I’m so happy. Cause today I found my friends.
They’re in my head. I’m so ugly. But that’s ok.
’Cause so are you. We’ve broke our mirrors.
(Я так счастлив, ведь сегодня я нашел
своих друзей… Они в моей голове. Я такой
безобразный, но это нормально, Ведь и ты
такой… Мы разбили наши зеркала. Lithium
( Nirvana ))
Наша жизнь наполнена множеством последних моментов. И они придают ей горечь. Последний глоток кофе. Последняя затяжка сигареты. Последний поцелуй.
Я сделал глоток, уже почти гущи, затянулся так, что фильтр обжег губы, тихо подошел к кровати, где крепко спала моя девушка, поцеловал ее в лоб, набросил на себя ветровку и вышел из квартиры, бросив свой комплект ключей в почтовый ящик. Я уходил.
Любым, самым благородным начинаниям рано или поздно приходит конец. И они превращаются в истории из серии «такое уже бывало». Институт, прибыльная работа, кольцо на безымянном пальце, дети, покупка квартиры, семейные пикники в лесу. Все это мы уже видели у наших родителей. Только не придавали этому значения. А если спросить их: «Вы счастливы?», то наверняка услышите утвердительный ответ. Потому что большинство людей иной жизни не представляют. Рано или поздно это случается со всеми. Так почему же я бегу от своей судьбы? Почему мне так не хочется вступать в эту, наезженную сотнями предшествующих поколений, колею? Мне всего двадцать пять. «Не возраст!» – скажете вы. И, возможно, окажетесь правы. Вот только я сомневаюсь, что в тридцать пять я буду думать иначе. Я никогда не зарекался, это дело неблагодарное. Но думать иначе я не могу. Мне всегда казался интересным тот факт, что многие мои ровесницы, забеременев от своих парней, не делали аборт, а растили детей в одиночестве и были счастливы. Ну, или создавали иллюзию собственного благополучия. Может, так и надо? Может, так проще…
Промозглый ветер начала весны забивался под воротник моей серой ветровки, заставляя шею покрываться мурашками. Ветер гонял по безлюдным улицам обрывки газет, пакеты и все, что плохо лежало на своих местах. Ветер гнал меня. Может, и я такой же обрывок газеты «Жизнь», слишком легковесный, чтобы сидеть на месте. Слишком грязный и потрепанный, чтобы служить для благих целей. Слишком бессмысленный, чтобы быть значимым для кого-то. За мусорным баком, жадно чавкая, поджарый рыжий пес грыз кость. Он покосился на меня правым глазом (левый был закрыт бельмом), но не счел опасным противником, и даже не тявкнул в мою сторону. Мне стало обидно за самого себя. В цепи эволюции я ощущал себя ниже этого пса. Захотелось кинуть в него чем-то тяжелым, но я поборол в себе эту мимолетную обиду, продолжая идти сквозь лабиринты безликих серых коробок, в которых ютились обыватели. Они спали этим холодным воскресным утром в своих кроватях, не задумываясь о смысле жизни, цепях эволюции и прочей дребедени. Возможно, они были счастливы в своем незнании.
Наконец, я вышел к автобусной остановке. Редкие машины проносились мимо, разбрызгивая лужи. На скамейке, под пластиковым козырьком, спал традиционный алкоголик. Действительно, какая остановка без алкоголика. Перегар ударил мне в ноздри. Небритый, грязный мужик в поношенном китайском спортивном костюме сладко причмокнул во сне и повернулся на другой бок. Доска объявлений пестрела плакатами приезжающих звезд, рекламой курсов похудания, сообщениями о продаже недвижимости. Все как обычно. Все как всегда. На другой стороне улицы светилась вывеска круглосуточной аптеки.
Перейдя дорогу, я поднялся по ступеням к маленькому окошку в дверях, нажал на кнопку звонка. Где-то в недрах аптеки раздалась мелодичная трель, через минуту окошко приоткрылось, в нем показалось заспанное лицо женщины средних лет. Не нужно быть психологом, чтобы понять: женщина работала на нелюбимой работе, за маленькую зарплату, от большой нужды. Более подходящего выражения лица, подходящего под объяснение, не найдешь.
– Что вам? – хриплым от дремы голосом спросила она.
– Сироп от кашля, – сказал я, протягивая смятую сотку.
Женщина взяла деньги, закрыла окно и исчезла. Я уверен, она повидала на своем веку немало наркоманов, приперающихся в любое время суток за шприцами, колесами, сиропами, каплями. И я не был исключением.
Я, было, хотел покашлять для приличия, но это выглядело бы слишком наигранно, неестественно, словно оправдание перед самим собой. Окошко открылось, женщина протянула мне яркую коробочку, пару смятых купюр сдачи и чек. Как только они оказались у меня в руках, окошко захлопнулось. Я усмехнулся, смял чек и бросил его в урну рядом со входом. Туда же отправилась коробочка из-под лекарства. Флакончик я положил во внутренний карман ветровки.
Тем временем на остановке появились первые люди-неудачники, работающие по воскресеньям. Женщина лет пятидесяти, парень – мой ровесник, еще одна женщина бальзаковского возраста. Алкаш по-прежнему сладко спал на своем неудобном ложе. Я не из брезгливых, поэтому сел недалеко от него на лавочке, хотя женщины и морщили носы, вполголоса ругаясь на него конкретно и род мужской в целом. Люди угнетали меня. Их бледные, осунувшиеся после долгой зимы лица нагоняли тоску. В их пустых глазах виделся маршрут их повседневности: «дом-работа-рынок». Они перестали быть женщинами в тот момент, когда приняли на себя ярмо хранительницы домашнего очага. И этот парень, стремящийся войти в касту яппи, давно перестал писать юношеские стихи и грезит не о революции, а о «Лексусе» S-класса. Мысли мои двигались, словно рыбы в аквариуме с желе. Медленно, неторопливо, с усилием разрезая пласты сознания. Я достал из кармана бутылку темного стекла, в которой плескалась густая светлая жидкость с сильным мятным привкусом. Одним движением свинтив крышку, я прикрыл ладонью яркую этикетку, запрокинул голову и влил в горло все содержимое бутылки без остатка. По трахее и дальше в легкие разлилась приятная свежесть. Стало легче дышать. Метко забросив бутылку в урну, я прикрыл глаза. Ни женщины, ни парень даже не обернулись в мою сторону, они упорно вглядывались в утренний смог, пытаясь разглядеть в нем автобус, который подъехал к остановке лишь спустя пять минут. Не глядя на номер, я залез в него, протянув водителю деньги за билет, прошел в самый конец и, усевшись на последнее сиденье, поплотнее запахнул ветровку и начал смотреть в окно. Мимо меня проносился город. Такой же серый, сырой, промозглый, каким он был в районе, где жила моя девушка. Замызганные дорожной грязью автомобили теснились по обочинам, обгоняли нас справа и слева, стояли на светофорах. Витрины магазинов еще покрывали железные жалюзи, скрывая от взоров вычурные наряды, дорогую электронику, изысканную посуду. Город только пробуждался ото сна. Угрюмые, небритые дворники выходили на улицы, дабы отработать свою жалкую зарплату до полудня, чтобы потом расползтись по свои норам.
А я все ехал и ехал, словно на экскурсии по городу тоски. И казалось, что толстое стекло автобуса, отделяющее меня от улицы, может спасти от этой безграничной серой скуки, тотальной безнадеги, в которой город захлебывался этим серым весенним утром. Казалось, стоит стеклу дать трещину, и тоска заполнит автобус, затопит его по самый потолок, и мы все захлебнемся в ней.
Конечная остановка автобуса располагалась где-то на окраине города, в промышленной зоне. К тому времени, когда я подъехал туда, сироп начал действовать. По телу блуждали легкие судороги, мозг затопила пустота и апатия, в плеере играла какая-то песня. Я не понимал слов, не воспринимал мелодию. Я просто слился с музыкой. Я был ей. Она была мной. По моим жилам текла не кровь, а чистые ноты. Разум наполнили удары бита, каждый из которых оставлял на сердце гематому.
– Парень, конечная!!! Я тебе уже третий раз говорю, – надо мной склонилось усатое лицо водителя. – Ты что, уснул?
Надо было взять себя в руки.
– А, да, простите, задремал маленько, – выдавил я из себя, собрал все силы и поднялся. Слегка подпрыгивающей походкой я направился к выходу. Внезапно меня переполнила энергия. Легко спрыгнув с автобусной ступеньки, я бодро посеменил в сторону строений, напоминавших самолетные ангары. Отойдя от автобуса на приличное, расстояние, я огляделся. Кругом были какие-то строения, обнесенные заборами, коробки без окон и видимых дверей, электроподстанции, широкая асфальтированная дорога. Мой взгляд под действием сиропа ни на чем не задерживался, фиксируя картину в целом. Я лишь решил, что пойду в сторону ангаров, которые увидел в первый момент своего появления тут.
И я пошел.
Строения оказались гораздо дальше, чем я рассчитывал. А может, время под действием препарата замедлило свой ход, сжалось в одну точку, которую приходилось растягивать. Но до каких пределов я смогу это сделать? Не наступит ли момент, когда эта самая точка схлопнется, и я окажусь вне времени. Меня охватил приступ паники.
И тогда я побежал.
Я бежал до тех пор, пока не проскочил мимо ангаров, в которых, как оказалось, стояла строительная техника, и внезапно я выскочил на небольшое поле, которое отделяло промышленную зону от берега залива. Мне открылся темно-синий морской простор, покрытый легкой рябью. Море жило своей жизнью. Оно вздымалось.
Вверх. Вниз. Вверх. Вниз, не прекращая ни на мгновение своего вечного течения.
Я брел по заваленному ржавой арматурой и строительным мусором берегу, перепрыгивая через шлакоблоки, спотыкаясь об обрывки проволоки, направлялся к самой кромке прибоя. Под подошвами ботинок поскрипывал песок. Наконец первые волны лизнули носки моей обуви. В кончиках пальцев было легкое покалывание. Я выдернул из ушей наушники, и слух наполнил шепот волн. Их шелест изгонял мысли, которые заполонили мой разум. Море целило мою душу. Я присел на корточки и опустил руки в очередную набегающую волну. Холодная вода окатила кожу, оставив приятный холод. А затем откатилась назад. Так я просидел неопределенно долго.
Я сидел, а волны лизали мои ладони. Лишь когда мои руки по-настоящему замерзли, так, что трудно было сгибать пальцы, я встал и отошел от кромки прибоя. Еще мокрыми, непослушными конечностями я вытащил из пачки сигарету, вставил ее в угол рта и долго щелкал зажигалкой, пытаясь прикурить.
Минут двадцать я ходил по берегу, собирая сухие водоросли, палки, мусор, сваливая их в кучу. А потом я развел костер. Языки пламени появились не сразу. Но через несколько минут костер весело затрещал. Легкий ветерок сносил дым в сторону моря. Я сидел, подставив теплу окоченевшие руки, смотрел то на пламя, то на волны. Я откинулся на спину, и мой взгляд уперся в затянутое тучами небо…
Хорошее начальное образование. Престижный университет. Прибыльная работа. Я прошел все стадии эволюции мальчика в мужчину. Вечера проходили в компании друзей, тонули в огнях клубов и баров. Квартира медленно заполнялась мебелью, гардероб вещами, банки счетами. А пузырек лития давно пылился на полке, где-то между настойкой йода и пачкой аспирина.
Я не страдал маниями. У меня не было шизофрении. По крайней мере, так считал я. Вы скажете, что все сумасшедшие не признают своей невменяемости. Возможно, это и так. Только та девушка, которая заменила мне реальных друзей десять лет назад, была не продуктом моего воображения, а результатом вакуума, в котором я жил все это время. Многие годы я существовал среди денежных мешков, которые давно потеряли свои души в закоулках бухгалтерских счетов и туннелях финансовых потоков. Дети богачей – золотое поколение, которое должно было встать у руля отцовских компаний – погрязли в разврате и лжи. С младых ногтей их приучили к этому. Любой праздник – показ богатства, каждая встреча – попытка завести полезные связи, время – деньги, а значит, вы должны мне сотню. Почему я стал белой вороной на этом празднике жизни? Я часто задавал этот вопрос в пустоту.
А однажды пришла Ева. И я задал этот вопрос ей. Но, как оказалось, себе. Она – я! Поток моего сознания породил ее. Я читал, что в древности была каста творцов, чьи самые заветные желания воплощались в жизнь. Они создавали что-то из ничего. Возможно, это смог сделать и я. Она была так материальна, что усомниться в ее существовании я не мог. Да и никто бы не смог. Так бы и продолжалось, если бы в один прекрасный день она не призналась мне, что она лишь результат моего одиночества. И в это самое время мой личный водитель рассказал моему отцу о странностях в поведении сына. Клиники, врачи, обследования, санатории, снова клиники. Ева ушла в ту же ночь, как призналась мне в своей нереальности. Но мне не верили. Я вновь и вновь глотал таблетки, перед глазами размахивали маятником гипнотизеры, к вискам подводили электроды. Я стал жертвой своей мечты. Лишь пару лет спустя, когда родители поняли, что больше меня мучить не стоит, отец пристроил меня в университет, не забывая, однако, подсовывать профилактические курсы лития… Литий-карбонат… Таблеточки по 0,3 грамма. Один раз в день по две капсулы… А потом тяжелая мышечная слабость, словно в каждую часть твоего тела залили свинец. Жажда, которую не утолить. Тремор, от которого половина стакана воды расплескивается, не будучи донесенной до рта.
Но все будет хорошо… Так сказал добрый доктор.
– Гляди-ка, совсем сморило?
Я поднялся на локтях, осоловело хлопая глазами. Костер давно прогорел. Лишь легкое свечение, усиливающееся с каждым порывом ветра, исходило от пепелища. На старой покрышке от грузовика, в трех метрах от меня, с грацией, достойной монаршей особы, восседал рыбак. В старой штормовке, покрытой белыми разводами соли, с накинутым на голову капюшоном, из-под которого на меня смотрело небритое, вспаханное морщинами лицо, он был похож на настоящего морского волка. Этакий Акела, пришедший по волнам.
– Угу, – неопределенно пробурчал я, вытряхивая из пачки сигарету.
– Хорошо тут загорать, – иронично промолвил он. – Как раз, самый сезон.
– А у тебя улов удачный выдался, видать, – в тон ему ответил я.
– Более чем, – усмехнулся рыбак. – Вот только у тебя с поклевкой проблемы. Вроде и есть что наловить, а только удочку забрасываешь, ничего крупнее кильки не идет.
– Думаю, ты неправ… – начал было я.
– Тебе вредно думать, – саркастически заметил он. – У тебя не мысли, а сплошная философия. И самое смешное то, что ты ее нигде на практике применить не сможешь.
– То есть? – удивился я.
– Ну, вот мыслишь ты о тщете человеческой жизни, суетности нашего бытия. А что толку? Суетности от этого не поубавилось. И смыслом жизнь не наполнилась. Дурак думками богат. Так что ты дурак…
– А ты, значит, умный, – фыркнул я.
– Нет, я тоже дурак. Только наоборот. Ты много думаешь и мало делаешь. Ты богатый дурак. А я мало думаю и много делаю. И толку от этого чуть. Значит, я бедный дурак.
– Не неси ахинею, – вспылил я.
– Это ты ее несешь, когда думаешь о том, как противен этот мир. А я не думаю. Я знаю. Но ничего с этим поделать не могу.
– А я могу? – щелчком я отправил сигарету в догорающий костер.
– И ты не можешь. Но ты думаешь, а я знаю.
– Знание – сила! – улыбнулся я.
– А ты думай, думай, авось до чего и додумаешься. Только вот что я тебе скажу. Мысль без дела – удел аскета. Дело без мысли – удел шута. Решай, кем хочешь быть. Но тот и другой одинаково бесполезны.
– Хочу быть рыбаком-философом! – ехидно заметил я.
– Мал еще, – не менее ехидно ответил собеседник. – Первый ветерок тебя сдует.
Он рассмеялся хриплым смехом, бормоча под нос: «Ишь чего удумал, рыбаком!» Я даже немного обиделся за такое пренебрежение к моей персоне, и решил его озадачить.
– И чего мне теперь делать? – поинтересовался я.
– Иди ты лесом! – ответил рыбак, сплюнув себе под ноги.
– Каким? – видать, на моем лице застыла гримаса полного идиота, потому что мужчина кивнул мне за спину и промолвил:
– А вот тем!
Я обернулся. Действительно, за спиной моей, в пятистах метрах, раскинулся не совсем лес, но довольно густая лесополоса, сплошь состоящая из кленов, под которыми густым частоколом торчали палки орешника. Видимо, это все, что осталось от некогда обширного леса, раскинувшегося вдоль побережья.
– Очень смешно… – сердито ответил я, оборачиваясь, но осекся на полуслове. Рыбака на месте не было. Глупо хлопая глазами, я огляделся по сторонам. Кроме одинокой чайки, ковыряющейся в груде мусора, на побережье не было ни единой души. Я подошел к колесу, но ни возле него, ни где-либо еще чужих следов не было. Я даже провел ладонью по песку, в надежде, что плевок рыбака остался на песке. Но чуть влажные песчинки прошли сквозь пальцы. Я закрыл глаза, пару раз глубоко вздохнул. «Ну, здравствуй, шизофрения!» – пришла в голову мысль.
Я усмехнулся, пнув покрышку, и решил последовать совету моего воображаемого друга, и, забросав костер песком, неторопливо пошел в сторону лесополосы. На сыром, слипшемся песке мои ботинки оставляли четкие следы. Иногда я пинал попадавшиеся на пути банки. В голове гулял приятный ветерок, заполнявший воцарившуюся после сиропа пустоту. Я избавился от мыслей, терзавших меня последнее время. Возможно, ненадолго, но решил проблему, ставшую главной загвоздкой в моей беспросветной жизни. Я не заметил, как песок постепенно перешел в пожухшую после зимы бледно-зеленую траву и вступил в пресловутый лес, которым меня послали. Здесь уже не гулял ветер, здесь пахло прелыми листьями и сыростью. Тут и там валялись пустые бутылки, окурки, порой шприцы. Очевидно, этот лес был местом паломничества всей шпаны района. Но сейчас даже самым последним отморозкам не хотелось гулять по столь сомнительным местам. Я долго брел по утоптанной тропке, любуясь местными красотами: чья-то изодранная юбка, натянутая на кусты, плюшевый медвежонок, прибитый лапами к дереву, со вспоротым брюхом, остов машины, обугленный настолько, что понять, какой она марки, было совершенно не реально. Апофеозом всего являлась старая стиральная машинка, под завязку набитая пустой стеклотарой. Я ощущал себя Алисой в зазеркалье. Вскоре показались жилые дома – многоэтажные архитектурные кошмары, в которых гнездились не самые обеспеченные люди этого города. На выходе из леса мое воображение окончательно добила двуспальная металлическая кровать, застрявшая в ветвях уродливого каштана, на высоте десяти метров над землей, и старый, дырявый пожарный шланг, точно кишки опутывающий ветви сразу трех рядом стоящих кленов. Да уж, старый морской волк был прав – этот лес почище Диснейленда будет. Однако рыбак был прав и в другом: рядом с первым же домом была автобусная остановка, на которой я благополучно сел в автобус и добрался до своего дома. Лишь в подъезде, доставая газету, я порезался о железную створку почтового ящика.
Поднявшись на шестой этаж, я распахнул двери своей квартиры, скинул с себя ветровку и прошел в ванную. Смыл выступившую из раны кровь и открыл дверцу шкафчика, в котором хранил разную медицинскую мелочь. Я взял с полочки пластырь, и тут мой взгляд остановился на маленьком флакончике, как раз между бутылочкой с йодом и пачкой аспирина.
Литий…
