РАССКАЗ
Из дальнего конца коридора, через всю квартиру, с решительным видом топает малыш, везет за собой по полу прозрачный мешок с конструктором. Шлепает голыми ногами – как всегда стащил с себя и носочки, и тапочки. Мешок шуршит и цепляется за плинтус, кубики грохочут. Рот человечка измазан начинкой от шоколадного «Принца», кучеряшки взъерошены, домашние штаны на резинке перекручены и вот-вот спадут вообще, из носа висит. Малыш сосредоточенно и нетерпеливо оглядывается по сторонам:
«Маа-ма, где ты?! Иди! Иди! В моей комнате дождь!»
– Дождь на улице?
– Нет! В моей комнате! И на кухне тоже! Открой, ну открой зонт!
– Да ведь и вправду, какой мокрый мальчик! Осторожно, в голубой комнате, наверное, тоже гроза?
– Нет! Только в моей комнате! А в зале хорошая погода!..
…Знаете, было такое песочное пирожное-кольцо за 22 копейки? Ну, большое, желтое, сладкое, в сантиметр толщиной, зубчики-лепестки, как у шестеренки, обсыпано крупной коричневой крошкой, с дыркой посередине – надевай на палец и обкусывай.
От него еще оставался слабый жирный след на тонкой оберточной бумажке.
А разноцветные леденцы «Монпасье» в круглой жестяной коробке с синими завитками-узорами – помните? Запах эссенции, маленькие слипшиеся двойные, тройные шарики, как молекулы из кабинета химии. Коробки еще всегда так туго открывались: надо было подцеплять ногтем крышку, рискуя все рассыпать или ободрать палец. Когда же леденцы совсем не отковыривались, приходилось совать в рот целый пупырчатый ком, и потом щипало язык…
А вот еще был детский парфюмерный набор «Чиполлино» – оранжевая картонная упаковка, в углублениях которой тюбик крема, сладкая зубная паста и настоящий стеклянный одеколон! Строгий такой прямоугольный флакон с этикеткой и ребристой оранжевой крышкой…
И шоколадный набор «Курочка Ряба»… Интересно, вы знаете? Мне его раза два присылали бандеролью из другого города. В гнездышке из белой бумажной стружки кружочком лежали темно-коричневые яички с белым кремом внутри, а посередине блестело в фольге самое лучшее – не простое, а золотое!..
Как-то по дороге домой я нашла в канаве три орешка лещины на общей ветке и, конечно, забрала их с собой. Сколько раз я потом внимательно оглядывала их со всех сторон, нюхала и бережно перекладывала в тайнике – в шкафу, где книги. Светло-зеленая кожура орехов блекла, меняла цвет, со временем они совсем засохли, на них садилась пыль, но как долго я не решалась их разбить! Вдруг эта находка, представьте, как в сказке «Три орешка для Золушки?» Может, там внутри и платье, и украшения, и башмачки? Счастье нельзя разбазаривать просто так!..
Кстати, в шкафу, на оставшемся от книг месте, сидела маленькая белобрысая немецкая кукла с тонкой сеточкой на голове. Ее мордашка была очень похожа на морду мопса: какая-то непропорционально большая, плоская, капризная. Но ведь немецкая!!! Рядом с ней стоял Винни Пух с деревянными лапами, меховым туловищем и опущенными, полузакрытыми, грустными, как у Арлекина, глазами. Там же прятался такой домашний, картонно-фетровый коричневый олененок с давнишней ярмарки школьных поделок и еще один, совсем другой, синтетический, на гнущихся проволочных ножках – с последнего для нашего класса новогоднего утренника, после которого были уже только «вечера». На нижней полке белорусская плетеная вазочка из блестящей лакированной соломы – бесценный сувенир из маминой поездки в Минск – была прислонена к синему корешку Ожегова и сиреневому Гаку-Ганшиной. И еще у меня там лежал сегмент узкой розовой клешни от какого-то диковинного то ли паука, то ли краба. Может, вы такое тоже когда-нибудь пробовали? Когда нас угостили, мы с трудом выковыривали вязальной спицей соленое белое мясо из глубин этой длинной пупырчатой конечности. Запах в клешне, кстати, до сих пор остался!
Эта полка вообще особенная: здесь не обыкновенные книги, а Словари! Гладкий, торжественно-черный двухтомник Хорнби (…как, он у вас есть?! От одного этого имени охватывает трепет!). Словарь синонимов, политехнический, немецко-русский, энциклопедический словарь – все они такие непонятные, таинственные, тяжелые. И невероятно толстые, пожелтевшие внутри, по-разному обтрепанные, со стертыми обложками или загнувшимися последними страницами. Мама говорит, словари нужны, чтобы выучить язык, и надо так много работать, что каждый этот словарь будет разваливаться!..Сколько же лет надо будет их листать! Ведь корешки у них такие прочные, нитками прошитые насквозь!
Вообще, где-то там далеко-далеко, лично я любила съезжать по перилам вниз с пятого этажа на первый. И булькать трубочкой в стакане лимонада «Тархун», и, когда никто не видит, облизывать один за другим пальцы после пироженого, и обкусывать заусеницы, и прикусывать губы изнутри. И говорить взрослым «привет» вместо «здравствуйте». И зажмуривать глаза, чтобы видеть, как расплываются внутри головы разноцветные круги. И просто представлять себе, как здорово проваливаться в толстые белые перины-облака…
Еще стоять на тумбочке, приклеившись носом к стеклу, и смотреть, как падает снег. Ведь, если задрать голову, можно подумать, что он идет не вниз, а вверх… Надо только крепко держаться за подоконник, смотреть, и не двигаться, и не дышать: и вот дом взмывает все выше и выше, и мы летим, летим, летим в тишине, а вокруг только безмолвно кружатся хлопья, и шлепаются о стекло, и распадаются на снежинки, и виден их тончайший узор. Коленки упираются в батарею, и от этого тепло, от цветов на окне пахнет сыростью и пылью, рамы заклеены полосками пожелтевшей бумаги и бинтом, на листьях фиалки сидит серая пластмассовая муха из зоомагазина и такая же, как настоящая, стрекоза. Дома совсем тихо, никого нет. А небо такое белое и серое одновременно. От тишины в ушах гудит, дом набирает скорость. Еще выше, еще, еще! Мы летим! Захватывает дух! Мы, конечно, летим! Только не смотреть вниз! А за окном, с той стороны, на подоконнике, снега все больше, и он идет, идет…
Кстати, а вы читали Джанни Родари? Ну не про классовую борьбу, Сеньора-Помидора и Тыковку, а про гигантский торт с кремом, зефиром, бизе и шоколадом – он упал на землю, и все его ели! И еще там было что-то про конфеты со всех сторон, и про лифт, который улетел из дома прямо в звездное небо. А на обложке книжки была нарисована старинная кирпичная стена и дверь с серебристой замочной скважиной, почти как в «Буратино»!
Может, вам попадался тот старый картонный альбом-раскладушка «Кот в сапогах»? С волшебной объемной каретой, в которой створки-стекла из прозрачной хрустящей пленки, с голым встрепанным сыном мельника, который брассом переплывает бурную реку, если тянуть его за специальный рычажок-хвостик, и с факелами в замке Людоеда, где – раз – и злодей превращается в свирепого льва, а если двигать картонку дальше, постепенно становится беспомощной мышкой!
О, а волковский «Волшебник Изумрудного города»! Я ведь так и не прочитала все пять продолжений. Очередь на детском абонементе была слишком долгой. Взамен мне дали, кажется, чешскую сказку «Волшебный сверток» – про огнедышащих Василисков и Дульчибеллу, которая пудрила нос и обижалась: «Я буду дуться!».
Книжки с картинками, мультики, фильмы… Это далекое измерение, где ветер колышет юбки Мэри Поппинс, и строит в саду шалаши Пэппи Длинный Чулок, и ищет вереск в лесу Рони – дочь разбойника, и несется куда-то на белом коне Мио, мой Мио. И сдвигается стрелка, скрипят и крутятся опутанные паутиной шестеренки, бьют часы в «Электронике», и выжимает виноградный сок ногами в «Петрове и Васечкине» грузинская Дульсинея…
И Майка, девочка из другой галактики, поднимает на себе самолет и везет друзей в Луна-парк, и выигрывает море мягких игрушек, а потом ходит вверх ногами по потолку!!! И, в конце концов, находится мелофон, открывается проход в кирпичной стене, и пти-ца Го-во-рун отли-ча-ется умом и со-о-бразительностью, умом и соо-бразительностью…
Я столько всего тогда любила: обгрызать печенье «Курабье», оставляя на потом самое вкусное-темную джемовую серединку, и делить мандарины на дольки, надкусывать вдоль по «шву», снимая с каждой пленку, чтобы сразу же чувствовать языком сочную гладкую волокнистую мякоть.
И кизиловое варенье: бархотно-бордовый сироп, кисловатый вкус, острые бусины обсосанных косточек, из которых можно складывать буквы. И квадратные ириски Кис-Кис, и маленькие шоколадки-сюрпризы с выдавленными слониками и обезьянками, и барбарис, от которого тоже разъедает язык, и толстую зеленую, с чешуей, мармеладную рыбу в сахаре, и просто арбуз с хлебом – когда, вгрызаешься по самую корку, и течет по рукам, течет «по бороде», и капает вокруг. И половинки огурца, разрезанного вдоль, с перекрестными надсечками и каплями сока от соли, и горячие хрустящие пончики, посыпанные сахарной пудрой, в кулинарии, и пенистый молочный коктейль из кафетерия магазина Центральный. Простое мороженое пломбир в вафельном стаканчике. И пирожное «Корзиночка» с двумя кремовыми грибками внутри, и свежие рогалики за пять копеек из хлебного магазина, с маслом и чаем, утром по воскресеньям.
А еще яркого керамического гнома – светильник – и пластмассового утенка с узелком на палочке, и трещащую заводную клюющую курицу, и картонную, как бы вьетнамскую, шляпу-мухомор на резинке, и маленькие игрушечные кухонные табуретки. И пупсов-близнецов в двойных конвертиках, и белую сумочку с коричневыми цветами на ручках, и аппликацию собак на карманах куртки – с них можно было потихоньку выщипывать шерсть. И косточки дыни – их сушат и красят чайной заваркой, и шарики пенопласта, из которых тоже можно делать разноцветные бусы.
И, конечно, скрипучие, с деревянными скамейками, узкие качели-лодочки в парке. В них надо стоять и держаться за цепи, и приседать, чтобы разгоняться все выше и выше – и взмывать над деревьями – и видеть другую кресельную карусель, и чертово колесо, и вход в королевство кривых зеркал, где все люди такие странные – просто какие-то уроды…
Я любила игру «в домики» в гостях у соседки, когда раскладной стол-книжка завешен одеялом, а внутри каждая створка-комната.
И столько всяких других игр! Вот, например, если нарочно рассыпать по ковру мелкий бисер, его можно «вдруг» находить через несколько дней, когда забудешь и ничего интересного не ждешь.
И делать летом мозаики-тайники во дворе: выкапываешь ямку, кладешь в нее маргаритки или просто одуванчик, потом надо найти стеклышко, накрыть цветы, утрамбовать и засыпать землей. Представьте, говорят, узор может так пролежать всю весну, сколько захочешь!
И еще хорошо после ночного дождя и ветра тайком подтягивать нападавшие в соседском саду орехи длинной палкой через сетку забора. И смотреть, как встречаются на Машуке две канатки – красный вагончик ползет вверх, желтый неспешно скользит вниз, вот поровнялись на мгновение, и… оба зависли над лесом – такое бывает!
А скакать на огромной дырявой шине, которую кто-то подбросил во двор! И качаться на продавленной сетке кровати. И гладить невиданного рыжего пекинеса китайского на поводке у какой-то женщины. Представляете, название! Пекинес! Китайский!..
А потом, здорово просто скручивать золотинки от шоколадных конфет в тугие трубочки и после конфеты жевать фольгу. Она такая кисленькая!
И вешать на уши вишневые сережки, и делать пир на весь мир из абрикоса, грозди красной смородины и четырех ягод крыжовника, когда мама принесет с рынка фрукты.
И готовить понарошку суп во дворе из сырой воды, колбасы, петрушки и куска вареной картошки. Разливать обед в бордовые кукольные тарелки и по-настоящему есть с подружками в тени дырявой беседки. И ходить по узкому бордюру вдоль клумбы, пускать мыльные пузыри из перьев зеленого лука, собирать божьих коровок и вытряхивать их красным облаком одновременно из банки, и рисовать мелками на неровном асфальте, и водить пальцем по пыли на полированной тумбочке.
И еще зимой делать шалаш из выброшенных к мусорнику, опутанных остатками дождика елок и представлять себя в снежном королевстве, пробираясь воскресным утром в соседний магазин за хлебом по заледеневшей улице. Конечно, это злая колдунья заковала все проходы в лед, чтобы скользить и падать. С домов угрожающе свисают длинные жирные сосульки – сейчас одна как свалится прямо на голову! Зато те, что потоньше, можно сосать, как конфеты!
А еще хорошо прийти в мастерскую к Михаилу Георгиевичу. Он скульптор. У него весь пол усыпан мягкой тонкой стружкой, пахнет деревом, в центре комнаты стол-пень, на нем острые скальпели, с ними осторожно. Все заставлено и завешено тяжелыми корягами, косматыми лешими, сказочными персонажами. Вон там русалка, глубокая напольная ваза, там грустная женщина с длинными на пробор волосами, домовой с двумя лицами. У нижнего лица рот дуплом – в него мизинец уходит глубоко, целиком, и становится страшно: а вдруг домовой оживет и укусит? Это не то, что безобидный круглый бегемотик на кочке и змейка с выпуклыми глазками, и мой любимый дельфиненок. На окнах мастерской – мозаика из разноцветных ромбов. В солнечный день эти стекла играют. На балконе – вьющийся виноград и фасоль. Синие грозди, вперемешку еще зеленые и уже бурые хрустящие стручки. Шум улицы и скрежет трамваев. Вихрь осенних листьев на мостовой. Вот на перила садится воробей: «Юля, бросай веник, неси скорей карандаш и альбом. Смотри, какие разные у птахи перья, целая палитра, они ведь далеко не все серые!»…
А еще как вкусно делать пирожные из сухих пластинок вафель, промазывая их вареньем, медом и сгущенкой! И вырезать формочками из теста песочные сердечки, месяцы и ромбы. И вставлять глаза и пупок из изюма подходящим на противне человечкам. И лепить с мамой кутабы вечером в субботу или воскресенье. И жарить глазунью под тетиным руководством на маленькой порционной сковородке. И макать в джем горячие бабушкины оладушки. И выедать маковую и коричную начинку из булок.
А проявлять фотографии с дядей в темноте и тесноте тетиной ванной под красным светом тяжелого увеличителя! Окно и щель двери забаррикадированы фанерой. На досках поперек ванны расставлены корытца с реактивами и просто водой, там плавают мокрые черно-белые снимки. Пахнет фиксатором и закрепителем, на коленях дырявое полотенце, ножницы, хорошо закрытый черный светонепроницаемый пакет глянцевой бумаги – ее надо экономить. Мы сидим уже с час, полощем в кювете пинцетом очередную серию и молча вглядываемся в контуры медленно проступающей картинки. Из крана тихо покапывает вода, жужжит лампочка, издалека доносятся шумы квартиры. Потом мы разложим эти фотографии сушиться на газетах по всему полу и даже будем их ламинировать на допотопном электрическом аппарате…
Еще я любила мотать шерсть из пасм в клубки, держа нитки на согнутых в локтях руках. И вышивать на наволочке зайца и черепаху – гладью и стебельчатым швом – искусственным шелком, выдернутым из купленных синтетических кружев, и немножко новой ниткой из косы настоящего мулине. И клеить на картон плоские камешки с моря и перебирать обкатанные водой бутылочные стекляшки. И представлять себе, как однажды волна принесет в своей пене куриного бога или настоящий янтарь. И слушать прибой из огромной перламутровой раковины. И вырезать одежки для бумажных кукол. Играть в детский сад с шахматными фигурами, где пешки-дети идут утром за ручку с ладьей-мамой или слоном-папой, а в коробке их встречают подтянутые ферзи-воспитательницы. И собирать календарики, ходить в лес с бутербродами, выискивать шиповник и красивые листья на гербарий, или чабрец и ароматную землянику.
А детский абонемент на зимних каникулах, когда каждый день отрываешь билетик на новый фильм-сказку. А яркие открытки «про семейку ежиков» от двоюродной сестры, которая работала в ГДР. И керамическая вазочка-сапожок, барометр со скользящими персонажами, малюсенькие четырехсантиметровые куклята в кружевных платьях с подвижными суставами! Ох, уж эта заграница!
А это редкостное птичье молоко, которое тает во рту, жареный на сковородке сыр, от которого дым коромыслом, глазированные шоколадные сырки, домашние сухарики из сладкой булки в духовке, макароны по-флотски или пюре с сосиской у телевизора под первые воскресные мультики про Дональда Дака и «Спасателей вперед!»…
И еще веселый гул каждого застолья, когда все родственники в сборе, и после, шумное вталкивание вшестером в такси или долгое путешествие через весь город в трамвае, за окнами которого темнота и мигающие огни. И успокаивающий и такой домашний шум льющейся на кухне воды, и бормотание радио, и родной голос из коридора, под который так хорошо засыпать. Интересно, сколько все-таки букетов на одной стене на обоях?..
Мне как-то пришлось задержаться на работе в обеденный перерыв. Возвращаться домой было некогда, сухой паек и термос – со мной. Сырой полдень, месяц октябрь. На пустой стоянке у детского сада я специально развернула машину так, чтобы лучи нежаркого солнца светили в лицо. Сидела, жевала хлеб с сыром, думала о работе, смотрела на зеленый мусорный бак на колесах, на двух бойких сорок, на выбоины асфальта, на ровный бордюр и облетающие молодые тополя, на одинаковые, обыкновенные розовые домишки напротив. И вдруг… мне так захотелось посмотреть на все это через бутылочное стекло, или пробитый трамвайный талончик, или дырку в бублике, или дырку сыра! Я отлепила с бутерброда оплывший ломтик, на всякий случай огляделась по сторонам и приставила подходящую дырку к лицу.
Что там было? А примерно то, что у Алисы в стране чудес!
Не верите? Спросите у вашего трехлетнего человечка, когда он, весь мокрый от комнатного дождя, подойдет узнать, почему так далеко припарковалась луна и куда так часто уходит свет, и день, и ночь, и заря, и радуга…
Сентябрь-декабрь 2007
