РАССКАЗ
1
Древняя старушка баба Паша, ровесница уходящего века, уже годков тридцать лелеяла заветную мечту поскорее отбыть в мир иной и с тем дожила до начала третьего тысячелетия. Однако, признавая за собой один тяжкий грех, она упрятала свое последнее желание глубоко в сердце и в молитвах, обращенных к Создателю, с неиссякаемым упорством просила совсем о другом:
– Господи! Боже мой, праведный! Отец мой небесный! Прости меня, великую грешницу! Прости меня, блудницу непотребную! Прости меня, блудницу окаянную, проклятую!
Если бы кто-то мог слышать такое от дряхлой старушки, ему стало бы смешно, но баба Паша жила одиноко и смеяться было некому. А как реагировал Господь Бог, выслушивая эту просьбу изо дня в день восемьдесят лет подряд, доподлинно неизвестно. Возможно, Ему было не до смеха.
Этим утром баба Паша проснулась как обычно, с первыми лучами восходящего солнца. За окном была умытая ночным дождичком, ранняя звенящая тишина. Открыв свои не выцветшие за сотню лет, на удивление ясные, как у малого ребенка, глаза, старушка сразу определила, что она еще не в раю, и, испытав легкое разочарование, с кряхтеньем поднялась с постели.
Из приличия поблагодарив Господа за новый день, она совершила омовение по пояс в старом медном тазу, подаренном ей на свадьбу еще перед Первой мировой, и собралась было достать из дальнего уголка шкафа бутыль со святой водой, как под окном зарычала и затявкала дворняжка.
Не желая осквернять низкими вибрациями святую воду, принесенную ею из церкви глубокой ночью в полном безмолвии, старушка покорно уселась на свою высокую кровать со спинками из потускневшей нержавейки, свесила ноги, закрыла глаза и, заглушая собачий лай, запела чистым высоким голосом:
– Да воскреснет Бог! Да расточатся врази Его, да бегут от лика Его, яко тает воск от лица огня, яко рассыпается под ветром трава сухая!..
Заставив своим пением собачонку умолкнуть, она, наконец, достала заветную бутыль, отлила немного в граненый стакан, положила рядом церковную просвирку и стала коленопреклоненно к иконе.
Поясница нестерпимо болела, но все-таки баба Паша простояла не меньше часа на коленях, читая нараспев псалмы, осеняя себя крестным знамением и замирая в поклонах, упершись лбом в крашеный дощатый пол.
Успокоив молением душу, старушка села за стол, размочила в святой воде кусочек просвирки и положила его в рот. Медленно пережевывая свой завтрак, она вдруг почувствовала себя неуютно, будто под чьим-то пристальным взглядом. Баба Паша невольно оглянулась и поперхнулась от испуга, увидев стоящую у окошка фигуру своего покойного супруга, расстрелянного красноармейцами в гражданскую войну, лютой зимой 18-го года.
Теперь он был совсем не такой, как при жизни: крупный, статный сорокалетний мужчина, а напротив – молодой, стройный и очень красивый. Через его полупрозрачное тело проникали яркие солнечные лучи, создавая вокруг золотистое свечение. Баба Паша поразилась произошедшим с ним переменам. Сердце ее предательски екнуло и оборвалоь, чем очень удивило и огорчило просветленную старушку.
-Здравствуйте, Тимофей Иваныч! – отвесила она ему земной поклон, коснувшись рукой пола.
Муж помедлил немного, будто не сразу услышал ее, и улыбнулся:
– Здравия желаю вам, Параскева Васильевна!
– Зачем пожаловали, Тимофей Иваныч? Может, вас за мной прислали? – с надеждой спросила старушка.
– За вами?! А разве вы свое отработали, полностью очистились? – тихим, проникновенным голосом спросил он ее.
– Неужто за сто лет не искупила? – баба Паша заинтересованно взглянула на мужа. – Да и можно ли в миру очиститься совсем? Здесь не монастырь, – шаг ступил, слово сказал, мысль подумал – все грех! Одно отрабатываешь – другое нарабатываешь…
– Это верно, – грустно улыбнувшись, согласился он, – но я не о том! Что ты, Параскевушка, так церемонна со мной? Ведь я – все тот же!
– Может вы и тот же, – с сомнением в голосе ответила она, – да я другая! Теперь уж совсем дряхлая старуха!
– Да, неужели?! И как же ты выглядишь? Расскажи! – подтрунивая над ней, оживился муж.
– А вы, что, сами не видите? – потупив взор, прошептала баба Паша.
– Нет, я твое тело не вижу, – его настроение изменилось, и тон стал серьезен, – зрю только душу! А она юная, прекрасная, в белых одеждах! Да только они кровью чужой забрызганы!
– Это почему – кровью?! – испугалась старушка. – Я никого не убивала!
– А Павла помнишь? – строго спросил муж.
– Как не помнить! Хоть вечность пройдет – не забуду! – она смутилась и закашлялась. – Он погиб в Средней Азии от рук басмачей, – потом немного помолчала, – моей вины в том нет…
– Так ли, нет? – призрак стал к ней полубоком. – Любил он тебя сильно, мечтал дать тебе счастье, семью, детей.
– Да, любил! Только венчаться со мной не захотел, – большевики, видно, были ему дороже. А я во грехе жить не могла, да и дети у меня уже были – ваши! – ответила старушка, ощутив к себе отвращение за то, что оправдывается.
– Вина твоя не в том, что без венчания с ним сошлась, а в том, что без любви! Ты надежду ему подала, а потом передумала. Сгубила ты его любовь! Он от отчаянья смерти искал и погиб раньше срока, ему отведенного! – говоря это, муж почти совсем отвернулся от своей жены. Взгляд его был устремлен куда-то в пространство.
– Может быть… – задумчиво согласилась она и, будто опомнившись, вскрикнула. – Что ж мне теперь делать?!
– Принять то, что было отвергнуто! – откуда-то из далека ответил его голос, и видение исчезло.
Старушка баба Паша долго не могла опомниться от разговора с мужем, залегла в постель и, не шевелясь, пролежала весь день до поздней ночи. Как волнение на море поднимает со дна всю муть, так его появление растеребило ей душу, и старые воспоминания, сильно потрепанные, затертые до дыр, давно надоевшие и упрятанные в кованый сундук под замок, вновь всплыли в ослабевшей памяти и больно кольнули сердце.
Вспомнилось ей неудачное замужество и раннее вдовство, и трое ее детишек-сиротинушек, опухших от голода, и красный командир Павел, спасший их от верной погибели, и ее грех прелюбодеяния, совершенный из благодарности. Припомнила она тяжкий, надрывающий труд в колхозе, наравне с тягловой лошадью, и выкосивший подчистую всю ее родню голодный мор тридцатых годов.
Медленно проплыла перед глазами Отечественная война со всеми ее ужасами: гибель старшего сына, вражеская оккупация, изнасилованная немецкими солдатами дочь, так никогда и не простившая мать, что та не уберегла ее. И вновь привиделись бабе Паше огромные, железные сани, на которых она целый месяц из последних сил везла свою искалеченную дочку по лесам и болотам прочь от немцев во Владикавказ.
Неожиданно снова всплыл в памяти забытый полвека назад молодой офицер. Она вынесла его с поля боя с обгоревшим лицом и ослепшими глазами. Он благодарил ее за спасение и признавался в любви, а выписавшись из госпиталя, пустил себе пулю в висок.
Вместе с ним вспомнились ей ночные дежурства у постелей умирающих в медсанбате. Она опять ощутила тошнотворный запах отрезанных хирургом тяжелых человеческих конечностей, которые они с медсестрами носили в яблоневый сад и с молитвой хоронили под деревьями.
Не забыла баба Паша радость награждения медалью «За Победу» и пять долгих лет отсидки в сталинских лагерях за украденный не ею в магазине хлеб. Устыдилась она, что издевательства и унижения почти сломили тогда ее дух, и поклялась навсегда придать это забвению.
Потом припомнила баба Паша всех мужчин, претендовавших на ее руку и сердце. Они мало что значили в ее жизни и промелькнули как неинтересные, второстепенные персонажи: ведь Параскева любила только Бога! Теперь же выяснилось, что она помнит каждого и ощущает, вроде бы необоснованно, смутное чувство вины.
Так неслись перед ее глазами разные картины жизни, пока слезы не затуманили взор: со щемящей тоской вспомнились старушке ее приемные дети, дорогие сердцу подкидыши-близнецы, выращенные с великими трудами до одиннадцати лет и отобранные у нее через суд родной их матерью.
И много всякого еще, страшного и неприятного вспомнилось ей, так что рада бы забыть, да не тут-то было…
И посмотрела баба Паша на свою жизнь со стороны и в который раз удивилась: как смогла она пережить все это и не тронуться рассудком? Но в то же время и обрадовалась, ибо, верная примета: только перед смертью дают человеку возможность увидеть прошлое!
Вопрос, для чего даны были ей эти страдания, она давно уже себе не задавала, ибо точно знала на него ответ: смирение и только смирение вырабатывала в ней Высшая воля. Ведь была Параскева крепка в вере, но духом не смиренна: все воевала и с людьми, и с Богом за справедливость…
Так она думала всегда, но сейчас задала себе вопрос, что же ею было отвергнуто? Вспомнила, как затрепетало и оборвалось при виде мужа ее остывшее сердце, и к этому пониманию добавилось другое. С горечью признала баба Паша, что в ее долгой жизни нашлось место всему, кроме одного: не смогла она познать настоящей земной любви, той любви, что Господь завешал людям; сама не пылала и никого не согрела этим священным огнем.
Только теперь она осознала, что нет в глазах Господа ничего превыше любви, а самый страшный грех – преступление против нее. К великому сожалению, понимание это сильно запоздало, все возможности были упущены, а время не повернуть вспять! Тут померещилась старушке прямая дорога в ад, и она содрогнулась всем существом своим.
Долго еще лежала баба Паша полная решимости не сдаваться и мысленно искала возможность воспрепятствовать своему переселению в худший мир.
Наконец, повторив утешительную формулу, что все по воле Божьей, старушка помолилась часа полтора, немного успокоилась и уснула.
2
На следующее утро, ощущая неимоверную усталость в теле и смятение в душе, баба Паша колебалась, не отменить ли запланированные на сегодня визиты к своим подопечным. В то же время, ей очень не хотелось, чтобы Бог подумал, будто она жалеет себя и потакает своей лени, поэтому старушка решила не выпадать из проторенной колеи и продолжить возложенную на нее миссию. Совершив над собой усилие, она взяла из угла свою массивную, старую палку и вышла из комнаты в темный коридор коммуналки, оттуда в подъезд, пахнущий сыростью, а затем и на свет Божий.
Держа спину не по возрасту прямо, старушка медленно пересекла большой двор, щедро усыпанный опавшим с деревьев перезрелым крупным тутовником, и вошла в соседний финский дом. Медленно преодолевая скрипучие деревянные ступени, она стала подниматься на второй этаж к своей крестнице Елене, молодой, красивой вдовушке, оставшейся с тремя детьми после трагической гибели мужа.
В то же самое время, Елена во Христе, а в миру Нэллочка – так ее называли в редакции коллеги-журналисты – спала в своей одинокой постели и видела последний перед пробуждением сон.
Ей снилась желтая, знойная пустыня и Господь Иисус в длинных холщовых одеждах, идущий размеренным шагом, босиком по раскаленным барханам. Сама же она страстно хотела следовать по Его стопам, но ватные ноги не слушались ее, то и дело проваливаясь в песок. Она спотыкалась и падала, звала его со слезами, но Христос не хотел ей помочь и, не оборачиваясь, продолжал свой путь.
В момент полного отчаяния рядом с ней появлялась баба Паша, поднимала ее и помогала идти, буквально, волоча за собой. Заметив это, Господь Иисус, милостиво останавливался и позволял двум женщинам, молодой и старой, зацепившись за край его одежды, следовать позади.
Проснувшись от этого сна, Нэллочка лежала, не шевелясь, глядя в потолок, и с благодарностью думала о бабе Паше. Слезы текли из ее глаз тоненькими струйками и заливались за шею прямо на пуховую подушку.
Услышав стук в дверь, Нэллочка вытерла слезы и, как была в ночной рубашке на голое тело, побежала в прихожую, открывать. Увидев на пороге старушку, будто из своего сна, она оторопела от удивления. Та вошла без приглашения, отодвинув в сторону хозяйку, и направилась на кухню.
– Доброе утро, баба Паша! – в спину ей прошептала Нэллочка.
– Здравствуй, милая! Разбудила я тебя? – спросила старушка. – Как ночь прошла, что нового?
– Ничего нового, все старое… – вздохнула Нэллочка. – Да и что могло за ночь со мной случиться?
– Много чего случается с людьми за ночь! – взглянув на нее острым глазом, ответила старушка. – Один за ночь в грех впадет, а другой, наоборот, глядишь – за Господом в путь отправится…
– А Вы откуда знаете? – смущенно прошептала Нэллочка, удивляясь тому, как старушка угадала ее сон.
Баба Паша ничего не ответила, села на стул, оперлась руками на рукоять палки и прикрыла усталые веки. Постояв немного и не дождавшись от нее ни слова, молодая женщина пошла приводить себя в порядок, а вернувшись минут через двадцать и застав старушку в той же позе, Нэллочка со смешанным чувством восхищения и зависти подумала: « Надо же, с ходу впала в медитацию!», тихонько села напротив и принялась изучать ее иконописное лицо.
Лицо это было одухотворенным, красивым и одновременно пугающим: тонкая пергаментная кожа так туго обтягивала череп, что старческие морщины практически отсутствовали. Если бы не белый платочек, завязанный узлом на подбородке, чужому человеку невозможно было бы определить не только возраст, но и пол владельца этого лица. От такого созерцания по спине у Нэллочки пробежали мурашки, и она зябко поежилась. Баба Паша тут же вернулась в состояние бодрствования и, тяжело вздохнув, произнесла:
– Мой Господь от меня отвернулся, забыл обо мне! Не хочет призвать к себе. Зачем Он меня тут держит?!
– Что вы, баба Паша! – возразила Нэллочка, – Как это, зачем? Вы же проповедуете! Вы меня к Богу привели! А Ольга с мужем!? Благодаря вам алкоголики, падшие создания, стали людьми! Очистились, пить перестали, Богу служат!
– Ты, Елена, заслуги Господа мне не приписывай! – строго сказала баба Паша. – Где твоя младшая дочь?
– Спит в той комнате, – Нэллочка кивнула головой в сторону спальни.
– Показывай! – приказала старушка.
Наклонившись над детской кроваткой и внимательно осмотрев девочку, баба Паша с укором сказала:
– Она же у тебя некрещеная! Сегодня же окрести ее, она больная!
– У нее всего лишь пупочная грыжа, а так она совершенно здорова! – шепотом возразила Нэллочка, любуясь розовой, упитанной дочкой. – Правда, крикливая очень!
– Больная, потому и крикливая, – упорствовала баба Паша. – Вот, смотри!
Она протянула свою высохшую, как у мумии, руку и стала водить ею над головкой и животом девочки, шепча какую-то молитву. Через минуту малышка забеспокоилась, побледнела, стала крутиться с боку на бок и корчиться.
– Видишь нечистого духа, что в ней сидит? Его извести надобно. А грыжу я ей быстро вправлю, только восковых свечей из церкви принеси.
– Как же так! Откуда это взялось? – прошептала расстроенная вконец молодая мать.
– Тяжелые роды всему виной, – ответила старушка. – Если ребенок сразу не закричит, бывает – подселяются неприкаянные.
С этими словами старушка направилась к выходу. Кое-как опомнившись от увиденного, Нэллочка кинулась вслед за ней:
– Баба Паша, не хотите ли позавтракать со мной? Или чаю?
– Да я уж завтракала, спасибо! – не останавливаясь, ответила старушка.
– А что вы ели? У вас же ничего нет! – воскликнула Нэллочка.
– Все, что мне надо, у меня есть! – смиренным тоном сказала баба Паша. – Просвирку я ела со святой водой!
– Но это же не еда!
– Как же не еда?! – не оборачиваясь, возразила баба Паша. – Это – самая лучшая еда! А кабы не еда, могла б я ею три года питаться? Я ж ничего другого не ем! Жди, вечером загляну!
– Три года?! – ужаснулась Нэллочка и вдруг опомнилась. – Как, вечером? Ведь после заката ничего делать нельзя!
– Пустое! Все догмы да суеверия! Душа в них, как в путах: рвется на волю, а они не пускают, – молвила старушка. – Бог во всем и везде! Если сердце Ему открыто, остальное неважно! – и на последнем слове затворила за собой дверь.
Нэллочка постояла недолго в раздумье, решила про бабу Пашу, что та святая, и стала собираться в церковь.
3
К вечеру Нэллочка успела переделать все свои дела: и дочь в церкви окрестить, и борщ сварить, и статью о передовиках-кукурузоводах написать. Она с нетерпением ждала бабу Пашу – в предвкушении обряда экзорцизма. Старушка явилась к ней с большим булыжником в руке.
– Это еще зачем!? – засмеялась Нэллочка. – Нечистого камнем убить хотите?
Шутка не имела успеха. Баба Паша даже бровью не повела и, приказав не болтать лишнего, аккуратно разложила на столе Библию, камень, бутыль со святой водой, старинный медный пятак, восковые свечи и церковную ленту, полученную при крещении ребенка. Затем она велела Нэллочке принести дочку. Малышка, едва взглянув на старушку, сразу ткнула в нее пальцем и закричала: «Баба еба, уходи!».
– Это значит – баба Яга! – пояснила опозоренная мать, покраснев до корней волос.
– Нет! Это ты уходи! Вот я тебе покажу бабу Ягу! – пригрозила старушка злобному духу.
– Умой-ка ее святой водой, да дай попить! – шепнула она Нэллочке. Потом зажгла три свечи, усадила мать на стул, а дочку ей на колени, и принялась читать молитвы. Сначала читала «Отче наш», потом Деве Марии, потом Иисусу Христу об отпущении грехов, потом покаянную предкам, потом какие-то неизвестные Нэллочке молитвы, да каждую трижды по три раза, и довела малышку до белого каления. Сначала та извивалась, сползала с рук и пыталась удрать, затем стала ругать старушку нехорошими словами, а потом зарыдала и завопила во все горло.
Нэллочка прикладывала неимоверные усилия, чтобы удержать дочь, вся вспотела, чуть не плакала и уже хотела прекратить обряд, но безграничное доверие к старушке останавливало ее.
Когда тельце девочки скрутили судороги, головка запрокинулась, а глаза закатились, она начала быстро и сильно дышать. В этот момент баба Паша поднесла камень ко рту малышки и угрозами заставила нечистый дух выйти на него. Булыжник неожиданно поменял свой серый цвет на черный, и тогда старушка выбросила его через окно в палисадник, буйно заросший кустами цветущей сирени.
– Вот и все, успокойся! – сказала баба Паша плачущей матери. – Клади ее на спину!
Нэллочка положила квелую, сонную дочку на кровать. Старушка беззвучно пошептала что-то, поводила своей старческой лапкой над ее животом, залепила пупок теплым воском свечи, прикрыла его медным, позеленевшим пятаком и несколько раз туго перевязала церковной лентой.
Девочка крепко спала, а Нэллочка чувствовала себя совершенно разбитой. Зато баба Паша не проявила признаков усталости.
– Ты смотри, дочка, людям об этом не сказывай. Я давно уж этим не занимаюсь. Батюшка запретил. Без сана, да еще женщине, говорит, не положено, – заговорчески прошептала старушка, и добавила. – Пойду-ка я к себе! Надо бы одного человека полечить, обещала… – и заковыляла к выходу. – А ты завтра дела брось и на природу, на природу – к Богу поближе!
Нэллочка, не в силах подняться, сидела и молча смотрела на старушку удивленными глазами.
– Откуда у нее силы берутся, ведь уже почти полночь?! – только и подумала она.
4
Проспав всю ночь мертвецким сном, Нэллочка проснулась на рассвете и, увидев за окном чудное росистое утро, отправилась с дочкой прочь из квартиры на свежий воздух. Пройдя вдоль красно-коричневых финских домиков с маленькими зелеными палисадниками, они свернули к железной дороге, перешли канаву по старенькому мостку без перил, миновали заросли цветущей амброзии и дикой конопли, перебрались через железные рельсы и медленно побрели дальше, в поля, разлившиеся пестрым колыханием разнотравья.
Город, с его грохотом дорог, пылью и суетой, остался позади, и звенящая стрекотом кузнечиков тишина опьяняла и кружила Нэллочке голову. Прохладный ветерок, заигрывая и дразня, налетал с разных сторон и смывал с их лиц золотистый солнечный жар. Потом они лежали на шелковистой цветочной подстилке и, глядя в бездонное, бледно-голубое небо, считали редкие облака, сонно плывущие куда-то в неведомые дали.
И это умиротворенное небо, и дочь, уснувшая под огромным лопухом, и все другое, куда ни кинь глаз, было несказанно прекрасно!
– Вот оно, счастье! И больше ничего не надо! – подумала Нэллочка и раскинула в стороны руки.
В этот момент толстенькая зеленая лягушка неожиданно выпрыгнула из травы и села ей прямо на грудь. Нэллочка затаила дыхание, боясь спугнуть глупую квакушку. А та слизнула длинным липким язычком какую-то мошку с Нэллочкиной щеки, заглянула выпуклым глазом ей в ноздрю, громко квакнула и, оттолкнувшись пружинистыми лапками, сиганула в цветочные заросли.
Ощутив всем телом прикосновение этих крошечных, живых лапок, Нэллочка вдруг почувствовала себя такой же маленькой частичкой мироздания, как эта лягушка, с теми же правами, что у нее, и с той же единственной общей обязанностью – жить!
– Что я, что лягушка – одно и то же! – восторженно подумала она, и ощущение полного слияния с природой горячей волной захлестнуло ее.
– Вот Он – Бог! А я сомневалась! Правду говорила баба Паша: познать его можно только сердцем! – и Нэллочка закрыла глаза и затихла в попытке удержать это чудесное состояние.
Вернувшись домой к обеду, Нэллочка быстро накормила детей, собрала для бабы Паши небольшой подарок – белый платок, вязаный из козьего пуха, и белую же ночную рубашку, а потом помчалась к ней поделиться новыми духовными переживаниями. На удивление, она застала старушку совершенно одну и тут же завела разговор о своем.
Баба Паша, радостно улыбаясь, слушала свою крестницу и сожалела в душе, что слишком стара.
– Ох, и трудно тебе, Елена, будет без меня! Нету здесь настоящих наставников! Местные батюшки только на то и годятся, чтоб грехи отпускать. Ну, ничего, жить ты будешь долго, – успеешь просветлиться!
– Баба Паша! – в каком-то озарении спросила Елена. – А у вас был духовный учитель?
– А как же! Муж мой покойный. Кабы не он, до сих пор была бы в невежестве: в отцовском доме кроме «Отче наш» ни одной молитвы не знали, да и о Боге представления не имели. Муж меня и читать научил, правда, по-старославянски. До сих пор по его Молитвеннику читаю. Он-то меня на двадцать три года старше был!
– Вы его, наверное, сильно любили… – грустно сказала Елена, вспоминая своего мужа и свою любовь.
– Нет, я его ненавидела! Ох, люто ненавидела! – со стыдом изрекла баба Паша. – Он-то уж очень богатый был, вот отец меня и выдал за него насильно; взял за меня две лошади и мельницу. Мне тогда другой парень нравился. А я сама красивая была: высокая, статная, глаза синие-синие, коса белая ниже пояса! Губы-то у меня были красные, будто вишня, я, помню, все их мукой посыпала – стеснялась! Мне тогда пятнадцати лет не было. – старушка задумалась и приумолкла.
– А что потом? – Елена затаила дыхание.
– А потом я все мужнино хозяйство спалила. В аккурат в день свадьбы: и дом, и скотный двор, и конюшни – он-то разведением лошадей занимался – все сгорело дотла! Одна саманная конюшенка уцелела чудом, так мы там и жили. И дети наши там родились. – смиренно проговорила баба Паша.
– Как же он после этого к вам относился?! – воскликнула ее крестница.
– Хорошо относился, не бил. Простил он меня. Совсем простил. Даже отцу моему не сказал, что это я поджог учинила. Уж отец меня точно убил бы! – Старушка помолчала, вспоминая былое, потом продолжила: – О Боге он много знал, бывал в монастырях, с отшельниками говорил. Всему меня учил, только всегда повторял: «Ты у меня смотри!» и пальцем грозил. – Старушка запнулась и неожиданно покаялась. – Несмиренная очень я была.
– И сколько же вы с ним прожили? – спросила Елена, пораженная до глубины души этой историей.
– Да всего ничего – года четыре. А потом, как пришли большевики, вывели его и расстреляли. Даже до отдела, где проверка шла, не довели, – обыденным тоном сказала баба Паша.
– НКВД… – тихо прошептала Елена.
5
Жизнь шла своим чередом, и Нэллочка крутилась, как белка в колесе.
Днем она моталась по командировкам, писала статьи в газету, занималась домашними делами, а по ночам сочиняла стихи, размышляла и молилась. И хотя Нэллочка уже стала на путь постижения истины, но по инерции продолжала вести разбалансированный, непредсказуемый образ жизни, который у нее установился сам собой вследствие ее безалаберности. После смерти мужа, человека строгого и организованного, ее квартира превратилась в большое общежитие. Здесь часто и подолгу, как и положено у осетин, жили родственники, толпились гости и толклись соседки со своими детьми.
Нэллочка всех их любила, привечала, а потому постоянно была озабочена решением многочисленных чужих проблем. Она давно не виделась со своей крестной матерью и очень скучала по ней. А когда Нэллочка задалась вопросом, почему это баба Паша сама не появляется, то сразу же получила ответ в виде возбужденной соседки, которая прибежала и, будто посланец ада, радостно и язвительно прокричала с порога:
– Бабулька твоя просветленная к тебе больше не придет! Упала и сломала тазобедренный сустав!
Нэллочка с перепугу охнула, побледнела и схватилась за сердце. Видя такое дело, соседка сжалилась и успокоила:
– Не бойся, не умрет! Пережитки прошлого, знаешь, какие живучие! – и засмеялась.
В сильном огорчении Нэллочка назвала вредную соседку чертовой дурой и прямо как была, босиком, побежала через двор к старушке, пачкая ноги несмывающимся фиолетовым соком опавшего тутовника.
Баба Паша в белоснежной рубашке и такой же косыночке возлежала на высоких подушках и сияла от радости. Увидев, что нога ее, в свежем гипсовом корсете, подвешена на веревках за крючок к потолку, Нэллочка всплеснула руками и расплакалась. Но старушка, лучезарно улыбаясь, сказала своей духовной ученице:
– Видишь, вспомнил обо мне Господь! Дает мне пострадать перед смертью! Так что ты плакать не смей! Порадуйся за меня!
Нэллочка, услышав такое, приутихла и вытерла слезы.
С этого дня баба Паша перестала есть даже просвирку, а воду пила в два раза реже обычного, ибо не желала утруждать близких уходом за собой. Ее крестная дочь Елена просиживала с ней все свободное время, пытаясь услужить старушке и получить от нее побольше знаний.
– Вот все сейчас говорят о духовности – модно стало. – А что имеют в виду? Кто такой – духовный человек? – спрашивала баба Паша.
– Как, кто? Тот, кто не грешит, творит добро, сострадает, кто жертвует собой ради истины. Словом, тот, кто обладает высокими душевными качествами, – отвечала Елена.
– Не то! – ласково улыбалась баба Паша. – Раньше и я так думала. Но все это лишь следствие. А где корень? Вот из чего состоит духовность: первое – неколебимая вера в Творца, второе – беззаветное ему служение. И все!
– Как – все?! – удивлялась ее ученица. – Не может быть! А как надо служить? В церкви? В монастыре?
– Не обязательно, можно и в миру, – отвечала старушка. – Представь себе, что ты не одна, что каждую минуту твоей жизни рядом с тобой Господь. Но не умозрительно, а во плоти! Все видит, что ты делаешь, все знает, о чем ты думаешь. А ты при нем вроде служанки, можно, вроде матери или сестры, можно вроде лучшей подруги или любящей супруги – кому что ближе… И вот твоя задача заботиться о Нем, ухаживать, предугадывать Его желания, выполнять волю Его! – учила старушка. – Но только служение должно быть добровольным, с великой любовью к Нему! Поняла?!
– Нет! – пугалась Елена. – Как я узнаю Его волю и желания?
– А ты веди с Ним задушевные беседы, как с любимым человеком, спрашивай совета, а Он будет отвечать, – разъясняла баба Паша.
– А вам Господь что-нибудь отвечает? – замирая и держась за сердце, шепотом спрашивала Елена.
– Теперь уж ничего не отвечает, только смотрит и улыбается, – лукаво щурилась старушка.
– Но почему?! – поражалась Елена.
– Да потому, что я Его давно уж ни о чем не спрашиваю! – смеялась баба Паша.
– Как же добиться, чтобы Господь отвечал?! – допытывалась ученица. – Со мною Он не говорит!
– Он-то говорит, да ты глуха: не слышишь! Да… услышать Его голос непросто… – Баба Паша замолкала в раздумье и долго смотрела Елене в глаза, как бы оценивая ее возможности в постижении истины.
– Мало времени у меня, потому скажу все сразу, но не знаю, поймешь ли… В христианстве к этому путь таков: ПОСТ, МОЛИТВА, НОЧНЫЕ БДЕНИЯ, СОТВОРЕНИЕ МИЛОСТЫНИ. Всю жизнь иди этой дорогой и однажды услышишь Бога! – и добавляла устало и печально: – Не хочу, чтоб ты до этого через страдания дошла.
Придя домой, Нэллочка долго обдумывала услышанное, не могла многого понять и вопрошала Создателя. Наконец, засыпая и находясь в пограничном состоянии, Нэллочка получила ответ из своего подсознания:
– Технология! Она учила меня технологии снисхождения Святого Духа! – и счастливая, уснула.
А через неделю рано утром Нэллочка, выглянув в окно, увидела бабу Пашу на двух костылях, с трудом идущую куда-то по своим делам. Она перегнулась через подоконник и возмущенно закричала:
– Да что же это такое творится! Вы зачем встали!? Господи, Боже мой!
– Время собирать камни! – ответила тихо старушка и заковыляла дальше.
6
Баба Паша откуда-то знала, что ее уход близок, но все равно особо не суетилась, понимая, что всех дел не переделаешь, да и дело-то у нее, по сути, только одно – заронить искру веры в человеческие души. А кому успеет помочь, кому не успеет – не от нее зависит.
И хотя ее очень занимали мысли о собственной будущей судьбе, она гнала их прочь и изо всех сил старалась сосредоточиться на служении. То, самое страшное, что лежало на душе камнем и мучило ее всю жизнь – грех прелюбодеяния, – теперь было переосмыслено, понято и навек закрыто. Настоящий же грех – ее нежелание или неумение любить кого-то, кроме Бога, уже не исправить.
После травмы молиться, стоя на коленях, баба Паша уже не могла, и это очень ее смущало. Ни сидя, ни лежа молитва почему-то не шла, а получался просто разговор с Богом, и разговор как бы на равных. На всю жизнь она добровольно выбрала себе роль покорной, любящей рабыни Господа, а сейчас, в самом конце, ее амплуа менялось. Поначалу она стеснялась, переживала и не могла смириться с этим.
– Елену поучала, а сама не могу! – корила себя баба Паша, а потом решила, что нужно освободиться от последней догмы, и успокоилась.
Когда во второй раз к ней явился ее красавец-муж Тимофей Иванович, она ему не смогла отвесить земной поклон, но не желая выказывать своей немощи, с трудом поклонилась в пояс. Едва сдерживая радостное ожидание, старушка с надеждой спросила:
– Неужто теперь за мной пришли?! – и, не дождавшись от мужа ответа, смущенно добавила: – Я к вам хочу. Когда ж заберете?
– Что ты, Параскева, заладила: заберете, заберете? – он с любовью взглянул на нее, и ее сердце сладко загорелось. – А ты сама возьми, да уйди!
– Как это, сама?! – поразилась баба Паша. – Я не могу… не знаю…
– Можешь, можешь, Параскевушка! Только сильно пожелай! – он повернулся к ней спиной. – Мне пора, а ты, как надумаешь, приходи, я ждать буду!
И исчез. Всю ночь, отжившая свое, древняя старушка баба Паша не спала, а маялась неожиданно посетившей ее в конце жизни любовью к покойному мужу, обдумывала его слова и обижалась, что ей в обязанность вменили даже собственную смерть. Наконец, под утро, придя к мнению, что это, скорее всего, большая честь, она решила не откладывать дело в долгий ящик и занялась приготовлениями.
Застелив кровать чистым бельем, она с трудом обмылась в легендарном тазу холодной водой, достала из чемодана свое подвенечное платье, хранимое всю жизнь для этого момента, надела его поверх новенькой сорочки и стала писать завещание. В нем старушка изъявила только два простых желания: чтобы после смерти ее не обмывали, так как она уже сделала это сама, и чтобы ее старинную Библию и Молитвенник отдали крестнице Елене.
Закончив последние в своей долгой жизни хлопоты, баба Паша помолилась, улеглась поудобнее на кровати, накрылась до пояса простынкой, сложила на животе руки, крепко сцепив пальцы, прикрыла веки и затихла.
Внутренний голос сказал ей, что настал решающий момент, что все кончено и ничто не имеет значения, кроме умиротворения. Выслушав своего ангела-хранителя, она успокоила мысли, долго наблюдая за их появлением извне и за их исчезновением в никуда, потом отпустила от себя все мирское, что еще связывало ее с жизнью, всем существом сосредоточилась на Создателе и устремилась сердцем в высшие сферы.
Одно мгновение – и она вдруг увидела себя со стороны и удивилась, как быстро все произошло. Но тут же почувствовала, что лежащее на кровати тело, тянет ее к себе. Она не смогла воспрепятствовать этому притяжению и с легкостью слилась со своей старой плотью. Мыслительный процесс в ее голове отсутствовал, но она интуитивно поняла, что вышла из тела через голову – потому и не освободилась, а надо бы через грудь. Когда возникло это понимание, баба Паша со всею своей душевной силой обратилась к Богу, выкрикнув: «Господи! Ну, Господи же!», и произошло желаемое: на этот раз старушка покинула свою земную оболочку навсегда.
7
В ночь ухода бабы Паши из жизни Нэллочка спала очень плохо, крутилась в постели, видела страшные сны, стонала и дрожала в ознобе. Наконец, на рассвете она ясно услышала бабы Пашин голос, взывающий громко и страстно: «Господи! Ну, Господи же!», и окончательно проснулась.
Утром Нэллочка, как вареная, поплелась на работу – впервые в жизни с немытой головой и без макияжа. А следующим днем, вернувшись из районной командировки, она увидела бабу Пашу, лежащую в гробу, во всей своей красе. Невыразимая тоска и страх за свою судьбу, еще больший, чем после смерти мужа, тисками сжали сердце молодой женщины.
И хотя Нэллочка интуитивно опасалась покойников и никогда раньше близко к ним не подходила, бабой Пашей она не побрезговала и поцеловала ее в лоб, а поцеловав, ощутила легкий цветочный запах. Стояла страшная жара, и Нэллочка подумала: умершую надушили, чтоб отбить запах тления. Ей стало обидно за бабу Пашу, хотелось плакать, но она не смела, зная пожелания покойной, и спросила шепотом:
– Когда же похороны?
– А как внук из Новосибирска прилетит, так и похороны, – ответили ей старушки – божьи одуванчики, бабы Пашины сестры во Христе.
– Так это же дня три-четыре, не меньше! – воскликнула Нэллочка в полный голос.
– Бери больше, дней семь! Пока-а-а билет достанет! – спокойно отвечали они, не поднимая глаз от Библии. – Единственный внук! Ждать будем!
– Но это невозможно, сорок градусов на улице! Тело испортится! – завыла Нэллочка. – Думаете, раз вы ее духами надушили – это спасет?
Тут старушки как по команде закрыли свои Святые Писания, переглянулись и многозначительно стали спрашивать друг дружку:
– Ты ее душила?
– А ты ее душила?
– Нет, мы ее не душили! – был их дружный ответ.
Тогда самая старая из них поднялась, склонилась над гробом, тщательно принюхалась и со счастливой улыбкой сказала:
– Это она сама себя надушила… жизнью праведной. Так что ты, милая, за нее не волнуйся, ничего с ней не станется, хоть сто лет пролежит!
А в это время Параскева Васильевна была не где-то далеко, а стояла рядом, улыбалась и чувствовала себя превосходно. Она любовалась своим молодым, красивым и легким телом, она была полностью свободна и вольна лететь куда угодно, но не знала – куда. Она была счастлива и испытывала восторг от случившегося с ней. Любовь и благодарность к Создателю захлестывали ее существо, и вся гамма возвышенных и прекрасных чувств, более тонких и сильных, чем на Земле, не имеющих названий в человеческом языке, вскипала в ее теле. Она ждала своего Тимошеньку, и он пришел, и позвал за собой, и протянул ей руку. И она слилась с ним душой в одно и пошла, не спрашивая куда, даже не оглянувшись на то, что оставляла позади.
И никто ничего не увидел, и никто ничего не заметил. Только Елена ощутила прохладное, цветочное дуновение в раскаленном воздухе и невольно вздрогнула от мимолетного, ласкающего прикосновения чьей-то ладони к своей щеке.
27 августа 2006 года
