ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ
I. ПОЭТ КАЙСЫН КУЛИЕВ
На фоне Пушкина снимается семейство…
Б. Окуджава
Страна огромной полупьяной бабищей нежилась в ватных объятиях блаженного Застоя в коридорах останкинского телецентра, еще не растленных лукавым Рейтингом и черным налом, витал дух великого и ужасного Председателя Гостелерадио СССР Сергея Георгиевича Лапина, а я томился в неподвижной очереди телевизионного кафе, вожделея традиционного кофе с коржиком – «джентльменского набора» беззаботно спешащих к язве желудка вольных сынов отнюдь не вольного эфира.
Но вот она, ежеминутно ожидаемая тогдашним двадцатидвухлетним оболтусом, жаждущим приключений, уместность слова ВДРУГ!
Вдруг!.. За спиной… В змеиной очереди мастеров и подмастерьев еще не доросшей до тотальной голубизны экрана… ГОЛОС! От его модуляций в романтической истории времен французских кардиналов мужская половина населения одной шестой земного шара втягивала животы и, расправляя плечи, непроизвольно пыталась нащупать шпагу, теребя растянутые треники производства отечественного швейпрома.
Ах, эта музыка сфер, ах, эта влекущая и гибельная тайна скрытого смысла!
Резкий поворот, хруст шейных позвонков – ОНА! В нескольких шагах!
Невесть откуда – самоуверенные интонации плейбоя «кавказского разлива» при сердце, ухнувшем вниз от наглости его безмозглого носителя:
– Позвольте мне угостить вас. Что вам заказать?..
Брезгливое недоумение во взгляде Актрисы. Так, вероятно, смотрели бы на комара, объявись он в новогоднюю ночь на Северном Полюсе.
Но момент прихлопнуть комара упущен! Тем более, что машинально произнесена фраза, заранее приготовленная Небожительницей для пустоглазой дивы телеобщепита:
– Двойной кофе и рогалик …
И вот мы уже – остановись, мгновенье! – визави за шатким колченогим столиком!
Надо, надо, НЕ-ОБ-ХО-ДИ-МО сказать что-то тонкое и умное, чтобы Актриса поняла: я не один из мальчиков, снующих в останкинских лабиринтах, надо сказать такое, чтобы ее глаза не смотрели СКВОЗЬ меня в эти пять минут, пока она пьет кофе, с жертвенностью страстотерпицы вынося мое соседство!
В воспаленном сознании проносятся цитаты из Фолкнера, Камю, Сартра, Апдайка, почему-то назойливо крутится фраза героя Андрея Миронова из экранизации повести Токаревой…
Но деревенея от ужаса, как бы со стороны, слышу собственную дичь:
– А что вы делаете сегодня вечером?..
Господи, зачем ты позволил мне родиться?! Чтобы вот сейчас умереть от позора и унижения?!
Небожительница замирает, забыв сделать глоток из поднесенной к губам чашечки… Смотрит на меня, явно сдерживая смех:
– А сегодня вечером у меня спектакль… И завтра… И послезавтра тоже. Хотите контрамарку?. .
Ох, если бы тогда проходил всемирный конкурс дебилов – мои конкуренты обреченно курили бы в сторонке!
«Остапа несло»!
Хамски пропустив мимо ушей приглашение в популярнейший театр, тоном опереточного ловеласа выдаю вторую порцию несусветного:
– А почему бы нам не пообедать вместе в любой из удобных вам дней?
То ли Актриса жалеет моих бедных родителей, поняв, что напрашивающийся ответ заставит их долгие годы скорбеть о безвременной кончине сумасбродного отпрыска, то ли она решает доиграть этюд в жанре «комедия положений».
Знаменитым движением, лишающим сна миллионы особей мужеского полу еще не почившей в бозе страны, отброшен золотистый локон:
– А куда вы хотите меня пригласить?
О, куда может пригласить Звезду счастливый обладатель гранок первого собственного поэтического сборника? Ну, не в кишащий же проспиртованными газетными щелкоперами Домжур!
Презрев предсмертный писк удушаемого здравомыслия, безоглядно выдыхаю:
– В ресторан Дома литераторов, если вы не против…
Несколько секунд паузы вмещают – я читал, так бывает перед расставанием души с бренным телом! – нарезку из кадров всей моей незатейливой короткой жизни… Только вместо всеобъемлющего титра «Конец» на меркнущем экране угасающего сознания вспыхивает: «Ты же еще не член Союза писателей, козел!»
Для непосвященных: лишь наличие членского билета Союза открывало доступ в элитарную обитель творцов соцреалистической нетленки, пропивающих свои гонорарные сребреники в Дубовом зале ресторана, либо в «цветном» баре, где стены были испещрены наспех зарифмованными рукописными экзерсисами разнокалиберных мэтров.
Невесть почему Актриса решает завершить мизансцену в стилистике голливудских киносказок:
– Завтра в три у входа со стороны улицы Герцена.
Она резко встает и через мгновение лишь тающий шлейф ее восхитительных духов да недокуренная сигарета без следов помады в пепельнице заставляют меня лихорадочно перебирать варианты грядущего проникновения в ЦДЛ…
Конечно, завтра она и не подумает приходить, в этом нет сомнений – я цепляюсь за эту спасительную мысль, как утопающий за бесполезное растение семейства злаковых. Но, назвавшись груздем, «ответить за базар» – дело чести любого уроженца предгорий Главного Кавказского хребта!
Надежда – на московских приятелей, состоящих в нерушимом блоке Георгия Маркова и Сергея Михалкова.
Срываюсь к метро «ВДНХ», выскакивая из подземелья на «Краснопресненской».
Среди входящих в массивные двери Дома литераторов – ни одного знакомого лица!
На бегу к телефонной будке ищу в записной книжке номера Инны Кашежевой, Кирилла Ковальджи, Якова Козловского, кого-то еще…
И, врезаясь набыченным лбом в идущего навстречу, слышу вальяжно-родной, усмешливый глас полноправного обитателя литературного Олимпа:
– Аркадий, мой юный друг, даже если ты спешишь записать гениальное стихотворение или торопишься на свидание к самой прекрасной девушке Москвы, не стоит сбивать с ног скромного балкарского стихотворца!..
Я понимаю, что спасен! Задыхаясь, машу рукой в сторону Дома литераторов:
– Кайсын Шуваевич, дорогой, мне нужно туда!..
– Так пойдем туда, мальчик, у меня как раз дела в этом доме…
– Нет, мне нужно туда завтра…
Через пень – колоду, глотая слова, лепечу Кулиеву о том, что завтра мне позарез… она, конечно, не придет… но если…
И лауреат Государственных премий, депутат Верховного Совета, великий поэт и жизнелюб Кайсын Кулиев с великолепной щедростью, на которую способны лишь патриции и пастухи, достает из внутреннего кармана заповедную краснокожую книжицу :
– Держи, только не предъявляй в раскрытом виде – к сожалению, фотография старого балкарца никого не убедит, что ты – это я…
…Ночью, в минуты тревожного забытья, мне снится Хлестаков. У него моя физиономия, а в руках – членский билет Союза писателей СССР.
К десяти часам утра я у Дома литераторов. Репетиция проникновения самозванца в цитадель государственно-признанных и поставленных на литфондовский кошт производителей шедевров проходит успешно: чопорная дама с поджатыми губами, напоминающая одновременно Индиру Ганди и Голду Меир, снисходительно кивает, покосившсь на мелькнувший в моей вспотевшей ладони член-ский билет.
С интервалом в несколько минут я семижды небрежно и скучающе выхожу и возвращаюсь в ЦДЛ. Последние пару раз дама уже просто не обращает на меня внимания.
Червонец с незабвенным профилем вождя мирового пролетариата резко увеличивает благосклонность ресторанного метрдотеля, позволяя заручиться гарантией бронирования столика…
Часы в холле бьют полдень, я твердо знаю, что Актрису накануне лицезрел живьем в первый и последний раз, и хочу, чтобы три часа до назначенного времени прошли поскорее, дабы со спокойной совестью вернуться к своему обычному московскому коловращению.
Звезда появляется в начале четвертого. В черных брючках и облегающем черном свитере. Волосы схвачены простенькой заколкой. Ни грамма косметики. Строгая и грациозная. С пунктирными лапками намечающихся морщинок возле ироничных глаз.
– У меня полтора часа. Вообще-то тебе было бы резоннее пригласить на свидание мою дочь, но сам виноват…
«Голда Ганди», она же «Индира Меир», узнав Актрису, исходит приязнью, не преминув истребовать автограф «для дочери, она будет на седьмом небе»…
…Сервированный столик в Дубовом зале осенен бутылкой «Камю» на зависть одесную и ошую чокающимся «Столичной» удачливым авторам толстых журналов.
Разговор не клеится. Актриса элегантно разбирается с рябчиком, а я начинаю жалеть о похеренном беспроигрышном рандеву с безбашенной редактрисой популярной радиопередачи, когда ресторан оглашает радостный возглас:
– Давид, Миша! Вот он, мой земляк, мой юный друг!
К нашему столику от входа с улицы Воровского движутся три классика, три богатыря, три столпа советской поэзии! Точное определение их состояния – у Твардовского: «Полны взаимного добра»… Вслед за излучающим желание обнять весь мир и его окрестности Кайсыном Кулиевым, приближаются луноликий сын калмыцких степей Давид Кугультинов и по-петербуржски аристократичный ленинградский поэт Михаил Дудин.
Никогда потом при встречах с Кайсыном Шуваевичем мы не вспоминали тот день, и я навсегда остался в неведении, что это было: оговоренная им заранее с друзьями шутливая акция, направленная на поднятие моего ничтожного реноме в глазах Актрисы, или просто веселый экспромт в час прекрасного настроения?
Кайсын громогласен, искрист и неотразим!
Первый тост «за красавицу, имеющую возможность разделить радость его и его старых друзей по поводу встречи с завтрашним днем русской поэзии в лице»…
«Лицо», внимающее согласно горскому этикету стоя, едва не грохается замертво от неожиданности.
Но коньяк идет хорошо.
Едва успеваю – обязанность младшего за кавказским столом – наполнять мельхиоровые рюмки, последовательно узнавая из тостов Давида Никитича, Михаила Александровича и вновь – Кайсына, о том, какая высокая миссия предначертана мне в отечественной поэзии, с какой надеждой всякий, читающий по-русски, смотрит в мою сторону, и что кому, если не мне, спасать своими гениальными переводами на «великий и могучий» рискующие зачахнуть в языковой замкнутости литературы народов Северного Кавказа.
Ближе к десятому тосту я искренне согласен с «вышесказанным» и порываюсь выразить готовность не дать закатиться солнцу советской, да что там советской – мировой литературы!
В глазах Звезды – усмешка, потом – удивление, позже в них, кажется, мелькает искорка интереса ко мне, ну, а еще позже я просто не вижу Актрису из своего заоблачного поднебесья…
Официантки ласточками порхают возле нашего столика, повинуясь Кайсыну, желающему угостить всякого, оказавшегося в досягаемости его взгляда и голоса. Михаил Александрович Дудин читает Актрисе что-то из своей любовной лирики, изредка галантно припадая к ее прозрачной длани. Я периодически нащупываю в кармане 290 рублей – фантастическую сумму, позволяющую не страшиться часа расплаты. Давид Никитич Кугультинов из-под полуприкрытых век взирает на происходящее с невозмутимостью Будды…
За разноцветными витражами окон Дубового зала льнет к прохожим бабье лето завершающихся семидесятых.
Жизнь бесконечна, страна нерушима, а серьезное отношение к деньгам присуще лишь презренным мещанам и еще более презренным спекулянтам…
И живой, замечательный, восхитительный Кайсын Кулиев, кольнув меня острым волоском, пробившимся на самом кончике его носа, вполголоса, чтобы не слышала Актриса, говорит:
– Мальчик, когда у тебя выйдет собрание сочинений, ты пригласишь меня и расплатишься за стол, а сейчас не смей даже думать об этом. Лучше купи что-нибудь маме – ей будет приятно…
…И я хочу сбежать из нынешнего свихнувшегося мира, которому так не хватает мудрости и великодушия Кайсына, туда, где было светло и надежно, ибо при нем были допустимы лишь добрые глупости и веселые сумасбродства.
Но в моем паспорте значится прописка на проспекте имени Кайсына Кулиева, и я каждый день прохожу мимо памятника Кайсыну.
А в плей-листах FM-радиостанций нет места Бернесу, и некому бросить утопающим в мутных волнах проплаченного эфира спасательный круг Кулиева:
Лучшее слово и лучшее дело – все еще впереди!
Но сами-то эти стихи есть!
А истинный Поэт – всегда пророк.
ХУДОЖНИК МУХАМЕД КИПОВ
…он задумал такую картину,
чтоб висела она – без гвоздя.
А. Вознесенский
Его любили женщины и чистоглазые философы, которым добросердечные буфетчицы наливали «в кредит», не напоминая об оплате.
Он физически не мог обходиться без собеседников. Большой ребенок, он не переносил одиночества. Его артистичной натуре был необходим зритель. Он хотел с каждым поделиться своим ежедневным открытием мира, но люди устают от ежедневных открытий. Думаю, что он был пронзительно одинок.
Мухамед Кипов. Художник от Бога.
В последние годы жизни, при нечастых встречах, он всегда повторял странную фразу:
– Если я что-то сделал в искусстве, то лишь одно: я нашел кабардинскую линию горизонта.
По причине врожденного скудоумия, меня тут же бросало в тупой стеб:
– Кипыч, у тебя все уходит «в гудок»! Где она, эта линия? Там же, где и все твои персональные выставки?
Он смотрел на меня с сочувствием:
– Тебе на самом деле нравится быть идиотом? Тебе так проще, да?
И, заговорщицки подмигнув, будто ему удалось раскрыть мою интимную тайну, хохотал:
– Не выйдет, брат!
Восьмидесятый год. С мальчишеской безоглядностью, на одном дыхании, за три съемочных дня «для души» отсняли с оператором Асланом Мамхеговым исходник фильма о Кипове. Еще три дня в монтажке с режиссером Людой Жабоевой и… руководство запрещает выпуск фильма в эфир. Причина: антисоветчина, которой я коварно хочу отравить непорочные души бодрых исполнителей решений очередного съезда КПСС. Признаться, основания у руководства были. Восемнадцатиминутный фильм без единого слова авторского текста, построенный на колких закадровых монологах художника, подложенных под идеологически спорный видеоряд, был напичкан аллюзиями, заставляющими партийных церберов моментально «делать стойку». И тогда, – да будет пухом ему земля! – динозавр республиканского ТВ Бетал Курашинов, желая спасти ленту, пригласил на просмотр высшего арбитра – председателя Гостелерадио КБАССР Владимира Зрамуковича Дудуева, легендарного «Папу», при появлении которого сотрудники вжимались в стены, превращаясь в ветошь, в моль, в математическую погрешность. Навсегда благодарен «Папе» за сказанное позже и по другому поводу:
– Твое дело – работать, а мое – отвечать за это.
Это был карт-бланш и «вызов огня» на себя. Это были самые счастливые годы моей жизни.
…Дудуев приехал. Потребовал зарядить пленку. Закрылся в гулкой темноте просмотрового зала. Через двадцать минут позвонила секретарь:
– Тебя вызывает председатель.
Вхожу.
«Папа» тяжело смотрит на меня, потом усмехается и, буркнув «доиграешься, паразит!», размашисто пишет на микрофонной папке: «В эфир!»
Окрыленно накручиваю номер киповского телефона и мгновенно нарываюсь:
– Что ты звонишь с такой ерундой? Подумаешь! Вот у меня проблема: сейчас обшарил все в мастерской – даже на пиво нет. О, давай-ка быстро в «Рваные паруса» – купишь пива, хоть какой-то толк от тебя будет!
Мефистофельский хохот прерывают короткие гудки.
К деньгам Мухамед относился как к досадной избыточности в карманах. Когда эта избыточность возникала, он стремился скорее от нее освободиться, леляя личную корысть: любой угощаемый имел уши, а Кипову всегда было что сказать – он не мог не делиться своим очередным открытием мира и тем, что плохие журналисты называют «творческими планами».
Он так хотел быть выслушанным и УСЛЫШАННЫМ!
Случилось как-то соседствовать в вагоне СВ при двух сутках пути. Это – когда Кипов вдруг стал председателем Правления Союза художников. Сей уморительный факт своей неорганичностью долго стимулировал мои изощрения в подковырках абсолютно внесистемного Мухамеда.
Не успел поезд отойти от перрона, в наше купе потянулись друзья, знакомые, малознакомые и вовсе не знакомые Кипычу люди. Он радовался каждому. В конце концов, я просто умолял его не наливать хотя бы машинисту!
А в другой раз, окликнув в продрогшем осеннем парке, Мухамед бросился с недоумением и детской обидой:
– Ты не поверишь, брат! Вчера встретил NN, и она заявила, что я брал у нее в долг двадцать пять рублей! В долг! Она, оказывается, дура! Как будто не знает, что в долг я не беру и не даю!
Светлый и наивный Кипов ожидал от людей того, на что был способен сам. И удивленно огорчался несовпадению с человечеством.
…Не обрушив устои общества развитого социализма, фильм «Но однажды явилась звезда» благополучно осквернил дистиллированный телеэфир.
Кипов продолжал талантливо и шумно бездельничать, невесть когда успевая замечательно оформлять книги разнокалиберных писателей. Мы с Асланом Мамхеговым и Людой Жабоевой бессовестно пользовались прикрытием могучей спины Владимира Зрамуковича Дудуева, окончательно позабыв, что советское телевидение призвано быть «агитатором и пропагандистом».
Очередной вызов к Председателю Гостелерадио. Дудуев просматривает какие-то документы:
– Прочитай. Что думаешь по этому поводу?
Мне через пару дней улетать на учебу в Москву, мысленно я уже там, подогреваемый фантазмами о нескольких месяцах тотального разгильдяйства, а тут – регламент грядущего Всесоюзного телефестиваля молодежных программ и телефильмов. И девиз фестиваля вдохновляет: «Молодой современник – строитель коммунизма». Отговорки не пройдут – «молодежка» – моя епархия.
На голубом глазу заявляю:
– Владимир Зрамукович! Сроки не позволяют сделать что-то качественное, да и по техническим параметрам мы не сможем конкурировать с Центральным телевидением и студиями союзных республик. А давайте пошлем фильм про Кипова?
Взгляд Дудуева – как на безнадежного пациента психбольницы.
С маниакальной убежденностью законченного шизофреника, «закусываю удила»:
– Все привезут про разные комсомольско-молодежные бригады, и тут мы на контрапункте огребем какой-нибудь диплом за поиск, за смелость или что-то подобное!
– Ты у меня точно огребешь! – председатель закуривает диковинную в те годы тонкую коричневую сигарету. – Ладно, черт с тобой, но если не будет диплома – я тебя выгоню с работы! Понял? Иди!
«Иди»? Как голубь мира, вылетаю из кабинета, мгновенно забывая о фестивале и обо всем, кроме спасенных планов погружения в перманентный праздник столицы времен блаженного застоя!
Через месяц звонок Председателя, как нашкодившего щенка, хватает меня за шиворот в знаменитом среди телевизионщиков доме Гостелерадио на улице Вавилова:
– Фильм прошел в финал фестиваля. Завтра утром ты должен быть в Нальчике. Вечером вылетаем в Алма-Ату…
Завтра у меня запись передачи и романтическая встреча в Доме кино! И кто придумал в тот год финал аж в Алма-Ате?!
Ответом на тухлую попытку что-то возразить – брошенная трубка.
В Казахстане сразу понял, что полного фиаско не будет: члены жюри – особенно дамы! – закатывали глаза, говоря о харизматичности и брутальности героя фильма, критики многомудро рассуждали о «неореалистической» картине Аслана Мамхегова, журналисты центральных газет просили показать им председателя Гостелерадио КБАССР, желая лицезреть человека, позволяющего своим подчиненным ТАКОЕ…
В общем, мы и вправду «огребли» гораздо больше, чем могли позволить себе в самых завиральных мечтах.
По возращении встретил Кипова:
– Эй, «комсомол»! (Фестиваль проходил под эгидой ЦК ВЛКСМ). У тебя есть совесть?! Делаешь себе имя за счет дяди Мухамеда, а зайти в гости нет времени?
«Дяде» Мухамеду было тогда 38 лет, и в гости к нему заходить было некуда. Вернее, у него имелась мастерская, коей самоотверженно пыталась придать жилой вид последняя жена Кипова – Неля, беззаветный ангел-хранитель громкого и неукротимого Мухамеда.
За работой Кипова видел редко. Но зрелище впечатляло. Держа карандаш, как стилет, он по-фехтовальному яростно выбрасывал руку в атакующем флэше, кроша грифель. Сжимая губы, резко и часто встряхивал головой, отбрасывая со лба длинные прямые волосы. В прищуре – хищный глазомер охотника, поймавшего цель. Пространство вокруг звенело от высокого напряжения и, кажется, даже искрило. А потом – выход из этого состояния: черты лица смягчались, смущенная улыбка: мол, ну, бывает, не принимайте всерьез, и рисунок тут же дарился кому-то из свидетелей процесса.
Когда Мухамеда не стало – внезапно, оглушающе, вдруг! – казалось, что это одна из его мистификаций, ибо кому придет в голову поверить, что на улицах Нальчика никогда больше не появится высокая фигура Кипова с длинным шарфом поверх элегантного плаща («Вот, брат, видишь, как Нелька обо мне заботится!»)?
Последний кадр давнего фильма: камера панорамирует по криво развешенным на черном пустым рамкам и багетам. Луч света выхватывает их поочередно из полной темноты. За кадром голос Кипова:
– А еще я хочу сделать персональную выставку карандашного рисунка…
Уставший луч меркнет, меркнет…
Темно. И нечем дышать.
Весною прошлого года, приглашенный давним другом Кипова, прекрасным книжным графиком Заурбеком Бгажноковым, оказался на вечере памяти Мухамеда в школе искусств его имени. Вспомнил о загадочной киповской «линии горизонта». Заурбек рассмеялся:
– Да вот же она! Она всегда повторяла для Кипова линию вот этих его куркужинских холмов.
В переполненном зале о Кипове говорилось высоким штилем. За столом президиума сидели серьезные взрослые люди, любившие и любящие Мухамеда.
А с противоположной стены, сверху, прямо на президиум иронично поглядывал с огромного фотопортрета Кипыч.
И я слышал – слышал явственно, клянусь! – как сквозь велеречивые рулады прозвучало его насмешливое:
– Вам на самом деле нравится быть идиотами? Так вам проще, да?..
И линия кабардинского горизонта, счастливо найденная художником Мухамедом Киповым в памяти его детства, отодвигалась дальше и дальше, туда, откуда видел он нас всех, таких маленьких и ничтожных… И отчего-то горели щеки.
…А Неля, оплачивая домашний телефон, ежемесячно протягивает в окошечко абонентскую книжку с номером, до сих пор значащимся за Мухамедом.
Надо бы созвониться, брат…
