Совсем случайно помню своих деда и бабушку (по отцу), которые умерли еще в моем детстве, поэтому в памяти не осталось никаких воспоминаний и впечатлений о них.
Деда звали Бесланом, родился в сел. Ардон Тер-ской области Владикавказского округа, вырос и жил там до 1871 года (со слов отца).
Семья его состояла из жены, трех сыновей: Науруз (мой отец), Знаур и Цыппу, и дочерей: Цицр, Кски и Укки.
1870-1871 гг. в горной Осетии Терской области поднялось переселенческое движение на плоскостные земли Терека и Кубани. Горские осетины послали своих ходоков в Кубанскую область для подыскания подходящей земли для переселения туда из Терской области. Во главе ходоков стал очень инициативный горец-осетин из сел. Нар Терской области Хетагуров Леуан (отец поэта Коста Хетагурова).
Выбор участка для переселения пал на казенную тогда землю на левом берегу реки Кубани у слиянии ее с рекой Теберда. По настойчивому ходатайству Хетагурова (он был офицером Русской армии) добились быстрого решения о переселении безземельных горских осетин на упомянутый выше участок казенной земли, где можно было вести хозяйство: земледелие, скотоводство и лесной промысел.
Учитывая сложность и важность этих отраслей хозяйства и развития их на новой земле, а также недостаточную практическую подготовленность горских осетин к ведению многоотраслевого хозяйства было решено влить в состав переселенцев желающих из плоскостных осетинских сел. В числе последних оказался и мой дед Биазров Беслан со своей семьей.
Весной 1871 года после недолгих сборов переселенцы двинулись на Кубань, сложив свой бедный домашний скарб на двухколесные арбы. На пути следования, более 400 верст, никаких заметных трудностей и несчастий не произошло.
Прибыв на место нового поселения, образовали из 140 дворов сел. Георгиевско-Осетинское, Хумаринского округа Баталпашин-ского отдела Кубанской области.
Село было названо так в честь Святого Георгия Победоносца, якобы способствовавшего им во время их переселенческого движения, столь счастливо закончившегося, а также возвышающейся здесь же, на горе Шуана, древней церкви святого великомученика Георгия (Уастырджи).
Место для поселения оказалось очень удобным: изобилие строительных материалов, стада диких зверей, много прочей дичи, а также самое ценное – это оздоравливающий воздух и питьевая тебердинская вода. Сюда съезжались с лечебной целью со всех концов необъятной России, а примерно с 1910 г. значение Теберды как курорта для лечения легочных заболеваний стало известно и далеко за пределами России.
Ближайшими соседями по населению оказались с севера казачьи станицы и черкесские аулы, а с юга и востока – карачаевские аулы.
Казаки и черкесы занимали плоскостные земли и занимались преимущественно земледелием, а карачаевцы, земельные угодья которых были в горах, занимались исключительно скотоводством.
Переселенцы-осетины оказались очень дружными и предприимчивыми, быстро освоились, подружились с карачаевцами, ведущими хозяйство скотоводческого уклона. Стали помогать им в домашнем быту: строении жилья, транспортных средствах (арбы, колеса, седелки примитивного характера и пр.), кузнечном производстве и т.д. Оплата за труд производилась преимущественно натурой – скотом и животноводческими продуктами, а также строительными материалами. В сравнительно короткое время переселенцы-осетины обеспечили себя временным жильем, т.к. не было недостатка в стройматериалах – за исключением железных гвоздей, которые с успехом заменялись деревянными нагилями (гвоздями).
С северными соседями, казаками и черкесами, новоселы жили так же мирно и дружно, несмотря на то, что не было никаких взаимных экономических необходимостей, как с карачаевцами.
Связывающим звеном дружбы новоселов с казаками и черкесами послужил базар в ст. Баталпашинской, куда новоселы направлялись за покупками и для реализации своей продукции. Баталпашинск отстоял от сел. Георгиевско-Осетинского на 50 верст к северу по течению реки Кубань, проезд туда и обратно проходил через казачьи станицы и черкесские аулы, что способствовало знакомствам и, конечно, дружеским и экономическим отношениям.
Изобилие естественных богатств края при редкой населенности района способствовало быстрому обогащению новоселов-осетин, и за какие-нибудь 6-8 лет на месте временных землянок и шалашей образовался благоустроенный населенный пункт – с. Георгиевско-Осетинское с прекрасными жилыми строениями и всевозможными мастерскими. Появились лавочки с побрякушками женского обихода и прочей мелочью.
Перенимая опыт карачаевцев по уходу и содержанию скота и совершенствуя его, в первое же десятилетие своего пребывания на новом месте жительства новоселы-осетины проявили неутомимое старание и оказались успешными скотоводами. У большинства новоселов появились собственные стада крупного рогатого скота, табуны лошадей и отары мясошерстных овец известных карачаевских пород.
Необходимо отметить, что осетины все были христианского вероисповедания (с проявлениями старинных верований в разных добрых и злых духов, якобы обитающих в горах, в воде и пр.). Карачаевцы же держались строго магометанского вероисповедания. Однако расхождения в религиозных убеждениях нисколько не мешали их дружественным взаимоотношениям.
Как помнится, отец мой часто говорил, что я родился как раз перед тем, как семья Беслана Биазрова разделилась на три отдельные хозяйства братьев Науруза, Знаура и Цыппу.
Родился я в 1889 году, 4 июня (по старому стилю), в сел. Георгиевско-Осетинском Баталпашинского отдела Кубанской области; в то время отцу уже было около 50 лет, а матери 40 лет. Первенцем мужского пола у моих родителей был я. Сестер старше меня было четверо, и моложе меня одна. Братьев было двое: Василий и Петр, оба моложе меня.
Как мне помнится, отец часто жаловался на боли в суставах, особенно в ногах, а потому в зимние периоды делался совершенно неработоспособным и зло бранился на проклятый ревматизм.
Так или иначе, мне с самого детства приходилось помогать отцу по ведению хозяйственных работ.
В тот период в сел. Георгиевско-Осетинском была начальная школа в три класса, которую я окончил за 1897-1900 гг. с отличными показателями. Большинство моих сверстников по окончании сельской школы продолжили свое учение в Майкопском Техническом училище, или же в Баталпашинском Горском училище, а также в Баталпашинской мужской гимназии.
Училища эти были платные, причем необходимо было нанимать квартиру с питанием. Такими возможностями в те времена обладали лишь отдельные счастливцы, имевшие хорошие средства. Мне же, при наличии больного отца и большой семьи, и мечтать не приходилось о продолжении учебы.
С весны 1908 г. отец слег окончательно, начались у него очень тяжелые приступы боли в суставах, в особенности в ногах. Он скончался в ноябре месяце 1908 года. Остался я хозяйничать 17-летним «старичком». В хозяйстве к этому моменту, кроме крайне необходимых, было несколько голов лошадей и гулевого рогатого скота, не приносивших никакой пользы в зимний период; расходы по содержанию и корму приходилось производить.
Учитывая это обстоятельство, я после смерти отца продал все излишки скота и собрал к весне 1909 года 400-430 рублей. В те времена сумма эта в руках хорошего хозяина была достаточной для развертывания какого-нибудь полезного дела.
К этому времени подросли и братья, стали помогать по хозяйству. Мы ввели в практику метод нагула крупного рогатого скота в летние периоды, весной покупали преимущественно яловых коров, выпасывали на подножном корму и по мере подготовки их к убою реализовали их живьем на местных рынках или же отправляли в города Черноморского побережья: Сухуми, Гагры и др.
В 1910 г. я призывался на военную службу, но по семейному положению служить не пришлось, был оставлен в списках ратников ополчения II разряда. Брата Василия призвали на военную службу, кажется, в 1912-13 гг. Там же захватила его война с Германией 1914 г., и он оставался в армии вплоть до революции 1917 г.
С 1910 по 1914 г. работали по хозяйству очень интенсивно и планомерно, особенно налегая на нагул и продажу крупного рогатого скота в летние периоды. Пастбища на общих юртовых выгонах в силу непланомерного их использования быстро оскудевали в своих травостоях, поэтому появлялась необходимость приарендовывать земельные угодья для сенокошения и выпаса скота в окрестных казачьих станицах у частных землевладельцев. Приходилось применять и наемный труд: пастухи, косари, гонщики и т.д.
К началу Первой империалистической войны 1914 года у нас создалось очень плотное хозяйство. Появились сенокосилки, плуги и прочий сельскохозяйственный инвентарь, которые очень доступно можно было достать через сельскохозяйственные товарищества, в то время вновь образовавшиеся.
В упряжи у нас всегда ходили по две пары волов и лошадей, которые выделялись своим подбором по масти, росту и прочим параметрам.
Началась война 1914 г. Оба брата оказались призванными в ряды действующей армии. Меня же как ратника ополчения пока взяли на какой-то учет и выдали явочную карточку к ближайшему воинскому начальнику, по первому его требованию
Учитывая создавшееся положение, я, как смог, распродал все движимое имущество, так как в доме оставалась одна старая мать, которой не под силу было вести хозяйство. Сам я поступил на каменноугольные шахты Кулаева Темболата в качестве десятника – с затаенной целью избежать мобилизации в армию, так как шахты с начала войны были отнесены в списки предприятий, работающих на государство, поэтому рабочие и обслуживающий персонал этих шахт были освобождены от призыва в действующую армию.
Проработал я в качестве десятника до революции 1917 г. Бросив службу на шахтах, я вернулся домой и взялся за восстановление пришедшего в упадок хозяйства.
Брат Василий за боевые отличия на германском фронте был награжден орденами Георгия, произведен в чин прапорщика и по окончании войны не вернулся домой, а проследовал со своей воинской частью в район Владикавказа, где и провел весь революционный период 1917-1920 гг. Брат же Петр вернулся домой весной 1917 г., и мы взялись за восстановление нашего хозяйства с удвоенной энергией.
Младшая сестра наша Лиза вышла замуж в 1916 г.; у матери по хозяйству не осталось помощницы. Учитывая это обстоятельство, весной 1917 г. я женился на дочери местного торговца Галоева Михаила Хасаевича. После моей женитьбы нам стало легче работать и жить, так как у матери появилась помощница, очень скромная и послушная.
1917-1918 гг. прошли без заметных приключений, потом стали появляться всевозможные агитаторы за политическую власть: кадеты, меньшевики, большевики и прочие. Мы, сельские жители, плохо разбирались и понимали все эти революционные партии. Поддерживали тех, которые меньше мешали работать и меньше выгоняли в разные наряды, нужные и ненужные. О последствиях же этого революционного брожения не имели никакого представления.
Первое время верх взяли большевики, проповедовавшие конфискацию всех земель в фонд государства и раздачу ее немедленно и бесплатно безземельным и малоземельным крестьянам и горцам с восстановлением твердой Советской власти.
Брожение продолжалось вплоть до 1920 г. Установленная власть Советов многократно подвергалась всевозможным репрессиям со стороны генералов, офицеров и прочих контрреволюционных элементов, вышедших из казачьих станиц и горского населения и усиленно агитировавших против большевиков и установленных ими советскиехпорядков.
Появлялись всевозможные отряды разных добровольных цветов и оттенков, но с общей пропагандой против идей большевиков. Отрядами руководили офицеры, уцелевшие от старой армии, как то: Козлов, Васильев и многие другие под общим руководством ген. Хвостикова, которые в августе и сентябре 1920 года подняли восстание казаков и горцев Кубани против советской власти, в котором приняли участие и офицеры нашего селения.
Бои между восставшими и большевистскими отрядами приближались к сел. Георгиевско-Осетинскому; жители села, опасаясь боевых действий, покинули свои насиженные места и ушли в горы и леса для спасения жизни оставшихся стариков, женщин и детей.
Наступая по всему фронту, большевики теснили восставших к горам и перевалам в пределы Грузии и Черноморского побережья, где часть их, конечно, руководящая, грузилась в пароходы и уезжала за границу, а остальные сдавались на милость победителей-большевиков.
Вступив в сел. Георгиевско-Осетинское, части Красной армии, обнаружив село без жителей, предположили, что население отступило с восставшими казаками и горцами, и сразу начали поджигать все строения с находящимся в них имуществом. За какие-нибудь 3-4 дня село превратилось в пепел, уцелели по окраинам кое-какие хижины, оставленные бойцами для несения патрульной службы.
Командование Красной армии, узнав, что жители села не ушли с восставшими, а находятся в ближайших лесах, направило к ним делегацию с призывом вернуться в родное село и продолжать жизнь мирно, не слушать разных генералов, офицеров и прочих контрреволюционно настроенных элементов, доведших селение до такого катастрофического состояния.
В октябре 1920 года по призыву командования жители вернулись в свое обуглившееся село. Зима началась ранняя, жить негде, многие разместились в подвалах и сооруженных наспех землянках и шалашах. Часть населения разъехалась по окрестным станицам и аулам.
Из урожая удалось собрать лишь ничтожную долю, пришлось переживать все невзгоды голода и холода.
Несколько семей нашего села, более зажиточные, успели перейти в пределы Черноморья еще осенью 1920 года, а весной и летом 1921 г., узнав о спокойной жизни односельчан, стали возвращаться в родное село и пределы Кубани, покидая Черноморское побережье Грузии.
Как сказано выше, все постройки села были преданы огню, в том числе и наш дом. Возвратившись в село и найдя свое жилище сгоревшим, мы и несколько других семей временно поселились в уцелевших шахтных постройках Кулаева, в трех верстах от села к северу.
Весной 1921 года шахтный участок Кулаева площадью в 100 десятин в порядке конфискации был присоединен к сортовой земле села, и мы, проживающие временно на шахтных постройках, здесь же позанимали огороды в порядке «самозахвата», кто сколько смог, и построились, кто как мог.
Мы, братья, следуя примеру других, заняли очень приличный участок, построили жилье, сараи и прочие сооружения для скота и хозяйственного инвентаря, продолжая заниматься, как раньше, земледелием.
Установившаяся осенью 1920 г. Советская власть вплотную подошла к нуждам и чаяниям населения нашего села, и мы быстро отстроились, начав спокойную жизнь.
С начала 1922 г. стало заметно, что крепкие индивидуальные хозяйства в сельских местностях, применявшие в своих хозяйствах – хотя бы частично – наемный труд, начали терять свой авторитет. Представители власти и местной бедноты открыто стали чуждаться их и применять к ним отдельные меры воздействия, вплоть до принуждения.
Учитывая создающееся положение, осенью 1922 г., продав свой скот, мы за вырученные деньги купили в ст. Баталпашинской дом за 1 миллиард рублей советскими денежными знаками (червонцы тогда еще не были введены в обращение). Весной 1923 г. дом этот был муниципализирован (конфискован), и мы опять очутились у разбитого корыта.
Настал период Новой Экономической Политики, НЭП. Перестали преследовать частных предпринимателей, и мы усердно взялись за хозяйственные работы, поставив во весь рост промысел крупным рогатым скотом. Таким образом, хозяйство наше опять быстро обросло.
Возможность беспрепятственной работы продолжалась примерно до 1926 года включительно. Снова начались преследования людей, проявляющих инициативу к обогащению путем торговли и всевозможных спекулятивных комбинаций, а также ведущих хозяйство с применением наемного труда. Ввиду такого оборота жизни, мы, братья, вынуждены были с целью размельчения разделиться на три самостоятельные хозяйства, полагая, что таким путем сможем спокойно работать и жить вне всяких притеснений, так часто возникавших по различным для нас в то время непонятным причинам.
В 1929 году началась коллективизация. Объединялись крупный и мелкий рогатый скот, сельхозинвентарь и прочее имущество. В процессе работ по организации колхозов на местах в первый период допускалось немало перегибов и искривлений, противоречащих программе большевиков по коллективизации, что возмущало трудовых горцев и крестьянство. Благодаря принятым Центром мерам, все недостатки были ликвидированы. Период этих перегибов иронически был назван «головокружением от успехов».
В связи с недостатками в организации колхозов, подняли свой голос несоветские элементы в аулах и станицах, к ним присоединились злобные голоса против коллективизации и голоса пришлых, случайных элементов (преимущественно зажиточных). В результате летом 1930 года поднялось восстание в горах Карачая. Восставшие пытались втянуть в восстание жителей нашего села, но наученные горьким опытом 1920 г. жители категорически отвергли все попытки и тут же организовали самооборону, охраняющую интересы села.
Восстание горцев Карачая было жестоко подавлено прибывшими частями Красной армии, а организаторы и зачинщики восстания изъяты.
Наряду со строительством колхозов в 1929 г. пошло наступление на более зажиточную часть жителей, всячески стали притеснять их индивидуальными налогами – деньгами и натурой – всевозможными нарядами, зачастую внеочередными и с целью ущемления непосильными. Все это считалось «методами борьбы с кулачеством на селе». В результате жертвы этих «методов» оказывались лишенными голоса и всех гражданских прав, всех преимуществ, которыми пользовались граждане Советского Союза.
В октябре 1930 года, бросив заниматься сельским хозяйством, я поступил десятником в Карачаевский Областной Отдел дорожного строительства, где проработал до весны 1933 года. Принимал непосредственное участие в строительстве железных мостов пролетами от 46 до 60 метров: Даутского, через р. Кубань, Нижнетебердинского и Микояншахарского через р. Теберда. Работал я честно, пользовался доверием высшего технического персонала вплоть до краевого масштаба Северного Кавказа. Имел благодарности и не-однократно премировался.
Весной 1933 года я заболел бронхиальной астмой со свойственными ей всевозможными последствиями и осложнениями, бросил работу в Карачаевском дорожном отделе и по силе возможности шевелился дома, в хозяйстве, периодически слегая в постель. Справил на скорую руку пару лошадок с упряжью, и семья кое-как управлялась по хозяйству.
Весной 1934 года начался последний и завершающий поход против лиц, которых по тем или иным мотивам можно было отнести к спискам кулаков с последующим изъятием их имущества. Попал в этот список и я, с мотивировкой, что в прошлом, живя с братьями и ведя общее хозяйство, имел наемных рабочих: пастухов, косарей сезонных и прочих. Обложили меня непосильным индивидуальным налогом и за 24 часа ликвидировали мое хозяйство. Распродали, как говорят, с «молотка»: мой дом, лошадей с упряжью, свиней и прочий домашний хлам. Меня с семьей выселили под небесные своды. В этот период я лежал больной, но с большими усилиями добрался до Карачаевского Областного исполкома и изложил свою жалобу на сельсовет, что он, недостаточно изучив материалы, поторопился ликвидировать мое хозяйство, отнеся его к явно кулацким. В облисполкоме мне пояснили: скажи спасибо, что семья и голова твоя уцелели, могут свободно потрепать и семью, и голову твою… Я перестал искать справедливости и примирился с судьбой.
Выставленная на улицу семья и я, больной, не находили себе приюта, всякий боялся пускать на квартиру, дабы не навлечь на себя неприязнь местного актива при сельсовете, не попасть в разряд «подкулачников» за оказанное сочувствие к раскулаченному.
Не находя других средств к жизни и по состоянию здоровья, в сентябре 1934 года я выехал в гор. Куба Азербайджанской ССР, где жила моя сестра Лиза с мужем Хозиевым Иваном. Приехал я к Хозиевым расстроенный, больной, пролежал у них с месяц, потом по рекомендации Хозиева устроился на работу в качестве строительного десятника в совхоз №12 Кубинского района, где Хозиев работал зоотехником.
Совхоз этот строился под общим руководством главного инженера Азсовхозтреста Ахундова, а прорабом в совхозе №12, которому я непосредственно подчинялся, был инженер Шеханский Павел Иванович (москвич), весьма благородный и отзывчивый человек.
После моего отъезда из сел. Георгиевско-Осетинского семья моя с большими трудностями перебралась в г. Баталпашинск (ныне Черкесск) и устроилась там на квартиру, не имея от меня никаких сведений.
Я же, работая в совхозе №12, всячески старался проявить инициативу в своевременном завершении планов строительства и его качества.
Знание дела и трудолюбие создали вокруг меня самое теплое и дружеское отношение всего коллектива совхоза №12, а также технического руководства Азербайджанского совхозтреста. Создали мне жизненные условия и прочие удобства.
Весной 1935 года я заговорил о положении своей семьи, мне дали отпуск для переезда ее в совхоз, отнеся все расходы за счет совхоза. Перевез семью из Баталпашинска и продолжал работу десятником. С осени 1935 г. инженера Шеханского П.И. перевели работать в аппарат Азсовхозтреста города Баку, прорабом гражданского строительства временно остался я. Мне дали отдельную удобную квартиру, прикрепили дойную корову в пользование моей семьи, обеспечили корову кормами и ухаживающим персоналом, выделили в личное пользование пару свиней, обеспечив их соответствующими кормами.
Зарплату я стал получать около 600 руб. в месяц, жена была по специальности портнихой и стала заниматься частной практикой, т.е. пошивом верхней одежды за плату, что давало доход не меньше моей зарплаты, т.к. в условиях совхоза, отстоящего от города на 12-14 км, заказчиков было больше, чем требовалось.
Условия жизни в совхозе очень подбодрили нас, и мы быстро стали на ноги: приоделись, поправились после перенесенных лишений (заслуженных и незаслуженных).
Подросли дети (их было пятеро), требовалась школа, а в совхозе ее не было. Только по этой причине я бросил работу в совхозе №12 и перешел в гор. Куба, отстоящий от совхоза километров на 12-14 в сторону гор Кавказского хребта. Здесь я поступил на работу в отдел коммунального хозяйства в качестве кассира и заведующего материальными складами, где пришлось немало поработать, пока установились порядок и соответствующий материальный учет (я ввел карточную систему в складах, помимо бухгалтерской).
Официально начал работу в городском коммунхозе с июля месяца 1936 года. Дети стали ходить в школу, жена продолжала портняжить, так как заказов в городе было гораздо больше, и труд оплачивался значительно дороже.
Коммунхоз обеспечил меня приличной квартирой с освещением и прочими услугами бесплатно. В таких спокойных условиях мы прожили в г. Куба до 1943 года. Здесь начала проявлять себя моя старая болезнь – бронхиальная астма. Я обратился к врачам, комиссия дала мне инвалидность III группы, посоветовав переменить климат.
В том же 1943 году умерла дочь Мавра в г. Баку, где и похоронили ее, а в 1944 г. умер брат Петр, работавший в кубинском районе зоотехником, был похоронен в г. Куба. После этих несчастий здоровье мое еще более ослабло и мы решили уехать из Азербайджана, где проживали с 1934 г. вполне удовлетворительно.
Запись воспоминаний о г. Куба на этом заканчиваю, возобновлю по месту нового жительства.
Конец 1944 года.
В 1945 году в марте месяце мы переехали в гор. Дзауджикау, ныне Орджоникидзе (Владикавказ – прим. ред.). Купили себе дом по ул. Ардонской, 233. Дом оказался каменной кладки из булыжника, сырой, пожили там года 2-3 и поменяли его на домовладение по ул. Сухое русло, №10, дом очень хороший, сухой, со всеми вспомогательными сооружениями во дворе, но больше половины жилой площади было занята квартирантами, которые по существующим законам пользовались во дворе одинаковыми правами с фактическими владельцами. Ворота ночами не закрывались, творились недопустимые безобразия, оказалась между жильцами молодая женщина с легким нравом поведения, к которой во всякое время суток заглядывала «своя клиентура». Несмотря на то, что дом этот был очень хороший и удобный во всех отношениях, мы решили уйти из него, так как у нас уже были взрослые дети, а на их глазах творилось безобразие.
В 1953 г. продали домовладение на ул. Сухое русло, а купили себе по ул. Фрунзе, №20, дом старый и не обеспечивавший площадью состав семьи. По этой причине в марте 1957 г. продали этот дом и купили себе по ул. Ногирской, №40 новый кирпичный дом с площадью вполне обеспечивавшей нашу семью, достроили во дворе сарай, кухню, подвал и прочие вспомогательные мелкие сооружения.
13 июня 1958 г. умерла моя жена Надежда Михайловна. Похоронили ее на новом кладбище, около аэродрома.
Оставшиеся в живых, во главе со мной, 70-летним стариком, продолжаем свою трудовую жизнь по ул. Ногирской №40.
Дальнейшее покажет будущее…
Сентябрь 1958 года.
Допишу упущения и уточнения: по приезде в гор. Орджоникидзе я решил заняться пчеловодством, поступил на курсы пчеловодов при сельхозинституте, окончив которые, в 1946 г. купил пчел. На мое несчастье 1947-1948 г. выдались засушливыми на медоносы и вообще. Своим новым ремеслом я не оправдал свои надежды. Весной 1949 года я продал пчел и весь инвентарь к ним. Сам же 19 июля 1949 г. поступил на работу в Орджоникидзевский консервный завод в качестве начальника пожарно-сторожевой охраны, где проработал безотрывно до 30 сентября 1956 года, а с 1-го октября того же 56 г. ушел на пенсию по старости.
г. Орджоникидзе, Северная Осетия, 21 января 1959 года.
