Впервые в жизни у меня появилось свободное время. Дети мои выросли, я работаю через день, есть время просто гулять, смотреть на деревья, на цветущую сирень без этой постоянной тревоги – что-то надо сделать, успеть, я должна…
В первый же свободный день мне захотелось написать о моей любимой бабушке – Заре Дзахоевне Сабановой, Зарке, как ее всю жизнь называли. Я пытаюсь объяснить себе – почему? Не потому, что я таким образом хочу увековечить ее память – и она, и я к этому всегда были абсолютно равнодушны. Не потому, что мне хочется высказать ей то, чего не успела сказать ей при жизни, потому что бабушка всегда знала, что мы ее любим – все ее семеро детей и двадцать внуков – без всяких слов. Думаю, дело в том, что из нашей жизни, из жизни нашего народа стремительно уходят устои, на которых все держалось многие века – большие семьи, скрепленные любовью, самоотверженностью, великодушием, безусловным поклонением перед старшими, но и абсолютным уважением старших к младшим. Я думаю, это важно – напомнить, какими были эти семьи.
С ЧЕГО НАЧАТЬ?
Буду рассказывать, как вспоминается.
Моя бабушка родилась в 1905 году в селении Христиановском, в зажиточной семье Дзахо Акоева. Мама ее была из фамилии Тогоевых. В семье было четыре дочери и сын. Бабушка рано осиротела.
Она мне рассказывала, что еще девочкой лет двенадцати-тринадцати увидела сон – как будто она ночью на кладбище и видит, что женщина в длинном белом одеянии, с распущенными волосами, из одной могилы выходит, а в другую входит. Бабушка решила схватить ее и спросить – что там, у них внизу, в царстве мертвых? Она подкралась к этой женщине сзади, крепко обхватила ее и спрашивает – ну-ка, рассказывай, что у вас там, внизу? И женщина ей отвечает – тебе не нужно знать, что у нас «там», а вот что с тобой будет здесь, я тебе сейчас покажу. С этими словами она повела рукой, и перед бабушкой появился большой дом на углу двух улиц, на веранде которого стоял мой будущий дед Игнат, которого бабушка раньше уже видела. Женщина продолжила – это будет твой дом, там два аула (так мне рассказывала бабушка, и я потом только узнала, что аул – это ветвь рода, кровных родственников), и этот парень – твоя судьба.
Прошло долгих четыре года, и вдруг Зарка случайно услышала разговор своей матери с соседкой. Та пришла посоветоваться – к ее дочери сватается Игнат Сабанов, сын таких-то и таких-то. Что им делать? Заркина мать стала хвалить семью Сабановых, советовала отдать девушку. Бедная моя бабушка задумалась – как же так, мне ведь точно было сказано, что это моя судьба?
Зарка рассказывала, что однажды Игнат приехал по делам к ее брату, постучал кнутовищем в ворота. Открыла ворота она, и эта картина всю жизнь стояла у нее перед глазами – он в клетчатой рубашке, на коне, в ярком солнечном свете. Это была любовь с первого взгляда – и на всю жизнь.
Как-то она узнала, что Игнат будет танцевать на свадьбе недалеко от их дома, а поскольку сама она была еще очень молодой и ее на свадьбы не приглашали, она затемно пробралась на соседский чердак, разобрала черепицу и оттуда смотрела на него. Еще был случай, когда она бегала смотреть на его следы на снегу…
Пришло время, и к Зарке тоже стали свататься. К этому времени ее отец умер, и, зная ее характер, старейшины Акоевых позвали ее и говорят – пришло время, девочка, выбирать себе мужа, уже пятеро сватов к нам приходили, ты отказываешь всем. Вот к тебе сватаются Залеевы, чем плох этот парень – он тихий, спокойный, тебе как раз такого и надо. На что Зарка ответила старшим – наш буйвол тоже тихий и спокойный, однако пока не дашь ему как следует палкой, он и с места не сдвинется! На самом деле она упорно ждала Игната.
И что вы думаете? Почему-то сватовство к ее соседке расстроилось, и через какое-то время Сабановы посватались к ним. Бэла, ее младшая дочь, всегда ей говорила, что она, наверное, постоянно через плетень гипнотизировала дедушку своими огромными глазищами, и ему просто ничего другого не оставалось, как жениться.
Эти вещие сны бабушке снились до 1945 года, женщина в белом предсказывала ей все важные события в ее жизни с условием, что она никогда никому об этом не будет рассказывать. В мае 1945 года бабушка увидела сон, что дедушка жив и возвращается (он был в плену), и на радостях рассказала об этом. После этого случая женщина в белом ей больше не снилась.
Всю жизнь, до самой дедушкиной смерти, она его боготворила. Дедушка наш был красавец, с необычайным чувством юмора, мудростью и с такой же ненавистью к физическому труду – он просто свел к минимуму свое в нем участие. В семье не афишировалось, но все – и дети, и внуки знали, что в молодости он был очень удачливым конокрадом, у него до самой смерти оставались друзья по совместному «бизнесу», один был земляк из Ардона, другой – кабардинец из Аргудана и третий – сван (по современному определению – банда была интернациональной). При Советской власти работал бухгалтером в колхозе. А бабушка всю жизнь пахала: полный дом скотины – буйволы, коровы, бараны, птица, да еще и несколько огородов. Причем все это делалось в радость, всегда чувствовалось, что для дедушки, для семьи ей хочется сделать еще больше. Я не могу сказать, что она была бессловесной и покорной. В принципиальных вопросах дедушка ее никогда не мог переубедить, и об этом я еще расскажу.
Все мы, дети и внуки, помогали бабушке с самого детства. Я не думаю, что эта помощь была такой уж ощутимой, но, видимо, она считала это очень важным – делать что-то вместе.
Например, один из огородов был в лесу, в нескольких километрах от Дигоры. И меня туда брали собирать картошку уже с 5 лет. Это просто незабываемые впечатления. Происходило это так – еще затемно дедушка запрягал бричку; ехали обычно с соседями, которые тоже брали детей. И вот в полной темноте мы выезжали из села. Рассветать начинало, когда мы подъезжали к лесу. Я запомнила, что дорога в лес шла между двух косогоров, слева был весь зеленый, там хозяйничали пастухи со злыми кавказскими овчарками, а справа – черный, распаханный. Небо все ярче разгоралось над этим распаханным холмом. Солнце всходило неожиданно, мягким толчком, и в этот момент безудержно начинали петь птицы, и маки, полные росы, раскрывали свои яркие головки. Неведомый восторг срывал нас с места, мы бежали, рвали цветы и несли бабушке. Она только улыбалась.
Когда мы приезжали на место, дедушка распрягал лошадей, чтобы они паслись, стелил себе в тенечке под бричкой и укладывался – на этом его функции заканчивались. Бабушка вскапывала, а мы, дети, собирали картошку в мешки. Потом мы ели домашний хлеб с сыром. Иногда дедушка разрешал нам сбегать на колхозную пасеку, где пасечником был его двоюродный брат – Василий Сабанов. Пасека была в лощине, спуск к ней зарос диким орешником – это была такая зеленая труба, мы разгонялись и вылетали прямо к ульям. Василий и другие старики всегда нам радовались, угощали свежим медом с теплым хлебом.
Хочу здесь же еще рассказать о дедушкином отношении к физическому труду. Как-то, когда мой дядя Марклен (дедушкин единственный сын) учился в седьмом классе, дедушка попросил в колхозе машину, чтобы привезти из леса домой дрова. За рулем был Марклен, дедушка сидел рядом. Вначале они что-то завезли на пасеку; в это время пошел проливной дождь. Они тронулись обратно, и в каком-то месте дедушка сказал – рубить дрова будем здесь. Марклен взял топор, вышел из машины под дождь и какое-то время с надеждой смотрел через стекло на дедушку, но тот даже не повернул к нему головы, продолжая задумчиво смотреть на залитое дождем переднее стекло. Дядя, вздохнув, начал рубить дрова и грузить их в машину, потом сел за руль и повел машину дальше. Я думаю, именно так воспитываются настоящие мужчины. Хочу добавить, что мой дядя с 14 лет каждое лето работал в колхозе трактористом, что не помешало ему получить высшее образование и дорасти до директора завода, изобретателя, имеющего патенты.
Вообще, с самого детства я помню необычайно уважительное отношение к нам, детям, всех друзей и соседей бабушки и дедушки. Закадычный друг деда, Гадзитта Загалов, очень полный мужчина, занимал какой-то высокий пост в колхозе (возможно, был председателем). Я, очень важная, с трех лет ходила сама в детский сад (он находился на нашей улице, через два квартала). Не было случая, чтобы Гадзитта, проезжая на своей бедарке (двухместная повозка на рессорах), не остановился; спешившись и присев на корточки, чтобы сравняться со мной ростом, он пожимал мне руку, расспрашивал о моих (очень важных) делах и предлагал довезти до дому.
Я помню, дедушка с бабушкой в этом возрасте меня даже брали на колхозное поле, на уборку кукурузы, и я ездила с дедом на элеватор в Ардон сдавать кукурузу (это 12 километров на бричке).
Гадзитта курил трубку, признавал только табак «Герцеговина Флор», и мы с Бэлой, уже студентками, регулярно покупали ему этот табак в специализированном магазине, в городе, на проспекте Мира, так как нигде больше он не продавался.
Обстановка в семье была очень демократичная. Если у нас дома мне запрещалось куда-либо ходить или приводить детей домой, то у Сабановых нам разрешалось играть на улице сколько угодно, у них постоянно паслись все соседские дети, и всем и всегда бабушка с прабабушкой были рады. Когда моя бабушка умерла, их соседи, много старше меня, рассказывали, что почему-то любили есть именно у Сабановых, и из школы сначала заходили к ним, а, поев, уже шли домой. То же самое было и при мне. А ведь жили они всегда очень трудно, правда, выручало свое хозяйство и тяжелый физический труд. Почему наши бабушки так радовались, когда мы ежедневно приводили ораву детей на обед? Потому что считали очень важным, чтобы мы общались с ровесниками. Детей приходило так много, что часто не хватало на всех, например, чайных ложек. Оставалась одна алюминиевая ложка, какая-то помятая и погнутая. Никто из детей не хотел ею пользоваться. И тогда бабушка сказала, что эта ложка была с дедушкой на войне, и ее пулями так погнуло. После этого мы все дрались за честь обладать ею (уже взрослыми мы узнали, что эту ложку нечаянно выплеснули с помоями, и ее слегка пожевала свинья).
На лето нас к бабушке наезжало видимо-невидимо. Племянники и внуки в разные времена приезжали из Севастополя, из Тбилиси, с Дальнего Востока, из Норильска, Вильнюса, Риги, из Германии, Москвы, и, конечно, из Владикавказа. Вечером мы умывались и стелили себе тюфячки на длинной веранде, и всю ночь шептались, хохотали, толкались – никогда наши дедушка и бабушки нам не сделали замечания, хотя, конечно, мы им мешали. Мы видели, что они счастливы оттого, что мы так дружны. И эта дружба осталась на всю жизнь.
Приведу еще примеры отношения к нам старших. Я лет до пяти не могла остаться ночевать ни у кого, только дома, так сильно тосковала по маме. Вот мы с мамой приходим к Сабановым; пока мы играем с Бэлкой (моя родная тетя, старше меня всего на два с половиной года) – все хорошо; меня спрашивают – ну, что, останешься сегодня ночевать у нас? Я говорю – да, конечно! Мама уходит, настает время ложиться спать, и я молча начинаю плакать. И дед с бабушкой, а иногда Марклен с бабушкой (чего он мне долго не мог простить) безропотно берут фонарь, и ночью, часто и зимой, несут меня домой. Они понимали, что это не каприз, а ведь наверняка они к этому времени падали с ног от усталости и мечтали отдохнуть.
Дед мой постоянно ворчал на бабушку и прабабушку, он говорил, что эти свекровь и невестка такие глупые, что им даже не хватило ума хоть один раз в жизни как следует поссориться! И вот моя младшая двухлетняя сестра Ирочка берет деда за палец, уводит его далеко от всех, и строго-строго ему говорит – дедушка, обещай, что ты никогда не будешь ругать бабушку и Анну (прабабушку)! Он обещал, и с тех пор при Ирочке никогда не ворчал (всячески показывая, как он ее боится).
Кстати! Никаким дедушкой он себя называть не разрешал, и мы его называли «Сабанти папа» – «папа Сабановых».
МОЯ ПРАБАБУШКА АННА
Теперь самое время рассказать, почему же в семье Сабановых было «два аула». Этот дом принадлежал Сабановым, которые лишились обоих сыновей. Дом был необыкновенный, как горделиво говорил мой дядя – посмотрите, разве это не княжеский двор? Довольно большой, почти квадратный участок земли с трех сторон по периметру был застроен помещениями под единой крышей. На мощных балках, поддерживающих крышу, оставили надписи все поколения детей, которые здесь росли или бывали. Как правило, писали краской фамилию, имя и дату написания. Дедушка с бабушкой никогда не препятствовали нашему творчеству, единственное, что не разрешалось – это бегать по чердаку, что частенько нарушалось без всяких для нас последствий.
Как же этот дом остался без наследника? Один из сыновей возвращался домой, в Христиановское, через Эльхотовские ворота, и в районе Карджина (поворот на Ардон) на него напали абреки. Они отобрали у него коня, раздели до белья и отпустили. Он был безоружен. Домой он вернулся ночью, взял в амбаре ружье и застрелился – не вынес унижения. Второй сын, Василий, женился на Анне Тогузаевой, у них родились две дочери, но он очень рано умер. И тогда отец принял решение усыновить четырнадцатилетнего Игната Сабанова из более бедной семьи своих родственников. Получается, что Анна не родная нам по крови бабушка, однако роднее людей на свете не бывает. Обе ее дочери – необыкновенные красавицы, Зарема и Валя, жили одна в Тбилиси, а другая в Севастополе (Валя – жена Героя Советского Союза Астана Кесаева), однако Анна всю жизнь прожила с моими дедушкой и бабушкой, периодически выезжая к дочерям на пару месяцев контролировать процесс воспитания внуков.
Бабушка Анна была чистым ангелом и внешность имела ангельскую: нежнейшая белая кожа, прозрачные голубые глаза, которые просто светились добротой и любовью. Дома она всегда ходила в широченных, с миллионом мягких складок одеяниях, которые она называла «капотами». Воспитание детей, кормежка – это была ее епархия. Бабушка Зарка работала в колхозе, ухаживала за многочисленной скотиной, доила коров, стирала. Привязаны были друг к другу безмерно – действительно, ни разу в жизни не поссорились. Когда Анна уезжала к родным дочерям, то уже через две недели бабушка получала от нее первое письмо – на очень изысканном русском языке, которое всегда начиналось так: «Зарка, алмаз души моей, когда же я уже попаду домой…»
Она была истинно верующим человеком, всю жизнь ездила в Ардонскую православную церковь, а под конец жизни ее переманили баптисты. Когда мой дядя Марклен гостил мальчишкой в Тбилиси, у Заремы, то они с Мишей Войновым (сыном Заремы) в каком-то заброшенном подвале нашли старинную Библию, огромный фолиант с полуистлевшим кожаным переплетом и, конечно, привезли его Анне. Каждую ночь перед сном она брала ее из специального маленького чемоданчика («балетки») и молилась: «Господи, пусть она раскроется там, где ты укажешь». Библия раскрывалась, и мы засыпали под монотонное чтение Ветхого Завета. Младшие внуки традиционно спали в комнате бабушки Анны. Все мы, конечно, были убежденными пионерами и атеистами, но к Анниной вере относились с уважением – это шло от бабушки с дедушкой. В качестве иконы у бабушки Анны была огромная копия «Тайной вечери» Леонардо да Винчи в старинной золоченной резной раме, которую ей дядя Сергей Сабанов привез из Риги (а настоящая икона была спрятана в кладовке, под одеждой – такие были времена).
Однажды – бабушка Зарка мне рассказывала – к Анне приехала какая-то женщина из баптистской общины, они долго общались наедине, а когда Анна на минутку вышла, эта женщина обратилась к Зарке – твоя свекровь мне столько хорошего рассказала о тебе, если ты такой замечательный человек, почему до сих пор не с нами? А бабушка ей ответила – не знаю, нет у меня этой веры. Я спрашиваю – бабушка, а ты, даже когда тебе плохо, к богу не обращаешься? Она удивилась – как? Я ни одной ночи не уснула, не помолившись богу, но вот ходить куда-то, исполнять какие-то обряды – этого у меня нет.
Все Заркины дети были привязаны к бабушке Анне больше, чем к матери – мать была главнокомандующим, стратегом, а Анна – мягкая, ласковая, ей рассказывались все секреты. Хотя и с матерью, и с отцом были очень доверительные отношения.
Пока мои тети не повыходили замуж, дом Сабановых был самым открытым для их друзей. Все поклонники официально приходили к ним домой, все «корпоративные» вечеринки устраивались у них. Причем, помогали организовывать эти вечеринки всей семьей – и дети, и бабушки. Например, лепили пельмени с всякими сюрпризами – где с мелкой монеткой, где с горьким перцем. Также нам, детям, доверяли крутить ручку патефона, и эти песни я помню до сих пор.
Как-то к одной из девочек пришел поклонник. Его принимали с друзьями в большой комнате. Анна зашла туда как бы по делу, поздоровалась и вышла. Девочки бегут за ней и спрашивают – Анна, ну, как тебе жених? Она с достоинством по-русски отвечает – «и чувств никаких…». Сколько они смеялись! Так был забракован жених, а в семье эта фраза живет до сих пор, и всякий раз все хохочут, как тогда. Еще одна фраза осталась от Анны. Как-то она шла по Дигоре куда-то и встретила молодого человека, одного из друзей внучек. Что-то он ей рассказывал, она не согласилась и очень по-светски сказала: «Ну, что вы, я же знаю, я же из культурного семьи!». Смешно, что весь диалог был по-осетински, а последняя фраза – на изысканном (по бабушкиному мнению) русском.
Как-то мамины сестры приехали на выходные к родителям, и тут неожиданно умерла старушка-родственница. Все сразу же собрались и во главе с бабушкой Анной пошли в дом умершей. Когда возвращались обратно, кто-то из сестер говорит – как мудро поступила Дофка, умерла в выходной день, и нам не придется из-за нее специально приезжать из города! Все стали шутить на эту тему. Анна молчала, но как только вошли в свои ворота, она остановилась, взяла за руку застрельщицу и сказала – когда я умру, пока я буду дома, прошу вас не смеяться и не шутить надо мной. Но как только меня похоронят – смейтесь, вспоминайте меня только со смехом! И так продолжается уже 27 лет – все воспоминания о ней всегда с улыбкой и со смехом.
Милая моя бабушка Анна! Если ты смогла подарить столько любви нам, как же мы можем не отдавать ее людям?
КОЕ-ЧТО О ХАРАКТЕРЕ МОЕЙ БАБУШКИ ЗАРКИ
Семья была очень большая: Анна и ее две дочери, бабушка с дедушкой и их семеро детей – шесть девочек и один сын (еще один сын – Юра – умер в детском возрасте). Дом был открыт для всех соседей, родственников, друзей. Поскольку дом стоял на углу двух улиц, то как-то естественно получалось, что Сабановы относились к обоим «синхам». В течение дня соседи частенько забегали к ним по делам, по вечерам приходили пообщаться. Все знали о проблемах друг друга, никакой скрытности между соседями не было. Из тех, кого я помню, часто приходил сосед Гаппоев Кудзиго, большой любитель выпить и душевно поговорить. Он и его брат-близнец Кудзи стали героями книги «Терек – река бурная», имели какие-то революционные заслуги, которыми он при случае не прочь был прихвастнуть. Зарку он всегда называл фельдмаршалом, или генералиссимусом – в зависимости от того, как скоро на столе появлялась арака с закуской. Однажды, когда я уже училась в СКГМИ, он меня спрашивает – а у тебя никто из наших земляков не преподает? Я говорю – кажется, Бицаев Марк Александрович из Дигоры. На что он мне пренебрежительно сказал – кто, Марк? Да он же по моим учебникам выучился! (Видимо, политэкономию при царизме преподавали в четырехклассной церковноприходской школе, в которую он пару лет заглядывал).
Еще помню такой штрих – наступал сезон, когда все шили дзабурта (тапочки) на всю семью. В каждом доме имелись колодки определенных размеров, и мы, дети, ходили с важными поручениями – принести 42-е колодки от Туаевых, отнести 37-е и 38-е Золоевым. Кстати, дзабурта бабушка шила всю жизнь – всем родным, детям, внукам, зятьям, потом уже родне внучек. Сшила моей московской начальнице и даже Васо Абаеву. А было это так – моя тетя Ира Залеева (директор Владикавказской 7-й школы) ехала в командировку в Москву, где должна была посетить Василия Ивановича Абаева. Перед отъездом она приехала к бабушке и рассказала ей об этом. Конечно, бабушка никогда до тех пор ничего не слышала об Абаеве, спросила – а кто это? И когда Ира ей восторженно объяснила, что это замечательный ученый-иранист, решительно сказала – такому человеку я обязательно должна сшить дзабурта! И сшила. Ира рассказывала, что когда она преподнесла Василию Ивановичу этот подарок, у него слезы навернулись на глаза.
Наша бабушка никогда не рассказывала нам ничего специально. Вечером, когда все дела были переделаны, она садилась за прялку или веретено и иногда, к слову, что-то вспоминала.
Например, что в 30-х годах дедушкин брат Сергей женился на украинке Анне Семеновне. Поскольку дед не мог поехать, на свадьбу, в Харьков отправилась Зарка с маленькой дочкой на руках, и еще одна сабановская невестка. Как водится, повезли туда осетинские сыры, араку.
На обратном пути они должны были закомпостировать билеты в Москве, где у них была пересадка. Сергей несколько раз объяснил им и даже маленькую Азу просил запомнить слово «компостировать», поскольку обе гостьи по-русски не говорили. В общем, никто ничего не закомпостировал. Поезд где-то в чистом поле останавливается, кажется, дозаправлялся топливом (как я запомнила – дровами). Все вышли, гуляют по заснеженному полю. Наконец, объявили посадку. Проводник стоит в дверях, проверяет билеты; люди прямо с насыпи залезали в вагоны. И вдруг, когда очередь дошла до бабушки, он ей говорит – я вас не пропущу, у вас билеты не закомпостированы. Она потеряла дар речи; поезд уже трогается, он их ногой отпихивает. Тут бабушка подпрыгнула с насыпи, схватила проводника за грудки, сбросила его на землю, подмяла под себя, схватила за горло (в этом месте рассказа она искоса на меня посмотрела и говорит – а по-русски-то я как хорошо заговорила!) и сказала: «Сволочи! Ду ба вагонмё ке нё уадзис? (Сволочь! Это ты кого в вагон не пускаешь?)». Затем закинула ребенка в вагон и вскочила сама. Инцидент был исчерпан.
Другой раз она, тоже к слову, рассказала, что перед войной она умирала, у нее начался сепсис, уже начали чернеть пальцы ног. А хирургом в это время в Дигоре был немец по национальности, он не решился делать операцию, сказал, что поздно. Бабушка говорит – я чувствую, что умираю, приподнялась на локтях и говорю ему (по-осетински) – если ты меня сейчас не прооперируешь, до завтра не доживешь, мои братья тебя убьют! Никаких братьев у нее к этому времени не было. Но, видимо, столько решимости было в ее словах, что он провел операцию, и она выжила. Для меня это было одним из главных уроков в жизни, я подумала – если бабушка о таком случайно вспомнила, как о чем-то рядовом, значит, человек может вынести все, и я тоже смогу.
Самым страшным горем, которое пережила наша семья, была смерть Бэлы – самой младшей из детей. Это был послевоенный ребенок, которого любила и баловала вся семья, пережившая войну, три года ничего не знавшая о деде, чудом опять вместе собравшаяся и получившая такой замечательный подарок – маленькую девочку. Бэла была необычайно яркой личностью, полной жизни, одаренной необыкновенными способностями. Лет до семнадцати у меня в голове не было ни одной своей, оригинальной мысли, я все повторяла за Бэлой. _ и специальность выбрала вслед за ней – электронику, и замуж мы вышли одновременно, и первых детей родили с разницей в три дня. Она работала в научно-исследовательской лаборатории СКГМИ, была лидером в мужском коллективе, у нее было несколько патентов на изобретения. Очень хотела родить второго ребенка, все 9 месяцев пролежала на сохранении в больнице, где ей с инъекцией внесли гепатит. Она родила мальчика, и умерла через 8 дней после родов. Мальчик прожил только 40 дней.
Бабушке не говорили, что Бэла в тяжелом состоянии. Она почувствовала что-то сама, приехала во Владикавказ, искала по всем больницам, прежде чем нашла нас. Бэла уже была в коме. Бабушка зашла, села рядом с ней, потом подняла руку и погладила ее по голове. Сидела, опустив голову, потом встала, вышла из палаты и сказала: «Ничего уже не получится… Она так старалась построить свою жизнь, но не смогла…».
Через год она сказала – наверное, надо жить. Ведь как-то живет та женщина, которая потеряла пятерых. Она имела в виду женщину, у которой в автомобильной аварии погибли сын с невесткой и тремя детьми, они были похоронены недалеко от могилы нашего дедушки.
С дедом они были абсолютно разные. У него главным оружием были ирония, юмор. Бабушка рассказывала: как-то ей что-то срочно понадобилось, и она побежала к деду на работу, в правление колхоза. Подойдя к кабинету, услышала, что какой-то мужчина разговаривает с дедом на повышенных тонах, а потом и вовсе выматерил деда, а тот ему все так же спокойно отвечал, и вскоре посетитель ушел. Бабушка заходит в кабинет, не выдерживает и говорит деду – почему ты ему ничего не сказал, ведь он твою мать оскорбил? Дед говорит – моей матери на том свете ничего от этих слов уже не будет, зачем же я должен опускаться до этого дурака? А бабушка говорит – ну, я-то бы его точно на кусочки разорвала!
Каждый год Зарка гнала араку для нужд семьи. Все дети принимали в этом посильное участие – следили за процессом, периодически помешивали. У бабушки был очень стильный черпак – железная немецкая каска, оставшаяся с войны, на крепком древке. Однажды мы спали с Бэлой в сенях (почему-то так называлась часть застекленной веранды, отгороженная перегородкой), и вдруг под окнами раздался бешеный топот. Мы проснулись и увидели такую картину – Марклен (тогда старшеклассник) несется огромными прыжками, а за ним разгневанная бабушка с черпаком наперевес, огромные черные глаза сверкают от гнева, она кричит – стой, я тебя сейчас убью! (Теперь я думаю, что осетинская Немезида должна выглядеть именно так). Оказывается, наши бабушки собирали посылку своей дочке Азе в Норильск. Что они обычно посылали? Яблоки. Один раз я даже видела, что послали цветы из палисадника – дубки (по-моему, они до Норильска не дожили). Так вот, они отобрали самые лучшие яблоки, переложили их стружкой в почтовом ящике и хранили на летней кухне, хотели еще какие-то подарочки добавить. А злодей Марклен каждое утро по дороге в туалет съедал одно яблочко и заменял его картофелиной, и в это утро коварный обман раскрылся.
Бабушкины дети говорят, что расправа у бабушки бывала короткой и беспощадной. Но нас, внуков, она никогда даже пальцем не тронула.
У бабушки был единственный любимый брат Тазе. Надо было слышать, как она произносила его имя. В тридцать втором году его должны были раскулачить, о чем кто-то из близких друзей вовремя предупредил его. Ему пришлось срочно уехать в Среднюю Азию, где он почти сразу же умер. Перед отъездом он рассказал своему дяде, где лежит его золото, припасенное на черный день. Вскоре арестовали и дядю Сосника. Когда его навестила в тюрьме дочь Наталья, он ей передал – скажи, что Тазе спрятал свое золото там-то и там-то, отдайте его жене. Наталья, когда приехала, рассказала своей мачехе. В это время дом Тазе уже был экспроприирован, однако эта женщина (мачеха Натальи, жена дяди Сосника) сумела выкопать золото и присвоила себе. Об этом пришли и рассказали моей бабушке, которая в то время была в положении. Вечером, закончив все дела, она пошла к воровке и, войдя, увидела через стеклянные двери, что та прячет на теле золотые вещи. Зарка вошла и сказала ей – нам, сестрам, ничего не надо, но у него осталась жена, отдай ей хотя бы часть. А бабушке до этого брат подарил свои золотые швейцарские часы и кольцо, которые она принесла на его поминки и положила вместе с его вещами. И эта женщина ей говорит: «Если вы не замолчите, я отниму у вас и то, что осталось!». Ее братья были известными революционерами, во Владикавказе даже есть улица, названная в честь одного из них. И бабушка подумала – они в почете у этой власти, а мы кулаки, вряд ли кто-то за нас заступится. Никому об этом не рассказывала.
В том же году эта женщина уехала на Украину, к дочери от первого брака. Это был год страшного голода. Все золото им пришлось продать в Торгсин, чтобы выжить, и потом они, опухшие от голода, вынуждены были вернуться в Дигору, чтобы не умереть. И моя бабушка нам всегда говорила: богатство – это ничто! Любовь и порядочность – это все! Из нас хотя бы никто не умер от голода…
Кстати, с золотыми швейцарскими часами связана еще одна история. Это были очень красивые часы с крышкой (живы до сих пор), на внутренней стороне крышки – три платиновые лошадиные головы с развевающимися гривами. Так вот, бабушка их для сохранности зашила в матрац и начисто про них забыла. Когда мы учились в институте (с Бэлой и Ирочкой), жили в общежитии СКГМИ, родственники нам надарили всего на обзаведение хозяйством, и бабушка, оказывается, отдала нам этот матрац. Хорошо, что мы оказались детьми ответственными, и этот матрац с нами благополучно переехал на квартиру по улице Цаликова, где мы жили после окончания института. Вдруг поздно вечером к нам являются мои две тети – мы решили, что это тайная операция по захвату нас с поличным. Они инквизиторским тоном спрашивают: «У вас от Зарки матрац есть?» Мы, совершенно обалдевшие, – да-а-а! – Где? – Мы показываем. Они молча вспарывают наш матрац, лезут в него, и торжественно извлекают золотые часы, после чего сразу же направляются к двери, оборачиваются и презрительно говорят: «Да, девушки, вы явно не принцессы на горошине!».
Удивительно, наши бабушки легко воспринимали современную моду (в отличие о наших родителей). В 1968 году, в стройотряде, мы прочли в «Студенческом меридиане», что англичанка Мэри Куант изобрела мини-юбку, и тут же решительно обрезали все юбки до 20 см выше колен. Родители были в шоке, и когда мама у Сабановых рассказывала, что наш папа в отчаянии, я перехватила улыбающийся бабушкин взгляд, выражавший полную поддержку и явно провоцирующий дерзать дальше.
А бабушка Анна самолично сшила мне к первому курсу (для поездки в колхоз) крутые светло-серые брюки и рубашку в яркую бирюзово-черную полоску; все думали, что это «фирма». Кстати, и в Чехословакию после 5-го курса я ездила в брючном костюме, сшитом моей прабабушкой.
Телевизор появился в доме достаточно поздно, когда бабушке было уже за 65 лет. С какой жадностью она смотрела все подряд! Для нее это был прорыв в другой мир, она смотрела и новости, и футбол, и сериал про Штирлица (называла его «еци дзёбёх лёг» – этот симпатичный мужчина), балет, фигурное катание, «В мире животных», «Клуб путешественников».
Особенной ее страстью были цветы. В доме росли огромные, холеные олеандры и китайские розы, которые почти постоянно цвели. Прямо возле дома у нее был свой, отгороженный от всего остального двора, палисадник, где росли розы, лилии, сирень, астры, хризантемы. В самые голодные послевоенные годы кто-то ей сказал, что в Нальчике, в Долинске, вывели голубую розу, и она специально поехала за саженцем, но тогда не нашла. Потом все-таки у нее была эта голубая роза. Удивительно, что эта черта, оказывается, передается по наследству. Почти все бабушкины дочки, внучки и правнучки также увлеченно разводят цветы.
Еще у бабушки был особенный виноград, какого-то винного сорта – мелкий, черный, с фиолетовым отливом, из которого бабушка делала великолепное вино. Кстати, я ценила его, видимо, больше всех, и бабушка мне часто приносила из подвала прохладное вино, которое мы всегда выпивали вместе.
Нас у бабушки – двадцать внуков, и каждый считал, что бабушка любит его больше всех – как ей это удавалось? При ее немногословности и постоянной занятости ей удалось с каждым установить свои особенные, отдельные отношения.
Самыми любимыми были, безусловно, дети единственного сына Марклена – Марат, Игнат и Азамат Сабановы, но это не давало им никаких привилегий, наоборот, именно они больше всех пахали на бабушкиных огородах, причем, абсолютно безропотно. Интересно, что если дома, во Владикавказе, они были интеллигентными мальчиками из английской спецшколы, то каждую субботу у бабушки они быстренько переодевались и молча убирали за скотиной, пололи, копали, да мало ли что еще приходилось делать в крепком бабушкином хозяйстве. Когда старший, Марат, демобилизовался из армии, поезд остановился в Беслане, где жила его вторая бабушка, Зарета. Так он из Беслана поехал не к ней, не домой, во Владикавказ, а в Дигору, к бабушке Зарке, и как она этому радовалась!
Когда я спросила у Игната – как вы так безропотно слушались Зарку и пахали, он, не задумываясь, ответил – если бы она хоть раз послала нас одних, может, мы бы и возмущались, но она всегда работала вместе с нами и намного больше нас.
Возможно, это и есть главный секрет воспитания?
Как-то, когда я с будущим мужем только встречалась, мы с ним шли через проходной двор в районе Китайской площади. В это время Зарка приехала в город и в сопровождении внука, Саши Кибизова, шла через тот же двор, где мы почти лицом к лицу столкнулись. Правда, я была так увлечена своим спутником, что не заметила родную бабушку. Саша хотел окликнуть меня, но бабушка крепко схватила его за руку, не разрешила. Потом, через какое-то время, она позвонила к нам домой, позвала меня к телефону и, смеясь, спросила – угадай, а что я видела? Я говорю – не знаю. И она мне говорит – я видела себя, какой я была много лет назад…
По традиции, на старый Новый год мы, внуки, собираемся с детьми все вместе. Как-то раз играли в фанты, и самой скромной из нас и сдержанной, Зареме Хлоевой, достался фант – произнести зажигательный тост. Она, не задумываясь, сказала – знаете, что? Давайте выпьем за Зарку, потому что все мы здесь – благодаря ей!
ВОЙНА
Дедушка Игнат ушел на войну сразу. Из Ленинграда в Дигору вернулась Валя Кесаева с сыном Славой (ее муж, Астан Кесаев, был командиром подводной лодки на Черном море).
Перед приходом немцев все жители Дигоры ушли с нашими войсками. Потом, поскольку наши части отступали быстро, люди поняли, что их бросают без защиты, и остались в лесу, жили в шалашах. Туда и прискакали полицаи за Валей, которую выдал кто-то из земляков – жена командира, работала на почте и в случае оккупации автоматически становилась партизанской связной. Она прошла через женский концлагерь Равенсбрюк. В 1945 году этот лагерь освобождала часть Красной Армии, где начальником штаба был Алексей Кесаев – двоюродный брат Астана, который увидел ее фамилию в списке освобожденных, разыскал ее, и долго не мог поверить, что этот живой труп – красавица Валя.
Потом те же полицаи приезжали, говорили, что репрессий не будет, если никак перед новой властью не провинились, возвращайтесь по домам. В селе, в основном, стояли румынские части, но были и немцы.
Главными кормильцами семьи из 10 человек остались бабушка Зарка и моя мама, которой к началу войны не исполнилось и пятнадцати лет. Немцы запрещали собирать колхозные овощи, которые остались неубранными. Однако голодная смерть была страшней, и бабушка с мамой тайком ходили в поле, чтобы на себе принести хотя бы что-нибудь. Однажды маму остановили полицаи, она спрятала мешочек со свеклой, и полицай сделал вид, что его не заметил – знал прекрасно, что многодетной семье приходится тяжело. Другой раз бабушка на подводе, с маленьким племянником, опять поехала в поле, чтобы раздобыть еду. И вдруг их там окружили конные полицаи, и конвоировали в комендатуру. Когда подвода с бабушкой въехала во двор комендатуры, ворота остались распахнутыми. Двор был полон солдатами, полицейскими, и бабушка с ужасом подумала – как же я останусь ночевать там, где столько мужчин?! Это ее пугало больше всего – бесчестие, о наказании она не думала. И вдруг через раскрытые ворота она увидела, что по улице, через речку, идет староста, назначенный немцами – до войны хороший знакомый дедушки. Она со всех ног кинулась к нему, немцы что-то кричали, она прямо через речку пробежала и взмолилась – пожалуйста, сделай так, чтобы я не осталась ночевать среди них, лучше смерть! Он сказал – иди домой и ни о чем не беспокойся. На радостях бабушка понеслась домой, забыв про лошадь с подводой и про племянника. Правда, их тотчас же отпустили.
Выручала, конечно, корова. Бабушка Анна каждый день делала сыр, и специально один маленький сырок – размером в детскую ладонь – отдавала детям. Конечно, поскольку этим невозможно было наесться, хозяйственная девочка Ира (9 лет) решила, что они их будут копить, а потом устроят пир. Младшей, Азе (6 лет), вменялось в обязанности торжественно относить сыр в подвал и класть его в рассол. Наконец, дети решили, что скопилось уже достаточное количество сырков, и стали посылать Азу в подвал, чтобы она их принесла. А она стала отнекиваться, сказала, что ей страшно в темноте идти в подвал, что ей не очень хочется, и не мешало бы еще немного подкопить.
Тогда возмущенные дети все вместе пошли в подвал и с ужасом обнаружили, что в большом чане с рассолом плавает единственный – сегодняшний – сырок, остальное бесследно исчезло. Оказывается, слабовольная Аза каждый день относила сегодняшний сыр, но не удерживалась и съедала вчерашний. Можно себе представить горе и возмущение всех детей!… Но самое главное – теперь все вспоминают об этом с улыбкой. Аза была прощена сразу – ведь она была ребеноком. Терпимость была естественным состоянием, и это тоже шло от обстановки любви и уважения друг к другу в семье.
Немцы были очень высокомерными, никаких контактов с местным населением не заводили, но и таких зверств, как на Украине и в Белоруссии, не было. Возможно потому, что здесь стояли армейские части, и очень короткое время – потом их выбили. Мама рассказывает, что когда пришли наши, это была большая радость, большое облегчение. Сейчас многие говорят: народ так страдал от сталинского ига, что не видел особой разницы между немцами и своими. Это было не так, наших встречали именно как наших, освободителей, старались сделать для солдат все – обогреть, накормить, помочь.
Кто же становился полицаями? Это, действительно, были дети репрессированных, раскулаченных, пережившие все ужасы своего времени.
Можем ли мы их осуждать? У нас их никто и не осуждал, говорили – отсидел, но не уточняли, за что и как. Тем более, у нас, в Осетии, практически никого не расстреливали – одну учительницу из Алагира, Чабахан Басиеву. А от сталинских репрессий погибло очень много народу. Кстати, кого осуждали – это тех, кто доносил при Сталине. Их сторонились, и никакие последующие заслуги этих людей уже не могли вернуть им уважения. Причем, это плохое отношение не афишировалось, просто их молчаливо старались избегать.
Как только стало возможно вернуться в Москву, уехали московские племянники – Алик и Слава Николовы. Моя мама в 1944 году закончила среднюю школу, и бабушка приняла беспрецедентное решение – отправить ее учиться в Москву. Шла война, дед считался без вести пропавшим, мама была ее главной помощницей – а напахались они немерено. Возможно, бабушка считала, что маме досталось слишком много тяжелой физической работы (здоровье было потеряно уже тогда), естественно, она хотела для нее лучшей жизни, и она это сделала – в 1944 году мама поступила в Московский фармацевтический институт (кстати, моя мама – первый дипломированный провизор в нашей республике). Здесь же хочу сказать о бабушкиной сестре Магдалине, жившей в Москве, которая приняла маму в свою семью на все четыре года ее учебы, а ведь она жила в одной комнате с мужем и двумя сыновьями. Маме отделили ширмой угол, любили, как родную дочь. Там же, в Москве, 9 мая 1945 года мама получила телеграмму, что ее отец жив и возвращается домой.
Дед Игнат чудом выжил в плену. Насколько я помню, он был в концлагере Освенцим, сильно ослаб и чувствовал, что долго не протянет. И тут ему приснился его отец, который тщательно чинил карандаш. Игнат спрашивает отца – как ты сюда попал? А Цицили ответил ему – я пришел устроить твои дела. Утром этого дня в пищеблок назначили санитарным врачом осетина (из Южной Осетии), и он стал подкармливать земляков, в основном, картофельными очистками, но дед пошел на поправку. Жаль, что мы ничего не знаем об этом человеке, о его дальнейшей судьбе.
ЧТО ТАКОЕ ТВОРЧЕСТВО?
Я думаю, что каждый рождается творцом – в меру данной ему Создателем силы, любви и энергии. Слово «творчество» в основном применяется к созданию художественных произведений.
Но разве человек, создавший большую, дружную семью, несколько поколений которой живут в любви и уважении друг к другу, не истинный творец? Он отдал столько любви, мудрости, света, что этого хватило для создания целого мира, полного добра.
Я давно заметила, что жизнь человека складывается в зависимости от количества любви и уважения, полученных в детстве. Проанализируйте судьбы близких вам людей и подумайте – какое у них было детство? Может быть, кто-то рос без отца, может быть, в семье, где родители были эгоистами? Но вы обязательно увидите, что именно отсутствие любви потом отразилось на всей их жизни – это комплексы, неудачи, даже болезни. И, наоборот, люди из счастливых семей несут другим людям тепло, полученное в детстве.
Мои бабушка с дедушкой воспитали шестерых дочерей и одного сына. Все дети получили образование, а самое главное – у всех сложились счастливые семьи. О каждой из них можно написать книгу, и эта книга будет теплой и радостной. Не потому, что в этих семьях не было проблем, болезней, горя, а потому, что все это преодолевалось с любовью и самоотверженностью – и это нормально.
Так вот, создание такой семьи – акт высочайшего, напряженного творчества, и природа его такая же, как при сотворении мира: ты ежесекундно отдаешь любовь, доброту, искренне забывая о себе. Это тяжело, и это не каждому дано. Мы, по крайней мере, оказались не такими одаренными, как наши бабушки. И еще я поняла, что у нас в семье все было абсолютно благополучно, пока за нас молилась чистая душа – прабабушка Анна. Я верю, что молитва такого человека изменяет и материальный мир.
ЭПИЛОГ
Дорогие наши старшие – Анна, Игнат, Зарка! Вы оставили нам не просто память о себе, вы оставили нам гораздо больше – свою любовь, теплоту, чувство защищенности, веру в высшую справедливость, в то, что каким бы изощренным ни было зло, оно не победит, пока будут рождаться люди, способные искренне любить, без слов оставаться порядочными, и каким бы презрением ни обливали их разного рода временщики – именно эти люди и есть соль земли, именно благодаря им продолжает существовать человечество.
Любимые наши, вы всегда с нами!
