РАССКАЗЫ
ТРЕС АМИГОС
Раньше у меня была такая привычка – давать название каждому проведенному дню. Поздно вечером, когда я ложился спать, я думал о том, что интересного или запоминающегося случилось сегодня, и, в связи с этим, давал дню свое название. Чаще всего получалось что-то типа «день, когда я узнал новый аккорд и подобрал на гитаре «инзе?минау» или «день, когда я сдал последний экзамен и мы напились так, что даже Лене стало плохо». Бывали дни и поинтересней, например, «день, когда меня поймали менты с анашой» или «день, когда Лена бросила меня и ушла к моему другу». Еще был «день, когда я подрался с борцом» (название этому дню я давал лежа на больничной койке).
Если следовать этой привычке и попытаться дать название прошлому понедельнику, дню, о котором я хочу рассказать, то получится нечто вроде «обычного дня, который тебе опять испортили люди».
Я проспал до обеда, а проснувшись, еще долго не мог заставить себя встать. Вообще-то, это нормально, я редко встаю раньше. Зато чаще ложусь позже. Уже три дня я не выходил на улицу и почти неделю не был в душе. Горячей воды в общежитии не было уже с месяц, летом ее просто отключают, так что когда я открывал ящик, где хранил нижнее белье, грязные носки разных цветов выпрыгивали на меня оттуда, как бандиты из леса. Меня это мало заботило, неизмеримо больше на меня давил груз недописанной диссертации, который железными оковами привязывал меня к компьютеру. Все дело в том, что я аспирант и мне нужно до следующей среды написать хотя бы черновик своей работы. Из-за моей безалаберности и неумения что-либо делать в срок, защита откладывалась уже на полгода. Вся эта тягомотина, я имею в виду писанина эта непонятная, (иногда мне казалось, что более бессмысленного занятия, чем наука, просто нет на свете) все это уже начало меня понемногу бесить и выводить из себя. Как раз наступило «стереолето», весь народ потянулся в Кронштадт на опен-эйр, приехал Моби, в Доме Кино шла неделя финского кино, а я сидел за своим гребаным Пентиумом, сконструированным еще на заре компьютерной эры, лицом к лицу со “Столкновением цивилизаций”. И в этот раз я твердо вознамерился его доказать. Вернее развенчать. Не важно. В общем, я только успел сесть в свое футуристическое кресло с чашкой чая в руке и включить ЭВМ, как раздался этот неуверенный стук в дверь. Такой, знаете, неровный, с едва слышным перешептыванием с той стороны и топтанием с ноги на ногу, как будто там стадо эрегированных буйволов с красными глазами. На мониторе только успели появиться знакомые окошки. Я попытался хлебнуть чаю, но он еще был очень горячий. Мне почему-то стало очень обидно за этот чай, вряд ли, подумал я, мне удастся им насладиться, а жаль, хороший вышел чаек, как раз тот удачный баланс между крепостью заварки и количеством выжатого лимона, который не всегда удается поймать. Да еще и из моей любимой чашки, белой, подарок Кати. В общем, когда стук повторился, я встал и, размяв немного мышцы лица, с улыбкой открыл дверь. Вместо буйволов там оказались три овцы:
– Приииииииввввееееееееееееееееееет! А мы в гости. Не ожидал? А мы пришли. А зарос-то как! Ну и душно у тебя! А это у тебя что? Ух, ты! Здорово как! Это ты сам сделал? Прикольно! Ну и душно у тебя! Эй, ну чего вы там стоите? Идите сюда.
Если сравнивать людей с животными, то Маша скорей смахивала на дойную корову перед вечерней дойкой. Пусть это и стереотипное сравнение, но от него никуда не деться, и если бы вы были знакомы с Машей, вы бы со мной согласились. Она раньше жила здесь, в комнате дальше по коридору. Пару раз мы обменивались дисками, после чего она решила, что мы “очень большие друзья”. Хорошо, что не с детства. Ее убийственно широкая и кривая улыбка по 400 раз в день в какой-то момент начала меня преследовать по ночам, поэтому я был немного рад, когда она съехала из общежития. Но друзьями мы остались навеки. И еще одно, не знаю почему, но что меня раздражает в людях, так это их плохое зрение. Такое впечатление, как будто все вокруг разом ослепли. Иногда бывает, разговариваешь с человеком, пытаешься ему что-нибудь втолковать, нервничаешь, переживаешь, а потом понимаешь, что он ведь даже не видит мимики твоего лица! Люди с плохим зрением, они как лягушки, видят тебя, когда ты садишься, встаешь, ходишь по комнате, но как только ты останавливаешься на одном месте и начинаешь говорить, они перестают тебя воспринимать. В общем, добавьте сюда гиперактивность, и вы получите полный портрет Маши. Да, и не забудьте про оранжевый топик.
– А это мои очень хорошие друзья из Саратова. Ну, чего вы там встали-то? Заходите!
Невероятно, но друзья у Маши были везде. Она все время рассказывала мне о своих знакомых, часть из них была поразительно одаренными музыкантами, меньшая часть – художниками, немного, конечно, со странностями ребята, но тоже ужас какие талантливые, кроме того, были, конечно, летчики, молодые преподаватели университетов, два гринписовца в Дании (между прочим, родные братья) и один замечательный скульптор. Помимо этого, она вела переписку с двумя рокерами из Хельсинки, которые присылали ей свои любительские записи, и имела еще парочку пен-френдов за океаном. Теперь в этом списке был и я. Кстати, она обещала познакомить меня со своей мамой, она ей столько про меня понарассказала! Ее мама даже сказала ей, что я необычайно интересный и, главное, талантливый человек.
– Господи! Юля! Олег! Ну, чего вы там? Идите сюда!
Потом началось рукопожатие. Вернее за руку я здоровался только с этим, с Олегом, но он мне чуть ее не отдавил, здоровенный такой детина, Кинг-Конг. Только жутко неуклюжий, не в пример кинолегенде. Двинувшись мне навстречу, он одновременно стукнулся головой о книжную полку и наступил на ногу Юле. Причем это вызвало у него дикий смех с фырканием и разбрызгиванием слюны.
– Олех.
Знаете эти маечки, как будто с отрезанными на плечах рукавами, как у культуристов? Надеюсь, вы их ненавидите так же, как и я. Здоровяки всегда такие таскают. В общем, с Машей они гармонировали. А вот с Юлей начинались проблемы.
Это было существо маленького роста с худыми и кривыми конечностями, мелкими чертами лица, спрятанными за большими стеклами черных профилактических очков. Четкая овальная линия отделяла окрашенную в красный цвет городского загара худую шею от того места, где начиналась бледная впалая грудь, затянутая в нелепый бюстгальтер. Дальше начиналось черное платье.
– Очень приятно!
В общем, перед Йоко Оно у нее было бы немного шансов.
Пока я открывал форточку, они решили сходить в магазин. Недолгие минуты их отсутствия я посвятил медитации. То есть, я сел обратно в кресло, закрыл глаза, расслабился и подумал: «ВАШУ МАТЬ! КАК ЖЕ ВЫ МЕНЯ ВСЕ ДОСТАЛИ! ОТКУДА ВЫ ТОЛЬКО ВСЕ БЕРЕТЕСЬ, СУКИ ПОТНЫЕ! НУ ПОЧЕМУ НА МОЕМ ЖИЗНЕННОМ ПУТИ МНЕ ВСТРЕЧАЮТСЯ ТАКИЕ ПРИДУРКИ? НЕУЖЕЛИ ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ОСТАВИТЬ МЕНЯ В ПОКОЕ? ВЕДЬ Я, ЧЕРТ, НЕ ХОЖУ К ВАМ В ГОСТИ! И НЕ НАВЯЗЫВАЮСЬ К ВАМ В ДРУЗЬЯ. ТАК КАКОГО ХРЕНА ВЫ КО МНЕ ЛЕЗЕТЕ?!» Господи, наверное, когда люди на этой планете перестанут ходить друг к другу в гости – это будет идеальный мир. Медитативный ход моих мыслей прервал все тот же неровный стук в дверь.
– А вот и мыыыыыыыыыыыыыыыыы!
В дверях они чертовски были похожи на беспощадных грабителей с большой дороги. Выстроившись передо мной в ряд, каждый из них выставил свое оружие. Приземистая Юля, сжимающая в руке кирпич в виде здоровой буханки серого хлеба. Переросток Олег с гигантской пластиковой бутылкой пива в огромных лапах. А посередине, раздавливая улыбку о зубы, стояла Маша и протягивала вперед кривую, как турецкий меч, палку “краковской”.
– Держи!
Потом они уселись на мою кровать, и Маша начала здоровыми кусками нарезать колбасу.
– Ну, как ты здесь поживаешь-то? Не скучно? Мы-то по тебе ужасно соскучились, Вадюша тоже хотел приехать, но у него на работе проблемы там какие-то. Вечные у него там проблемы какие-то. То одно, то другое. Ну а ты-то сам как? Рассказывай давай, чего молчишь? А зарос-то как! Небось, скучно здесь тебе одному, вот и не бреешься. А мы вот взяли да и приехали к тебе в гости. Ты рад? Или не очень? А? Ха-ха-ха! Ну, ты умеешь насмешить!
Напротив меня, на моей кровати, сидел Олег. Он хмурился и вертел головой, осматривая комнату. Голова у него была огромная, и я боялся, как бы он не задел ничего. Потом я решил, что пора его потрясти изнутри.
– Ну, как дела в Саратове?
Голова остановилась, но ответ последовал не сразу.
– Ну, нормально.
– Здорово.
– Чего?
– Хороший город, – сказал я громче.
– Ага. Нормальный.
Наконец были подняты стаканы с пивом.
– За встречу!
Я сделал глоток. Это было “Ленинградское”, самое дешевое пиво, что продавалось в магазине. Такими же были колбаса и хлеб.
– Боже мой, это так поразительно, что мы сейчас все здесь сидим, пьем пиво, и все мы вместе. Здорово! Просто не верится!
– Точно!
Все взяли по бутерброду. Я отказался. Пиво хоть и было мерзким, но, по крайней мере, его не нужно было жевать.
– Может, все-таки сделать тебе?
«Минет?» – подумал я про себя и на всякий случай ответил:
– Нет, спасибо. Сыт по горло.
Колбаса исчезала с тарелки очень быстро, и меня это радовало. С детства противно смотреть на эти белые кружочки. В общем, когда они набили свои шлаковые желудки, начался второй акт. Это было ужасно. Пока их кривые рты были набиты колбасой, все было относительно сносно, но тут они объявили, что они еще никогда так не объедались и принялись пачкать мои салфетки. Вот после этого и начался фонтан словесного безумия. Первым выступил Олег:
– А у вас тут «авторадио» есть?
– Точно! Музыку надо включить. У меня классный диск с собой. Это наши, саратовские ребята. Классный музон такой. Просто супер! Во, держи!
Мне пришлось тянуться к магнитофону и вытаскивать оттуда диск (который я не менял уже пару дней), чтобы послушать их «суперский музон». Когда диск заиграл, раздалось дебильно-депрессивное пение каких-то саратовских тинейджеров. Что-то там о суровой жизни подростков на окраинах города, потом что-то о наркотиках, я не особенно вслушивался. Они начали нести какой-то бред о своих знакомых, не особенно вдаваясь в то, что мне это совсем не нужно. Я лишь изредка кивал головой и злился на себя за то, что не могу их просто выставить за дверь. В общем, это становилось невыносимым, Маша болтала без умолку, но тут как раз закончилось пиво, и я предложил сходить в магазин. Вообще-то я хотел пойти сам, но Маша ни за что не хотела меня отпускать. Мы какое-то время спорили, и в итоге со мной пошла Юля. Логики в этом не было никакой, просто она сказала, что «не прочь пройтись». Что ж, с радостью, чуть было не ответил я, но вовремя спохватился. По дороге мы молчали. Я подумал, что лучшим выходом отгородиться от всех них будет алкоголь, и в магазине я накупил целый пакет пива. Потом мы вышли, и Юля совершенно неожиданно предложила распить одну бутылку на улице. Я согласился, не думая. Мы сели на грязную лавку, я открыл бутылку ее зажигалкой и только тогда подумал, что надо будет о чем-то с ней говорить. О ее родителях, о первой, плохо оплачиваемой работе, о младшей сестре, которая приходит со школы вечно пьяная. Но после пары вступительных фраз и глотков она завела разговор о другом.
– Тебе не кажется, что Маша немного… извини, что говорю тебе это, но тебе не кажется, что она немного навязчивая?
– Ничуть, – сказал я как можно искреннее и подумал, к чему это она?
– Просто иногда мне кажется, что она ведет себя как-то глупо, я даже не знаю в чем, но мне бывает как-то неудобно за нее.
– Да нет, все в порядке. По-моему, мы отлично проводим время.
– Значит, мне показалось, что ты чем-то расстроен?
– Ну, конечно, тебе показалось, – я все больше терялся в догадках и, чтобы не показать вида, отхлебнул пива. Оно было горьким.
– Просто ты все время молчишь, а она говорит и говорит. Мне кажется, тебе скучно.
– О, нет, нисколько, – я отхлебнул еще и отдал бутылку ей. Она сделала несколько глотков и вдруг спросила.
– Как ты думаешь, она лесбиянка?
– Кто? – спросил я и начал вертеть глазами, как плохой актер.
– Маша.
– Вообще-то я не думал об этом. Тебе лучше знать – вы подруги. А почему ты спрашиваешь?
– Мне кажется, она хочет меня.
– И что?
– Я не люблю лесбиянок.
Тут я совсем запутался. Я не понимал, зачем она мне об этом говорит, и не хотел принимать участия в их дешевых играх. Я подумал, что в комнате будет безопасней, и предложил Юле вернуться. Но перед этим я еще раз заглянул в магазин и, находясь в недоумении от разговора с Юлей, купил бутылку водки.
– Вам маленькую?
– Мне литровую.
Водка называлась «Матрица», и мне почему-то стало противно. День закончился, даже не успев начаться, подумал я. На обратной дороге, гремя алкоголем, я представлял, что, открыв дверь, мы застанем Машу и Олега в моей кровати, целующимися своими жирными от колбасы губами, и прибавил ход. Юля плелась сзади меня и строила из себя мечту всех лесбиянок или что-то в этом роде.
– Ну, блин, наконец-то! Вы где пропадали? Мы уже тут с Олегом о чем только не поговорили! Так скучно было без вас…
Боже мой, видели бы вы, как эти два придурка радовались одной бутылке водки. То есть, как они пытались это скрыть.
– Мне совсем чуть-чуть. Вот столечко. Ой, нет, это много.
– Пей! – ответил я строго.
Кажется, я и себе налил со зла слишком много, потому что, когда я допил свой стакан, я понял, что надо было прихватить в магазине колу. К колбасе я решил не притрагиваться ни за что. Тут я вспомнил про свой чай. Взял чашку и с каким-то сожалением, как будто прощаясь с этим днем, сделал глоток. Чай оказался холодным и горьким. Почти как пиво. Придурки продолжали мне что-то рассказывать, а я полез в пакет за «Балтикой». И налил еще водки. Маша пила водку из единственной рюмки, которая у меня имелась. Две другие я разбил со злости в коридоре, на свой день рожденья, когда под утро в дверь постучался Вова, этот мудак из Мурманска, сосед из комнаты напротив, и сказал, что мы мешаем ему спать. Не знаю из-за чего именно я рассердился, но я сделал то, что сделал. Вторую рюмку я бросил ему об дверь. Мне стыдно. На следующий день он написал на мой факультет жалобу. У нас всегда были натянутые отношения. Боюсь, что если так будет продолжаться, на мой следующий день рожденья он получит третьей рюмкой по лбу. А пока из нее пьет Маша.
– Ой, горько-то как! Огурчиков бы сюда! Ха-ха-ха! Ну и весело у тебя здесь. Вот Вадюша расстроится, когда я ему все расскажу.
Олегу достался граненый стакан. Это я ему его дал, мне показалось, ему к лицу. Стакан достался мне от прежнего хозяина комнаты, который говорил, что сам не знает, откуда он здесь. Наверное, это такой общежитский стакан, который всегда одалживают соседям, когда те гуляют, а потом забывают, потому что не жалко. Так он переезжает из комнаты в комнату. Кто-то делает в нем быстрорастворимый суп, кто-то держит в нем ручки и зубную щетку. Когда-нибудь после очередной пьянки нетрезвый аспирант-очкарик нечаянно столкнет его со стола и, поленившись убрать осколки сразу, наутро поранит о них ногу, отчего пропустит важную лекцию о перспективах оптического волокна на рынке Интернеттехнологий. Но в данный момент в нем плещется водка. Олег воротит нос и подносит его ко рту.
– Дай бох! – он со стуком положил стакан на стол и закусил серым хлебом. – Да, огурчики бы не помешали.
Выбор посуды для Юли был случайным. Тем не менее, мне показалось, что изуродованная металлическая кружка будет ей кстати. Такая же помятая, с кривой ручкой. Иногда я делал в ней быстрорастворимый суп, поэтому, когда Юля поднесла ее к губам, мне стало немного не по себе.
– Можно мне запить твоим чаем? – вот дерьмо, подумал я, кажется, она хочет здесь все запачкать своими губами: – Держи, конечно.
Я пил водку из пластикового стаканчика. У него нет своей истории. Знаю только, что когда я пью водку из одноразовой посуды мне всегда кажется, что сегодня я напьюсь в говно. И я редко ошибаюсь. Особенно, когда мешаю с пивом.
– А тебе не будет от этого плохо? – Маша решила позаботиться о моем здоровье. Я хотел ей ответить, что хуже, чем сейчас, мне уже не будет, но опять не решился: – Что ты, Маша, киборгам не бывает плохо.
Я продолжал наливать, не делая долгих перерывов и очень быстро почувствовал, как пьянею. Настроение стало улучшаться. Лица вокруг меня постепенно стали сливаться в одну уродливую улыбающуюся физиономию. Я начал много болтать. Мне это не нравилось, и периодически я заставлял себя молчать, но получалось все хуже. Я нес всякую чушь, а эти дебилы смеялись, как в цирке. Сначала я забыл, как зовут Юлю, и стал просить у нее паспорт. В ответ она отпустила пошлую шутку о том, что паспорт бывает только у мальчиков. Тогда я с удивленным видом запустил руку в штаны и объявил, что мой паспорт на месте. Согласен – тупая шутка. Но все просто загнулись от смеха. Я еще добавил, что иногда пользуюсь загранпаспортом. Улыбка вокруг меня становилась все шире. Я опять пошел за водкой. Один. Вернулся почему-то с огромной бутылкой «Капитанского джина». После этого события стали развиваться как говно в миксере. Джин пили со спрайтом. Я – по-прежнему с пивом. Настроение все поднималось. Юля почему-то стала громко материться. Я высыпал на пол содержимое ее сумки. Запомнился презерватив. Олег продолжал смеяться. Начали собирать сумку. Разлили пиво. Маша пыталась сказать тост. За встречу и за этот чудесный вечер. Я смял в кулаке пластиковый стаканчик. Джин потек по руке и на джинсы. Юля стала вытирать платком. Я выпил из горлышка. Зашла Марина с четвертого, хотела забрать своего Буковского. Заставлял ее пить. Она отказывалась. Отпустил ее домой. Буковского не отдал. Юля увидела гитару и стала просить спеть. Другие присоединились к просьбе. Я взял гитару и стал рвать струны. Успел только две. Олег забрал. Юля заткнулась. Маша расстроилась. Чтобы не расстраивалась, сыграл на оставшихся четырех. Сочинял на ходу. Что-то пошлое. И про Саратов. Все опять смеялись. Дружно выпили. Мне показалось, что я слегка протрезвел. Под общей улыбкой стали проявляться Машины сиськи. В голову полезли мысли. Юля вовремя налила, и я забыл про сиськи. У Юли их не было. Я вновь опьянел. На глаза попали Юлины подмышки. Здоровые круги пота на черном платье. Подумал, у Юли подмышками можно душ принимать. Полез открывать окно. Заметил, что уже темно. Настроение начало портиться. Под окном сидели курсанты с гитарой. Пели про войну. Послал их нах. Получил в ответ. Маша с Юлей тоже послали курсантов нах. Олег смеялся. Курсанты расстроились и ушли. Пришла комендантша. Очень хотелось послать ее нах. Вместо этого пообещал не материться. И чистить зубы. В доказательство сказанного взял с полки мыло и начал его есть. Затошнило. Пошел в умывальник прополоскать рот. Встретил Вову, соседа. Поздоровался. Держал себя в руках. Настроение совсем испортилось. Вернулся в комнату. Три дебила смеялись непонятно чему. Захотелось сделать гадость. Не найдя огнетушитель, начал поливать их пеной для бритья. Жилетт. Под Олегом сломался стул, и он с шумом упал на пол. Я допил из горлышка джин. Маша не затыкалась. Юля твердила, что хочет пить еще. Я взял у нее полтинник. Пошли с Олегом за алкоголем. Издалека увидели курсантов с гитарой. Хотели дать им пи***лей, но решили не рисковать. Пошли в другой магазин. Купили «Невское». Шесть банок. И сигареты. Денег не хватило. Пообещал принести завтра. Знакомый азербайджанец. На полпути вернулись. Взяли еще по банке джин-тоника. Выпили по дороге. Много говорили. О чем, не помню. Перед входом выкурили по сигарете. Я вспомнил, что не курю. Меня замутило. Поднялись в комнату. Я зашел первым. Маша лежала на моей кровати. Юля лежала рядом с ней и целовала ее в губы. Своими здоровыми руками Маша трогала бледную и худую задницу Юли. Задница светилась как луна. Как две луны. Из-под задранного оранжевого топика на нас с Олегом, как два косых глаза, смотрели две, развалившиеся в разные стороны Машины сиськи. Они быстро сели на кровати и одернули одежду. Рожи у них были в этот момент одна тупей другой. Я вышел из комнаты, в голове у меня вдруг стало все кружиться. Я сделал несколько неуверенных шагов в сторону умывальника и, склонившись над металлической раковиной, выблевал все, что накопилось в моем желудке за день. Не много же там всего было.
После этого я уже ничего не помню. Проснувшись на следующий день, я боялся открыть глаза. К счастью, в комнате никого не было. Я лежал на смятой постели в одежде и ботинках. Неимоверно болело все тело. Пол был заставлен пивными бутылками и банками разной масти. Гордо на их фоне высились две литровые бутылки водки и джина. Меня опять затошнило, и я потянулся за чайником. Воды в нем не оказалось, но с неожиданностью для себя я обнаружил у кровати трехлитровую банку из-под огурцов. Напившись рассола, я с трудом заставил себя раздеться, залез под одеяло и снова заснул. Вечером зашел Вова, сосед из комнаты напротив. Он сказал, что нашел меня вчера спящим на полу в мужском туалете, возле раковины. Тогда он выгнал моих гостей и помог мне дойти до комнаты. Я поблагодарил его. Чуть позже я решил, наконец, встать и убрать в комнате. Я мыл пол и с ненавистью оттирал со своих чашек следы дешевой помады. Фрагменты вчерашнего дня кусками всплывали в памяти и разрывались в голове, причиняя сильную боль. Была уже ночь, когда, наконец, в комнате не осталось ничего, что напоминало бы мне о вчерашнем визите, и я вновь завалился спать. Следующий день был средой – днем сдачи диссертации. Я лежал, накрывшись одеялом с головой, проклинал себя за слабоволие и чувствовал себя ни на что не годным подонком. Но тут зазвонил мой телефон, и я услышал в трубке строгий голос своего научного руководителя. На этой неделе его не будет. Подготовить диссертацию к следующей среде. Конечно, к среде все будет готово. Я положил трубку, и мне показалось, как будто он следил за мной эти два дня. Стыд и позор аспиранту третьего курса. Я подумал об этом немного, а потом послал все к черту и пошел на кухню ставить чайник.
ВСЯ МОЯ ЖИЗНЬ + СВЕТЛАНА ВИТАЛЬЕВНА
Раньше, а это было совсем недавно, я часто представлял себе в мыслях одну и ту же ситуацию. Обычно это случалось, когда я шел домой из университета после занятий.
Я ходил по этой дороге каждый день, и по пути я чаще всего думал о безнадежности своей затеи в очередной раз бросить курить, о том, что у меня минимум шансов сдать завтрашнюю переэкзаменовку по английскому и о том, что последний альбом U2, который я так ждал, оказался полным дерьмом. Эти ощущения нетрудно представить. Смертельно уставший от этой жизни уже к полудню, ты идешь знакомой дорогой, а мимо, поднимая летнюю пыль, проносятся машины самых разных моделей и цветов, и все безумно красивые. Ты продолжаешь шагать, не обращая на них внимания, но этот поток машин – он для тебя как символ другой жизни. Нечто, что не ходит домой каждый день on одной и той же дороге. И в этих машинах сидят люди, которым не надо носить с собой тетради и думать о переэкзаменовке. Безнадежность и тоска в эти моменты убивали меня. И тут, в этот самый момент, когда тебе кажется, что ты вряд ли когда-нибудь попадешь в этот поток, и что всю оставшуюся жизнь ты так и будешь ходить по обочине, вдруг перед тобой тормозит сверкающая немецкая машина с откидным верхом, за рулем которой сидит и ослепляет тебя улыбкой убийственной красоты блондинка. Она не произносит ни звука, но тебе и без этого все ясно, уж очень нетерпеливо рычит выхлопная труба ее кабриолета. Ты выкидываешь тетради, падаешь на соседнее с ней кресло, и под бешеные ритмы Скутера вы срываетесь в сторону Черного моря, оставляя за собой лишь следы шин и разбросанные по дороге листы из твоей тетради по английскому. Переэкзаменовка откладывается.
Это притягательно для всех – думать, что в один день все так легко изменится. Что в этом кинотеатре под названием «Жизнь» вместо затянувшегося сериала, наконец, начнут показывать комедии.
Когда в моей жизни появилась С.В., я понял, что моя машина остановилась. То есть, это в фигуральном смысле, потому что у нее тогда не было машины. И все-таки, все случилось именно так, как в мечте.
Я стоял на перекрестке Среднего проспекта и Первой линии и смотрел, как ползут тени домов по асфальту. Мы с приятелями только что напились пива в известном баре, рядом с факультетом, потом они разбрелись кто куда, а я стоял на перекрестке, и мне чертовски не хотелось ехать домой в Петергоф и заканчивать на этом вечер. Ведь была весна, и я был дьявольски одинок. Я бы, наверное, постоял так еще немного и потащился в метро, и это был бы еще один не хороший и не плохой день в моей жизни, но тут случилось то, что случилось.
Она подошла сзади и прошептала мне на ухо несколько слов. Всего лишь несколько слов, я и виду не подал, однако был потрясен. Дело здесь в том, что я знал ее не первый день. С.В., как и я, была аспиранткой на филфаке, но она всегда была для меня недосягаемой, человеком из другого мира. Из того мира, где люди много и быстро разговаривают и все время звонят кому-то. Мир, где люди ни в чем не сомневаются, ничего не путают, мгновенно принимают решения и едут встречать Новый год с друзьями на Кубу. Если бы я только знал раньше, с какой неохотой она носила эту маску! Дело в том, что С.В. – модель. Супермодель. У нее просто куча разных титулов и званий. А у меня только комната в общежитии и рыжая щетина. Оказалось, этого достаточно. В общем, надо было действовать быстро, и мы не придумали ничего лучше, чем для начала напиться вдрызг. Через семь секунд мы оказались в каком-то баре, то ли на Староневском, то ли на Заневском, а может и на Невском, я не особенно понял, говорю же – потрясен был. Там мы пропили до глубокой ночи, а потом, уже в беспамятстве, вывалились оттуда, остановили машину и сорвались в Петергоф, разбрасывая по пути флюиды любви. Помню, таксист нам сделал замечание и попросил подождать до дома. Потом оказалось, что общежитие уже закрыто и пришлось бить дверь ногами, чтобы кто-нибудь открыл нам. Я еще стоял под окнами общежития и кричал небесам: «Суки, откройте!», С.В. хохотала и открывала новую бутылку. Она делала это зубами. Наконец, к нам вышла заспанная вахтерша, и мы ввалились внутрь, прощя просенья и не вынимая изо рта бутылок. Потом было это странное чувство, когда мы оказались в моей комнате. Я смотрел на нее и не верил своим глазам. Я действительно не мог поверить, что в моей маленькой и уродливой комнате может поместиться такая большая красота. Я был оглушен opnhqundyhl и разбит грядущим. С.В. понимала это и молчала. Улыбалась только. Потом я сделал большой глоток пива, выключил свет и… неужели вы думаете, я расскажу вам, что было дальше? Э, нет. Две ночи мы опустим.
Чтобы вам было интересней читать этот рассказ, я попытаюсь найти метафору, для того, чтобы описать, что в действительности значило для меня ее появление в моей жизни. Первое, что приходит на ум, так это банальное – она ворвалась в мою жизнь, как тунгусский метеорит, и перевернула там все с ног на голову. Но из этого не понятно, хорошо это или плохо. С другой стороны, если вдуматься, то, С.В., действительно, как и тунгусский метеорит, до сих пор остается для меня загадкой, которую мне очень нравится разгадывать. Серьезно, иногда я ее абсолютно не понимаю. Ну, например, я не понимаю, как можно любить эти дешевые коктейли в банках, по 15 рублей? Пробовали, наверное, эту сладко-спиртовую гадость? С.В. их просто обожает. Или – как она может пить кофе с водкой? И почему я делаю то же самое? В общем, мне не очень нравится это сравнение с метеоритом. Уж лучше я скажу… черт, даже неловко как-то… надеюсь, это прозвучит не очень пафосно, но лучше я скажу, что мне, как будто, разрешили прикоснуться к красоте. Да, именно так. А я, наглец, взял и поцеловал ее. А что было делать, если нам обоим хотелось? А если очень хочется, то можно. Это она мне сказала. И убила на месте все мои принципы, которые я, хоть и безуспешно, но пытался себе придумать. С тех пор я человек беспринципный. И счастливый.
Еще я думаю о тех песочных часах, которые перевернулись. Понимаете, о чем я? Я просто представил себе, что нахожусь внутри песочных часов. Так вот, раньше я стоял в нижней их части, и я мог только там стоять и постоянно выкапывать себя из песка, который сыпался на меня сверху. Но потом меня в этих часах заметила А.В., и одним чудесным и уверенным движением она перевернула их. И теперь я лежу себе на песочке, закинув руки за голову, и смотрю на ее огромное лицо надо мной. И пишу ей этот рассказ на песке. Только не надо сейчас мне говорить, что однажды песок подо мной закончится, и я опять окажусь внизу. Дальше эта метафора себя не оправдывает.
Знаете, что я сказал ей в первую ночь? Я сказал ей, что еще никогда в жизни я не держал в руках ничего прекрасней. Конечно, продолжил я, помню, в четвертом классе старший брат подарил мне кассету «Биттлз», которую я потом заслушал насмерть, но она была не так совершенна по форме. Она ответила, что ей еще никто не говорил таких красивых слов. Надо же, подумал я, – я первый?
Иногда я замечал, как она замирала и смотрела на меня, когда я ей что-то рассказывал, а потом говорила, что ей еще никто так не улыбался, и мое сердце замирало. Я не верил своему счастью. И продолжал, как идиот, улыбаться.
А как-то она обмолвилась, что из всех цветов больше других любит белые розы. Да, попсово, конечно, но неужели было бы лучше, если бы она начала выпендриваться и говорить, что любит какие-нибудь гагарины или, как их там, гаргоны? георгины? В общем, за все время я подарил ей всего две кривые розы. Первую я вручил ей вместе с кружкой пива в том самом баре с тупым названием, где мы постоянно с ней торчали, а вторую в ее квартире. Я незаметно засунул розу в сток ее ванны, когда С.В. спала. Потом она проснулась, пошла умываться и замерла на пороге, когда увидела, что у нее в ванной теперь растут розы. Она говорит, что никогда не забудет эти два раза. Не то, чтобы я хочу казаться очень оригинальным, но, я думаю, это было бы скучным встречать ее и говорить, привет, я тут тебе pngs принес, держи.
Вообще-то я не часто делал ей подарки. То есть – никогда. Как и она. И это мне здорово нравится. Мне кажется, чего у нас совсем не было в отношениях, так это вещизма. Понимаете, там, в своем общежитии, я вел довольно аскетичный образ жизни. В моей мини-комнате с зелеными стенами помещалась одна тарелка, две вилки, здоровый нож, чужая кастрюля, гитара, компьютер, чужой магнитофон и несколько надписей на стенах. Согласитесь, немного. Вместо занавески на окне висела грязная простыня. В самом начале я думал, что С.В. не привыкла к такому окружению, что ей будет там не по себе, но оказалось, ей еще больше, чем мне, наплевать на окружение. А в моей комнате ей даже нравилось. Особенно в районе кровати. Прости, пожалуйста, мне эту пошлую шутку, но разве это не так?
Каждая такая ночь была похожа на демонстрацию протеста против этого скучного мира.
Как мы это делали? Все очень просто. Мы всего лишь закрывались в моей комнате с запасом алкоголя и не выходили оттуда по двое или трое суток. По-моему, это замечательный способ выражать протест. Конечно, мы не первые, но, наверное, самые сумасшедшие. По крайне мере, очень хочется в это верить. Я никогда не забуду, как С.В. бегала ночью… хотя нет, я не могу вам это рассказывать. Сначала надо у нее спросить.
После таких «демонстраций» сложнее всего было расставаться. И хотя мы знали, что очень скоро снова увидимся в нашем «заповеднике любви», все-таки отпускать ее всегда было мучительно. Я помню, как-то она уезжала поздно ночью на последней, абсолютно пустой электричке. Я помню, как я смотрел на ее лицо в светящемся окошке вагона, а тучи рыдали дождем. Эти слезы текли ливнем по стеклу, разделявшему нас, отчего ее лицо казалось отражением в воде. Потом, подталкиваемая резкими порывами ветра электричка уносила мою любовь на большую землю, а я оставался на платформе один. Во тьме, разбиваемый зловещими раскатами грома. После этого, пьяный и одинокий я возвращался в комнату и падал без чувств на кровать. Находил на подушке ее волос и, сжимая его в кулаке, засыпал. А утром получал от нее сообщение. Segodnya, prosipajas, dumala, 4to otkriv glaza, uviju tebja, no…
А бывало и наоборот, когда я стоял на этой же платформе, но с другой стороны и ждал, когда электричка привезет мне С.В. И в этот момент все было наоборот. Признаться вам, это было ощущение, которое практически оптимально подходит под определение «счастье». Понимаете, это было уже лето, а Петергоф летом сам по себе какое-то чудо. Так вот, я сидел обычно на заборчике платформы, иногда с банкой пива, и перекидывался с С.В. сообщениями. Сидел себе и представлял, как мы становимся все ближе. Вот она выходит из дома, спускается в метро, держится за поручень, набирает на телефоне для меня sms. Потом покупает на вокзале билет на электричку и садится в вагон. Все это время я сижу на заборчике и смотрю, как сквозь зеленые листья деревьев мне в глаза пробивается старое и ленивое петергофское солнце. Это как игра, я, конечно, могу пересесть и спрятаться от солнца, но мне нравится щуриться, особенно когда поднимаешь голову, чтобы выпить пива. А мимо ходит всякий петергофский сброд – дачники с лопатами, рыбаки с удочками, грибники с корзинами, и от этого абсолютное ощущение лета на отдыхе. По этому чувству я сейчас особенно сильно скучаю. В общем, потом раздавался гудок, деревья услужливо расступались, и из леса показывалась электричка. Мне трудно сказать точно, какой именно момент я здесь называю счастьем. То ли тот, когда я видел, как маленькая точка, раскачиваясь, превращается в поезд, и я понимал, что сейчас увижу ее, но все равно не переставал гадать, как это будет, то ли тот самый момент, когда двери вагона с грохотом открывались и я действительно видел ее, делающей шаг ко мне, улыбающуюся во весь рот, не в силах сдержать свою радость.
Видите ли, в иные моменты мне казалось, что если мы и не остановили это противное время, то по крайней мере смогли замедлить его ход. Да, порой я был уверен, что битва с условностями закончена, и теперь только я, вернее, мы владеем ситуацией. Что мы выпили эту реальность до дна, не оставив в бутылке ни капли. Хотя, это я сейчас так думаю, а тогда у меня не особенно было время размышлять об этом. Нужно было успеть сделать этот мир счастливым, и мы делали все, что было в наших силах.
Это уже сейчас я сижу себе один и бездарно пытаюсь описать здесь в словах любви и счастья то, что происходило с нами тогда. Я искренне пытаюсь находить какие-то не очень избитые образы и просто слова, чтобы передать точней то чувство, но, поверьте, я не смогу никакими словами описать то, что я видел, когда смотрел в ее глаза. Глаза, полные любви.
Да, вы, наверное, сейчас думаете, так что же произошло потом? Что было дальше и в чем трагедия? Но не спешите все драматизировать, ведь никто не умер, разве что, может, заскучавший читатель заснул в своем кресле. Так вот, дальше… осенью…
Реальность кусается, слышали наверное? Той осенью она укусила меня. Мне пришлось уехать к черту на задницу. В совсем другой город. Тоже солнечный, даже чересчур, но солнце здесь не греет. Не важно, как он называется. Дурацкое название. Не важно, почему я уехал. Причины нет.
Сейчас я здесь, и занят я тем, что пишу какие-то дрянные репортажи для какой-то дрянной газеты на дрянном английском языке. Я хожу по городу в джинсовой куртке, в одном кармане у меня диктофон, в другом фотоаппарат. Когда я сажусь на стул, авторучка больно колет меня в задницу, потому что я все время забываю про нее. Потому что я не привык носить с собой ручку. А временами, я веду себя здесь, как полный идиот. Если бы С.В. видела меня в эти моменты, она бы не поверила своим зеленым глазам. Я пристаю на улице к прохожим, спрашиваю их непонятные им вещи, потом ослепляю их фотовспышкой, улыбаюсь и ухожу. Я встречаюсь с какими-то важными людьми в их кожаных кабинетах, разговариваю, пытаюсь выудить из них информацию (ключевая штука для журналиста), потом, за компьютером, я слушаю диктофон, пишу, опять слушаю, опять пишу. Потом перевожу это на английский и вечером отправляю в редакцию. Прихожу поздно вечером домой и, впервые за день сев за стол, со злости объедаюсь до боли в животе и ложусь спать. В конце месяца мне передают мои гонорары. И мне становится противно.
Иногда я прихожу домой после работы, включаю ноутбук и смотрю, как загружается ее фотография на рабочем столе. Знаете, у меня в ноутбуке есть всего две ее фотографии, та, что на десктопе, и та, где она кривляется с сигаретой. Так вот, я сделал из них слайдшоу. Не знаю, делали ли вы когда-нибудь слайдшоу из двух фотографий, но поверьте, иногда двух хватает. Я сижу и смотрю, как она поворачивается в профиль, как улыбается или снова становится серьезной. Смотрю, как собраны на затылке ее красивые волосы, смотрю на это дурацкое кольцо, которое она так любит. Смотрю, потом выхожу на балкон, бросаю взгляд на горы и тяжело так вздыхаю.
Может это покажется глупым, но в последнее время, когда я вижу по ящику, как герой какой-нибудь дешевой мелодрамы целует в финале cepnhm~, вдруг спазмы хватают меня за горло, и я судорожно хватаюсь за пульт, чтобы переключить на Евроньюс и отдышаться. Знал ли я, что буду любить кого-то еще в своей жизни до спазмов в горле?
Странная вещь, когда я думаю о тех недавних днях, которые вдруг стали для меня такими далекими, я чаще других вспоминаю один вечер, когда я потащил С.В. на футбольное поле. Недалеко от общежития было футбольное поле, где мы с друзьями играли по выходным. Я не знаю, зачем я ее туда повел, скорей всего, просто хотел похвастаться, показать ей место, где я бегаю, как безумный, валяюсь в грязи и плююсь, как настоящий футболист. Но я не знаю, почему я взял ее туда именно в тот вечер, ведь шел дождь, пусть и небольшой, но уже была осень. В общем, мы пришли туда и увидели, что футбольное поле, которое до этого хранило следы нашей борьбы, теперь превратилось в несколько больших луж, разделенных островами грязи. Мы стояли там под зонтиком, молчали, вроде пьяные, но какие-то трезвые и, клянусь, чувствовали мы тогда себя как одно. Как эти футбольные ворота, которые в любую погоду стоят так друг напротив друга, широко разинув рты. И тогда она сказала мне, если будешь скучать по зеленому цвету – смотри в зеркало, имея в виду цвет наших глаз. Сейчас я так и делаю, смотрю в зеркало и вижу там ее.
Если честно, то я только и делаю, что думаю о ней. Иногда, сидя в своей комнате за все эти ужасные тысячи километров от нее, я закрываю глаза и переношусь мыслями в ту «петергофскую весну». Вообще-то картины тех дней я воскрешаю с легкостью в своей памяти и с открытыми глазами. Я вижу С.В. сидящей на берегу Финского залива, замершей от красоты и от своих чувств. Я вижу ее разговаривающей по телефону, как она прижимает к уху свою маленькую Нокию. Я чувствую сладкий вкус ее вишневых губ, ее запах. Я слышу ее голос, то, как она говорит, «Алл?». А вот мы валяемся на лужайке в Верхнем Петергофе, рядом с озером, и я рассказываю ей пошлые и смешные истории. Или покупаем огромные пакеты алкоголя в магазине напротив моей общаги, а впереди еще такая длинная и острая на ощущения петергофская ночь. И еще я вижу, как безудержным фонтаном льются из ее чудесных глаз громадные слезы. Я никогда не видел столько слез. И я думаю о том, что мне стоило жить эту жизнь на Земле ради одной этой ночи, когда я целовал ее руки и мы делились последним глотком пива, соприкасаясь нашими губами.
P.S. Дорогая С.В., любимый мой “спальный вагон”, когда ты прочтешь эти строчки, я все еще буду в живых. Но прошу тебя, не вини себя в этом. В конце концов, если представить, что рая не существует, значит эта жизнь лучшее, что у нас есть.
Твой на веки и на губы,
А.Ц.
12.12.2003
ЭТИ ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
Мне часто кажется, что я серьезно болен. Хоть у меня ничего и не болит, чувство, что какая-то гадина пожирает меня изнутри, не оставляет меня. Я знаю, что в действительности я здоров, но эти последние дни я так слаб, что не могу даже долго сидеть в кресле, мне необходимо лечь. Удивительно, что на людях я успешно играю в бодрого человека – здороваюсь с соседями, говорю по телефону… но потом я закрываюсь в своей квартире, и неведомая болезнь вновь сковывает мои мышцы, и более того – мой мозг.
В последние дни я мало выходил из дома. То есть, я конечно ходил на работу, но оттуда сразу бежал домой, надвинув на глаза капюшон. Несмотря на то, что уже весна, я все еще хожу в зимней куртке с капюшоном. Я хочу меньше видеть, меньше слышать, получать как можно меньше информации от внешнего мира. Все, что пытаются сказать мне люди, кажется мне отвратительным. Иногда по дороге домой, в автобусе или метро, мне становится так плохо, что я начинаю повторять про себя одну и ту же фразу – «я далеко, меня здесь нет». Как заклинание я повторяю ее без конца до самого подъезда. Бурчу ее в шарф. Такси я не пользуюсь, потому что там бывает проще свихнуться, чем заткнуть рот таксисту. Ночью я пытаюсь скорей уснуть, а утром не просыпаться. Когда же я все-таки просыпаюсь, в моих мозгах всегда что-то шумит. Как будто я провалился в гигантскую морскую ракушку и никак не выберусь. Этот шум давит на мою голову изнутри и не проходит, пока я не приму душ или не выпью чего-нибудь спиртного. Мне кажется, что причина этого шума – весь этот поток информации, полученный за день и который никак не может улечься в моей голове по причине его полной бессмысленности и ненужности. Но выходные проходят еще хуже.
В последнее время я редко отвечаю на звонки на домашний телефон и вот уже два дня, как я отключил мобильный. Сегодня воскресенье, и я понимаю, что если не встану, то меня стошнит. Мне хочется что-то изменить в своей жизни. Побороть бессилие. Мне хочется чего-то сильно захотеть, но вокруг только непривлекательные подделки, имитирующие реальность. Сплошная целюллоидная жвачка. Как будто эта камера сделана из мягких стен – можно биться головой, но вышибить себе мозги невозможно. Иду на кухню. Сегодня между душем и алкоголем я выбираю второе. Впрочем, главное не перебрать, иначе все внутри закипит ненавистью.
Наливаю немного водки с соком и разом выпиваю. Задерживаюсь на кухне, чтобы оторвать лист на календаре. Под красной цифрой выходного дня приписано от руки мелким женским почерком: «Склеротик, не забудь – сегодня твой День рожденья». Дура, повторяю я себе и начинаю злиться. Благо, коктейль уже начинает действовать. Безмозглая дура. Пока чувствую небольшой прилив сил, одеваюсь, и неожиданная, впрочем, банальная идея приходит мне на ум – немедленно уехать из этого города домой. Бросить все к черту, как уже делал когда-то, и уехать. Я чувствую возбуждение от этой мысли, но тут же начинаю сомневаться. Что это, слабость? Бегство от трудностей? Признание своей неудачливости и своего поражения? Желание вернуться в уютное прошлое? Мне наплевать. Сейчас мне на это наплевать. Даже если это моя слабость и мое поражение, я этого очень хочу. Я запихиваю всякую дрянь в портфель и еду на вокзал. Перед выходом включаю телевизор, чтобы узнать время, и попадаю на выпуск новостей.
Таинственное происшествие на борту «Искателя»
Вчера, во время последнего сеанса связи командир пилотируемого космического корабля «Искатель-4» командир экипажа Александр Калери сообщил о неожиданных шумах, слышимых по всему кораблю и доносящихся как будто извне. Странные звуки мог слышать весь экипаж судна. Помощник командира, американский астронавт Джон Хьюз, сказал, что это было похоже на «приглушенный бой тысячи барабанов, как будто доносящийся издалека». Бортовой компьютер корабля не зафиксировал ровным счетом ничего необычного. Все системы корабля находятся в полной исправности и работают в обычном режиме. Источник странного шума не установлен до сих пор. Следующий сеанс связи с экипажем «Искателя» запланирован сегодня на 12 часов по московскому времени.
Выключаю телевизор и еду на вокзал. «Источник странного шума не установлен до сих пор» – об этой фразе я думаю всю дорогу пока спускаюсь в метро, двигаюсь под землей, поднимаюсь наверх. Обычно, когда я еду на эскалаторе, я смотрю в лицо людям, движущимся навстречу. Я видел уже сотни, может тысячи человеческих лиц. Я пропустил их все через себя, но не запомнил ни одного. Штамповки, подделки, они сами ведут себя так, чтобы не отличаться. Выхожу на площадь. Мимо на скорости проезжает грузовик. Успеваю разглядеть надпись на кузове – «Люди». Неужели они уже нуждаются в подтверждении своей принадлежности к человеческой расе? На вокзале немноголюдно, а в зале ожидания вообще только несколько бездомных. Пьяные, они спят, растянувшись на стульях. Мне не разглядеть их лиц, почерневших от грязи. Я тоже сажусь и закрываю глаза. Я думаю о том, что люди как раса давно дискредитировали себя и теперь им стыдно в этом себе признаться, в своей бесполезности, и потому они прячутся друг от друга. Жена прячется от мужа. Сестра от брата. Люди ненавидят друг друга и прячутся от этого чувства кто куда. Есть уйма мест, чтобы надежно спрятаться. Есть телевизор – комедийные передачи, семейные ток-шоу, криминальные расследования, выпуски новостей. Есть газеты – еженедельники, ежемесячники, толстые ежедневные издания. Есть книги, пиво, подруги, мобильные телефоны, интернет. Есть политики, террористы, сексуальные извращенцы, которых уже невозможно определить, прорицатели, религиозные фанатики, топ-модели, кинозвезды, стареющие рокеры, байкеры, хиппи, яппи – люди ненавидят друг друга.
Что хорошего сделали люди в этом мире? Оправдали ли они свое существование? Или стали хотя бы относиться друг к другу лучше? Жизнь человека так изменилась, что он уже не представляет собой личность. Он не может ни жить в согласии с окружающим миром, ни протестовать против него. Все сделано за него. Псевдо-революции, лже-рок-звезды, квази-демократии. Иногда я думаю, о чем бы писал сейчас Камю, не разбейся он в своей машине в 1960. Или какие бы песни пел Джон Леннон, если бы не был пристрелен чуть позже? Опять о любви? О бунте? Этим двоим крупно повезло с судьбой, попади они в наше время, они бы сразу спятили. Кому нужны песни о бунте в мире ускоренного потребления?
Черт, я приехал слишком рано, мой поезд только через несколько часов. Иду в привокзальный кафетерий выпить чего-нибудь. С радостью смотрю на втрое завышенные цены. Это помогает мне сделать неоправданно бессмысленный поступок, после чего всегда поднимается настроение. Я покупаю тонкий бутерброд с сыром, завернутый в целлофан, по цене обеда в ресторане. Здесь ужасно грязно. Мусор валяется везде, кроме мусорных баков. Пожилая женщина в грязном халате размазывает мокрой тряпкой этот мусор по полу. Я пытаюсь представить себе ее жизнь в обратном порядке: прием на работу уборщицей, смерть мужа от цирроза печени, увольнение с предыдущей работы за незнание компьютера, уход из дома сына, ссоры с мужем, вечера перед телевизором, редкие минуты радости, когда дома никого нет, рождение сына, свадьба, учеба в институте, переезд из глубинки в город, счастливое детство в деревне. Я швыряю нетронутый обед в бак. Лучше просто выпить воды. Толстый тип за соседним столиком с лицом, как у покойника, крутит ручку портативного радио. Я прошу его поймать новости. Он смотрит на меня осторожно и, не говоря ни слова, исполняет мою просьбу. После шума из китайского динамика раздается женский голос.
Экипаж «Искателя» вновь зафиксировал странные звуки. На борту космического корабля вновь был слышен необычный металлический звук. Командир экипажа Александр Калери сообщил на Землю, что шум похож на скрежет сминаемый консервной банки.
«Экипаж слышал звук, напоминающий сминаемую металлическую консервную банку, в течение одной секунды. Что это – пока определить не удается, но в любом случае проверка, которую провел экипаж, показывает, что нет никаких изменений ни в приборных отсеках, ни в атмосфере корабля, которая изменилась бы мгновенно, если бы был пробой обшивки», – сказали в пресс-службе Российского космического агентства. Как подчеркнули представители NASA, по имеющимся данным, все системы станции функционируют нормально.
Раньше я хотел просто жить, быть частью человеческой расы, думал, что этого достаточно. Но сейчас мне противно осознавать себя подобным этому толстяку с радиоприемником, этим двум мерзким ментам, пытающимся стащить с лавки бомжа, этой женщине, продавшей мне полпластикового стаканчика наипротивнейшего кофе. Всем этим тысячам лиц в метро. Мне бы очень хотелось, чтобы «все системы функционировали нормально», но что-то мне подсказывает, что все давно идет не так. Эта рыба давно сгнила.
Большинство людей, попадавшихся мне на пути, находятся вне пределов моего понимания. Я помню разных людей. Я помню Риту. У Риты были потрясающие светлые волосы и очень строгий отец. Вообще-то про семью она рассказывать не любила, но за несколько месяцев общения я узнал о ней кое-что. Ее отец был бывшим военным, который в последние годы работал сторожем. Если Рита приходила домой не в девять, а в десять минут десятого (по моей вине), вояка называл ее «шлюхой» и на следующий день не выпускал из дома. Единственная форма общения, похожая на общение дочери и отца, происходила лишь когда вояка заставлял Риту смотреть с собой передачи про Сталина и про развал «великой страны». Рита умела очень вовремя поддакивать. Под кроватью она держала бутылку «Бейлиса» и перед сном иногда делала пару больших глотков. Как-то, выпив со мной лишнего, она призналась, что ее старший брат-громила частенько поднимает на нее руку. Вернее, она не смогла это сказать, только кивнула головой на мой вопрос. А по воскресеньям Рита с раннего утра ходила в церковь и молилась там за свою семью. Она очень их любила.
Еще я помню своего учителя химии в школе. Артур Иванович умолял нас не мыть тарелки моющими средствами. Артур Иванович убеждал нас в том, что после их использования на посуде остаются «поверхностно-активные химические вещества» и после мы ими травимся. Я был напуган до смерти, но дело в том, что у Артура Ивановича страх вообще был панический. Он только об этом нам и твердил.
Все эти люди находятся в клетке. Если Рита понимала, что ей оттуда пока не выбраться, то химик загнал туда себя сам. Но мне непонятно это желание жить в страхе, пусть даже это ужасные поверхностно-активные вещества.
А если вспомнить Симу из дома напротив? Сима была обычной веселой девушкой, которая не вышла вовремя замуж и не родила детей и которая сейчас, в свои тридцать, чувствует, как отчаяние и депрессия хватают ее за горло. По вечерам Сима звонит мне и не может объяснить причину своих страхов. А иногда приходит с бутылкой виски. Кажется, ее проблема в том, что Сима всегда завидовала успешным людям. В 20 лет она отказалась от помощи богатого отца и начала собственную жизнь в другом городе. Город ее съел, не оставив и капли уверенности. Уверенность – это как ртуть в градуснике, то вверх, то вниз.
Надо выбираться из этого чертового кафетерия.
Сразу у выхода газетный ларек. Я рассматриваю красочные журналы. Первая попавшаяся надпись на обложке – «35 способов получить оргазм». Это чертово колесо сорвалось и катится к черту. Иду в видеосалон. Вторая часть «Терминатора» уже подходит к концу. Я плачу полную стоимость билета за последние кадры и вхожу в темное помещение.
– Он мертв? – спрашивает на экране мальчик потрепанного робота.
– Уничтожен, – отвечает робот.
Конец фильма. Я уничтожен.
Включаю мобильник. Все же надо сказать кое-кому, что я уезжаю. Через час она в панике и грязном пальто прибегает на вокзал. Как раз перед отправлением поезда.
– Но что случилось? – я ждал этого вопроса.
– Ничего не случилось, просто я уезжаю.
– Ты не сделаешь этого просто так.
– Сделаю, поверь мне.
– Ты не посмеешь. Для этого ты должен быть конченой сво-лочью. Ведь ты не такой.
Что за глупый диалог. Я вздыхаю и смотрю ей в глаза. В эти два, уставившихся на меня глазных яблока, покрытых тонкой сетью капилляров. Свет, который отражается от моей фигуры, попадает в эту сеть, потом преломляется в хрусталике и, став импульсом, бежит дальше по нервным кабелям в мозг, где превращается в информацию.
– Я именно такой, дорогая. Бессердечный, хладнокровный, слабохарактерный. Человек без чувств. Он же – человек будущего. Но ты можешь звать меня сволочью, если тебе так больше нравится.
– Перестань врать! Я ведь… – сеть капилляров все четче проявляется на фоне белков. Наконец кровь хлынула к глазам. Еще немного времени, и слезные железы выделяют первые капли солоноватой жидкости. – Я ведь люблю тебя!
Походкой терминатора я вхожу в вагон, и поезд трогается. Я даже не пытаюсь найти ее плачущее лицо среди улыбающихся провожающих. Дура, обижается на меня за то, что я ставлю себя выше нее. Сажусь на свое место. Вокруг полно терминаторов. Лезу на свою верхнюю полку. Ложусь. Отворачиваюсь в окно. Слышу обрывки диалогов.
– Вы хорошо отдохнули?
– Спасибо, очень хорошо. А вы?
– Мы не просто хорошо, а оказалось, что прямо рядом с нами есть церковь, это так неожиданно! Мы очень хорошо отдохнули.
В голове опять поднимается шум. Лучше выйти покурить.
Я выхожу в тамбур, но там стоит еще одна. Худая, в грязных джинсах, сутулится и пялится на меня.
– Отличный цвет, – говорит она, показывая на мою майку, и качает головой.
– Да, – отвечаю я после паузы, глядя ей прямо в глаза, пока она смотрит на мою майку.
– Да, – продолжает она, не поднимая глаз.
– Она серая.
– Что?
– Она обычного серого цвета.
– Да, – продолжает голова, – отличный цвет.
Я возвращаюсь на верхнюю полку и отворачиваюсь в окно. Поезд набирает ход. Где-то вновь звучит радио.
Срочное сообщение Центра управления полетами. Сегодня, в два часа дня не вышел на очередной запланированный сеанс связи пилотируемый космический корабль «Искатель-4». Попытки установить связь с кораблем в течение последнего часа были безрезультатными. В пресс-службе Российского космического агентства сообщили, что попытки восстановить контакт с потерявшимся в космосе «Искателем» будут продолжены, однако шансов на возобновление связи с потерявшимся в космосе «Искателем» с каждой минутой становится все меньше. К другим новостям…
