РАССКАЗ
Я заметил эту троицу, когда они переходили в моем лесу через ручей. Сразу стало ясно, куда они идут и зачем. Двое вооруженных мужчин сопровождали бледную, изможденную женщину. Компании, подобные этой, через мой лес проходят ежедневно. Как стада коз.
Можно было подождать, пока они пройдут, и продолжить ловить рыбу, но мне понравилась женщина. Когда она присела, пописала в ручей и подмылась, я едва не закричал от острого вожделения.
Она будет моей!
Я вернулся к своему дому и взял самое лучшее мое копье. Солнце было высоко и скоро должен пойти дождь – нужно успеть до дождя.
Нагнал я их у другого ручья и пошел следом, присматриваясь. Дорога вывела нас из леса и завиляла вдоль опушки. Так будет до самого капища.
Выйдя на солнце, они остановились, разделись и, сложив одежды в переметные сумки, пошли нагишом. Это у них обязательный ритуал на пути к жертвеннику. Они полагают, что солнце их очистит перед входом в святилище. Пешком и без одежды.
Теперь я рассмотрел женщину лучше, и мне захотелось ее еще сильнее. Когда она снимала через голову рубаху, я увидел, что ее родилище выбрито и раскрашено пополам в красный и зеленый цвета. Потом, когда они продолжили идти по дороге, выяснилось, что и ягодицы ее покрашены одна красным, другая зеленым. Что это значило, я не понимал. Капак – народ для меня загадочный. Загадочный и опасный.
Виракоче шел первым и внимательно осматривал местность. В этих краях полно разбойников. Дикие племена так и не смирились с господством капак и продолжают нападать. Конечно, не на военные колонны и крепости, а на крестьян и путников. А умереть на земле самому или позволить умереть Нюсте Виракоче боялся больше всего в жизни. Поэтому двигались боевым порядком: Виракоче с ножом и копьем – впереди, следом – Нюсте, а замыкал колонну Уайн. Тоже с копьем. Уайн прикрывал тыл, поскольку был опытнее и сильнее Виракоче, а местные разбойники-чанка обожали пропустить путников и ударить сзади.
Выйдя из лесу, остановились раздеться. Облако комаров, прицепившееся в лесу, устроило радостный и звонкий пир. Вместе с одеждой Виракоче снял с шеи нож и завернул в одежду – два вида оружия для него много. Осторожно коснулся пальцем бронзового наконечника копья, внимательно всматриваясь в темноту лесных зарослей. Скорее бы пошел дождь. Лесные разбойники в дождь не атакуют. Почему, не известно.
Он продолжал тревожно всматриваться в заросли. За каждым кустом, холмом и камнем мог скрываться чанка.
Виракоче хотелось бежать со всех ног, чтобы скорее достичь Неба, но Нюсте была больна и бежать не могла. Собственно, из-за нее и был организован этот переход.
Мужчина, шедший последним, оказался очень внимательным. Практически в его внимании не было разрывов, и я не придумал, как напасть сзади. Передний был более «дырявым». Его взгляд двигался рывками, пропуская большие пространства, потом возвращался в пропущенные сектора, «подпрыгивал» вверх и снова дергался влево. Я рассмотрел эту последовательность и понял, когда его бить.
Теперь нужно определиться – где.
Я углубился в лес и побежал через овраги, перепрыгивая через валежник, поросль и вывалы. Я обходил их по широкой дуге, чтобы напуганные мною птицы и звери не выдали меня. Какая женщина! Я представил, как ей отрубают голову на жертвенном камне, и во мне проснулась злость к этим бледным, тонкоруким, тонконогим горожанам из Куско, которые вели ее на жертвенник. Я злился на весь этот народ капак, на их мерзкие законы, на их гнусных богов, ради которых они ежедневно проливают реки крови и засыпают вонючими трупами овраги, на безропотную покорность, с которой их жертвы поднимаются на каменную пирамиду.
Бежал я долго. Мне нужно обойти их. И обойти с запасом. Чтобы было время подготовить место для атаки, чтобы успокоились растения и птицы, чтобы трава, примятая мною, перестала распрямляться и шелестеть.
Я уже примерно представлял, где сделаю засаду. Рассмотрев этих людей, я понял, что должен одним ударом поразить сразу двоих мужчин. Но они втроем все время шли ровно друг за другом. Женщина строго между мужчинами. Только один раз в самом начале, когда женщина присела в ручье, два мужских сердца оказались не перекрытыми. Но я был не в позиции атаки, без оружия и без желания их убить. На второй такой случай рассчитывать не приходилось. Вряд ли она захочет снова пописать. Пописать последний раз.
Я видел, как жрецы разделывали человеческие тела и сбрасывали вниз по крутым каменным ступеням. После этого у меня исчезли последние проявления жалости к этим людям. Я относился к ним как к тапирам или капибарам. Животные.
Виракоче было страшно. Он боялся умереть на земле. Долг, годами взращиваемый на примере старшего брата Уайна, выглядел жалкой лодчонкой, попавшей в поток гигантской бурной и мутной реки Страх. Если бы не пример сильного и смелого Уайна, Виракоче еще двадцать лет назад ушел бы на Небо.
Уайн мудро считал, что если все осознавшие уйдут на Небо, кто останется помогать глупым детям и невежественным дикарям? «Мы успеем! А вот им нужна помощь!» Детям, дикарям… больным… таким, как Нюсте.
У Виракоче не было своих детей. Он не любил дикарей. У него была сестра Нюсте и брат Уайн.
На востоке раскатисто громыхнуло. О, Небо, дай дождя!
Виракоче боялся умереть на земле потому, что ЗНАЛ о том, что дух умершего на земле остается на земле и вселяется в собаку, ягуара, оленя, дикобраза… А дух умершего на Небе – остается на Небе. В обители Силы и Совершенства. Проще говоря, в Боге.
Это Знание Виракоче получил во сне после года созерцания Утренней звезды. Он увидел бесконечную разницу в состояниях духа на земле и духа на Небе. Впрочем, что об этом говорить – это нужно понимать. Он увидел свою жизнь целиком – как обломок дерева в руке.
Когда многие осознали, была построена Лестница на Небо, и чистые сердцем и ясные умом смогли уйти.
Остались неосознавшие. И те, кто заботится о неосознавших.
Первое время Виракоче смотрел на неосознавших, как на животных. Они, по сути, и были животными. Но брат не согласился с его мнением.
– Дух един, – сказал он. – И чем больше осознавших, тем Он глубже. И тем глубже ты в Нем.
Виракоче понял. Только страх остался. Раньше, до осознания, Виракоче боялся смерти. Сейчас все странно переменилось. Он боялся смерти на земле и стремился к смерти на Небе.
Позиция была прекрасной. Я стоял в десяти шагах от опушки в глубине леса на скальном выступе. Передо мною сквозь листву молодняка акации проглядывала петляющая по полю тропа. В одном месте она шла строго на меня и пересекалась сухой промоиной. Я пробежал к месту атаки на опушке, приладился к ветвям и кустарникам, замахнулся и повращал плечом. К промоине не пошел, чтобы не оставлять следов. Мысленно посчитал шаги и время ее прохождения. Сопоставил. Нужно стать на шаг ближе. Значит, придется в засаде пригнуться и сменить опорную ногу.
Я возвратился к месту засады, освобождая скальную поверхность на своих следах от сырых скользких листьев и тонкого слоя грунта. Это прибавит мне скорости.
Ждать оставалось недолго, и я принял начальную стойку и развернул копье наконечником вверх.
Обсидиановый наконечник контрастно отражал просветы между листьями. Он был настолько острым, что я опасался порезаться об него взглядом. Он достался мне в подарок от великого Мастера Наконечников, и я берег его только для особых случаев. А чтобы рука чувствовала копье, подолгу упражнялся во время дождя на падающих каплях. Так делали многие чанка. Дождь – время священного ритуала. И каждый жаждущий мастерства чанка стремился не потерять ни капли дождя впустую.
Древнее учение гласит, что непобедимым становится лишь тот, кто с окончанием дождя останется сухим сам, сохранит под собой сухим круг на вытянутую руку и не намочит древко. Это значит, что капли нужно встречать только наконечником.
Черный обсидиан искаженно и частями отразил мое лицо: красные полосы от переносицы, бурые полосы на месте сожженных бровей, синие зигзаги на лбу. Это было мое новое лицо. Каждые семь дней я избавлялся от своего прежнего лица – обжигал волосы, срезал характерные выступы и складки обсидиановым лезвием, а каждые два дня красками наносил новые черты. Только мои черные зрачки были чернее обсидиана, не отражались и выглядели, как два круглых отверстия в камне.
Из-за кактуса на склоне появилась фигура первого из «моей» группы, и я развернул наконечник косо к солнцу, чтобы он не выдал меня бликом.
Солнце развернулось южным углом вниз и спряталось за густыми серыми многоугольными облаками. Вчера в это время пошел дождь.
Дорога повернула к лесу и подошла к промоине. Виракоче осмотрел лес, крутой склон справа, кактусы на склоне и спустился в промоину, отмечая отсутствие следов человека и животных, семена дикого подсолнечника и рыжих муравьев на сыром днище временного ручья. Трижды крикнула пролетающая к лесу ворона, несколько снимая напряжение нервов Виракоче. «Трое – это мы», – подумал он, взбегая на противоположный склон промоины и окидывая взглядом вновь открывшееся пространство.
Следом в промоину спустилась Нюсте, придерживая на левом бедре сумку с одеждой и едой. Виракоче слышал, как она шлепнула босыми ступнями, перепрыгнув через сырое днище, и как шлепнулись о тело ее свободные от одежды грудки.
Виракоче автоматически отвел задний конец копья, чтобы взбегающая снизу Нюсте не ударилась лицом, и услышал, как отрывисто и раздраженно крикнула ворона. Четвертый раз.
Виракоче резко обернулся на крик и увидел летящее в грудь копье с широким черным наконечником.
По моей левой ноге побежала сколопендра. Где-то закричала пума. Я мысленно улыбнулся прародителю народа капак. Нет, малыш, я не суеверный. И тебе меня не остановить. Из палых листьев к моей правой опорной ступне выползла змейка. Очень опасная и ядовитая. Ничего удивительного. Лес кишел этими змеями, кусающими кого-либо из своих собственных неведомых соображений. Я пальцем ноги придавил голову змеи к камню. Змея забилась в конвульсиях, и я придавил пяткой ее туловище. Теперь толкаться придется от скользкого. Не отводя взгляда от троих капак, я преобразовал стойку, подлаживаясь к новым условиям.
А тем временем капак, двигавшийся первым, спустился в промоину. До сих пор все трое синхронно раскачивались при ходьбе, но теперь, перепрыгнув рытвину, первый сменил ритм. Сейчас он был на голову ниже своих товарищей и раскачивался не в такт. Он опустил глаза, осматривая днище, взбежал по борту промоины, и его взгляд начал прыгать, сканируя местность, в обычной для него последовательности. Вправо… Я изготовился… В центр… Я прижал наконечник к щеке и побежал… Вверх… Женщина перепрыгнула дно промоины и сменила ритм раскачки… Влево… Я направил наконечник в цель и сделал последний шаг.
Первый капак отводил глаза влево, перенося вес с правой ноги на левую и перемещаясь корпусом от меня влево. Последний уходил за спину первого, перенося вес с левой ноги на правую, и перед спуском в промоину, скосив глаза, осматривал пространство справа за спиной на склоне. Женщина теперь была на две головы ниже мужчин и смотрела себе под ноги. Я на мгновение остановился, проводил корпусом и рукой копье и, снова набирая скорость, смотрел, как два мужских сердца сходятся на линии движения черного наконечника, а женская голова медленно с нее уходит.
Когда взгляд впереди идущего должен был привычно зафиксироваться на левом для него секторе, надо мною крикнула ворона. Капак почему-то отреагировал на этот крик, и его внимание метнулось в мою сторону. Он заметил мое копье и успел отклониться, развернув корпус и отведя назад свое левое плечо. Я видел, как наконечник, слегка задев кожу под соском мужчины, прошел, срезая волосы женщины, и ударил в грудь замыкающего. Тот осматривал местность позади и если и заметил опасность, то слишком поздно. Бросок, рассчитанный нанизать два сердца, пришелся на одно, и копье, пробив грудь и спину, вылетело бы из тела, если бы человек в запоздалой реакции не ухватил его за древко у конца.
Первый, потеряв контроль над ситуацией, смотрел, как копье пробивает его спутника, и снова вовремя не увидел моего удара. Я ударил его ногами в прыжке в правое плечо. Он неуклюжим поленом сбил женщину и ударился о борт ложбины.
Я ухватил под наконечником мокрое древко и выдернул копье из повернувшегося ко мне спиной и еще стоящего капака. Наклонился и подхватил левой рукой за талию женщину, перекинул через плечо голой попкой вперед и вверх, наступил ногой на свисшую до земли переметную сумку и оторвал от нее хозяйку. Метнул злой взгляд на предательницу– ворону и побежал в лес.
Какое-то время я оставался под впечатлением поединка и, прорываясь сквозь заросли, лишь следил за тем, чтобы увести след в другую сторону от моего дома, чтобы не зацепиться копьем за папоротники и сильно не оцарапать лежащую на плече черно-зеленую попу.
Но вскоре ко мне вернулось ощущение свободы. Я повернул круто влево, навстречу дождю, вдохнул давящий слева сладкий запах родилища и натекающий справа от прижатого к щеке наконечника сладкий запах крови… И закричал!
Виракоче не терял сознание, но он так и не увидел нападавшего чанка. Произошедшее было настолько больше понимания, что Виракоче не мог сложить рассыпавшийся мир и, как описавшийся младенец, беспомощно трепыхался в мокрой ложбине, пока весь не перемазался в глине и крови. Крови брата.
Потом началась истерика. Виракоче, оскальзываясь, ползал вокруг брата, поливая того слезами. Сначала он хрипел, потом начал завывать, потом – закричал. Лес отозвался эхом.
Виракоче, наконец, перевернул Уайна. И встретился с ним взглядом. Уайн еще был жив. Истерика мгновенно прекратилась. Небо. Нужно успеть на Небо.
Он набрал со дна ложбины мокрой глины с песком и крепко втер в кровоточащую рану на груди Уайна. Потом перевернул тело и втер глину в рану на спине.
Уверенно встал над Уайном, сорвал с него суму с одеждой, обхватил за поясницу и, подняв, вскинул на плечи. Виракоче лишь с виду был слабым. Работа скороходом императора требовала силы и выносливости.
Виракоче поднял глаза на небо. Только бы не пошел дождь! О, Боги! Не нужно дождя!
Тучи заходили слева, от леса. А ему нужно было вправо.
Виракоче выбрался из проклятой ложбины и побежал.
До Лестницы на Небо оставалось пять-шесть тысяч шагов. Он скороход. И пусть бежать приходится не по путепроводу, удлиняющему время, а по обычной степной дороге – он справится. Только бы не было дождя, и проводник оставался у ворот. А под Лестницей будут стражники. Они помогут поднять Уайна по Лестнице к воротам. Обязательно помогут. Для этого они там и стоят. Для этого их и выбирают из самых сильных и ответственных воинов. Ведь так часто бывает, что человеку остается жить два-три вдоха, и, чтобы он не умер на земле и попал на Небо, воины взбегают с ним по Лестнице к воротам, и проводник едва успевает его провести на Небо. Терпи, Уайн. Ты очень много сделал, помогая другим людям умереть на Небе. И это будет крайне несправедливо, если ты сам умрешь на земле.
О Нюсте Виракоче думать себе не позволял. Нюсте – потом. И эти чанка – невидимки, больше напоминающие ветер, чем людей – тоже потом. Потом, но обязательно!
Дорога ушла от леса и по холмам запетляла к священной роще. Виракоче однажды был в этих местах. Он приводил к Лестнице своего родственника, пожелавшего уйти на Небо.
За спиной громыхнуло, но Виракоче только крепче сжал зубы.
Много лет он служил курьером. Он знал на память все путепроводы империи от океана до дождливых лесов. А по четырем основным стратегическим путепроводам из Куско он так же помнил оптимальные формулы движения. Он знал, с какой частотой нужно дышать и какие Песни петь на участках между вершинами Белая и Уаман или руслами рек Уруб и Убамбы. Он умел сходу войти в засаду чанка на путепроводе и преодолеть самострелы, ловчие ямы или капканы, не нарушая формулы движения.
Он был посвящен в знание пароля императорского курьера. Загадка пароля состоит в том, что, кроме курьера, его никто не знает. Но когда он предъявляется, его узнает каждый подданный империи. И беспрекословно повинуется человеку, произнесшему его.
Однажды бригаду Виракоче удостоили государственной награды, и сам Великий Император обратил к ним свой золотой лик из паланкина. Это случилось у старой Лестницы на Великом озере незадолго до того, как Лестница и прилегающие храмы погрузились на дно.
Виракоче выбежал на прямой участок и сменил формулу движения. Теперь у него в груди звучала Песня Убегающих От Бурана Лам. Они с Уайном сейчас были убегающими ламами. Только Виракоче убегал от дождя, а Уайн убегал от смерти на земле.
Первые капли дождя, как расплавленное золото, обожгли кожу ощущением несовершенства. Многолетняя практика с копьем впиталась в кровь. Но я терпел и продолжал бежать. Женщина на моем плече была теплой и привлекательной. Если бы не предстоящий дождь, я бы уже лежал на ней. Но дождь – священное время для стремящегося к мастерству чанка. Именно по этой причине мы много столетий остаемся народом, не покорившимся жадному и жестокому капак. И хотя сейчас именно на земле чанка капак построили свои мерзкие капища, где приносят невинных людей в жертву своим идолам, сами чанка не пошли на службу к императору. Они скрываются в лесах и учатся мастерству боя.
Дождь усилился, и далее терпеть стало невозможно. Я бросил женщину себе под ноги, перехватил копье двумя руками и ударил зависшую передо мною вытянутую каплю.
Капля капле рознь. Обычно капли вытянутые. Снизу гладкие и прозрачные, сверху мохнатые матовые. Падают, слегка вращаясь, пропуская свет и отражая одновременно. При правильном ударе наконечником копья капля трескается, будто кусок вулканического стекла, рассыпается осколками, которые через мгновение превращаются в маленькие капельки и устремляются вниз мокрой пылью.
Величина и форма капель зависят от силы ветра, силы дождя, высоты облаков, наличия рядом деревьев или скал.
По правилам каплю можно рассекать вдоль, поперек, снизу и сверху. При этом капли издают разной высоты звуки.
Основными способами разбивания являются второй и третий. Удар вдоль сбоку используется новичками при недостаточной скорости движения, из-за чего приходится совершать акробатические извороты. Часть осколков при этом взлетают вверх и вместе с потоком воздуха сталкиваются с падающими сверху каплями, нарушая их траекторию и блеск. Удар сверху, вдогонку капле, тоже редок и используется в случае неуспевания. Отклонение от вертикали или горизонтали называется «закосить» и считается браком.
Удар наносится строго острием наконечника и лишь в случае, когда порывы ветра разбивают капли в пыль на лету или зависает пыль от поперечного удара, используется боковая поверхность наконечника, для сметания.
Сила и точность удара определяют направление и дальность полета «осколков» и «чистоту» работы. При этом звук разбиваемых и сметаемых капель сливается в тонкую и невероятно приятную музыку. Эта музыка завораживает и дает силу одновременно. Она цель и смысл занятия с дождем. Благодаря ей, тело учится сутками находиться в упоенном экстазе, в сравнении с которым все сладости жизни – бледный сон.
Вращаться на месте, рассекая капли, – маленькая часть этого праздника. После каждой разбитой капли нужно мгновенно выбрать следующую. Из сотен зависших перед лицом нижних, верхних, ближних, дальних. Со стороны это выглядит, как спиральный дождь, который могут оценить только посвященные. Непосвященные видят смерч, разбрасывающий жгучие капли воды, и углубляющуюся под смерчем пылящую воронку в земле.
Воронка-это отдельное искусство. Проще всего работать с дождем на скальном выступе. Только дым от ступней поднимается. Без правильной песни пятки оказываются без кожи сразу в начале дождя.
В рыхлой почве, наряду со сложной перестановкой ног, воронка достигает бедер, при этом заполняясь водой. Умные ноги сами находят форму танца и задают легким и горлу новую песню. Земля и дождь отдают свою славу и красоту. Сила переполняет танцующего с дождем, заставляя работать копьем и ногами еще быстрее, забывать мелкие невзгоды бытия и сливаться с духами земли и воды, вкушая от их тайн и секретов.
Мир вокруг меня начал приобретать очертания покоя, и я понял, что дождь заканчивается. Зазвучала Песня Тихой Воды. Я остановился по колено в воронке с жидкой грязью, пространство на полкопья вокруг меня было почти сухим. Лишь два тонких ручейка из-за круга сбегали в воронку. Копье было коричневым от засохшей крови и теплым от работы.
В сухом круге лежала женщина и завороженно смотрела на меня. Будто Великого Змея увидела. Вставай, женщина! Возможна погоня. Нужно еще следы попутать. Вдруг твоим извергам на капище жертв мало покажется. Целую армию за нами пошлют.
Стражники Лестницы увидели Виракоче с ношей и быстро прибежали на помощь. Наверху продолжали приводить людей на Небо, а очередь у подножия уже была остановлена. Уайна подхватили крепкие квадратные парни и бегом понесли наверх. Усталый Виракоче едва поспевал следом. На площадке у ворот стражников остановил привратник с ножом в правой руке. Он коснулся шеи Уайна и, что-то рыкнув, властно махнул рукой. В голове Виракоче стучала кровь, дыхание рвало грудь, и он ничего не понял, когда с ужасом увидел, как Уайна сбросили вниз по ступеням.
– Нет! – закричал Виракоче и метнулся к Лестнице, но привратник схватил его свободной рукой у локтя.
– Вниз! – крикнул он стражникам и помощникам, и тут же с треском блеснула молния, и хлынул дождь.
Все побежали вниз. Находиться у ворот во время грозы было смертельно опасно. Люди под лестницей ушли в укрытия. Только Виракоче и привратник медленно спускались по щиколотку в красном потоке. Когда проходили мимо тела Уайна, привратник удержал Виракоче, порывавшегося кинутся к брату.
– Он мертв! Ты принес на Небо труп! Это очень плохо!
Привратник продолжал держать Виракоче за локоть, при этом размахивая в такт своим словам черным ножом. Обсидиановый нож остро напомнил Виракоче наконечник копья, от которого ему удалось спастись и которое убило Уайна. Образ этого наконечника крепко врезался в память и напрягал своей яркостью и живостью. Сходство было несомненным. Не в форме, конечно, а именно в изготовлении. В качестве и уровне мастерства.
– Мы замолим этот грех. Сразу после дождя.
Привратник завел Виракоче под навес у входа в подземный храм.
– Расскажи мне, что с вами произошло. Ты служишь у императора?
Он кивнул на служебную татуировку на плече Виракоче.
– Скороходом?
– Курьером, – привычно поправил Виракоче и начал дрожать.
– А это не одно и то же?
Из дверей храма вышел помощник привратника и подал Виракоче полотенце.
Привратник, видя, что Виракоче в оцепенении, взял полотенце и сам протер скорохода.
– Скороходами нас дразнят, когда хотят обидеть. Это как тебя недруги называют за глаза жрецом.
Виракоче начал приходить в себя. Взял из рук помощника одежду. Привратник смотрел, как он одевается. Потом снова взял Виракоче за руку и повел в храм.
Здесь было тепло, пахло бальзамирующим раствором и дымом факелов, с потолка свисали разноцветные веревки с узелковыми записями древних легенд и ритуалов, стены были покрыты фресками. Привратник усадил Виракоче на скамейку у стены, сам сел по другую сторону от чадящего факела.
– Ты в отпуске?
Виракоче поднял на него глаза и снова опустил. Пол притягивал взгляд замысловатым рисунком.
– Да, меня отпустили на тридцать два дня.
– Куда вы с ним шли? Он твой брат?
Виракоче кивнул:
– Брат.
– Я его знаю давно. Тебя не знал. Или не помню. А с ним мы много беседовали. Он был сильным человеком. Многих привел на Небо. Ты не ответил, куда вы шли?
– Сюда. На Небо. Мы вели сестру Нюсте. Она неизлечимо больна.
– Вы несли ее в паланкине?
– Да! Когда покинули Куско, пять дней несли паланкин. А когда вошли в земли чанка, паланкин оставили у знакомого крестьянина. Носильщики паланкина уязвимы без охраны.
– Вы правильно сделали. К Лестнице нужно идти своими ногами. Вы рассчитывали на себя?
– Нет. На волю духов и богов.
Привратник выпрямился. Виракоче оторвал взгляд от пола и посмотрел ему в лицо.
– Воля свершилась! Почему ты не рад?
Виракоче потерял дар речи.
– Что смотришь? Их воля не совпадает с твоим желанием? Или ты считаешь себя умнее и дальновиднее духов?
– Нет! – запротестовал курьер. – Нет. Мне брата жаль. Он достоин Неба.
– Да что ты смыслишь, скороход? – возмутился жрец. – Ты полдня подумал на бегу и начал разбираться в том, над чем я думаю сорок лет? Достоин – не достоин. Может, дело не в достоинстве? Или, может, Земле тоже нужны достойные, а Небу их достаточно?
– Я не думал об этом.
– Не думал он! Ты доверился духам и не согласен с их решением. Ты хочешь на Небо и не веришь его знамениям. Ты не последователен, скороход.
– Курьер!
– О, боги! – вздохнул привратник.– Я с тобой о серьезном, а ты мне о ерунде. Какая разница курьер или скороход, привратник, проводник или жрец. Важно, что ты делаешь. Не заслоняй главное второстепенным.
Жрец замолчал и опустил глаза на лужу, что натекла с его мокрой одежды на пол и скамейку. Он поднял голову, чтобы окликнуть помощника, но что-то вспомнил и смутился.
– Какие знамения? – вывел его из замешательства Виракоче.
– Знамения? Ах, знамения! Знамений сейчас много и говорят они о том, что Небу достаточно чистых душ.
Жрец поднялся и перешел к третьей каменной скамье. К сухой. Присел на нее.
– Пача! – окликнул он все-таки помощника. – Принеси камень!
– Прилягу я! Устал! – пожаловался он Виракоче.
Слуга принес камень величиной с кулак и положил на скамейку рядом с привратником.
– Чаю нам принеси! – сказал жрец, опираясь левой рукой и ложась на скамью с камнем. Но, к удивлению Виракоче, не лег, а завис в странной позе. Он подтянул ноги к животу и откинулся, будто под спиной у него была невидимая подушка. Правую руку с ножом он положил себе на живот, и только сейчас Виракоче увидел, что обсидиановый нож плотно привязан к кисти жреца. За дверью громко шумел дождь, и поза жреца была очень уютной и привлекательной. Помощник принес две пиалы с горячим чаем.
Отхлебнув и поморщившись, жрец тихо заговорил.
– Ты заметил, что климат у нас меняется? Дожди идут ежедневно и все больше днем.
Слуга принес камень для Виракоче и помог скороходу улечься на упругую подушку-невидимку. Помог подтянуть и правильно расположить колени. Подал пиалу. Рукам стало горячо и приятно.
– А приводить на Небо людей можно только при солнце. В крайнем случае, при облаках, но не в дождь. Сотни людей ожидают своей очереди уйти на Небо. Многие, кто болен, умирают у подножия лестницы, не дождавшись своей очереди. Мы ускорили ритуал прохождения, как только могли. Другой раз я боюсь, что второпях нарушу правила и отсеку голову прежде, чем приводимый увидит свое сердце в моих руках. Я заранее требую от них, чтобы, увидев сердце, они кивали или давали знак, моргнув. Ведь нарушение правил влечет поломку всего механизма прохода.
Жрец отпил чаю. Виракоче тоже.
– Как и принесение мертвого тела на вершину Лестницы.
– Почему Небу мы не нужны?
– Ну, подумай сам. Ты поливаешь в засуху томаты…
– Я не выращиваю томаты. Я – курьер.
Жрец грустно покачал головой.
– Ну, вообрази! Ты же видел, как твои родители выращивают томаты?
– Мой отец Главный Интендант города. Но я видел, как выращивают томаты.
– Хорошо! Представь, что ты носишь воду от колодца и поливаешь томаты. Но когда заканчивается засуха и идет дождь, ты перестаешь носить воду. Верно?
– Ну?
– Ну… Вода тебе больше не нужна. Верно?
– Верно.
– Верно. Но вода страдает от того, что она не нужна!
Виракоче замер с теплой чашкой на животе.
– Вода страдает?
– Да. Ей обещали рай в плодах томатов. А потом и в крови съевшего их человека. Представляешь?
– Нет! – признался Виракоче. – Мы говорили о людях. При чем тут вода?
Привратник тоскливо застонал. Он поставил пиалу себе на живот и начал поправлять привязанный к ладони нож.
– Болит? – спросил участливо Виракоче.
– Болит! Но это моя судьба. Пока не уйду на Небо.
– А стражники твои тоже уходят на Небо?
– Уходят. И слишком часто. Мы не успеваем их разыскивать, вербовать и обучать. Мы ведь набираем их из чистых духом. А чистые духом рвутся на Небо.
– А мой брат… – вернулся в грусть Виракоче.
– Твой брат, – перебил его жрец, – любил землю, заботился о земных созданиях и остался с землей. Что тут плохого? Или земля должна остаться безводной?
– Безводной?
Виракоче удивился и задумался.
– Ты сравниваешь людей с водой! – сообразил он.
Привратник облегченно вздохнул и снова взял в руку пиалу.
– Все-таки расскажи, что с вами произошло?
На подушке-невидимке все тело отдыхало. Сердце билось легко, голова слегка кружилась, и Виракоче подумал, что может нечаянно уснуть. Но чай мате тонизировал и делал язык легким и разговорчивым. Повествование началось с того момента, когда они, провожаемые отцом, вышли из восточных ворот, неся Нюсте в паланкине. А когда Виракоче заканчивал, описывая нападение чанка, проводник спал, опираясь на подушку-невидимку и свесив голову на грудь. Левая рука проводника придерживала на животе пустую пиалу, а правая с привязанным ножом лежала сверху. Дождь прекратился.
Женщина говорила на языке сими. Я его узнал, хотя и не понимал. Это диалект кечуа, на котором говорит знать. Значит, она из правящего клана, и ее будут искать. Я знал кечуа.
После того, как мое тело успокоилось на женщине, я отыскал в доме сухую одежду и дал женщине одеться. Она оказалась очень кроткой и послушной.
– Как тебя зовут? – спросил я, подавая ей пиалу с заваренным мате.
Тогда она и заговорила на сими.
– Я не понимаю сими.
Она задумалась и сказала на кечуа:
– Меня зовут Нюсте. Я дочь интенданта Куско. Ты убил моих братьев.
– Твои братья вели тебя на капище. Там людям вырезают сердце и отрубают головы.
– Ошибаешься. Там переселяют на Небо.
Я был удивлен.
– Ты шла сама без принуждения?
– Конечно. Наш врач сказал, что я неизлечимо больна и жить мне осталось не больше тридцати восходов. Десять восходов мы добирались сюда. И я очень хочу на Небо.
Теперь я был поражен. И взбешен.
– Глупость – вот твоя болезнь!– воскликнул я.
– И, говорят, это худшая из болезней, передаваемых половым путем!
Я взял котелок с остатками мате и пошел за дом мыться. С кем я связался? На кого меня потянуло? О, Круглоликое Солнце! За что?
Вскоре я вернулся в дом. Нюсте была грустной.
– Ты считаешь меня глупой?
– Конечно! Твои жрецы вбили тебе в голову такую нелепицу!
– Не жрецы, – возразила она. – Проводники.
Я не нашел слов от негодования. Выругался:
– У всех капак головы квадратные?
Нюсте подняла удивленный взгляд.
– У всех головы квадратные. И у тебя.
Она меня дразнит?
– А солнце, какое, по-твоему?
– Совершенный квадрат.
– ???
– Брат Виракоче научил меня ориентироваться по углам солнца. Поэтому, как и всякий капак, я никогда не блуждаю в походах.
Я молча смотрел, как она пьет чай, и думал о том, дразнит она меня или действительно считает солнце квадратным. Может, я плохо понимаю кечуа? Настали короткие сумерки.
– Это мое любимое время. Каждый вечер и каждое утро я пользуюсь сумерками, чтобы рассмотреть звезды. Пока луна не взошла. Луна, по-твоему, тоже квадратная?
– Перестань. Ты же сам видишь, что квадратная. Но это замечательно. Я тоже люблю смотреть на звезды.
– Пошли!
Несмотря на страх заразиться глупостью, я почувствовал, что секс нас сильно сблизил. Сроднил. Мне захотелось ее еще.
Мы взошли на лысый холм за домом, подстелили тряпичный коврик и сели. Я поставил у наших ног пиалу с отгоняющим насекомых отваром.
Солнце уже зашло, а луна еще не вышла, и небо было усеяно, как фасолью, огромными звездами. На юге мерцали зарницы от уходящей грозы.
Мы обнялись и молча слушали рев обезьян и пение сверчков.
Луна вынырнула из-за поросшего лесом холма, и сразу стало светло. Звезды погасли, и мы, прищурив глаза, смотрели на загадочный лик.
– Ты замечала, что она вращается?
– Конечно. Скоро вон то пятно скроется слева, а справа появятся горы. Я хорошо знаю луну.
– А сколько раз за ночь она оборачивается?– поддразнил я ее.
– Я-то знаю сколько. А вот ты знаешь, что там живут люди?
– Ну, если луна квадратная, то конечно и люди там живут. И змей Кетцалкоатль. И твой убитый брат.
Она резко меня оттолкнула.
– Ты убил моего брата. На земле убил. Ни на Небе, ни на луне его нет. Его дух вселится в обезьяну или сверчка. Зачем тебе это?
– Не сердись. Если твой брат был хорошим человеком, то и обезьяной будет хорошей.
– Смешно тебе, глупцу!
– Я не смеюсь. Ничуть. Почему обезьяны, камни и деревья должны быть плохими? Почему все хорошее должно уйти на небо?
– Потому, что там хорошо.
– Что за ответ? Здесь тоже хорошо.
– Это ты говоришь здоровый, сытый и сильный. Пока…
– А на небе нужны слабые и больные?
– Снова смеешься?
– Снова не смеюсь. Тебя я, кстати, вылечу. Я много раз лечил такую болезнь, как у тебя. Ваши врачи без мозгов.
– Меня возили к колдуну. Он подтвердил.
– И колдуны ваши без мозгов.
На фоне луны резвились летучие мыши. Запах отгоняющего комаров nrb`p` не мог перебить запах ночных цветов, сырой земли и Нюсте. Она мне нравилась все больше.
– Я слышал, что раньше луна появлялась на небе вместе с солнцем. А иногда исчезала совсем.
– И я слышала такое. Говорят, это колдуны и боги, живущие на луне, сделали ее ночным светилом.
– Да какие там колдуны. Колдуны – это бездельники, которые вместо работы танцуют и народ пугают.
– Ты не веришь в Небо и силу колдунов, а сам совершаешь колдовские чудеса.
– Какие чудеса?
– Во время дождя ты исчезал в смерче. Это было страшно.
– Это не колдовство. Это техника боя. Искусство жить.
– А уход на Небо – это не «глупость». Это искусство умирать!
– Зачем для умирания нужно искусство? Не понимаю. Смерть неизбежна.
– Вот этим и отличается культурный народ от дикого.
Я захотел шлепнуть ее по раскрашенной попке, но на ней было много одежды, и она сидела на коврике.
– Ты не умничай, а объясняй. Культурная.
– Ты прав – смерть неизбежна. Но это не значит, что мы, как собаки, должны убегать от нее и бояться.
– Я не сильно и убегаю.
– Не перебивай. Откуда ты знаешь кечуа?
– В детстве меня вывезли в Город Пумы. Работал на строительстве храма.
– Правда? Я удивлена тем, что ты так хорошо перенял язык, но совершенно не понял народа.
– Стремления к смерти я не понимаю.
– А что тут понимать? К смерти никто не стремится. Но культурный человек не хочет портить совершенство мира и память о себе. Я не хочу, чтобы меня терпели полуслепой, больной, шамкающей старухой. Это некрасиво. Это гадко. И не хочу, чтобы меня такой помнили мои дети и внуки.
– У тебя есть дети?
– У моей сестры есть дети. А культурные люди от некультурных отличаются еще тем, что культурные люди не перебивают собеседника.
Она задумалась, глядя на небо.
– Культурный человек не выйдет из дому, не причесавшись, не умывшись и не одевшись красиво. Ты вон живешь отшельником, а по утрам, наверняка, приводишь себя в приличный, по твоему представлению, вид. Так же культурный человек не появится на людях больным и немощным. Мы планируем рождение ребенка, мы планируем военные походы, мы планируем сбор урожая и налоги с него на три года вперед. Мы планируем свою смерть. Чем это тебе не по душе? Наша нация много столетий остается сильной и молодой оттого, что мы имеем культуру смерти. У нас человеку важно как, когда и где умереть. Вы, чанка, умираете, когда придется. Мы, капак, умираем тогда, когда считаем нужным. А умереть на Небе для нас большая честь и удача. Поэтому сотни лет мы строим Лестницы на Небо и будем строить еще тысячи лет. И ты зря убил моего брата. Он мог помочь понять нашу культуру многим чанка. И тебе в том числе.
Не то, чтобы я согласился с этим бредом, но сейчас во мне не возникла злость на ее слова. Похоже, я все-таки заразился от нее глупостью. Естественно, половым путем.
Выйдя из храма, Виракоче не сразу понял, что уже ночь. С неба смотрела квадратная луна. Виракоче глянул на Лестницу и увидел, что тело брата уже убрано. Сама Лестница сверкала в лунном свете мокрыми ступенями.
Они с привратником шли по каменным дорожкам. Между плит бежала вода, и лунный свет слепил, заставляя прикрывать рукой глаза.
– В том, что ты рассказал, я увидел еще одно знамение. Видишь ли, на тебя напал не обыкновенный чанка. Живут у нас в лесах чанка, следующие древнему учению. Они достигли высокого мастерства в практике с дождем. Каждый из них в бою стоит армии. Такие чанка живут в одиночку и не грабят паломников. Это ниже их достоинства и их интересов. То, что он напал на вас – необъяснимо. Это и есть знамение.
– Что он сделает с Нюсте? Съест?
– Хороший вопрос. Не съест, конечно. Они человечину не едят. Но зачем он ее взял? В жены? Сомневаюсь. Они отшельники-одиночки. Может, в жены другим чанка? Своим ученикам?
– Я найду их! А его убью!
Виракоче был зол и решителен. Привратник покачал головой.
– Не убить тебе его. Он мастер. Такие, как ты, для него что мошки. Даже не мошки. Мошка хоть укусить может. А ты…
– Все равно.
– Не все равно. Оставайся. Станешь в очередь – через три дня взойдешь на Небо. А так…
Виракоче крепко задумался. Что его толкает на ратный подвиг? Месть за Уайна? Нет, не месть. Жрец убедил его в том, что хорошему духу везде хорошо – и на Небе в боге, и на земле в обезьяне.
Почему-то эта сентенция не касалась Нюсте. Ее Виракоче хотел видеть только на Небе!
– Я должен что-то сделать.
Привратник довел мужчину до охраняемого периметра.
– Не хотелось мне вмешиваться в борьбу высших сил. Но будем думать, что и я орудие богов.
Он оглянулся на стоящего в двадцати пяти шагах стражника и, понизив голос, сказал:
– Нападай на них только в сильный дождь. Они будут заняты, и у тебя появится шанс.
– Спасибо.
– И еще. Спрячь себе вот это.
Привратник протянул Виракоче камень, создающий подушку-невидимку.
– Ты не так глуп, как я поначалу думал. Может, сумеешь воспользоваться подарком небес.
Виракоче снова поблагодарил и взял камень, который оказался неожиданно теплым.
– Позже вернешь его в храм. Копье или нож найди себе сам.
Он недолго постоял молча, колеблясь, однако сказал:
– Запомни. Человеческий дух подобен маису на поле. Пока он растет, он нужен только человеку, а когда созреет, он нужен всем. Небу, земле, солнцу. Весь мир из него построен.
– Послушай, привратник. Если не тайна, скажи мне, кто сделал этот нож?
Виракоче указал на правую руку жреца.
– Не тайна. Мне его сделал Мастер Ножей и Наконечников. Живет он вон там, в бывшем военном поселении, у реки, под террасой. Заставу сняли, и сейчас там живут только крестьяне и пенсионеры-солдаты.
– Как его зовут?
– Зовут его Мастер Наконечников. Хочешь начать поиск с него? Вряд ли он знает, где живет твой чанка.
– Может, внешность опишет.
– Может! Горожанин! – съязвил жрец. Потом все-таки пояснил: – Главное в лесу не внешность, а запах. Ступай!
И на прощанье блеснул знанием курьерского жаргона:
– Не забудь наслюнить ноги!
Нюсте крепко спала. Я сидел рядом с ее гамаком и смотрел, как поднимается ее грудь, двигаются под веками глаза, и слушал, как урчит у нее в животе от выпитого на ночь козьего молока. Мне снова ее хотелось. Снова после множества раз. Моя страсть была неутолима. Было смешно наблюдать за своим обезумевшим телом. Я вслушивался в потоки жара, временами разносящиеся по груди и животу, в томные сладкие волны, закручивающиеся в суставах и заставляющие мышцы рук и ног потягиваться, будто молоденькая змея старается выбраться из своего яйца. Ладони просились прикоснуться к ее оцарапанной спине и разукрашенной попе, а обрезанный нос наливался страстью, как член, в желании потереться об ее большой точеный носик.
Круглая серебряная луна клонилась к вершинам и смотрелась сквозь ветви и листья в западное окно. Ее свет освещал покрытый сеном пол и подбирался по моим коленям к изголовью гамака. Когда он доберется до лица женщины, она может проснуться.
Занятия с дождем избавляли человека от необходимости спать, и обыкновенно это время суток я посвящал посещению спящих деревень и городов. Но сегодня мне не хотелось покидать стены моего лесного дома.
Ее отец-интендант Куско, и, возможно, уже сейчас из стен ближайших крепостей выходят егерские отряды для прочесывания леса. Пожалуй, второго брата тоже стоило добить. Он поднимет тревогу и может навести на мой след. Не будь со мною женщины, я бы уже, на всякий случай, ушел вниз в дождевые леса за рекой. Но она не пробежит такое расстояние по завалам и топям. Для нее нужно будет срочно строить дом, готовить еду, а, главное, там почти непрерывно идет дождь. Я буду сутками напролет танцевать с копьем. Возможно, я просто ленив. Только для себя я все объясняю иначе. Мне жаль каждого мгновения своего влюбленного состояния. В походе у меня не будет возможности заниматься с нею любовью. Я не смогу любоваться ее родилищем и пальцами ее ног. У меня не будет возможности слушать ее сердце.
Кроме всего, мне нужно ее лечить. Для этого она должна быть на весь день подвешена за ноги над углями, на которые я буду класть кошачью траву и листья можжевельника, а их, кстати, еще нужно отыскать, собрать и подготовить. Нет, тратить время на переселение никак нельзя. Придут, поубиваю. А убьют меня, так и переселения никакого не понадобится. И сопутствующей суеты.
Пусть еще поищут. Тропы ко мне не ведут. Пути ко мне никто из жителей окрестных деревень не ведает. Вокруг дома полтора десятка ловушек с петлями. От собак я насыплю табака. Правда, егери не собаки. Опытные. Среди них есть колдуны. А этих табаком и ловушками не отворотишь. Наоборот, только на след навести можно.
Свет луны подобрался к лицу Нюсте, и я заслонил его левой ладонью. Пусть женщина высыпается. Завтра у нас будет трудный день.
Виракоче бежал по высокой траве. В это время года травы должны быть совершенно сухими. Но нынешний год, не в пример предыдущим, выдался дождливым. Может, прав привратник – наполнение Неба закончено, и оно ограничивает доступ к себе.
Впереди, с утра укрытые дождевыми облаками, стеной стояли голубые горы. За горами пустыня спускалась к бескрайнему океану, волны которого как обезумевшие кидались на утесы. Виракоче хорошо знал те места.
Бег по высокой траве, когда не знаешь, что встретит твоя нога на земле, сильно отличался от бега по обустроенным и хорошо изученным путепроводам. Но, будучи опытным курьером Великого Императора, Виракоче быстро подобрал Песню и теперь думал о маршруте, планировал разговор с Мастером Наконечников и временами поглядывал, как его колени ритмично подскакивают к груди, ступни упруго вырываются из травы и носками вперед снова уходят в траву. Подобрать правильную Песню для движения на профессиональном сленге курьеров называлось «наслюнить ноги». Жрец на прощанье не преминул блеснуть перед Виракоче знанием тонкости его ремесла. И не без юмора.
После молодой рощи уксусных деревьев начался склон. Снизу запахло человеческим жильем и рекой. Луна совсем скрылась за горами, и настала короткая предрассветная тьма. В деревне его учуяла собака и начала неистово лаять.
У входа в деревню Виракоче встретили люди с палками. Они были напуганы, а потому агрессивны и недоброжелательны. Однако эти мелочи не интересовали торопящегося Виракоче.
Он поздоровался с четырьмя мрачными тенями, постарался не замечать клацающую челюстями и заливающуюся собаку и сказал, что ему немедленно нужно к Мастеру Наконечников. Одна из теней пробурчала недовольно что-то вроде: «До рассвета можно было подождать». Виракоче не стал его убивать, убеждать и не стал произносить пароль государственного курьера, услышав который каждый житель государства обязан защитить, накормить, обогреть посланца императора и выполнить любой из его приказов, вплоть до массового самоубийства всех жителей.
– Веди к дому Мастера! – приказал он, одновременно взяв поселенца за плечо и разворачивая лицом к деревне.
– Заткни собаку! Убью! – рыкнул другому, стоящему рядом мужчине, не поясняя, кого убьет: его или собаку.
Он знал, что будучи много лет имперским чиновником приобрел немалый дух, силой которого мог поспорить со многими лесными отшельниками. Человек государства редко ощущает себя свободным и раскрепощенным. Круглосуточно находясь под прессом системы, он вынужден непрерывно переступать свои маленькие «хочу – не хочу», контролировать и быть контролируемым. Дисциплина делает человека сильным. И вопреки расхожему представлению о том, что чиновник вне системы – жалкий слизняк, Виракоче хорошо знал, что чиновник – это воин. Воин верхом на ягуаре.
Воина на ягуаре боятся все. Сам же воин боится ягуара. А того, кто, боясь ягуара, умеет его оседлать, трудно напугать собакой.
Его вели по узкой улочке между загонами для скота. В загонах хрюкали свиньи, квохтали невидимые куры, а на фоне звезд проплывали тени молчаливых осанистых лам. На одном из перекрестков к ним присоединился человек со светильником на веревке. Он перекинулся короткими фразами с человеком, которого Виракоче держал за плечо, и пошел рядом.
Они подошли к добротному дому на невысоких сваях, когда за спиной загорелся рассвет. Человек со светильником окликнул хозяев и отодвинул плетеный полог. Из помещения раздался женский вскрик.
– К тебе пришли! – сказал мужчина, пропуская Виракоче и придерживая полог. Он вошел следом, но Виракоче, взяв у него из рук светильник, приказал выйти.
Из гамака вывалилась испуганная старая женщина и, инстинктивно укрывшись за одним из опорных столбов, смотрела на нежданного гостя.
– Мне нужен Мастер Наконечников!
– Его нет,– быстро ответила женщина.
– Где он?
– Умер. Умер в позапрошлом году.
– Умер…
Виракоче впал в ступор. Уже светало, а он потерял столько времени даром.
– Умер, умер! – повторила женщина.
– А скажи мне, уважаемая, может, ты знала его заказчиков?
– У него было много заказчиков. Всех и он не знал.
– Этот был не обычный. Он не ваш. Он – чанка. Чанка – одиночка. Из леса.
– Не знаю!– выкрикнула женщина. И вдруг заголосила: – Помогите!!!
Она метнулась вдоль стены по шкурам к входу и выскочила на улицу.
Виракоче вышел следом. Сначала его ослепило яркое утреннее солнце, а потом он увидел восемнадцать вооруженных мужчин и заметил движение по улицам еще пятерых.
Женщина кинулась сквозь толпу и побежала по улице. Мужчины стояли в нерешительности, рассматривая Виракоче, но в руках у каждого было наизготовку оружие.
Виракоче небрежно задул светильник, потом раскачал его на веревке и швырнул в грудь ближайшего крестьянина. Тот испуганно вскрикнул, а остальные шарахнулись назад и замерли, крепко сжав в руках копья и мечи.
– Кто из вас знает чанка-отшельника, которому Мастер сделал копье?
В затянувшейся паузе доносились звуки просыпающегося мира. Кричали животные, плакали где-то дети, в пойме за рекой ругались птицы.
Вперед выступил средних лет крестьянин. Он наклонился и подобрал с земли светильник, по которому текло разлившееся масло.
Сделав совсем угрюмое лицо, он мужественным голосом сообщил, что помнит того чанка.
– Я не знаю, где он живет. И никто в деревне этого не знает.
– Как он выглядит?
Крестьянин глянул на своих соплеменников, будто искал поддержки. Обернулся к Виракоче.
– Как и все чанка. Разукрашенный, как попугай. И страшный, как летучий фруктоед.
– А запах у него был?
Крестьяне разом загалдели и превратились из решительных, готовых на все мужчин в стайку напуганных мальчишек. Они, галдя, перебивали друг друга, спорили, пытались описать Виракоче этого «мерзкого ночного зверя».
Из их слов Виракоче понял, что у чанка нет волос на теле, в том числе бровей и ресниц. Нос у него отрезан, ушей нет, щеки в шрамах, и все лицо и грудь разрисованы синими зигзагами. Его видели совсем недавно. Ночами он бродит по деревне, заходит в дома и забирает скотину и вещи. Недавно он убил четырех собак. Людей он не трогает, но вся деревня по ночам в ужасе. Он настолько страшен, что на него никто не решается напасть. Его же, Виракоче, тоже приняли в темноте за этого чанка.
– А запах у него козлиный.
Все снова зашумели по поводу запахов. Выяснилось, что и не козлиный вовсе, а копченый. А когда прозвучало, что от чанка пахло дождем и смертью, Виракоче понял, что жрец ошибся. Запах не поможет.
Потом все замолчали, разом, вдруг осознав, что перед ними явно государственный представитель.
– Этот чанка – враг Императора! –громко заявил Виракоче. – Я иду его убить. Кто может мне сказать, еще что-нибудь полезное?
Луна зашла, и я пошел смотреть звезды и встречать солнце, оставив Нюсте спать. Когда рассвело, я прошел по лесу и собрал нужные мне травы и листья. Вернувшись к дому, застал женщину с маниоковой лепешкой и горлянкой с молоком. Отобрал у нее еду и, не слушая жалоб, привязал за ноги на ветке старого дуба. Привязал толстой веревкой, проложив веревку тканью. Теперь, когда ее голова была напротив моей груди, я собрал ее волосы в пучок и крепко завязал кожаным шнурком. Кисти рук связал за спиной и подвязал к основной ветке. На свиной шкуре принес не остывшие за ночь угли из костра и выложил их под женщиной. Добавил немного хвороста, для разогрева. Из погреба принес тыкву с отваром и заставил женщину пить. Пить, вися вниз головой, очень трудно. Но напоить человека, которому пить трудно и который, к тому же, пить не хочет, еще труднее. Отвар вытекал через нос, женщина кашляла, хрипела, стонала, но часть жидкости она все-таки выпила.
Если бы она выпила отвар, не вися вверх ногами, она бы мгновенно умерла. Этот яд сильно и надолго сокращал сосуды в голове. Теперь он сдержит прилив крови к мозгу, пока духи трав и листьев, возбужденные жаром углей, будут выгонять из тела духов болезни, потерявших опору и ориентацию.
Вскоре Нюсте успокоилась и начала с интересом наблюдать за моими действиями. Я поджег ветку можжевельника и водил ею вверх-вниз сначала вдоль ее позвоночника, потом от горла к родилищу и обратно. К полудню углей в костре прибавилось, и я смог высыпать в них большую сумку свежесорванной кошачьей травы. Нюсте скрылась в столбе едкого белого дыма. Зная о предстоящем послеполуденном дожде, я торопился довести до конца ряд лечебных ритуалов, чтобы на период дождя оставить только этап самовосстановления организма. Я принес из дому свой бронзовый вываренный и вымоченный в крови меч и начал танец вокруг висящей женщины. Дым позволил мне видеть духов. Духи болезни, изгоняемые духами трав, вырывались из тела Нюсте, и моей задачей было вовремя отсечь их связи с телом. Кровавым мечом я рубил их черные вытянутые щупальца, порой задевая сплетшихся с ними в борьбе духов травы и листьев. Духи болезни падали в костер и, корчась, сгорали в огне. Двигаться приходилось быстро, дым нарушал восприятие, и я опасался отсечь любимой женщине палец или сосок. Лес вокруг меня исчез, и я видел только опрокинутое тело женщины, разноцветных беснующихся духов и брызги крови, срывающиеся с бронзового меча.
И лишь когда хлынул дождь, я прекратил сражение с духами, переместился подальше от Нюсте и начал работу с дождем. Вот оно – торжество духа!
Виракоче сориентировался по углам солнца и вышел точно к тому месту, где вчера на него, Нюсте и Уайна напал чанка-отшельник. На тропе валялись копья. Следов ног и пятен крови не было. Дождь смыл все. Ниже тропы в днище ложбины лежали заиленные сумки с одеждой. Виракоче кое-как привел в порядок одежду и сумки, сложил мокрое и грязное тряпье в одну, достал свой нож из сумки и повесил на шею.
Почва взялась сухой коркой, идти было не скользко. Солнце освещало предполуденный лес, воздух был насыщен влагой. Мухи и комары, с ночи привязавшиеся к человеку, кометным шлейфом двигались за ним.
Виракоче быстро отыскал плацдарм, с которого чанка начал атаку. Расчищенные для ног участки скалы. Здесь чанка стоял неподвижно, ожидая появления паломников. Присев на корточки, Виракоче рассмотрел останки маленькой змейки, которую чанка растоптал перед атакой. Атака была запланированной. Он готовился и ждал.
Это была зацепка. Найти направление, в котором чанка скрылся, унося Нюсте, было куда сложнее. Более того, он, наверняка, убегая, запутал следы. Сюда же он шел кратчайшим путем, вероятно, ранее где-то заметив странников. Возможно в лесу. Это не грабитель. Ему нужна была только Нюсте. Остальные были помехой.
Сначала Виракоче стал в следы чанка. Прислушался к себе. Постарался почувствовать себя комфортно. Взял наизготовку копье, приложил его прохладным металлическим наконечником к щеке. Легко и быстро пробежался след в след, пытаясь понять формулу бега убийцы. Его Песню. Вернулся обратно, снял и положил сумку, повторил еще. Вот эта ветка ему мешала, но он ее не сломал. Как он сумел не зацепиться за нее? Значит, Песня звучала иначе. Вот так, например. Потом еще. Здесь он бросил копье. Виракоче имитировал бросок. Не в ритм! Значит, Песня была с вот таким ритмом.
Вскоре он смог отчетливо ощущать поведение этого чанка. И повторить его походку, раскачку, пластику. Теперь нужно было присоединиться к глазам леса.
Виракоче отыскал рядом самое старое дерево. Это оказался бук. Вогнав копье древком в сырую почву, Виракоче обхватил ствол дерева пальцами рук, приопустил свой центр тяжести и прикрыл глаза. Он старался почувствовать себя деревом, ощутить каждый лист, как свой глаз. Листья – глаза деревьев. Но человеческий мозг не способен видеть сразу тысячей глаз. Это похоже на подбор Песни для бега. Научиться видеть множеством глаз – это как научиться бежать по сложной местности. Задача для императорского курьера. Вскоре человек увидел сложную многомерную картину леса, которая поначалу выглядела как бессмысленная смесь пятен. Потом рассмотрел себя, стоящего под деревом, и какое-то время старался глубже осмыслить увиденное. То, что он видел, как себя, нужно было отделить от того, что он видел, как остальной лес. Виракоче ослабел от напряжения и мягко повалился на землю. Нужно было торопиться. И торопиться было нельзя. Невозможно. Отлежавшись, Виракоче поднялся и снова повторил присоединение к лесу. Теперь он узнал себя сразу и, не теряя времени, обратился к памяти леса. Нужно было проявлять крайнюю осторожность. Дух леса настолько больше духа одинокого человека, что поторопившись и пропустив в себя эту могучую силу, человек погибал.
Нужно было увидеть глазами леса существо, прочувствованное по примерке следов, и при этом не потерять себя. При этом продолжать хотеть увидеть вчерашний день. Пятна света вздрогнули и изменились. Теперь Виракоче видел себя в виде набора цветов и форм не стоящим у дерева, а идущим к дереву. Это был вчерашний чанка. Теперь он захотел, чтобы чанка шел обратно. Тело заныло от дискомфорта, ощущая себя идущим задом наперед. Нет. Неверно. Так не получится. Лес, осознав в себе постороннего, хищным зверем кинулся в сознание человека. Виракоче схватил копье, отпрыгнул от дерева и открыл глаза. К нему не сразу вернулось человеческое восприятие, и он некоторое время, рыча и воя, ширял копьем во все стороны. Волосы на теле вздыбились, зубы свело в оскале. Он непроизвольно обмочился.
Постоял, успокаивая колотящееся сердце, и на жгучей волне накатившегося бешенства кинулся обратно к дереву, нанося ему колющие удары копьем. Потом отбросил копье и, схватив ствол, как горло врага, злобно вторгся в сознание леса. Где? Кто? Давай! Чанка из пятен двигался назад спиной вперед. Дух Виракоче, притворившись духом чанка, следовал по его следам. Дух леса отпрянул от агрессора и собирался с силами, чтобы раздавить чужака. Но Виракоче не позволял себе ослабить решимость. Он был огнем и бурей одновременно. Он был топором и лавиной. Он был смертью леса! Его полновластным хозяином.
Виракоче вернулся в себя, болтаясь над землей. Он не сразу понял, где он и что произошло. Двигаясь по следу, он попал в петлю и теперь раскачивался в росте от земли, схваченный за левую ногу. Виракоче рычал и бился, хватая себя за ногу и дотягиваясь до веревки, скреб ее ногтями. Копье осталось на опушке у бука. Нож сорвался с шеи и лежал непонятным образом на ветке папоротника, и дотянуться до него не было никакой возможности. Нога, схваченная петлей, невыносимо болела. Но он обо всем забыл, когда огляделся вокруг. Рядом была хижина. Справа, в глубине леса, просматривалась поляна. В дальнем ее краю, привязанная ногами к ветке, над костром висела Нюсте. Дым, поднимающийся от костра, временами скрывал ее. Вокруг Нюсте и костра бесновался голый, разрисованный чанка самого зверского вида. Без носа и ушей, с окровавленным мечом в руке он завывал и гримасничал, как ночной призрак, со свистом рассекая дым вокруг женщины.
Виракоче закричал, чтобы остановить его, но где там. Чанка был в трансе. В на мгновение рассеявшемся дыме Виракоче встретился взглядом с Нюсте, и ему показалось, будто она улыбнулась.
Когда пошел дождь, Виракоче уже не трепыхался, а оцепенело умирал. Ноги своей он не чувствовал, глаза застилало красным туманом, в голове гулко стучала кровь. «Нюсте уже умерла от прилившей к голове крови», – апатично подумал он. Сам он, скорее всего, захлебнется. Дождевая вода затекала в нос, и все труднее было ее откашливать. На смерч, вращающийся в грязи, в который превратился чанка, смотреть было тошно. Да нет, просто было тошно. От длительного висения вниз головой.
Виракоче опустил взгляд на землю и увидел удивительные и невиданные ранее вещи. «Предсмертные галлюцинации» – решил он, видя, как капли дождя, не долетая до земли, сливаются в сверкающий, играющий на ветру пузырь. Потом снизу, от верхушек травы начал медленно пониматься нож. Он вращался, как деревянная щепка, всплывающая в спокойной воде. Вот он ударился о водяной шар. Шар задрожал, по нему побежала рябь, и вот он, вместе с пронзившим его ножом, вращаясь, поднимается вверх к распухшим и одеревеневшим пальцам Виракоче.
Когда я выпрыгнул из воронки с водой, была ночь. Луна пробивалась сквозь рваные облака. Сегодня дождь затянулся. Тело мое горело от прошедшего божественного экстаза, ноги пританцовывали, руки играли копьем. Пора снимать Нюсте. Я обернулся к дереву и обнаружил, что ее нет. На земле валялась срезанная веревка. Капак. Недобитый капак. Ее брат! Нашел.
Я обежал окрестности. Нашел расстороженную ловушку. Здесь он попал в петлю. Освободился. Вот его следы на глине. Это было не так давно. Но если он снял женщину резко, то она сейчас без сознания. Ему придется ее нести. Куда он понесет? Конечно, на капище. Убивают они только днем. Значит, до рассвета она будет жива.
Я взял свое лучшее копье и побежал. По следу мне его не догнать. Но куда он ее понесет, я знаю точно. Всех поубиваю.
Виракоче бежал с Нюсте на плече. Он был сосредоточен на Песне и отгонял мысли о том, что может принести на Лестницу второй труп. Сердце грел и облегчал ношу включенный в Песню камень жреца. Когда Виракоче попал в западню и его подбросило вверх, одолженная жрецом подушка-невидимка выпала на землю. После этого с шеи соскользнул нож и завис над камнем. А когда пошел дождь, теплый воздух, поднимаясь от камня, поднял невесомый нож в руку Виракоче. «Это знамение!» – скажет привратник. Императорский курьер видит в этом только случай и механику. Впереди стали видны светящиеся окна прихрамовых построек. Виракоче окликнул часовой, и вскоре он сидел в знакомом помещении, а рядом при свете факелов привратник-жрец суетился вокруг лежащей на скамье Нюсте.
Привратник ощупал голову женщины, потом позвал сонного помощника и подвесил ее за ноги, привязав к металлическому крюку на стене.
Когда привратник откинулся на подушке-невидимке с пиалой в руке, Виракоче решился заговорить:
– Она висела весь день, и ее голову залило кровью.
– Наоборот, – покачал головой жрец.– Ты ее резко снял, и у нее от головы отлила кровь. Когда ее подвесили, ей дали выпить яд, отгоняющий кровь от головы. Ты нес ее на плече?
– Да!
– Хорошо! Может, выживет. Ты хочешь утром провести ее на Небо?
– Да!
– Заметь, она уже не больна. Может, ты изменишь свое мнение?
– Не больна?
– Чанка ее исцелил. И если она выживет после твоего спасения, то будет жить долго и счастливо.
Жрец явно развлекался, глядя на мысли, ворочающиеся в голове Виракоче.
– Больше того, твой отшельник скоро будет здесь. Я уже послал курьера за помощью к ближним заставам. Но, думаю, мы вряд ли его сможем остановить. Он нас знает. Мы его знаем. Интересно, как все обернется. Если ты позволишь, мы перед рассветом положим ее у Лестницы и дадим ему ее забрать.
– Да ты что, ненормальный? – закричал, подскакивая, Виракоче. Пиала с напитком упала на пол.
Привратник пожал плечами.
– Думаешь, ей на Небо хочется больше, чем в его объятья?
– Не смей говорить гадости о дочери Главного Интенданта Империи и о моей сестре, жрец.
Виракоче произнес слово «жрец», будто слово «негодяй».
Привратник не отреагировал.
– Хотя бы дождись, когда она придет в сознание и спроси ее.
– А если она умрет, не приходя в сознание, ты сбросишь ее труп с Лестницы и отдашь собакам, как моего брата! – не унимался скороход.
В помещение заглянул стражник. Жрец подал ему знак исчезнуть.
– И дух ее вселится в енота или муравьеда?
– Чанка не даст нам ее провести на Небо, – заключил жрец. – Будет глупо погубить людей, пытаясь его остановить. Луна зашла, сейчас взойдет солнце. Пача!
Вошел помощник.
– Отвяжите и вынесите женщину из храма. Положите ее у входа на ковер. Часовых отзовите!
– Нет!
Виракоче заслонил Нюсте.
– Ты не командуешь в храме.
– Я командую везде!
– Выйди!– приказал он помощнику жреца.
И когда они с привратником остались наедине, Виракоче произнес пароль государственного курьера.
Я убил первого стражника и подбежал ближе к ступеням, ведущим на пирамиду. С неба смотрели огромные цветные звезды, но на капище уже поднималась процессия с факелами. Я не видел, кого несут вверх по ступеням, но догадался, что меня хотят опередить. При первых лучах солнца они убьют мою женщину.
Пользуясь темнотой, я обогнал процессию и обошел стражников, стоящих на склонах пирамиды. Раньше ее не убьют, а там их будет меньше.
Притворяться тенью я умел и днем, и сейчас, во тьме, затаившись за каменным блоком надстройки, легко превратился в само ожидание.
Процессия поднялась на вершину, и стражники с факелами рассеялись вокруг капища. Один из них нервно топтался прямо надо мною. Факел он поднял повыше, чтобы освещать большее пространство, и я опасался, что он на меня наступит.
Виракоче стоял рядом с привратником и смотрел на распростертое на черном камне тело Нюсте. Сестра была жива, но в сознание не приходила. Небо засветилось предрассветным огнем. Внизу под Лестницей, глядя вверх, толпились паломники и стражники.
– Так нельзя!– тихо сказал жрец. – Это нарушение. Она не увидит своего сердца.
– Выполнять! – прошипел Виракоче. – Позже замолишь!
Блеснуло верхним углом солнце. Жрец простер к Небу руки.
– Я, Привратник и Проводник, веду к тебе чистую душу, о Небо!
Его рука с ножом описала дугу, устремляясь к груди женщины, но возле самого тела нож замер, остановленный таким же обсидиановым наконечником копья, возможно, сделанным из одного с ним камня Мастером Ножей и Наконечников.
Я встретился взглядом со жрецом и увидел не растерянность и удивление в его глазах, а удовлетворение и радость. Времени размышлять над этим не было. Я столкнул ногой тело женщины, опрокинул жреца на камень и ударом копья разрезал его грудь, потом плечом оттолкнул вынимающего бронзовый нож капака, брата Нюсте, и вырвал сердце из груди жреца. Когда я поднял сердце над головой, жрец счастливо улыбнулся и протянул за сердцем руку. Мне не жалко. Держи!
Но тут хлынул дождь. Я не понял, как это случилось, ведь небо было чистым, но тело уже отреагировало, входя в экстаз, а наконечник начал рассекать необыкновенной величины и формы капли.
Виракоче успел увидеть, как появившийся ниоткуда чанка опрокинул привратника и ударил его копьем в грудь. Потом от неожиданного удара сам Виракоче едва удержался на краю Лестницы, выронив вниз нож. И тут сработала хитрость жреца. Сверху с высокого северного камня на голову чанка стражник опрокинул ведро с водой. Чанка исчез, превратившись на мгновение во вращающийся с гулом разбрасывающий брызги смерч. Виракоче выхватил из кармана камень жреца и бросил его под ноги чанка. Тот, начав было проявляться, вновь превратился в смерч, когда сверху начали снова лить воду. Но сейчас поведение смерча изменилось. Он стал похож на две воронки для налива воды, соединенные узкими сторонами. Виракоче глянул на проводника. Тот, еще живой, улыбаясь, смотрел на свое сердце, которое держал на левой ладони. Виракоче подхватил безвольно свисающую руку с привязанным ножом и ударил ею в узкое место смерча.
Я начал догадываться, что это не дождь, но остановить тело не мог. Вторая порция воды сверху совпала с исчезновением опоры под ногами. Такого я никогда не испытывал. Нет! Было! Когда учился работать с копьем в воде. Тело само выбрало Песню танца. Теперь для того, чтобы корпус мог вращаться и рубить капли, плотно сжатые ноги вращались в противоположном направлении. Интенсивность падения воды была очень велика, и теперь приходилось рубить поперек и вдогонку – сверху. Музыка разбиваемых капель была столь громкой и насыщенной, что я отбросил все свои сомнения и отдался ей полностью.
Выход был неожиданным и необычным. Черный обсидиановый нож жреца пробил мне грудь. Во вращении произошел разбаланс, и меня с силой бросило на улыбающегося проводника с сердцем в руке. Потом крепкие руки перевернули меня навзничь и с хрустом вынули красное пульсирующее сердце. Мое сердце.
И тогда мне открылось Небо. О, Небо!
Виракоче и Нюсте возвращались в Куско. Восемь носильщиков несли их в паланкинах, и еще восемь стражников охраняли кортеж. Тропа вела на перевал. Квадратное солнце стояло почти в зените. Было очень жарко. Пятнадцатый день не было ни одного дождя. Трава привычно для этого времени года выгорела и пожелтела. Водоемы покрывались коричневой пленкой и быстро пересыхали. Говорят, даже Великая река в мокрых лесах почти пересохла, и по днищам стариц валяются дохлые рыбы.
Во время привала, когда они пили горячий, пахнущий дымом мате и ели маниоковые лепешки с печеным бататом, Нюсте, наконец, заговорила. Она спросила: «А почему луна не бывает на небе одновременно с солнцем?»
Виракоче не ответил. Он никогда не думал о таких вещах. Ему в детстве сказали, что на луне живут люди, значит, так и есть. Живут. Наверное, это они и сделали так, что луна светит только ночью, а солнце только днем. Виракоче больше занимало предстоящее наказание за несанкционированное использование пароля курьера. В уставе курьерской службы сказано, что за этот проступок следует наказание в виде «казни в плохом месте через отсечение головы в присутствии народа». Там ничего не сказано о возможности смягчающих обстоятельств. А они у Виракоче были. Первое, он, Виракоче, сын главного интенданта империи. Второе, ему требовалось спасти дочь того же интенданта от разбойника чанка – врага Империи.
И некому было успокоить Виракоче и подсказать ему, что единственный человек, слышавший, как курьер произнес пароль, был ушедший на Небо привратник. И если Виракоче во время отчета сам не признается, то никто и не узнает о нарушении устава. Но подсказать было некому. Советник и наставник, брат Уайн, был мертв, мудрый привратник отсутствовал, а сам Виракоче был всего лишь опытным курьером, который знал все основные путепроводы империи и умел так «наслюнить ноги» на любом самом сложном участке, что за сутки пробегал от столицы до Великого Озера. А если пользоваться секретными проходами, удлиняющими время, то и всю империю по длине. За сутки!
Вне всякого сомнения, «слюнение ног», то есть подбор оптимальной Песни для движения в данных условиях и вхождения в проходы – великий дар и редкое искусство. И этого у Виракоче не отнять. И, возможно, это окажется третьим смягчающим обстоятельством.
Уход привратника надолго остановил восхождение на Небо. Собственно, поэтому Виракоче и Нюсте изменили свои планы относительно восхождения. Выбор и назначение нового привратника затянется на полгода, а без привратника-проводника на Небо не попасть. Как-то так случилось, что дикий чанка, враг Империи, попал на Небо раньше Виракоче и Нюсте, и, вопреки пониманию, вместо Уайна.
Виракоче который день думал над словами привратника, сказанными ночью в храме и начинал кое-что понимать: Небо не переполнилось чистыми душами. Небу нужна была именно та чистая душа, которая на Небо не просилась.
