорит:
– Распишитесь за понятых.
Вова берет со стола ручку и расписывается, я делаю то же самое.
– Если что, в вашем присутствии осматривали машину. Осматривали здесь, во дворе. В салоне на сиденьях нашли кровь. Понятно?
– Понятно, – отвечает Вова.
Я думаю: «И это вся помощь следствию?» Следователь говорит:
– Теперь можете быть свободны, не надо здесь попусту шататься. Дайте номера телефонов, и если что мы вам позвоним.
Мы диктуем ему свои номера, он вносит их в память своего телефона. Перед тем, как уйти, Вова заглядывает попрощаться к помощнику прокурора. Я жду его на проходной.
– Хочешь, я тебя подброшу до дома? – спрашивает он, когда мы выходим из здания.
– Ага, – отвечаю я и сажусь на переднее сиденье его белых «Жигулей». На лобовом стекле желтые разводы – следы токсичного дождя. Вова включает дворники, чтобы стереть их. Когда мы трогаемся, он спрашивает:
– Ты спешишь?
– Не очень.
– Тогда я остановлюсь у цветочников. Мне надо цветы девушке купить.
– Ладно.
Через пару кварталов мы находим цветочную лавку. Вова тормозит. Перед тем как выйти он обращается ко мне:
– Что посоветуешь?
– Ничего. Я не знаю вкусов твоей девушки.
– А самому что нравится?
– Ромашки в бумаге.
– Нет, это не то, – Вова вылезает из машины и через минуту возвращается с тюльпанами в полиэтилене. Он осторожно кладет их на заднее сиденье, и мы снова едем.
– Слушай, – говорит он, – ты там у следователя что делал?
– Дела читал.
– Расскажи мне какое-нибудь дело.
– Какое? Там два убийства, три кражи, одно уклонение от призыва и одно изнасилование.
Угадайте, что он выбирает!
– Давай изнасилование.
– Потерпевшая жительница поселка Заводской, – начинаю я
– Сколько ей лет?
– Девятнадцать.
– Продолжай.
Я рассказываю, что преступление было совершено в феврале этого года. Согласно первоначальным показаниям потерпевшая вышла из дома и направлялась к автобусной остановке, так как ей нужно было ехать в город на занятия. Соседский парень преградил ей дрогу своим автомобилем и предложил подвезти. Она сначала отказалась, но он проявил настойчивость и уговорил ее сесть в машину. Через некоторое время она заметила, что они свернули не туда. Парень объяснил это тем, что ему надо еще кого-то подобрать в поселке. Однако никого на самом деле он не подобрал, а проехал поселок и выехал в чистое поле. В поле он остановился и сказал потерпевшей, что не выпустит ее, пока она не вступит с ним в половую связь. Она заявила, что не станет этого делать, так как является девственницей. Тогда подозреваемый попытался силой снять с нее одежду. Завязалась борьба. В ходе борьбы одежда с потерпевшей была сорвана, но полового акта не произошло, так как ей удалось разблокировать дверь и выбраться из автомобиля.
– Стоп. Как не произошло? Ты же сказал изнасилование, – говорит Вова разочарованным тоном. Я продолжаю рассказывать, что потерпевшая пыталась убежать. Бежала в одном нижнем белье по заснеженному полю. Однако подозреваемый догнал ее и затащил обратно в автомобиль, после чего совершил с ней два половых акта генитально-вагинальным путем. Правда, в дополнительных показаниях она говорит, что перед двумя вагинальными контактами имел место анальный, но первоначально она об этом умолчала, так как стеснялась.
– Еще бы, – комментирует Вова.
– После всего этого подозреваемый отвез потерпевшую в город и высадил на первом попавшемся светофоре, сказав, чтобы она молчала о том, что произошло, иначе будут неприятности. Она сама вернулась в поселок и рассказала все родителям, которые и решили обратится в органы. В материалах дела есть акт медицинского освидетельствования, которым подтверждаются ушибы и ссадины, полученные в ходе борьбы. Актом установлен также свежий разрыв девственной плевы. Следов спермы не обнаружено, так как потерпевшая, по ее словам, вернувшись домой, приняла ванну.
– А что говорит подозреваемый?
– Ничего, в деле нет протоколов его допросов. Зато в деле есть более позднее заявление потерпевшей, в котором она просит прекратить дело, так как семьи ее и потерпевшего являются соседями, их отношения могут быть испорчены этим делом. На это заявление прокурор дал ответ, что дела об изнасиловании не прекращаются по заявлению потерпевшей. Тогда она написала еще одно заявление, в котором говорит, что сама согласилась вступить в половую связь с подозреваемым и что родители, узнав об этом, были возмущены. Чтобы оправдать себя, она придумала историю про изнасилование. Она пишет, что отказывается от своих первоначальных показаний и готова понести ответственность за заведомо ложный донос. Дело закрыто.
– А фотография в деле есть? – спрашивает Вова.
– Чья фотография?
– Потерпевшей.
– Да, – говорю я, все еще не понимая к чему он это. – В деле всегда бывает копия паспорта.
– И как она? Симпатичная?
– Да.
– А адрес и телефон в деле есть?
– Нет, – отвечаю я.
– Жаль, – говорит Вова и криво улыбается.
– Останови машину.
– Ты же не в этом районе живешь!
– Не в этом. Но я вспомнил, что у меня здесь дела.
Вова высаживает меня у ближайшего светофора, желает удачи и газует прочь. Я иду домой дворами и пинаю мусорные баки. Из них выпрыгивают испуганные кошки и разбегаются по углам. Судьба! Где ты прячешься?!
