В первой половине XIX в. отношения России и народов Северного Кавказа, уже имевшие довольно длительную историю развития, вступили в свою новую фазу. Прежнее формальное подчинение ряда районов Северного Кавказа царским властям сменилось распространением реального военно-административного контроля России над регионом. К этому российское правительство побуждало, прежде всего, стремление обезопасить традиционно уязвимые южные границы империи, обеспечить устойчивую связь с Закавказьем, а также желание покончить с набегами горских народов.
Особенное значение кавказский вопрос приобрел для России во второй четверти XIX века, в период правления Николая I (1825-1855 гг.). В результате успешно проведенных во второй половине 20-х гг. войн с Ираном и Турцией было завершено включение Закавказья в состав России, после чего вступил в решающую фазу долгий и противоречивый процесс покорения Северного Кавказа, в огромной степени направлявшийся лично Николаем I. Он протекал преимущественно в форме военного покорения северокавказских племен и обществ. Население Дагестана, Чечни и Черкессии, переживавшее собственные государствообразующие процессы, решительно отторгало чуждые ему формы общественного устройства, привносимые Россией, в результате чего разразилась так называемая кавказская война (1817-1864 гг.). Наибольшие масштабы она приобрела на Северо-Восточном Кавказе, который в 20-50-е гг. XIX в. стал объектом основных военных усилий Российской империи в регионе.
Другим важным, хотя и потребовавшим меньшего напряжения сил, очагом кавказской войны стал Северо-Западный Кавказ – Черкессия, где продвижение России натолкнулось на сопротивление адыгских «демократических» племен (абадзехов, шапсугов, натухайцев и др.).
С тех пор, как Россия в конце XVIII в. вошла в соприкосновение с горными черкесами, их отношения всегда отличались немалой напряженностью. Военно-демократический уклад жизни адыгов и широко практикуемая ими набеговая система, направленная, преимущественно, в земли Черноморского казачьего войска и Ставропольской губернии, почти с неизбежностью толкала обе стороны на во-оруженное противостояние. До поры до времени крупные военные акции России за Кубанью были серьезно ограничены номинальным суверенитетом Турции над этой частью Кавказа (1). Политический курс царских властей в регионе в последние годы правления Александра I сводился к тому, чтобы, активно защищая российское пограничье от черкесских вторжений, не предпринимать, по возможности, никаких масштабных карательных действий к югу от Кубани. Пока речь шла о народах, формально находящихся под властью другого государства, российское правительство стремилось не раздражать их чрезмерной жестокостью с тем, чтобы не исключить возможности относительно безболезненного включения этих территорий в состав России в будущем.
Вступивший на престол в 1825 г. Николай I первоначально придерживался тех же позиций. Он считал необходимым руководствоваться в отношениях с закубанцами «правилами умеренности и снисхождения как средством, могущим вселить в них большую к нам доверенность и утвердить их в чувствах покорности».
Адрианопольский мирный договор, подведший итоги русско-турецкой войны 1828-1829 гг., полностью изменил политическую обстановку на Северо-Западном Кавказе. Уход турок с восточного побережья Черного моря, признание султаном Северо-Западного Кавказа «вечным владением Российской империи» означали превращение Закубанья в часть России и формально делали местное население российскими подданными (3). Однако, как отмечал кавказский генерал Г.И. Филипсон, турки «уступили России земли кавказских народов, которыми никогда не владели и которых жители этого и не подозревали» (4). Естественно, что черкесские «демократические» племена отказались признавать Адрианопольский договор и были готовы с оружием в руках отстаивать свою независимость. Таким образом, передача Закубанья России являлась, своего рода, фикцией. «Вопрос был бы правильнее поставлен, – писал дореволюционный автор, – ежели б было сказано, что нам передается право завоевать Кавказ» (5). Считая заключенный с Турцией договор достаточным для этого основанием, правительство Николая I с конца 20-х гг. XIX в. активизировало свои усилия по реальному подчинению горских племен и обществ Северо-Западного Кавказа.
Уже в конце 1829 г. министр иностранных дел К.В. Нессельроде сообщал командующему Отдельным Кавказским корпусом И.Ф. Паскевичу о намерении Николая I «учинить изменения в системе обращения с закубанскими горцами» (6). Поскольку речь шла уже о российской территории, прежнее независимое существование черкесских племен было необходимо поставить под некий общий административный контроль Петербурга. Император стремился сделать это как можно скорее, чтобы иметь возможность сосредоточиться на вопросах внутреннего обустройства Северного Кавказа. Конечная цель, преследуемая им, состояла в полной политической, экономической, культурной интеграции вновь приобретенного края в состав Российской империи так, чтобы со временем они связывались друг с другом «взаимными выгодами и нуждами, представляли единое целое без всяких следов насильственного присоединения» (7).
Между тем, планы российских властей в отношении Черкессии сильно осложнялись сохранявшимся здесь турецким влиянием. Османская империя не смирилась с потерей Западного Кавказа и была готова негласно поддерживать антирусскую борьбу черкесов. С этой целью она использовала издавна существовавшие на восточном побережье Черного моря торговые связи с закубанцами. Основным предметом этой торговли была поставка невольников из Черкессии на турецкие рынки, взамен чего адыгам доставлялись оружие, порох, соль, свинец и некоторые промышленные товары. Помимо экономических выгод подобный «товарообмен» использовался Турцией в качестве инструмента политического влияния на адыгские племена. Прибывавшие в Черкессию турецкие купцы и эмиссары (Сейд-Ахмед, Сефер-бей и др.), наряду с торговыми операциями занимались подрывной деятельностью, убеждая местное население в скором возвращении Турции на Северо-Западный Кавказ.
Эти действия не ускользали от внимания царских властей, и уже в июле 1830 г. из Петербурга последовало распоряжение Николая I «со всеми турецкими эмиссарами за Кубанью поступать как с разбойниками, вопреки воли своего правительства дерзающими возмущать спокойствие народов, подвластных России» (8). В то же время в столице понимали, что для закрепления Черкессии в составе Российской империи потребуется целый комплекс различных мер военного, политического и экономического характера. Их выработкой занимался созданный в конце 1829 г. по инициативе императора Комитет по устройству Закубанского края. Прежде всего, он считал необходимым «решительно пресечь сообщения турок и всех чужестранцев с закубанцами и вообще с жителями восточного берега Черного моря и положить твердый оплот против всякого влияния на сии народы, прямого и косвенного, со стороны Порты» (9). Прекращение работорговли на Северо-Западном Кавказе должно было, по мысли комитета, ограничить закубанцев в средствах к существованию, подтолкнуть к развитию собственного хозяйства и в дальнейшем – способствовать налаживанию торговых связей с русскими. Для этого было необходимо поставить под жесткий российский контроль любые связи черкесов с внешним миром. Предполагалось, что патрулирование черноморским флотом кавказского побережья, строительство здесь укреплений и прокладка берегового сообщения от Кубани до Риона способно решить данную задачу.
Наряду с военными мероприятиями планы Николая I в отношении Адыгеи предусматривали скорейшее ее политико-административное обустройство. Так, предполагалось пригласить в Анапу наиболее почетных черкесских и абхазских князей и старшин, где совместно с российским начальством обсудить введение в Закубанье новой, доселе неизвестной горцам системы управления. Планировалось разделение края на несколько округов с образованием в каждом из них совета, возглавляемого российским чиновником с включением выборных представителей от самих черкесов. На эти советы возлагался ряд административно-судебных функций: по преодолению межплеменных противоречий, разрешению дел, касающихся измены правительству, вторжений в русские пределы и т.п. Управление и суд на местном уровне оставалось в руках самих черкесов. Все население Закубанья должно было принести присягу на верность России, обязывающую его признать российского монарха своим повелителем и беспрекословно подчиняться образуемым советам (10).
Император Николай вряд ли представлял себе, насколько подобный план был далек от кавказской действительности. Упоенный по-следними внешнеполитическими успехами и движимый желанием поскорее обустроить и интегрировать в состав империи отвоеванный у Турции край, он не мог увидеть из далекого Петербурга, что предлагаемые им нововведения идут в полное противоречие со всем укладом жизни горцев. Черкесские демократические племена, жившие в условиях разложения общинно-родового строя, были не готовы принять навязываемые Россией правила регулирования своей повседневной жизни. Безусловно, царь понимал, что Кавказ – специфический регион, который будучи только что присоединенным, не может управляться на основе общих с остальной частью империи законов. Поэтому в столице были готовы предоставить ему определенную автономию во внутренних делах. Но даже эти общие, на взгляд российских властей, судебно-административные учреждения, что предполагалось ввести, были для черкесов непривычным и крайне тяжелым бременем, нарушавшим весь ход жизни их военно-демократического общества.
В свою очередь для Петербурга было неприемлемым существование неподконтрольного анклава внутри империи, который, как казалось, не только делал уязвимыми южные границы перед лицом любой внешней угрозы, но и сам представлял постоянный источник военных тревог. Эта тупиковая ситуация толкала россий-ские власти к решению черкесской проблемы преимущественно силой оружия, хотя и другим средствам на всем протяжении николаевского правления отводилась существенная роль.
Если в столице еще обдумывали использование различных вариантов действий в Закубанье, то для российского генералитета на Кавказе было очевидно, что военный путь является кратчайшим и наиболее эффективным для приведения черкесов к покорности. Подобного мнения придерживался, в частности, И.Ф. Паскевич – главный авторитет для Николая I в кавказских делах в конце 20-х – начале 30-х XIX в. Он считал, что пока Черкессия не контролируется русскими войсками, любые планы ее административного освоения являются, по меньшей мере, преждевременными (11). Однако скоротечные попытки Паскевича привести черкесов к покорности на исходе 1830 г. закончились неудачей. Сказалось плохое знание кавказ-ской действительности, особенностей ведения войны горцами, самонадеянность командующего, намеревавшегося решить кавказскую проблему в течение года. Стало очевидно, что нужна детальная, рассчитанная на годы программа российского утверждения в крае. По мнению Паскевича, она могла заключаться в том, чтобы постоянно занимать важнейшие в военном отношении пункты, равнины вблизи гор, выходы из ущелий, устраивать здесь укрепления, попутно получая представление о географии региона, его военно-топографических особенностях (отсутствие достоверной информации на этот счет сильно затрудняло ведение кавказской войны на всем ее протяжении) (12). Последовавший весной 1831 г. отъезд с Кавказа не позволил Паскевичу лично руководить боевыми операциями, однако его план был принят в столице в качестве основополагающего на ближайшие годы. В нем предусматривалось, что покорение Черкессии начнется с северо-западного ее угла, образуемого нижним течением Кубани и берегом Черного моря. Основанием для будущих действий войск Кавказского корпуса должна была стать так называемая Геленджикская кордонная линия, представлявшая собой цепь укрепленных пунктов, которую Паскевич планировал проложить от Кубани (в районе Екатеринодара) до Геленджикской бухты (13). По направлению к этой линии со стороны Анапы должны были вести наступление русские отряды с тем, чтобы разорением земель натухайцев, отрезанных этой линией от своих соплеменников, заставить их покориться. В 1833 г. на Кубани было выстроено мостовое Ольгинское укрепление, послужившее началом Геленджикской линии. В 1834 г. крупный отряд под руководством А.А. Вельяминова на границе владений шапсугов и натухайцев на р. Абин соорудил Абинское укрепление; в 1835 г. было выстроено укрепление Николаевское при впадении р. Атакуаф в Абин; наконец в 1836 г. в юго-восточном углу Геленджикской бухты в устье р. Дооб возникло укрепление Кабардинское (14). Сооружение фортов сопровождалось рекогносцировками русских войск в сопредельные районы с целью выяснения характера местности и военных возможностей противника. В то же время наступательные действия против натухайцев со стороны Анапы ожидаемого успеха не принесли. Черкесы уходили в горы, избегали крупных столкновений с русскими отрядами, а по их отступлении возвращались на прежние места жительства. Планы Паскевича по созданию Геленджикской линии с самого начала наталкивались на возражения опытных кавказских генералов. Многие из них, в частности А.А. Вельяминов, уже тогда считали, что одного только сооружения укреплений в землях горцев, с оставлением самого населения на местах, будет недостаточно для закрепления Закубанья за Россией, что необходимо оттеснять черкесов в горы, занимая отнятые у них пространства казачьими станицами (15). Однако эти планы стали реализовываться только с 1840 г.
Другим важнейшим направлением деятельности российского командования в 30-е гг. стало создание линии укреплений на черноморском побережье Кавказа. На необходимость изоляции Черкессии от внешнего мира указывал еще Комитет для устройства Закубанского края. Помимо указанных им причин, дополнительным фактором, который заставил Россию активизировать свои усилия в этом направлении, стало растущее британское вмешательство в кавказские дела. Англия, преследовавшая собственные экспансионистские цели в регионе, не признала перехода Закубанья под российскую юрисдикцию и с начала 30-х гг. перешла к активным попыткам отторжения от России этого района Кавказа. После заключения Адрианопольского мирного договора английские и турецкие корабли систематически нарушали русские правила торговли и мореплавания у кавказских берегов (16). Это вынудило Николая I уже в июне 1830 г. потребовать от И.Ф. Паскевича, чтобы русские крейсера осматривали у восточного побережья Черного моря «все суда, пристающие между Анапой и Редут-Кале» и те из них, «на которых найдутся военные снаряды, брать в плен как военную добычу» (17). Однако установленная черноморским флотом морская блокада Черкессии в первой половине 30-х гг. показала свою недостаточную эффективность. С целью ее ужесточения было решено создать непосредственно на побережье линию укреплений и фортов в тех прибрежных пунктах, которые служили удобным пристанищем для иностранных судов и местом их торговли с горцами.
На сооружение линии, получившей позднее наименование Черноморской береговой, возлагались большие надежды. Император Николай выражал уверенность, что занятие побережья «столь же верно поведет к успокоению Кавказа, как усиленные экспедиции в земли горских народов… и скорее удостоверит сии народы в невозможности противостоять силе и могуществу правительства, нежели постепенное истребление их стад, жатв и жилищ» (18). Строительство укреплений следовало завершить по возможности в кратчайшие сроки, поскольку, по мнению царя, речь шла не о завоевании Черкессии, «но о скорейшем прекращении горцами всякого сообщения морем с иностранными землями». Как полагал император, «сим одним способом может быть достигнута важная цель добровольного покорения горцев и доказана им вся лживость и ничтожность обещаний иностранных агентств» (19). Основная часть работ по сооружению Черноморской береговой линии, состоявшей из 17 укреплений и протянувшейся на 500 км от Анапы до Сухум-Кале, была завершена в течение 1837-1839 гг.
Однако практически сразу после создания линии выявились многочисленные ее недостатки. Большинство укреплений оказались построенными «на скорую руку», с нарушением правил фортификации, были недостаточными по размеру и слабо оборудованными для выполнения своих функций. В результате, несмотря на значительное сокращение потока контрабанды и работорговли, Черноморская береговая линия в полной мере так и не оправдала ожиданий царского правительства и затраченных на ее создание ресурсов. По сути, сооружение линии явилось одной из тех крупных стратегических ошибок, которые в немалом количестве совершило военное руководство России во главе с Николаем I в ходе кавказской войны. Как показала практика, изоляция Черкессии от внешнего мира сама по себе была неспособна покорить закубанцев. Эту задачу решили активные боевые действия на суше с прорезанием Черкессии укрепленными линиями и заселением отнятых пространств казачьими станицами в начале 60-х гг. XIX в.
Значительное место в планах российского руководства по усмирению адыгов отводилось развитию торговли. Отдавая распоряжение о занятии восточного берега Черного моря, Николай I выражал надежду, что будучи отрезанными от внешнего мира, горцы вскоре «будут вынуждены искать торговых связей с русскими промышленниками и сим путем, может быть. столько же, сколько и силой оружия будут приведены к повиновению и покорности» (20). Действительно, к началу 40-х годов в северной части Черноморской береговой линии – Анапе, Новороссийске, Геленджике – получила развитие меновая торговля. Сюда черкесы привозили лес, дрова, скот, мед, кожи, собственные кустарные изделия, взамен чего увозили соль, бумажные и полушелковые ткани, холст и сафьян. Вместе с тем, часто перемежаясь с боевыми действиями, торговые связи не отличались стабильностью, так и не решив задачу нормализации отношений с адыгами.
Одновременно с военными акциями российские власти на Кавказе не прекращали, по настоянию Николая I, попыток приведения черкесов к покорности мирным путем. Различные инструкции и указания на этот счет исходили из Петербурга с достаточной регулярностью. Царь требовал от своих генералов «не оставлять не испытанным никакое средство для склонения горцев к покорности на пути мирных убеждений и в таком только случае прибегать к силе оружия, если все другие меры окажутся тщетными» (21). Миролюбие Николая объяснялось не только военными трудностями России на Кавказе, связанными с невозможностью одновременно вести интенсивные боевые действия в разных его частях, но и вполне понятным желанием императора, воспитанного на принципах христианской морали, приобрести новых поданных, по-возможности, без кровопролития.
Попытки склонения горцев к добровольному изъятию покорности были одной из основных целей посещения Николаем I Кавказа в 1837 г. Царь, заблуждавшийся относительно готовности адыгов принять российскую администрацию, считал возможным инспирировать с их стороны начало переговорного процесса на этот счет. Но если в отношении небольших полупокорных обществ (хамышейского, темиргоевского и др.) переговоры и имели определенный результат, то аналогичные контакты с представителями абадзехов, шапсугов, натухайцев натолкнулись на враждебную реакцию с их стороны и окончились безрезультатно.
Таким образом, политика Николая I на Северо-Западном Кавказе включала в себя использование как военных, так и политико-дипломатических и торговых мер, направленных на присоединение региона к России. В силу объективных обстоятельств, первым из них было суждено стать главным фактором в процессе «умиротворения» Черкессии. При Николае I решение этой задачи было только начато. В 30-е годы XIX в. Черкессия, в силу своего географического положения, приковывала к себе основное внимание царского правительства, расценивавшего ее «открытость» внешнему миру как основную угрозу российским интересам на Кавказе. После 1840 г. Черкессия все более становилась вторым по значимости «фронтом» кавказской войны. Борьба с растущим имаматом Шамиля в Дагестане и Чечне, отвлекавшая большую часть военных сил и ресурсов Кавказского корпуса, вынуждала российское командование воздерживаться от масштабных операций за Кубанью и на черноморском побережье. Окончательно эта часть Кавказа была закреплена за Россией лишь в царствование следующего монарха – Александра II.
ЛИТЕРАТУРА
1. Короленко П.П. Черноморцы. Екатеринодар, 1874. С.64-65.
2. Акты Кавказской археографической комиссии / Под ред. А.Берже (далее – АКАК). Т.VI. Ч.II. Тифлис, 1876. С.497.
3. Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказ и Средняя Азия во внешней политике России. М., 1984. С.130.
4. Филипсон Г.И. Воспоминания. 1837-1847 // Осада Кавказа / Сост. Я. Гордин. СПб., 2000. С.98.
5. Дроздов И. Обзор военных действий на Западном Кавказе с 1848 по 1856 год. // Кавказский сборник. Т.X. Тифлис, 1886. С.537.
6. АКАК. Т.VII. Тифлис, 1878. С.882.
7. Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20-50-х гг. XIX века. Сборник документов. Махачкала, 1959. С.104.
8. Томкеев В. Кавказская линия под управлением генерала Емануеля // Кавказский сборник. Т.XIX. Тифлис, 1898. С.194.
9. АКАК. Т.VII. С.882.
10. Там же. С.888.
11. Там же. С.903.
12. Там же.
13. Короленко П.П. Указ. соч. С.65.
14. Филипсон Г.И. Указ.соч. С.101.
15. Короленко П.П. Указ. соч. С.66.
16. Бушуев С.К. Из истории внешнеполитических отношений в период присоединения Кавказа к России (20-70 гг. XIX в.). М., 1955. С.24.
17. Материалы к истории покорения Западного Кавказа // Кавказский сборник. Т.32. Ч.2. Тифлис, 1912. С.14.
18. АКАК. Т.VIII. Тифлис, 1881. С.645-646.
19. Цит. по: Юров А. Три года на Кавказе. 1837-1839 гг. // Кавказский сборник. Т.VIII. Тифлис, 1884. С.154.
20. АКАК. Т.VIII. С.861.
21. Там же. С.358.
