Даже в день рождения Не бывает чудес. Оттого, что крик – моя колыбель И в изножьи – крест. Это стихи Валерии Григорьевой. Четыре строки из стихотворения «Подражание М. Цветаевой». При первом знакомстве с ними и с их автором – с тех пор прошло почти девять лет – они читались совсем не так, как сегодня, когда не стало Валерии и в стихах этих то ли чудится, то ли явствует ее предчувствие собственной судьбы. Всякий крик притупляет боль. Боль по сути своей – это крик, – это из другого стихотворения, но если крик и боль по сути одно и то же, и крик притупляет боль, являясь колыбелью поэта, то становится понятно, почему в изножьи колыбели – крест. Тем более, когда современность видится без всяких пиар-прикрас: Мы отдали Страну в заклад – Это души в нас умерли. Получается, Души – смертные? Доживать нам Кабальными Смердами. Дож вать нам XX век Быдлом. В XXI-ом От плача – В бедлам (Койкодень нам оплачен, Бедным). Полагаю, читатель не нуждается в подробном толковании этих строк. Это видение поэта, а поэты, если они поэты не по случаю, а по сути, свойственно видеть то, что недоступно взгляду других. Жизнь поэта, как правило, не укладывается в прописанные обществом рамки: Мне б отважиться Жить, как все, Да нутро от озноба ежится, Но душа от судорог корчится: Ведь придется забросить творчество. Ведь придется предать одиночество. Ведь придется продать отечество – Свое отчество…
Отечество-отчество – этот образ мог быть рожден только большим талантом, как, впрочем, почти все, что успела создать за краткий миг своей жизни Валерия Григорьева. Не сражаюсь с грехом – Сживаюсь с грехом пополам. Сживаю себя… Судьба не отпустила ей времени, она ушла из жизни в самом начале своего творческого пути…
Сегодня мы начинаем публикацию ее небольшого наследия, предоставленного нам ее матерью, Таисией Григорьевой. Мы берем на себя определенную ответственность, потому что не знаем, как отнеслась бы к этой публикации сама Валерия.
Руслан Тотров
* * *
Если спросят, жить каково,
выгнув палец большой, скажи: во!
Говорю тебе, отдайся за так –
в дешевизне этой тоже есть смак.
Ты простудный сковырни струп
с нецелованных сухих губ.
Только в зеркале останется шрам
от этиловых примочек (100 грамм).
Я скажу тебе, все это – дерьмо:
Ты попалась на уловки трюмо,
предложившее зрачкам твоим враз
ракурс слевасправаанфас.
Непорочность, экзотический фрукт,
то ли ворог надкусал, то ли друг?
11.02.2000
* * *
Не плачь!
И это пройдет.
Не плачь,
Глупая.
Под лупой я
Душу свою
Рассматриваю.
Кислотою лимонною
Плачу.
Плачу
Куликом
Есенина.
И плачу
Калекой
Весеннею,
Куклой
Брошенною,
Пластмассовой –
За любовь-и-зависть свою
Культмассовую –
Не элитную.
Монолитны
Во мне
И любовь
И зависть.
И плоды
И завязь.
И плуты
И лгуны
И мученики
Во мне скучены.
А-святые
мощи мои
а-кропите
капелькой
памяти.
А-святите,
СТИХИ НА ОТКРЫТКЕ
А.
Как вечность подчинить стихам своим увечным?
Нет, возражу себе, ничто в подлунном мире
Не вечно, ибо мир – извечно под шафе,
Он шаток, как мишень на поле или в тире,
Что в парке городском соседствует с кафе.
С прищуром изреку: лишь токмо вечность вечна,
А век утек, истек – утечка налицо.
Похоже, в тире том ружье дало осечку
В противовес ружью, что гаркнуло свинцом.
Прости, что растеклась стихами по открытке –
Так мысль моя ползет по древу от корней –
От первого стиха, устроившего пытку
Тетрадному листку про-странностью своей;
Бумажный сей продукт был в прошлой жизни древом –
Оно еще цвело в означенной строфе –
Покуда лесоруб не принялся за дело…
А мир на все глядел, вращаясь под шафе.
10.02.2000
* * *
Я вижу тебя – твою фигуру
со спины. Ты шагаешь с кейсом
вдоль обгрызанного бордюра
параллельно трамвайным рельсам.
И небо на горизонте – белое,
а ближе – иссиня-черное;
под ним по асфальту бегают
дети – на жизнь обреченные…
И ты утратишь свободу,
и будешь зализывать раны,
и дуть на холодную воду,
что рвется на волю из кранов.
Отчаянье на кусочки
твое разнесет жилище,
но ты, устояв в одиночку,
отстроишься на пепелище.
13,22.03.2000
* * *
Она верила в осень,
Невзирая на слякоть.
А ней-лоновый зонтик (очень)
Был похожим на шляпу.
Она верила в осень,
Невзирая на вирусы.
Покупала морковь по восемь,
Королек и цитрусы.
Кипятком обжигая десны,
Согревалась у плитки газовой.
А ней-лоновый зонтик слезный
Оказался разовым.
Она верила в хохот липовый,
Заменяющий крик пустынности.
Кислый сок разбавляла сливовый
И настойку пустырника.
24.10.99
* * *
Мне казалось тогда – жизнь кончена.
Пусть банально. Но так казалось.
А в бистро калорийные пончики
Молодежь уплетала.
Старый нож деревянный картофель
Черной лентой на кухне чистил.
Зеркала, мой множивши профиль,
Сторонились своих ксерокопий
До последних июньских чисел.
Перфорируя вакуум июльский,
Я кляла в хрипоте аллергию,
Когда блюдца пряников тульских
Поглощали за чаем другие.
За единый глоток кислорода
Я сгрызала фольгу супрастина;
В жаркий август дышалось свободно:
Я богам свою боль простила.
22,27.09.1999
* * *
Я последнюю
песню
проплачу,
Чтоб не пропеть ее
жалко.
Я последнюю
встречу
встречу
И провожу
до вокзала.
Я последнюю
строчку
выучу.
Я последнюю
точку
выточу.
Я последний
урок свой
выучу.
Искрошу
свой последний
мел.
Мой последний
звонок
отзвенел,
Мой последний
сон
отоснился.
Мой последний
garcon
отлюбился
Мой последний
и первый
garcon.
Мне б последней
не оглянуться.
Расставанию
улыбнуться,
Чтобы в крике
не замереть.
