М. К. Чюрленису
Звезда
Упала в синь океана.
Там ее по частям,
Точно корм, растащили рыбы.
Под тяжестью звездного корма
Они в глубь океана спустились
И стали светиться в глубинах
Жемчужным дымчатым светом.
Так на Земле появились
Глубинные рыбы.
* * *
Памяти Казимира Малевича
Увертюрой к минувшему дню
Было черное яблоко,
Что
Мне принес сумасшедший садовник,
Хохоча и гримасничая,
С куртуазным поклоном;
А под вечер
Я видел, как он
В саду, в углу потаенном
Красит в черное белый налив
И плачет… и плачет… и плачет…
* * *
1
Холода наступили.
Руки сложив на коленях,
Старец у ветхого дома
Сидит неподвижно.
Снег струится по голой земле,
Солнце за черною рощей садится…
Старец сидит неподвижно
И смотрит на солнце,
И что-то все шепчет и шепчет,
Не переставая…
2
Маленький старичок,
Тихонький старичок
Под меленкою сидит,
Крутит цветной волчок…
В голой, знобящей степи
Крутится ветрячок,
Перетирает в пыль
Все, чему вышел срок.
ОЩУЩЕНИЕ
Снег едва на ветвях и дорогах улегся –
Выглянуло солнце,
И капель защелкала
Пронзительно и остро
По карнизам и стеклам.
Сосны и ели – в капели.
Струйками тонкими
По стволу старой березы
Текло ожившее прошлое:
Снегопады, морозы …
Отсырели
Белые снежные звезды,
Угасли.
Подобно клоунской маске,
День на две части
Распался:
Желто-синяя верхняя –
Тихая, улыбается,
Черно-серая нижняя –
Хлюпает, чертыхается.
Я распахнул
Метровую форточку настежь;
Холодною сыростью,
Хвоей пахнуло…
И счастьем …
И дальнею болью кольнуло –
Предтечей разлук и ненастий …
* * *
Комната с эркером,
Круглый обеденный стол,
Пыльные стекла,
В потеках голые стены,
Кожаный старый диван,
Зашарканный пол…
Не было, нет
И не может быть здесь перемены.
Старая женщина
Тихо сидит за столом
И осторожно
Старого ворона гладит…
А за окном
Листопад подает Христа ради
Золото всем,
Кто нуждается в нем.
* * *
Огонь был ласков и понятен,
Вода спокойна и добра,
И мир был полон белых пятен
И голубого серебра.
* * *
Мысль должна быть нежной в профиль,
Мысль должна быть жесткой в фас,
В кожуре, точно картофель,
Чтоб хранилась про запас;
Чтоб костер, толпой зажженый,
Не обуглил душу ей,
Но под коркой – сохраненной
Оставалась серцевина…
Мысль должна быть – как калина:
В лютый холод – вкусней!
* * *
О чем звонят колокола,
Когда распутица и слякоть,
И ты готов навзрыд заплакать,
Тоскою выжженный дотла?..
О чем они звонят, когда
Судьбой владеет сочиненье,
И первое стихотворенье
Взойдет, как тихая звезда?..
О чем колокола звонят,
Когда, распахнутая вере,
Душа очистится от скверны,
И с нею Боги говорят?..
* * *
В присутствии Пастернака
Февраль.
Ни строчки за февраль.
Зима бесснежная, сухая
Мела мучительную пыль,
Глаза и губы обжигая,
И поутру, заиндевев,
Приукрашала чернь дерев.
Ни строчки.
Мертвые крыла
По черной пыли волочились,
Копыт бессильные следы
Всесильной пылью заносились.
Февраль.
Чужое воронье
Над голым кладбищем кружило,
И вдохновением служило
Насквозь промерзшее былье.
* * *
Нарисован на стене
Холодный дождь.
Нарисован за дождем
Понурый лес.
Нарисованные листья
На полу
Мокнут в лужах нарисованных.
В углу –
Только старое разбитое трюмо:
В паутину трещинок – глаза,
Нарисованные,
Пойманы.
Часы
Нарисованные тикают.
Звучит
Нарисованная музыка…
Ушли.
Все ушли.
Давным, давным-давно,
Дождь холодный
Льет, и льет, и льет,
Опадают листья,
И глаза
Тускло светятся
В промозглой пустоте.
