ПЕРЕВОД С БАЛКАРСКОГО АВТОРА
– Бей его! Бей! Попа-ал!
– Так его! Эхе-хе-е!
– Бей лопоухого!
Камни, куски засохшей глины и острые обломки кирпичей градом летели в его сторону. Иные попадали по спине, шее, по ногам. Но вот камень угодил в голову.
А он бежал.
Трудно бежать-то. И не только возраст мешает скорей уйти от камней, комьев и особенно от этих злобных слов, сливающихся в одно сплошное проклятье. Обида, горькая и морозящая душу, подкашивала некогда резвые его ноги.
Но вот еще один камень попал в голову. Он чуть не упал. Вмиг потемнело в глазах. Ноги только по привычке несли его вперед. Немного придя в себя, он заметил невдалеке спасительный кустарник. Тот редкий кустарник, который кормил его и прятал от злых взглядов.
Он уже давно не доставлял хлопот своему хозяину, бывшему хозяину. С того дня, когда он выгнал старого осла за ворота, пару раз больно ударив по и без того израненной спине.
Правда, первое время он по старой привычке несколько раз возвращался домой. Но хозяин становился каждый раз все лютей и хватался за первую попавшуюся палку, а то и за кирпичный обломок.
И старое доброе животное начало понимать, что вопреки многолетней привычке приходить сюда не следует.
Но куда же деваться? Куда идти, чтобы укрыться от жарких лучей солнца днем и от холодного ветра ночью? На этот вопрос он никак не мог найти ответа.
Особенно тяжело было ему во время дождя, который заставал осла в редком кустарнике, что недалеко от свалки всякого мусора. Там теперь он бродил в поисках свежей травки или молодой ветки.
Дождь его изводил, мучил. А во время скоропостижных ливней он вообще не успевал укрыться, и вода, обнажавшая старые и новые раны, доставляла нестерпимую боль.
И после, когда прекращался дождь, просыхало тело и уменьшалась боль обнаженных ран, долго еще слезился правый глаз старого осла.
А больше всего терзало его сознание того, что он никому уже не нужен. Почему вдруг так стало – поди пойми.
Ведь он еще чувствовал силы, достаточные для того, чтобы носить дрова из ближнего леса, поднимать увесистую и душистую копну сена, катать глумливую детвору.
Он, чуть ли не с самого младенчества привыкший к работе, к ношам самым разным, никак не мог теперь без этой порой нелегкой, но всегда обязательной работы.
Старый осел был весьма спокойного нрава. Не помнил, чтобы он лягнул или скинул с седла кого-либо.
Гнали его от любых ворот.
Только здесь, в редком кустарнике у свалки, его никто не трогал, не обижал, не бил. Здесь он мог найти себе скудную пищу.
Особенно тяжело было в пору зимнюю. Тогда он поднимался по крутой каменистой дороге до старого база и коротал нескончаемые горькие дни и ночи под дряхлой крышей, пожевывая прелую солому.
В такие дни ему часто хотелось уйти из жизни, такой тусклой и горькой, как та почерневшая солома.
Но он не знал, как это сделать – уйти из жизни. Не знал, хотя это бытие вконец опостылело.
Но вот старый осел в одно утро заметил, что небо стало синим, воздух стал необыкновенно теплым, а снег начал быстро таять. И еще. Старый баз стал заселяться птицами.
Это была весна. Желанная, долгожданная весна.
С наступлением теплых дней осел заспешил вниз, в селение, к людям. Он, уже давно позабывший побои и обидные окрики, с радостью шел в селение, где запах дыма, голоса людей, весенняя суета.
Жизнь становилась интересней. Потому что была весна.
Но скоро все начало повторяться снова. Оскорбительные восклицания, камни, комья грязи.
Одно его появление испортило настроение шумной и веселой компании молодых людей, которые стояли возле магазина.
Не успел он пройти мимо, как один здоровенный подвыпивший парень побежал к грузовой машине, стоявшей поодаль. Он наконец-то придумал забаву для друзей. Возбужденный оригинальной идеей, шофер завел свою машину и направил ее на старого осла. Прятаться – некуда. По обе стороны улицы – длинные ряды каменных, кирпичных, железных оград. Убежать… но разве от машины убежишь. А оно, это железное чудовище, подбегало, ударяло и останавливалось. Старый осел падал, поднимался, чтобы убежать, и все начиналось заново.
Приятели лихого шофера давились от смеха.
А старый осел, которого покидали силы, желал только одного – окончания этого дьявольского представления. Но инстинкт, этот извечный инстинкт самосохранения, вновь поднимал его на вконец ослабевшие ноги и гнал от этого гудящего чудовища, больно ударяющего своим холодным железом.
После этого старый осел уже больше не появлялся в центре села. Он только изредка доходил до дома своего бывшего хозяина. Останавливался, глотал полузабытые запахи и возвращался в кустарник у свалки.
Но однажды, несмотря на сумерки, старый хозяин заметил-таки старого осла через решетчатую ограду.
«Ну почему тебя до сих пор волки не разодрали!» – почти со стоном проговорил старый человек и побежал в дом. Старый осел почувствовал в этом необычном стоне нечто зловещее и бросился прочь. Когда человек вышел с ружьем, старый осел был вне поля его зрения.
Дни, безрадостные и мучительно долгие, тянулись, будто нехотя сменяя друг друга. Старый осел чувствовал, что без работы, без людей ему просто невыносимо жить. Он часто выходил из кустарника и подолгу стоял у тропки, ведущей к мосту. Здесь проходили люди. По ту сторону моста был курорт с огромными красивыми домами и множеством людей.
Нарядно одетые люди проходили по мосту. Они шли не спеша. Шли группами и парами. И все они были веселые и, надо полагать, счастливые. Иначе они, наверное, не смеялись бы и не радовались.
А чуть выше моста резвилась на каменистом берегу шумливая детвора. Загорелые мальчишки с победными криками прыгали в воду и потом подолгу лежали, растянувшись на теплых камнях.
Люди, и большие и малые, веселились и отдыхали. Да, они были счастливы, эти люди.
И тем несчастней чувствовал себя старый осел, который теперь никому не был нужен.
Он стоял и вспоминал свои лучшие времена, далекие, как сон, как детская сказка.
Мало, очень мало было тогда этих сияющих блестящими боками автомобилей. Без выносливых, безотказных, работающих ослов люди, казалось, не могли не только передвигаться, но и вообще жить.
Он тогда был маленький. Тонконогий ослик с мохнатыми ушами и огромными черными глазами. Он бегал вокруг своей заботливой мамы. А когда уставал – прижимался к ее теплому боку, ожидая очередной ласки. Ласкали его все. И старые люди, и совсем дети. И всех восхищали его огромные черные глаза, полные восторга и счастья, восхищали его упругие мохнатые уши.
Когда хозяин собирался в лес за дровами, он, резвый ослик, непременно отправлялся тоже. Он забегал вперед и ожидал маму, покачиваясь на длинных, но упругих ногах. Потом отставал и снова догонял. А щедрое солнце светило с высокого неба, и теплые лучи его проникали через густую листву, как через частое сито.
А когда ближний лес дважды сменил свой наряд и ослик почувствовал в своих ногах прилив силы, его начали понемногу приобщать к работе.
Не очень ему нравилось седло, грузы, от которых потом побаливали шея и спина.
Но он привык к работе, которая, он был убежден, больше доставляла удовлетворения, чем усталости. Это был сильный и выносливый осел.
Хозяин его не обижал. Не бил. Кормил душистым сеном. Порой поглаживал его теплую и сильную шею, приговаривал слова ласки и благодарности. Он понимал эти слова. Еще бы. Разве ласка и благодарность бывают непонятными? Быть может, поэтому зимняя стужа и не казалась ему лютой, а летняя жара столь знойной.
Старый осел, забытый и отвергнутый, стоял у тропинки, ведущей к мосту и, глядя потускневшими глазами на людей, вспоминал свое столь далекое, как сон, как детская сказка, прошлое.
Вдруг из шумной, пестрой толпы курортников кто-то обратил внимание на старого осла и остановил своих приятелей. Осел не побежал. Потому что они не ругали его, не бросали в него камни и палки. Они говорили ласковые слова, каких он давно не слышал.
Заводила этой компании, загорелый юноша в пестрой рубашке, подозвал одного из мальчишек, лежавших на берегу реки, и попросил его сесть на осла. Мальчик постоял в нерешительности и тихонько подошел к ослу. Тот безропотно позволил себя оседлать. И тут вожак шумной компании стал спешно фотографировать. Скоро и остальные встали вокруг старого осла. Иные даже, облокотившись на него, клали ладони на его вздрагивающие бока.
Люди смеялись, суетились. Фотоаппарат щелкал без устали. А старый осел стоял и думал, как мало надо для радости.
Радовались люди. Радовался и он. Потому что доставлял людям радость.
Некоторые из этой веселой компании, осмелев, и сами стали садиться на осла.
Всласть навеселившись, молодые люди стали уходить. А один из них вытащил новенький металлический рубль и протянул мальчику. «Угости своего гнедого. Он очень милый». Мальчик несколько раз подбросил и поймал серебром переливающийся рубль и глянул вслед старому ослу, который спокойно, с чувством исполненного долга уходил в сторону родного кустарника. Мальчик догнал его и почистил хвост.
«Ну что, старина, ты сегодня неплохо заработал. Только как поступить с этой медалью?» Он подбросил монету перед ослиной мордой, но старый осел никогда не оценивал свой труд. Сам факт был для него достаточным вознаграждением.
«Для начала я тебя искупаю», – сказал мальчик и посредством консервной банки обильно оросил пыльную спину осла прохладной влагой. Потом почистил хвост, облепленный репейником, погладил уже блестевшие бока.
«Меняй профессию, старина. Как транспорт или тягловая сила ты безнадежно устарел. Куда тебе тягаться с машинами, которые имеются чуть ли не в каждом дворе. А вот позабавить публику ты сможешь. Это ведь тоже полезная работа. Нужная работа».
Мальчик повел старого осла и уговорил домашних оставлять животное во дворе под навесом. Было время каникул, и домашние решили – пусть мальчик катается с друзьями на этом «иноходце».
Но мальчик не только катался. Он выезжал в парк, где веселились или играли в мяч курортники, и никогда не оставался незамеченным. Его мгновенно окружали, как и в тот день, развеселые, счастливые люди. Похоже было, что многие из них до сих пор не видели живого осла. Уж они гладили, ласкали его, восторгались каждому движению его великолепных ушей.
Такого внимания, наверное, был бы удостоен разве что какой инопланетный гость. И каждый раз одаривали… мальчика. Чаще – деньгами.
Очень скоро один из местных фотографов заинтересовался популярностью длинноухого. Он без особого труда уговорил мальчика на сотрудничество, и работа закипела. Фотограф приглашал прохожих сняться верхом на настоящем кавказском осле. Многие соглашались.
К концу дня «гонорар» осла и его юного хозяина представлял уже не блестящий рубль, а несколько хрустящих бумажных рублей. Мальчику такая работа, похоже, нравилась. Фотограф не скрывал своего восторга. Только старый осел никак не мог привыкнуть к новой работе, которую и работой-то трудно было назвать. Но это стояние с утра до вечера перед черным, как ослиный глаз, объективом фотоаппарата было для него утомительным. Лишь сознание того, что он веселил людей, так неумело садившихся на его уже покрытую седлом спину, как-то успокаивало старого осла.
Он все чаще и чаще стал вспоминать то далекое время, когда ходил с хозяином в лес и возвращался с грузом дров, с запахом которых не мог сравниться ни один из множества запахов людей, что взбирались в течение дня на его спину.
Но в один из дней, когда фотограф едва успевал снимать желающих сфотографироваться на «очаровательном ишаке», к ослу подошел пожилой человек. Это был бывший хозяин осла.
– Это же мой осел! – сказал он, узнав, что к чему.
– Нет, мой! – сказал мальчик и крепче сжал уздечку.
– Ах ты прохвост, ты зарабатываешь на моем осле!
– Он не ваш. Он ничей. Он свободный, а живет у нас.
– Не говори глупостей, шалопай ты этакий, – сказал громко бывший хозяин и сильно дернул уздечку.
В этот момент осел, этот старый осел, собрав в комок все обиды, всю боль, нанесенную камнями, палками, руками этого злого человека, развернулся и сильно лягнул своего бывшего хозяина. Он впервые в своей жизни обидел человека, причинив ему боль.
Бывший хозяин взревел, застонал и присел на траву, обхватив колено. Кто-то подбежал к нему, колено осмотрели и перевязали.
Но раненый человек вдруг бросился к ближнему кусту, под которым заметил замшелый камень. Он схватил этот камень и с яростью набросился на осла. Но раненого вовремя удержали и отправили домой.
На следующий день в обычном месте появились старый осел и мальчик. Фотограф чуть не взвыл от радости. День был ясный, теплый. Курортники многоцветными толпами шли по центральной аллее парка. И, как всегда, старый осел стоял, шевеля своими роскошными ушами, мальчик поглаживал его шею, очищая от соломы, а фотограф наводил черный объектив – ослиный глаз.
Старый осел все чаще вспоминал лучшие дни. И каждый раз при этом начинал слезиться его правый глаз, а потом слеза катилась по шерстистой щеке, оставляя влажный след.
Это заметила одна голосистая женщина перед тем, как сесть на осла.
– Поверните ишака к фотоаппарату другой стороной.
– Почему? – спросил мальчик.
– У него этот глаз плачет и лицо грустное. Поверните, пожалуйста, – повторила она, взгромоздившись в седло.
Другой глаз не плакал, но морда от этого не была веселей. Так или иначе, мальчик потянул за уздечку, чтобы повернуть осла к фотоаппарату «негрустной» стороной морды. Осел повернулся, но нога попала в яму, и он вздрогнул, подавшись вперед. Женщина, что сидела в седле, вскрикнула, сползла на шею осла и свалилась на траву. Мальчик резко дернул уздечку, а другой рукой ударил старого осла по голове…
Когда погасли огни в окнах дома, старый осел направился к воротам. Они были заперты. Он пошел в сад и без труда перебрался через загнившую ограду. Скоро он вышел на улицу и пошел, освещаемый бледным светом луны. Выйдя из поселка, он повернул на тропу, ведущую в лес.
Это была давно знакомая тропа. Много раз проходил он по ней и маленьким осликом и зрелым работягой. И снова он вспомнил лучший из всех запахов – лесной аромат. Он вспомнил и доброго хозяина, который кормил и поил его, и ласковые слова его вспомнил. Он вспомнил и голос мальчика, когда тот чистил и гладил его, всеми забытого осла.
Сейчас он вспоминал только хорошее.
Лунный свет в лесу уже не так освещал тропу, как это было до леса. Но он шел и шел. Он не спешил и не останавливался. Старый осел уже давно устал, но не останавливался.
Вдали, в самой глубине леса, послышался волчий вой. Когда погасло эхо, вой возник снова.
А он все шел и шел…
