ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО СМ. «ДАРЬЯЛ» 1, 2’08
ГЛАВА V
Девизом Бичерахова, которому он неотступно следовал, было: «Никто не тронет меня безнаказанно». Этот девиз был начертан на значке его отряда еще в Персии, т.е. тогда, когда отряд назывался партизанским. Значок – небольшое темно-коричневое полотнище, прикрепленное к бамбуковому древку, увенчанному золотым наконечником. На полотнище были вышиты золотой нитью небольшая фигура стоявшего на задних лапах медведя и вышеупомянутый девиз славянской вязью. На краях полотнища поместились также вышитые надписи: войсковой старшина Бичерахов и П.О., что означало партизанский отряд. Таких значков в отряде было несколько. Кожаной петлей древко значка крепилось к стремени.
Однако не только следованием девизу следует объяснить весьма энергичные действия Бичерахова в Дагестане. К тому времени до него уже дошли сведения о расстрелах без суда и следствия офицеров, возвращающихся с фронта на родину, в том числе и его земляков.
В конце 1917 года на Западном фронте был убит командир стрелкового полка полковник Мистулов. 18 января 1918 года были расстреляны офицеры Елисаветградского гусарского полка во главе с их командиром полковником Такаевым. Эшелон возвращающегося с фронта полка был остановлен на станции Иловайская частями местных советов. Было предложено сложить оружие, и затем полк якобы будет пропущен к месту следования. После сдачи оружия солдаты и унтер-офицеры были отпущены, а офицеры отделены от полка и расстреляны. Так революционные трудящиеся расправились с реакционными офицерами. Революционные с реакционными. Только вот как назвать такой расстрел – революционной или реакционной акцией? Что же касается реакционности Такаева, то следует сказать, что Ахмет Хасакович Такаев был избран на свой пост по решению солдат и офицеров полка в августе 1917 года, а чуть раньше был избран председателем суда чести штаб-офицеров III кавалерий-ской дивизии. О его высоком авторитете среди подчиненных говорит и тот факт, что ему удалось удерживать свой полк на боевых позициях до первых чисел января 1918 года. Авторитет был завоеван Такаевым в боях и сражениях. Так, в самом начале войны, в 1914 году, эскадрон под его командованием прорвался в Пруссию, в тыл немецких войск, и действовал там весьма активно. При прорыве было разгромлено боевое охранение противника и противостоящая воинская часть. Под Такаевым, возглавлявшим атаку, были убиты две лошади. Эскадрон своими действиями создал угрозу окружения нескольким частям противника, но высокое командование не смогло организовать с эскадроном связь, и он не был поддержан, после чего вынужден был возвратиться к своим основным силам. За эти бои Такаев был удостоен Георгиевского оружия и звания подполковника. Награждение Георгиев-ским оружием было первым в войне 1914 года. В 1915 году ему было присвоено звание полковника.
Что же касается дальнейших взаимоотношений с красными войсками, то Бичерахов после прошедших боев неоднократно отказывается от столкновений с ними. Причем даже тогда, когда оперативная обстановка, вследствие беспорядочного отступления красных войск с Северного Кавказа в сторону Астрахани под натиском деникинских частей, создавала для отряда исключительно выгодные условия. Однако Бичерахов не поддался искушению. Совершенно очевидно, что он руководствовался принципиальными соображениями стратегического характера, далекими от сиюминутной выгоды. Он не хотел воевать с большевиками, старался по своей инициативе не вступать в столкновения с ними. Между тем, его поведение не должно было удивлять, напротив, его надо назвать весьма последовательным, поскольку нетрудно заметить определенную связь между декларациями Бичерахова и его делами. В свое время он заявил о признании им Центральной Советской власти (не уточняю de facto или de jure), но не местных Советов. Конфликты же, которые у него произошли с ними (местными Советами), были во многом вынужденными, вызванными завышенными требованиями к нему этих местных Советов. Более того, находясь в эмиграции, в 1934 году Бичерахов, как бы подтверждая сказанное ранее «я воюю с немцами и турками, в гражданской войне участия не принимаю», заявил следующее: «Судьбе было угодно, чтобы маленькая народившаяся кавказская армия (о которой он говорил, «мною собранные силы») и Каспийский флот продолжали свое жертвенное участие в Великой войне (I мировой войне) на много месяцев дольше, чем остальная русская армия». Как видно, Бичерахов свое участие в боях в Баку и в Дагестане продолжал расценивать как участие в I мировой (Великой) войне, но никак не в Гражданской войне. Если опять-таки обратиться к его заявлению, сделанному в 1934 году, то в нем он недвусмысленно представлял свое видение событий и свою хронологию: «Конец Великой войны на Кавказе и на Каспии совпал с общим днем окончания нашими союзниками военных действий и подписанием перемирия».
Таким образом, уход турок из Баку в ноябре 1918 года он связывал с окончанием империалистической войны, докатившейся до Каспия и Кавказа, и с окончанием своего участия в ней. Как видно, по его представлениям, Гражданская война для него не начиналась, и участия в ней он не принимал.
Генерал Гришин-Алмазов сообщил о заявлении Бичерахова не только Деникину, но и представителям российского правительства, находящегося в Уфе, куда ему удалось добраться. Уфимское правительство довольно спокойно отнеслось к заявлению Бичерахова, поскольку само в то время не отвергало идею союза и сотрудничества с красными. Даже знамя у него было красного цвета. Кроме того, оно весьма либерально относилось к фактам организации на территории России региональных правительств, особенно, если они хоть как-нибудь декларировали лояльность Уфимскому правительству. Так и правительство, созданное Бичераховым, было признано Уфимской директорией. Деникин же, наоборот, весьма негативно относился ко всем государственным новообразованиям на территории России и жестко требовал безоговорочного исполнения всех своих директив, исключающих какие-либо несанкционированные им контакты его подчиненных или представителей подконтрольных ему территорий не только с красными, но и с любыми представителями как иностранных государств, так и новых гособразований. Из-за такой позиции он весьма резко отзывался о деятельности правительства, находящегося в Уфе, и о большинстве политиков, сформировавших это правительство, называя их либеральными болтунами, которые погубили и продолжают губить Россию.
Естественно, что Бичерахов, стремящийся к самостоятельности, причем воздерживался неоднократно, ссылаясь на то, что он подчиняется непосредственно правительству в Уфе, поскольку оно «Высшая власть на территории государства Российского». Ну, а правительство в Уфе, в силу его удаленности от места действий и трудностей со средствами сообщения, не то, чтобы не стремилось, а было не способно осуществлять какой-либо жесткий контроль. От контактов и координации действий с Деникиным категорически отказался и Георгий Бичерахов, руководивший временным казачье-крестьянским правительством Терского края, созданным в Моздоке. В отличие от многих своих сверстников в Терском крае, он не был военным. Инженер по специальности, он увлекался в свое время воздухоплаванием, что включало в себя не только подъем на аэростатах, но и неоднократные полеты на различных марках самолетов. Однако не за это путем прямого голосования он был избран главой правительства. В Терском крае, с его традициями почитания старейшин и военных и их приоритете при формировании руководящих органов, избрание гражданского лица на пост руководителя правительства смогло произойти только лишь в результате всеобщего признания огромного интеллектуального превосходства Георгия Бичерахова над другими кандидатами. Там же, на Тер-ском общевойсковом круге, опять-таки в результате всеобщего признания высоких личностных качеств, самым демократичным путем командующим войсками был избран генерал-майор Эльмурза Асланбекович Мистулов, вновь из большого числа кандидатов, самым матерым из которых был Д.К. Абациев, генерал-лейтенант от кавалерии. На Турецком фронте он командовал и казачьей дивизией, и стрелковым корпусом, и значительной группой войск, обозначаемых на карте как отряд Абациева. Мистулов же на Турецком фронте командовал казачьим полком. В начале 1917 года он с повышением был переведен сначала на Западный фронт, а затем в ноябре в Персию, в корпус генерала Баратова командиром 2-й бригады, входящей в состав 2-й кубанской казачьей дивизии. На новой должности в Персии он не успел приобрести поддержки в среде своих подчиненных. Волна развала армии, начавшаяся в России, докатилась до Персии, захлестнув и корпус Баратова, поэтому Мистулов был вынужден покинуть армию и возвратиться домой в станицу Черноярскую. Дома его знания и опыт были востребованы, и он с большим преимуществом был избран на высокий пост. Огромный авторитет, приобретенный им за время службы в терских казачьих войсках, сыграл свою роль. Как выразился один из его бывших подчиненных, его имя было повсюду окружено «ореолом восторга». Свидетельства этого восторга, сохранившегося у его бывших подчиненных и спустя годы, можно было встретить в зарубежных русскоязычных органах печати. «Заколдованный рыцарь», так называли его подчиненные в Сунженском полку за его привычку выезжать на линию огня верхом на коне, медленно следуя с одного фланга полка на другой. Кроме того, о нем говорили: «Вождь-командир», «бог войны», «непререкаемого авторитета, великой и гордой души человек», «обаятельная личность», так как с первого же знакомства с офицерами полка он запоминал их имена и отчества и обращался затем к ним, в том числе и к самым молодым, только по имени-отчеству. Однако неудачи, преследовавшие его со времени его перевода в Персию, не прекратились и на родине. После своего избрания на высший пост в первом же бою он был тяжело ранен и потому не участвовал в развернувшихся сражениях. Заменявшие его Колесников, Вдовенко, Федюшкин оказались не на высоте. Неполностью выздоровевший Мистулов вынужден был вступить в командование войсками. Однако, увидев, что не в силах остановить начавшийся при его предшественниках развал фронта, застрелился. Таким образом, всю вину за произошедшее он как бы взял на себя. Не зря говорили о нем: «великой и гордой души человек», не привыкший ни с кем делить ответственность и выискивать оправдания. Пропагандистскими службами обеих сторон, однако, его поступок был представлен как реакция человека, загнанного в угол. Между тем у него было много возможностей просто переждать где-то события, скрыться, как это делали многие. Он не испытывал одиночества, с ним остались до последней минуты его соратники и друзья. Это его старый друг, одностаничник, полковник Лотиев, это Хаджиомар Мистулов, штаб-ротмистр, а затем полковник 1-го Кабардинского конного полка, это и вестовые с ординарцами, возглавляемые его двоюродным братом Батырбеком Мистуловым, сопровождавшим его по всем фронтам. Однако Мистулов был человеком чести, привыкшим брать на себя ответственность как в большом, так и в малом деле. Как пример такой ответственности в малом, подчиненные вспоминали его поведение во время всеобщего офицерского застолья. До Мистулова они проводились в полку как бы в складчину. После застолий полковой казначей высчитывал стоимость съеденного и выпитого из зарплаты офицеров. Однако Мистулов заявил, что там, где он главный за столом, и застолье проводится по его инициативе, там и весь счет оплачивается им лично. Поступок, отнюдь не экзотичный для «лиц кавказской национальности», шокировал его русских подчиненных. Они, знавшие, что их командир живет на зарплату и не имеет никаких других источников доходов, принялись уговаривать его изменить решение. Однако Мистулов был непреклонен. Подчиненные его, с восхищением вспоминавшие подобные факты, заявляли, что таким бескорыстием на их памяти не блистал ни один из известных им начальников.
Столь пространные отступления от темы, рассуждения о судьбе человека, лишь косвенным образом связанные с главным героем, сделаны для того, чтобы лишний раз показать среду, в которой он вырос. Среду, отличающуюся своеобразными понятиями о чести и поведенческими нормами. Среду, отличавшуюся повышенной концентрацией незаурядных личностей. И в самом деле, трудно было себе представить положение, при котором и Терское правительство, и Терское войско будут возглавляться представителями национального меньшинства, проживающего в двух осетинских станицах: Новоосетиновская и Черноярская. В другое время все это было бы воспринято как нарушение представительских норм, как какой-то заговор, приведший к вхождению инородцев во власть, словом, было бы расценено не как нормальное, а как необъективное явление. Однако в тот раз именно большинство посчитало представителей меньшинства достойными доверия. Этим можно объяснить и то обстоятельство, что с позицией Георгия Бичерахова, отказывающегося контактировать с Деникиным, считались находящиеся под его командованием силы, хотя, как оказалось, не полностью ее одобряли. Это отчетливо выявилось на заключительной стадии восстания, особенно после того, как за-стрелился генерал Мистулов. Так, отряд под командованием братьев Агоевых отправился на соединение с Деникиным и, обойдя массу двигавшихся навстречу отступавших красных войск, сумел соединиться с Деникиным в районе Баталпашинска. Другая часть, под командованием генерала Колесникова, застрявшая в Дагестане, стала координировать свои действия с деникинскими войсками и приняла активное участие в разгроме отступавших в сторону Астрахани красных войск. Довольно часто историки, писавшие о событиях гражданской войны, путаются в оценках того, части какого же из Бичераховых принимали участие в тех или иных боях. Не говоря уже о том, что путали и самих братьев Бичераховых. Так вот, следует внести уточнение. Отряд Лазаря Бичерахова в боях по преследованию красных войск, отступавших в 1918 году с Северного Кавказа в сторону Астрахани, участия не принимал, несмотря на неоднократные предложения со стороны деникинских генералов Ляхова и Драценко, командовавших наступавшими частями. Предложения стали сопровождаться угрозами, и дело шло к открытому столкновению, но большая часть отряда поддерживала независимую позицию своего командира. Историки всех цветов были единодушны в оценке того периода. «Отряд Бичерахова оказался политически неустойчивым и уклонялся от борьбы с красными». «В связи с разложением отряда Бичерахов был смещен генералом Деникиным и отправлен в Англию под благовидным предлогом». Последнее утверждение нуждается, однако, в уточнении. Деникин не мог сместить Бичерахова с его поста и отправить затем в Англию хотя бы потому, что Бичерахов не только не находился у Деникина в подчинении, но и отказывался ему подчиняться. Кстати, Деникин в своих воспоминаниях ничего не говорит о факте снятия им Бичерахова с его поста и отправки его в Англию. О событиях, предшествующих выезду Бичерахова в Англию, очень мало сведений. Деникин в своих «Очерках» говорит об этом вскользь и туманно. «Отношения Бичерахова с англичанами совершенно испортились, в дальнейшем снабжении его они отказали». В этом случае Деникин ограничился лишь передергиванием фактов. В действительности отказ в снабжении произошел после отъезда Бичерахова в Лондон, т.е. в его отсутствие, и он, естественно, ничего не знал об этом шаге англичан. Естественен также вопрос: если отношения Бичерахова с англичанами совершенно испортились, почему же они приглашают его в Лондон? Между тем выезду Бичерахова в Англию предшествовали следующие события.
В ноябре 1918 года (7 декабря по новому стилю) англичане заявили Бичерахову, что в связи с капитуляцией Турции и предстоящим ее уходом из Баку, они, признавая Бичерахова единственным представителем русской власти в регионе, предлагают, встретившись в море, совместно войти в Баку. В одном же из советских источников утверждается: «Бичерахов вместе с остатками его банд вынужден был эвакуироваться в Баку». Но к тому времени (т.е. времени, когда его «вынудили») численность «остатков его банд» достигла 10000 человек, а его флотилия контролировала большую часть акватории Каспийского моря. Суда бичераховской флотилии вместе с частью отряда (другая осталась в Дагестане) вышли в назначенный день в море, но англичан там не встретили. Вскоре выяснилось, что англичане, вопреки договоренности, вошли в город накануне вечером. Суда с бичераховскими частями немедленно направились в Баку и стали на рейде, а флагманский корабль причалил к пристани. На пристани находилась группа английских военных и гражданских лиц. От них отделились и поднялись на палубу корабля генерал Денствервиль в сопровождении полковника Клятербека. Они заявили Бичерахову, что за время пребывания турок на этой территории образовалась Азербайджанская республика, и англичане должны считаться со свершившимся фактом. На что Бичерахов ответил: «Я имел дело с представителем короля и потому не мог предполагать, что он может лгать. Вы, господин генерал, можете считаться со свершившимся фактом, но только не я. Я дам приказ занять все учреждения города». После чего, оставив англичан, он принялся отдавать команды. Содержание большинства его команд указывало на его самые решительные намерения. «Орудия и пулеметы подготовить к стрельбе». «На суда, находящиеся в бухте, высадить десанты, команды судов разоружить». «Все суда, подходящие к Баку, задерживать и разоружать, при малейшем неповиновении действовать решительно». «Неприцельным огнем напугать и разогнать группу на пристани». Это последнее распоряжение отдавалось по-осетински, и один из офицеров бросился выполнять его, с воплями и криками стреляя в сторону пристани из пистолета, а затем, сорвав чехол с пулемета, принялся стрелять по группе находящихся на пристани. После первых же выстрелов собравшиеся обратились в бегство, но три человека, очевидно, все же получили легкие ранения.
Возмущение, которое руководило действиями Бичерахова, легко понять и объяснить. Факт вступления его отряда в Баку после ухода оттуда турок он воспринимал как торжественный, завершающий акт войны, которую он и белые историки называли Великой. Войны, в которой он со своим отрядом и подчиняющимся ему Каспийским флотом были задействованы значительно большее время, чем все прочие части русской армии, для которых мировая война закончилась сразу же после их ухода с фронта. Для Бичерахова же она продолжалась и в Баку, где он остановил турецкое наступление, и в Дагестане, где ему приходилось вести бои с турецкими войсками. Так, даже Л. Троцкий в своем выступлении 9 ноября на VI съезде Советов говорил: «Бичерахов сегодня ведет войну с Турцией».
Денствервиль, не ожидавший столь резкой реакции, перепугался и, бросившись вместе с Клятербеком к Бичерахову, стал уговаривать его не прибегать к дальнейшему насилию. Он обещал, что свяжется со своим командованием в Багдаде и Лондоне, и предложил Бичерахову съехать на берег (напомню, что, согласно советским источникам, эта ситуация названа «вынужден был эвакуироваться в Баку») и принять участие в его переговорах с командованием. Бичерахов, съехав на берег, потребовал установления связи не только с Лондоном, но и с Уфой и Красноводском. Связь с Уфой установить не удалось, но из Красноводска к нему направился находившийся там посланник правительства в Уфе профессор Головин, который, прибыв в Баку, подтвердил полномочия генерал-лейтенанта Бичерахова как командующего войсками всех прикаспийских областей и представителя Верховной российской власти в прикаспийских областях. В Баку, между тем, успели распространиться слухи о том, что Бичерахов собирается развернуть военные действия. С просьбой не прибегать к насилию к нему обратилась делегация от русского населения, а затем и делегация от азербайджанских властей. Между тем, связь с Лондоном удалось установить, и оттуда поступило предложение посетить Лондон. Как правило, Бичерахов на все предложения о переговорах откликался быстро и отправлялся на них практически без сопровождающих. Так он действовал в Персии, когда выходил на переговоры с ханами и главами враждебных племен и когда выезжал на переговоры в Баку с Шаумяном, не особенно задумываясь при этом о своей личной безопасности. Храбрый не знает сомнений. Однако на этот раз, дав согласие на переговоры в Лондоне, далеко и надолго оторвавшись от своего отряда, он совершил большую ошибку. Англичане явно решили избавиться от Бичерахова, который, несмотря на все их усилия по его приручению, все более и более проявлял себя как самостоятельная фигура, не особенно склонная к унизительным компромиссам и следованию в чужом фарватере. Причем фигура, приобретавшая все большее число сторонников в регионе. Его отказ от участия в боях с частями Красной Армии на Северном Кавказе, ведение им сепаратных переговоров с имамом, заключение соглашений с Тарковским о разделе Дагестана, категорический отказ от каких-либо контактов с Деникиным не прошли не замеченными. Последние его действия в Баку – в ответ на решение англичан поддержать созданное там азербайджан-ское правительство – все более свидетельствовали о его неуправляемости, и это предопределило его участь. Довольно быстро, после отъезда Бичерахова в Лондон, английские войска оккупировали Баку, на этот раз им нечего было бояться (хоть там и находилась часть отряда Бичерахова), к тому же их пришло свыше 15000 человек, более того, десант английских войск высадился в Петровске. В дальнейшем англичане двинулись в направлении Грозного с целью захвата его нефтепромыслов, но тут их опередил генерал Деникин, и англичане вынуждены были возвратиться в район Петровска. Оставшимся без руководителя, лишенным всякой связи с ним офицерам и солдатам бичераховского отряда, оказавшимся частью в Баку, а частью в Дербенте и Петровске, англичане сначала отказали в снабжении, а затем предложили вступать в армию Деникина. К тому времени численность бичераховского отряда достигла 10000 человек, и если раньше при малой численности отряда отказ в снабжении можно было бы легко перенести за счет запасов отряда или заблаговременного проведения заготовок, то на этот раз англичане своим отказом поставили отряд в исключительно тяжелое положение. Однако большая часть отряда предпочла закончить свое участие в войне. На своих пароходах отправлялись они в Баку, Астрабад, Энзели, Красноводск, распродавая там и пароходы, и оружие. Лишь небольшая часть офицеров согласилась служить в деникинской армии. Однако очень скоро их постигло разочарование, поскольку Деникин принялся срывать свое долго копившееся раздражение на них. Прежде всего, было замечено, что офицеры увешаны орденами старой русской армии. Этими орденами их своей властью наградил Бичерахов, воспользовавшись орденской кассой, которую он вывез из штаба корпуса в Персии. Деникин своим специальным приказом отменил все эти награждения, заявив, что Бичерахов не имел на это права. Этим, однако, Деникин не ограничился, все бывшие бичераховские офицеры для прохождения дальнейшей службы были отправлены в Закаспийскую область, в пески, в район Ашхабада, где ими стал командовать генерал-лейтенант Савицкий. К тому времени (март 1919 года) всякие вольности типа республик с собственными воинскими частями уже были отменены, и все войска прикаспийских областей подчинялись Деникину. Это не принесло, однако, этим частям победных лавров, они терпели одно поражение за другим, что привело в конце концов к отстранению генерала Савицкого от должности. Это отстранение произошло в значительной мере при помощи бывших бичераховских офицеров, постоянно сравнивавших принимаемые генералом решения с решениями, которые принял бы Бичерахов, находись он с ними. Сравнения эти были совсем не в пользу кадрового генерала царской армии. Бичерахов продолжал оставаться в их представлениях самым лучшим из всех известных им военачальников.
Из служащих в Закаспийской области бичераховских офицеров несколько выделяется фигура полковника Цугулиева, командовавшего (и довольно успешно) крупным подразделением. В эмиграции следы Цугулиева теряются в Болгарии и Югославии. Там он состоял в окружении атамана Терского казачьего войска Вдовенко.
Деникинская контрразведка после первых контактов с отрядом Бичерахова проявила повышенное внимание к ближайшим помощникам Бичерахова Альхави и Воскресенскому. Однако Альхави сумел заручиться поддержкой генерала Баратова, у которого служил в Персии адъютантом, и возвратился к нему же. Во время покушения на генерала Баратова, произошедшего в 1919 году в Тифлисе, Альхави был убит. Другой ближайший соратник Бичерахова, Василий Григорьевич Воскресенский, завершил свое участие в Гражданской войне задолго до ее окончания. Сразу после распада отряда он покинул Россию. В марте 1919 года он прибыл в Париж и начал работать там шофером такси. Однако через несколько лет после его появления в Париже его имя, произносимое уже как полковник Де-Базиль, становится широко известным в эмиграции, особенно в артистической среде как Европы, так и Америки. Начиная с 1925 года он становится известнейшим им-пресарио, директором русской оперы в Париже и Монте-Карло, руководителем создаваемых им балетных трупп, в которых выступали безвестные тогда молодые танцовщики, ставшие затем знаменитостями. В первую очередь это относится к молодому эмигранту из России, ставшему затем в США руководителем национальной балетной труппы и признанному на Западе крупнейшим балетмейстером современности – Джорджу Баланчину. Между тем Воскресенский никогда ранее не имел прямого отношения к искусству. Кавалерийский офицер, награжденный за храбрость российскими и английскими орденами, он был личностью творческой, гибкой и самодостаточной. Именно эти качества помогали ему добиться успехов в совершенно новых для него сферах деятельности. Воистину незаурядные были помощники у Бичерахова, сумевшего магией своей неповторимой личности привлекать к себе и удерживать в поле своего влияния не только тысячи простых казаков и горцев, но и очень неординарных людей.
Однако поездку в Лондон в актив Бичерахову никак не занесешь, и хоть давно бытовала в России поговорка, и Бичерахов сам ее не раз повторял: «Англичанка всегда подгадит», тем не менее, он явно недооценил степень цинизма и коварства своих британских «союзников». Опрометчиво согласившись на поездку в Англию, он не учел того, что одно дело вести переговоры, когда рядом или, по крайней мере, недалеко от тебя находятся твои соратники, и совсем другое – быть вдалеке от них, как говорится, играть на чужом поле, где тебя сначала изолируют, превращают практически в пленника, а затем начинают навязывать чужие правила игры, приговаривая при этом, что это цивилизованные нормы и принятые в приличном обществе правила поведения. Из своей среды, из стихии гражданской войны на Кавказе, стихии, в которой он чувствовал себя настолько уверенно, что повел самостоятельную политику, направленную на укрепление создаваемого им государства, он был англичанами коварно выдернут. Англичане сумели сделать с Бичераховым то, что когда-то собирался с ним сделать С.Г. Шаумян, т.е. отделили Бичерахова от его отряда, а затем развалили сам отряд. В Лондоне он испытал на себе изощренный арсенал лжи и коварства, который маскировался процедурными, протокольными и прочими бюрократическими штучками. Ожидаемые встречи с высокими чинами Великобритании постоянно откладывались под самыми различными предлогами, в частности, потому, что протокол якобы не предусматривает прямых встреч и ведения прямых переговоров высшими чинами империи с лицами, обладающими недостаточно подтвержденными полномочиями. Встречи с второстепенными чиновниками не давали результатов, поскольку те, внимательно выслушав, вежливо сообщали, что доведут до сведения своих руководителей содержание состоявшейся встречи и советовали дожидаться ответа. Переговоры явно затягивались, и это привело к тому, что у Бичерахова развился гипертонический криз, и начались резкие боли в ноге. Стали сказываться последствия недолеченного ранения, приведшего его когда-то к хромоте. Английские врачи предписали ему стационарный курс лечения и заявили, что ему необходима операция для предот-вращения более тяжелых последствий. Посетивший его правительственный чиновник заверил Бичерахова, что вопросы, касающиеся его отряда, будут решаться британской стороной даже в его отсутствие. Лечение в госпитале, однако, затянулось, и после выздоровления ему было заявлено, что за время его болезни обстановка настолько резко переменилась, что произошла ликвидация его отряда вместе с потерей занимаемой им территории, и в сложившихся условиях Великобритания не в силах что-либо изменить. Бичерахов отказался более оставаться в Англии и переехал во Францию, где стал работать на заводе. При этом он не принимал участия в деятельности каких-либо организаций русских эмигрантов. До него дошли слухи о репрессиях на родине, затронувших его близких, о смерти матери. Дошли до него и изрядно его удивившие сообщения: оказывается, Бичерахов, участвовавший в гражданской войне всего пять месяцев, зачислен в Советской России в ряды ее самых яростных и последовательных врагов. В ряды тех, кто не прекращал борьбы с Советским государством с первых минут его существования до последних дней Гражданской войны. При этом ему в основном инкриминировался бакинский период (22 дня), так как он якобы «открыл фронт перед наступавшими турками». Кто-то неизвестный то ли заблуждался, переоценивая его роль в бакинских событиях, то ли совершенно сознательно, вопреки фактам, попытался представить его, Бичерахова, главным виновником падения Баку.
Стоит еще раз вспомнить связанные с теми событиями факты. Турки захватили Баку через 1,5 месяца после ухода его отряда с фронта, не говоря уже о том, что они обнаружили это только через трое суток. Таким образом, Бичерахов сделал все для того, чтобы уход его отряда был тайной для турок. Тем самым он как бы постарался уменьшить его негативные последствия. Кроме того, он дважды посылает в Баку подкрепления, постоянно препятствует попыткам турок прервать сухопутные связи Баку с Дагестаном и поддерживает радиосвязь с Баку. Нет худа без добра. И вот после того, как в эмигрантской среде распространились сведения о том, как по-своему Советская власть оценила роль Бичерахова в Гражданской войне, существовавшее к нему отношение начинает меняться. Ранее оно отличалось откровенной враждебностью. С подачи Деникина Бичерахова считали «красным». Поэтому какое-либо его участие в многочисленных мероприятиях, проводимых в 20-30-е годы эмигрантскими организациями, осталось незафиксированным. Помимо того, что он сам воздерживался от контактов, многие представители эмиграции также старались не поддерживать с ним связей. Даже его земляки, терские казаки, не приглашали его на свои встречи; воздерживались от контактов с ним и некоторые соотечественники-осетины. В их числе были и те, кто в силу своего положения в эмиграции могли как-то помочь Бичерахову. Например, его давний знакомый еще по Петербургу и по службе на Кавказе полковник Бигаев. В эмиграции он стал начальником 4-го отдела РОВСа (Российского общевойскового союза), располагавшегося в Праге.
С весьма популярной в эмигрантской среде газетой «Последние новости», выходившей в Париже под редакцией кадета профессора П.Н. Милюкова, сотрудничал тогда и Михаил Абациев, окончивший юридический факультет Пражского университета, а до того успевший после окончания кадетского корпуса поучаствовать в гражданской войне. Тот самый, о котором Дон-Аминандо писал «…и Абациев, горный сын, наш богом данный осетин». Однако и он после знакомства с Бичераховым не проявил желания к поддержанию отношений. Непо-средственный начальник Бичерахова по службе в Персии, генерал Баратов, всегда очень тепло относившийся к нему, попытался, пользуясь своим авторитетом и занимаемым в эмиграции положением (он был руководителем российского союза инвалидов), изменить сложившееся к Бичерахову отношение, но не сумел или не успел что-либо сделать (он умер в 1932 году).
Отношения с англичанами у Бичерахова так и не наладились. Поэтому в проводимых в Англии традиционных встречах участников боев в Месопотамии он участия не принимал. Вместо него англичане несколько раз пригласили полковника де Базиля – ротмистра Василия Воскресенского, бывшего подчиненного Бичерахова, ставшего к тому времени, как уже было сказано, известным импресарио.
Итак, и красные, и белые одновременно считали Бичерахова врагом. И те, и другие руководствовались при этом своими аргументами. Действительно, находясь уже в Дагестане, Бичерахов категорически отказался от сотрудничества с Деникиным, заявив, что в Гражданской войне участия не принимает и готов контактировать с красными. Сотрудничество же его с правительством, находящимся в Уфе, не носило тесного характера. Оно было декоративным. Само это правительство считалось в радикально настроенных правых кругах чуть ли не социалистическим, левым, поскольку в него входило немало представителей партии эсеров и меньшевиков. Кроме того, некоторые его министры были замечены в попытках поддерживать связи с большевиками. В результате они подверглись арестам, а кое-кто был отправлен в отставку. Но именно правительство в Уфе произвело Бичерахова в генерал-лейтенанты.
Генерал Болдырев, представивший Бичерахова к генеральскому званию, еще в 20-е годы возвратился из эмиграции в Советскую Россию. Это обстоятельство также было использовано против Бичерахова. Что ж, враждебное в целом отношение к Бичерахову белой эмиграции можно объяснить, но исключительно негативные оценки его деятельности советской стороной представляются необъективными. Стоит вспомнить, что в гражданскую войну неоднократно имели место как уходы с фронта довольно крупных воинских частей, так и их переходы на сторону противника. Очень часто это сопровождалось захватом вооружения и воинского имущества, разгромом находящихся поблизости воинских частей, убийствами. Нередко такие уходы согласовывались с противником, и тогда их последствия становились особенно тяжелыми. Так почему же бескровный, чуть ли не цивилизованный уход (по сравнению с другими) относительно небольшого отряда, не имевший прямых тяжких последствий для соседей и всего фронта в целом, удостоился упоминания даже в энциклопедиях? В то время как многочисленные уходы и более крупных соединений такой чести не были удостоены. Чтобы не ходить далеко за примерами, еще раз вспомним, что в том же Баку с фронта ушла бригада численностью 3000 штыков, ушли большевистские части. Но что говорят об этом и других фактах энциклопедии?
Почему же именно действия Бичерахова удостоились столь неадекватного внимания? Кого именно так задело его нежелание быть игрушкой в неумелых руках весьма слабых в профессиональном отношении военных и политиков Бакинской коммуны? Не явилось ли тиражирование в советском обществе негативных представлений о Бичерахове своеобразной защитной мерой, предпринятой обосновавшимися на высших этажах Советского государства бывшими деятелями Бакинской коммуны?
Мерой, понадобившейся для того, чтобы на явно сгущенном фоне архичерного коварства, якобы проявленного Бичераховым, размазать, растереть, скрыть и свои ошибки, и свою беспомощность, и, наконец, свою несостоятельность, проявившуюся во время бакинских событий. Что ж, тогда многоликая фортуна отвела кому-то участь жертвы (вечная им, жертвам гражданского противостояния, память), кому-то улыбнулась, ну а Бичерахову послала одну из своих страшных гримас! Страшную тем, что обрекла его на многие годы поругания и забвения, отторжения от Родины, незаслуженного исключения из духовной памяти, духовного опыта своего народа.
Дабы приводимые оценки не показались излишне эмоциональными, не лишним будет обращение к воспоминаниям Д.Г. Шепилова. Согласно его воспоминаниям, при рассмотрении вопроса о присуждении сталинских премий в 1949 году Сталин удивил всех присутствующих своей оценкой исторического факта, противоречившей оценке, сложившейся в общественной науке: «Бакинские комиссары не за-служивают положительного отзыва. Их не нужно афишировать. Они бросили власть, сдали ее врагу без боя. Сели на пароход и уехали. Мы их щадим. Мы их не критикуем. Почему? Они приняли мученическую смерть и были расстреляны англичанами. И мы щадим их память. Но они заслуживают суровой оценки. Они оказались плохими политиками. И когда пишется история, нужно говорить правду. Одно дело чтить память. Мы это делаем. Другое дело – правдивая оценка исторического факта». Весьма показательно, что сталинская оценка деятельности бакинских комиссаров совпадает с выводами следственной комиссии правительства «Диктатура Центрокаспия», добавим, эсеро-меньшевистского правительства. Совпадает она и с оценкой, которую дал Бичерахов деятельности бакинских комиссаров. Такое единодушие представителей различных политических сил позволяет сделать вывод, что широко распространенные в советской, да и в нынешней историографии версии бакинских событий нуждаются в корректировке. Показательно также и то, что в советской версии одной из основных причин поражения в 1918 году в Баку называются действия Сталина, якобы не пропустившего в Баку подкрепления, присланные из Москвы. И, конечно же, предательская деятельность Бичерахова, оставившего фронт, и совершенно замалчивалось то обстоятельство, что с бакинского фронта ушли и воинские части, руководимые бакинскими комиссарами. История пишется под власть имущих. Поэтому можно говорить о том, что советское освещение бакинских событий насквозь пропитано желанием угодить в первую очередь Микояну, являвшемуся их активным участником и занимавшему при Сталине и, особенно после смерти Сталина, самые высокие посты в советском правительстве. Нельзя, например, не отметить того, как желающие угодить или просто писавшие, как говорится, в струю, пытались представить в невыгодном свете Бичерахова.
Так, при всем уважении к адмиралу И. Исакову нельзя не рассмотреть критически сведения, содержащиеся в его книге «Каспий, 1920 год» (М., 1973). Он написал, что 18 мая 1920 года в Энзели, в одной из кают захваченного красным флотом корабля, был обнаружен полковничий китель с серебряными аксельбантами генерального штаба, брошенный его владельцем, якобы адъютантом Бичерахова и «атаман-ский значок» отряда Бичерахова, также брошенный то ли адъютантом, то ли самим Бичераховым. Во-первых, не только отряд, но и все вооруженные силы Бичерахова были распущены в конце 1918 года, после его отъезда в Лондон. После чего Бичерахов в Гражданской войне участия не принимал и на Каспии не появлялся. Если говорить о его адъютанте, то им был Воскресенский, который также после развала отряда Бичерахова прекратил участие в Гражданской войне. В марте 1919 года он был уже в Париже. В свете вышеизложенного, предположения Исакова о том, что Бичерахов оставил значок потому, что в Париже (куда он, якобы, сбежал) он ему не понадобится, не выдерживает критики. Напомню еще раз, что Бичерахов выехал в 1918 году на переговоры в Лондон, и в ХХ веке как-то не было принято, выезжая на деловые переговоры, брать с собой свои знамена или значки. Остается предположить, что кто-то из бывших бичераховцев, живший на корабле, оставил себе один из значков давно прекратившего существование отряда на память. Кто же это был, да еще с аксельбантом генерального штаба? Таковым мог быть бывший одно время начальником штаба отряда подполковник Лесли, затем перешедший на службу в деникинскую армию. Найденный на корабле значок находится ныне в Музее Вооруженных Сил в Москве.
После оккупации в 1940 году немцами Франции, в 1941 году Бичерахову было предложено переехать в Германию в качестве сотрудника-консультанта в одну из организаций, являющуюся дочерней организацией Восточного министерства, возглавляемого А. Розенбергом. Такие предложения делались не только Бичерахову, их получили еще несколько видных деятелей эмиграции. В частности, предложение перебраться в Германию получил генерал Деникин, который сумел каким-то образом отказаться от него и переехать на юг Франции. Однако следует напомнить, что Деникин не был генералом англий-ской армии. Бичерахову же ситуация не дала большого выбора. После захвата немцами Франции закрылись многие предприятия, и экономическое положение русских эмигрантов стало исключительно тяжелым. Бичерахову было заявлено, что отказ от сотрудничества будет расценен как нелояльные действия по отношению к Германской империи, а это в условиях военного времени для генерала английской армии чревато заключением в концлагерь. В Германии он впервые познакомился со многими эмигрантами с Кавказа, и поскольку не владел немецким языком, то именно они и стали его ближайшим кругом общения. Тем не менее, ни в одну из действовавших в Германии эмигрантских организаций он официально не вступил, хотя изредка и принимал участие в заседаниях Северо-Кавказского национального комитета, который с 1942 года возглавил Алихан Кантемир (Кантемиров), когда-то бывший послом горского правительства в Баку во время правления там муссаватистов. В состав руководства комитета входили Магома (Дагестан), Султан Келеч Гирей (Черкессия), Улагай (Адыгея), Дайдаш Туккаев (Чечня), Албогачиев (Ингушетия), Муратханов (Дагестан), Барасби Байтуган (Байтуганов), и в 1943 году к ним присоединился Авторханов (Чечня). После начала войны Бичерахов, в отличие от многих своих коллег-эмигрантов, не стал предлагать свои услуги немцам. Когда же немецким командованием стали организовываться национальные легионы, в основном из числа военнопленных, он опять-таки, в отличие от Алихана Кантемира, не принимал участия в поездках по лагерям советских военнопленных с целью их вербовки в эти легионы. Эмигранты, члены национальных комитетов, принявшие участие в этих поездках, питали надежды, что после сформирования легионы станут подразделениями комитетов, а потому они будут обладать в будущем эффективными средствами влияния на развитие ситуации в своих регионах. Однако вскоре им пришлось отказаться от своих надежд. Было объявлено, что легионы входят в состав вермахта и СС как восточные добровольческие войска. Поскольку же национальные комитеты являются как бы подразделениями другого ведомства, а именно Восточного министерства, доступ представителей национальных комитетов ко всему кругу вопросов, касающихся этих легионов, совершенно закрывается. Кое-кто из представителей эмигрантских организаций, втайне обидевшись, отказывался после этого сотрудничать с немецким правительством (отказывался, естественно, не явно). Существует мнение, что Бичерахов в конце 1944 года примкнул к власовскому движению. Так было расценено желание Бичерахова познакомиться с программой, создаваемой Власовым с одобрения германских властей КОНРа (комитета освобождения народов России). Дело в том, что многие национальные комитеты отказывались примкнуть к создаваемой организации, поскольку видели в ней опять-таки ограничение своей автономности, и пытались таким отказом продемонстрировать свое желание быть независимыми и дистанцироваться от каких-либо нарождавшихся общероссийских органов. Только под большим нажимом германского правительства, точнее, его восточного министерства, национальные комитеты стали присо-единяться к КОНРу.
Происходившее активно обсуждалось и в восточном министерстве, и в национальных комитетах. Шло также много разговоров и о манифесте КОНРа. Бичерахов ознакомился с манифестом и, встретившись несколько раз с его некоторыми составителями, пришел к выводу, что разделы манифеста, посвященные социальным вопросам, имеют много общего с социальной частью программы, разработанной в свое время его Каспийско-Кавказским правительством, т.е. являются как бы повторением эсеровской, точнее, социал-демократической программы. Интерес Бичерахова к программе, встречи с ее составителями, высказанные при этом замечания не остались незамеченными. Отличавшийся ранее (на взгляд его коллег-эмигрантов и немецких властей) своей индифферентностью (что отчасти объясняли его болезненным состоянием), Бичерахов удивил на этот раз своим нетривиальным, острым восприятием и пониманием геополитических и социально-экономических процессов. И это профессиональный военный, не имевший, в отличие от многих эмигрантов, университетского образования, не занимавшийся систематически профессиональной политикой, многие годы эмиграции находившийся вообще вне всякой политики. Вероятно, высказанные им замечания по программе КОНРа были настолько серьезны, что стали причиной того, что устроители съезда КОНРа, подбиравшие его участников по персональным признакам, не включили Бичерахова в состав участников съезда, не говоря уже о его выдвижении в состав президиума КОНРа.
В состав президиума КОНРа вошло 50 человек, и 12 человек кандидатов в члены. Среди них были власовские офицеры, несколько бывших генералов белой армии, представители интеллигенции, в их числе ряд профессоров. Среди них как представители первой эмигрантской волны, так и вывезенные в Германию или ушедшие добровольно вместе с отступавшими немецкими войсками. Скажем, от Украины в состав КОНРа вошел врач-рентгенолог, профессор Ф. Богатырчук. Довольно известный шахматист, бывший в 1927 году чемпионом СССР, а кроме того, неоднократным чемпионом Украины. В 1943 году он добровольно переехал из Киева в Германию. От Северного Кавказа в состав КОНРа были выдвинуты профессоры Цаголов и Сижаж. В 1941 году по решению советского правительства группа научной интеллигенции, в том числе Цаголов, вместе с семьями были эвакуированы из Москвы и Ленинграда в район Кавказских минеральных вод. После занятия немцами Пятигорска в 1942 году все они вместе с семьями, всего около 1500 человек, были вывезены на работу в Германию. До начала войны доктор экономических наук Цаголов Афанасий (Афай) Саввич работал в Госплане СССР, преподавал в московских вузах, был автором монографий, хранившихся все послевоенные годы (и сегодня) в открытых фондах Библиотеки им. В.И. Ленина без какого-либо их изъятия. Не берусь комментировать причины, по которым он после войны не возвратился в СССР, а оказался в США, но в 1967 году в качестве представителя западногерманской фирмы холодильников и с паспортом американского гражданина он посетил Москву.
Итак, Бичерахов не подписывал ни манифеста КОНРа, ни его программы, не был избран не только в президиум КОНРа, но и даже в число 12 кандидатов в члены президиума. Поэтому нелогичными выглядели и выглядят сведения, появившиеся в интернете о том, что уже после съезда Бичерахов был назначен начальником отдела народов Северного Кавказа КОНРа. Съезд КОНРа состоялся 14 ноября 1944 года. Война близилась к своему завершению, поэтому говорить о том, что Бичерахов захотел себя проявить, проявил или мог себя проявить каким-то образом на новом посту, всерьез не приходится. Тем более, что, находясь в Германии всю войну, он постоянно воздерживался от какого-либо активного участия в событиях. Так что же могло подвигнуть его на проявление активности в самом конце войны?
В конце войны массированные бомбардировки Берлина и его окрестностей, а также приближение линии фронта заставили Бичерахова покинуть Берлин. Вместе с группой знакомых кавказцев он двигался на юг Германии и остановился в Альпах, в небольшой деревушке. Всем собравшимся там бывшим кавказским политикам разного масштаба, очутившимся в тяжелейшем положении, не пришло на ум ничего другого, как вновь заняться политикой. Собравшиеся решили создать общекавказский комитет и от его имени подать американскому командованию меморандум о том, что Кавказ хочет заключить с Америкой военно-политический союз и воевать с большевиками. Бичерахов весьма скептически отнесся к этой попытке, заявив: «Нужны ли сейчас такие услуги американцам, и не лучше ли разойтись по одному, по два человека». Однако собрание большинством голосов решило послать своего представителя в американскую часть, находящуюся невдалеке, с сообщением о том, что кавказские политики и генералы хотят освободить Кавказ с помощью американцев. Прибывшие в деревню американцы заявили, что решать политические вопросы не в их компетенции и, захватив несколько человек, назвавшихся руководителями, и Бичерахова, как единственного генерала в группе, увезли их в штаб американской дивизии. Оттуда они были переправлены в американскую тюрьму, а затем часть группы была выдана советской администрации, а Бичерахов, отсидев в американской тюрьме два года, был освобожден и помещен в дом престарелых (в городе Дармштадт под Ульмом), патронаж над которым осуществлял международный гуманитарный фонд. В 1951 году Бичерахова привлекли к участию в международной конференции, организованной эмигрантскими антисоветскими организациями в городе Висбаден.
25 июля 1952 года после тяжелой болезни он скончался в Дармштадте и был похоронен там же. Как отмечалось в печати, на его похороны прибыли «огромные толпы горцев».
Многие эмигранты (в их числе и Бичерахов) с первых же минут своего пребывания за границей думали о возвращении на родину. Вернувшийся в 1921 году в Советскую Россию белый генерал Слащев рассказал, что к нему с вопросами, связанными с возвращением, обращалось шесть видных офицеров белой армии. Однако ни один из них так и не вернулся в Россию.
