Сергей МАРЗОЙТЫ. Эхо дальних дорог

Сергей МАРЗОЙТЫ

К 80-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ

РОМАН

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Ночное небо наполнилось оранжеватым светом.

Белый всадник проскакал по Млечному пути на белом коне, передал ясноликой дочери Луны весточку от сына Солнца. На радостях окропил землю благодатным ливнем, а когда вспыхнула жаркая заря, опоясал ее радугой, загнав сатанинское отродье в преисподнюю.

От моря до моря лежат громады гор. Спят беспробудно седые исполины. Посланец Всевышнего с вершины кряжа наблюдает за потомками алан. Им тесны горы. Степная вольница – в крови и плоти.

Сакля. Башня. Святилище.

Кров. Дух. Молитва.

И глас божий, донесенный белым всадником.

Он всегда рядом. Заплутал путник – вразумит, горе в семье – утрет слезы, злодей беснуется – покарает, изверился человек – наставит на путь истинный, ратник исходит кровью – отведет саблю насильника, согрешил бедолага – одарит словом покаяния, жених и невеста томятся в разлуке – соединит обетом верности…

– Табу тебе, Уастырджи, – прошептал Абе, очарованный всполохами зари, и задумался: не воитель я и не раб, не грешник и не угодник, не глашатай я и не тень… Тогда кто же? Вечный странник. Не обдели меня, Уастырджи, своей милостью.

Абе выбрался на улицу. Он знал, куда идти и что говорить – не оставит в покое овдовевшего зятя, пока не уговорит. На руках у того мальчик. Есть кому одеть, обуть, накормить семью, присмотреть за живностью. Сам же привел в дом Базо усыхавшую на выданьи Фари. Косоглаза и на язык остра. Что за беда, если шустра и ребенка не обижает.

Зять благодарен шурину за его заботы. Тяготит Базо другое. Зачастил к нему Абе и твердит одно и то же – сна лишился, озабочен судьбой Тему. Единственный сын два года ходил в школу священника. Добродушный грузин прижился вблизи от Галиата. Правда, объясняется на каком-то ломаном языке, смешно коверкает слова, порой словно выворачивает их наизнанку. Но понять его можно. Детей обучает грамоте. Многие научились читать и писать. С его приездом в село грамотеев в ущелье прибавилось. Абе уважает его за это. Хвалит. В гости приглашает. Потчует щедро и охотно и, как теперь выяснилось, с умыслом. В разговорах он нет-нет да упоминал имя племянника, однако не спешил высказывать свои заветные мысли. Наконец, решился:

– Святой отец, хочу Тему к делу пристроить. В горах он зачахнет, а паренек у нас крепкий и смышленый.

– Что собираешься делать?

– Увезу в город. Поручу надежному человеку. Да вот зятя никак не уломаю. Сказано: увечные упрямы, как ослы. А Базо с детства лихо приплясывает на левой ноге.

– Вряд ли чем-нибудь смогу тебе помочь.

– Сам постараюсь. Согласием твоим хочу заручиться.

– Помехой не стану. В добрый час.

После этой беседы со священником Абе пристал к Базо, как репей.

– Ты пойми, Базо, счастье там, где много народу, и дел на всех хватает. Мир велик, и хороших людей не счесть.

– Пропадет он на чужбине. Мал еще. Ветер в голове.

– Верь моему слову. Ума наберется. В люди выйдет.

– Иная у нас доля, – не уступал Базо. Повел взглядом по сарайчику.

На стене открытого навеса, на колышках, торчат кома, деревянные грабли, вилы. В пень врезан топор. Соха повалена в углу. Зять как бы говорил: вот что нужно сыну, досталось мне все это от отца, теперь ему браться за них. И еще кизиловый посох поглаживал заскорузлой рукой – тоже, дескать, ждет Тему. Быть ему пастухом, косарем, пахарем.

«Нет, Базо, увезу я в город твоего наследника. Не обижайся и не огорчайся», – подумал Абе, а вслух сказал: – Пришли-ка мальчика к нам. Пусть поможет. Никак не управлюсь с дровами.

В этот день изменилась судьба Тему. Он слышал разговор дяди с отцом. Ему очень хотелось в город, но никто ни о чем не спрашивал его. Все решали старшие. Абе рассудил по-своему. Наказал племяннику быть на рассвете на окраине села. Во Владикавказе у него нашлись неотложные дела, и он вопреки воле Базо заберет Тему с собой.

Мальчик не сомкнул глаз, боялся проспать зарю. Прилег на тахту, не раздеваясь. В сакле было темно. Во дворе тишина. Слышно только, как корова жует жвачку. С первыми петухами Тему вы-скользнул наружу с чувяками в руках. Он побежал к башне, которая возвышается над селом у Садового ущелья. Словно на крыльях летел, сбивая о камушки босые ноги. Боли не чувствовал. Бежал, будто от погони удирал. Бежал навстречу неведомой судьбе.

В предутренней синеве едва различимы глыбы скал. На дне ущелья гулким клекотом взрывается Сонгутыдон. Обессилел Тему от бега и в изнеможении плюхнулся за громадным валуном. Тотчас вблизи раздался приглушенный, с хрипотцой голос дяди. Абе подхватил племянника, усадил на загривок лошади.

– Не будем мешкать. Долгий нам предстоит путь, – сказал Абе.

Впервые покидал Тему родное село. Не знал, что его ждет впереди, но не страшился – прижался к дяде. От него исходило тепло, и Тему задремал.

На перевале было ветрено и сыро. Туман сгустился, лошадь ступала осторожно, нащупывая тропу.

– Это ущелье Долуга, – сказал Абе. – в давние-предавние времена оно спасло наших предков. Полчища врагов теснили их, и они укрылись в расщелинах гор. Много тогда полегло узкоглазых злодеев. Храбрый Долуг сокрушил пришельцев. С тех пор ущелье носит его имя.

Светало. Стали видны пики кряжей. Шум реки понемногу затихал. Она глухо билась о скалы где-то внизу.

– А вот и пещера Сахгас, – дядя показал плетью на взгорок.

Темное углубление в скале тянулось от давно нехоженой тропы до выступа горы, напоминающего сторожевую башню. Над пещерой росли березки и дубки.

– Сахгас стал пристанищем воинов Долуга. Здесь держал он свои табуны и стада. Теперь погляди наверх. Видишь чинаровую рощицу? Это Ахсынциаг. Там кошары пастухов. От них ведет спуск к ущелью. Называют его Лабуран. Оттуда набрасывался Долуг на незваных гостей.

Тему слушал дядю, затаив дыхание. Незнакомый мир открывал ему свои тайны, и сон исчез. Он смотрел во все глаза на лес и горы, покрытые плотным серым туманом.

Путники снова оказались в полутьме – их обступило непролазное чернолесье. Лошадь похрапывала, нарушая тишину. Заросли кустарника изредка приходили в движение от дуновения ветерка. Когда открылось урочище Тырмон, Абе ссадил Тему и сам спешился.

– Отдохнем, мой племянник. Перекусим. И кляча попасется. Чурек да сыр – немного надо горцу и дома, и в пути.

Дядя извлек из хурджина¹ большой турий рог, вручил его Тему и сказал:

– Набери воды. Сухая еда не пойдет впрок.

Напоили лошадь, когда снова собрались в дорогу. После полудня выбрались на окраину Урсдона. Село раскинулось вдоль реки на косогоре. Абе хотел переждать полуденную жару у кого-нибудь из родни, но передумал – на берегу стояла арба со вскинутыми оглоблями. Под ней на бурке посапывал возница.

– Мира тебе и удачи в пути, – поздоровался Абе с незнакомцем, тронув за плечо, и присел рядом. – Меня зовут Абе.

Путник привстал, протер глаза и ответил дружелюбно:

– И вам да поможет Уастырджи. Хлеб-соль всегда найдутся у Бесо. Откуда и куда направляетесь?

– Из Галиата во Владикавказ.

– Нужда погнала в дорогу?

– Да, не на свадьбу едем. Надо мальчику работу подыскать.

– Дело-то найдется, да мал еще.

– Окрепнет. Он у меня двужильный.

– Куда ему деваться. Доля наша горькая, – Бесо выложил на бурку три пирога, кусок отварного мяса, кувшинчик с аракой, запечатанный кукурузной кочерыжкой.

– Позавтракали в урочище Тырмон, обедаем в Урсдоне, ужинать, наверное, придется в Салугардане, – сказал Абе, когда помолились Всевышнему, Уастырджи, испросили у небожителей изобилия.

Запрягли лошадь, устроились в арбе на мягкой траве и покатили по проселку, огибая опушку леса. Абе привязал свою клячу к арбе попутчика. Тему задремал, утомленный дорогой. Сквозь дрему услышал голос дяди. Тот сказал собеседнику:

– Не сын он мне. Племянник. Сирота.

И еще услышал слова Бесо:

– Еду в Мизур. Буду возить руду. Надо ставить дом, а за душой ни гроша. Да и на руднике не очень разживешься. Платят-то крохи, 50-60 копеек в день. Так мне говорили знающие люди.

Бесо живет в Барзисаре. Семья большая. Детей куча, мал мала меньше. Перебивается поденщиной и извозом.

Сон сморил Тему. Спал долго, проснулся, когда арбу затрясло на ухабах. Салугардан утопал в сумерках. В домах мелькали огоньки керосиновых ламп. На улицах села путников сопровождали собачий лай, мычанье коров, блеянье овец.

– Переночуем у моей сестры, – сказал Бесо. – А завтра… что Богу будет угодно. Люди ищут правду между небом и землей.

Их приютили как долгожданных гостей. Накормили. Уложили спать. Спозаранку простились с хозяевами, пожелав друг другу благополучия.

– На закате солнца быть нам во Владикавказе, – сказал Абе, когда миновали Дзуарикау и Гизель.

– На ныхасе старики говорили… Город за день не обойдешь… Не заблудимся?

– Уастырджи всегда с нами, мой племянник. Живет в городе наш земляк Сосе. Самый главный повар в большом доме. Может, и тебя возьмет к себе. Научит хорошему делу.

– А что он умеет делать?

– Все. И пироги печь. И шашлыки жарить. И борщи варить.

– Помогает женщинам?

– Мужчинам тоже приходится колдовать у печи. И живут, как у бога за пазухой. Верное слово.

Тему заскучал – не думал, что дядя заставит его печь пироги. Перечить не рискнул – не знал, как колдует этот Сосе у печи в большом доме.

Жил Сосе на Рождественской улице, на Осетинской слободке. Рядом церковь Рождества Пресвятой Богородицы и кладбище. Ютился в приземистом саманном домике с пристройками. Двор чистый, прибранный. В сарае мычала корова. В закутке индейки и куры клевали зерно.

Гостей встретила жена Сосе – Зариат. Невысокая плотная женщина с большими черными глазами на смуглом лице сразу же признала Абе и расплылась в улыбке.

– Сколько лет мы не виделись! Как хорошо, что ты навестил нас, Абе, – от волнения Зариат прослезилась. Обняла Тему.

Мальчику почудилось, что его прижала к себе мать, одарив своей нежностью и теплом. Ему хотелось, чтобы это ощущение не исчезало долго-долго. Вскоре объявился и хозяин дома. Нарядный, в белой войлочной шляпе, в городском костюме и черных туфлях. Дородный улыбчивый человек с полноватым белым лицом, с седеющими усами. Долгим было рукопожатие Сосе и Абе – земляки не могли нарадоваться встрече.

Зариат накрыла стол – наготове у хозяйки оказалась свежая курятина и подогретый фидджин², а еще овощи и лаваш. И красное грузинское вино нашлось. Говорили много – расспросам не было конца, и воспоминания не иссякали. Сосе трудно оторваться от работы, давненько не навещал родных в Галиате. Его интересовало все, вплоть до мелочей – кто где жил и живет поныне, кто с кем породнился, у кого сколько детей. Он помнил свое житье-бытье в горах. От Абе же узнавал новые подробности – кто мается хворью, кого уже нет в живых, кто кого сосватал или попросту умыкнул с друзьями.

Лицо Сосе то светилось радостью, то омрачалось тенью сожаления или сочувствия. Напоследок Абе поведал Сосе о цели своего приезда в город. Был краток, но ничего не утаил.

– Сирота он, мой племянник. Увез я его тайком от Базо. Зять, наверное, точит кинжал, – усмехнулся Абе, обнажив крепкие зубы. – Возьми мальчика к себе. В городе орлят не так уж много. Тему не подведет тебя.

Гостеприимный земляк окинул взглядом юного гостя.

– Спасибо, Абе, что доверяешь мне такого джигита. Скажи Базо: не на чужой стороне живем, по родной земле ходим. Не пропадет его отпрыск. Когда-то хорошие люди поделились со мной кулинарными премудростями. Пора и мне учить молодых.

Услышав эти слова, Тему успокоился, стал укладываться спать. Утром его поднял Сосе. Дяди уже не было в доме. Он поспешил на базар по своим делам и оттуда отправится в Галиат. После завтрака Сосе сказал:

– Перво-наперво займемся твоей экипировкой.

Тему кивнул головой, хотя и не понял, что собирается делать Сосе. По соседству оказался магазин. Выбрали рубашку, брюки навыпуск, клетчатую кепку, носки и башмаки.

– Рассчитаемся с первой получки, – сказал Сосе продавцу.

– Ради бога, дорогой, ни слова об этом.

Принарядился Тему. Подвели его к зеркалу. Он разглядывал незнакомое лицо – зеркала он никогда не видел, и собственное изображение ни о чем не говорило ему. Смотрел удивленно, отчужденно.

– Хорош, – сказал Сосе. – Белый халат подберу тебе в ресторане.

Новые слова терзали слух Тему. Он старался запоминать их, чтобы потом постичь. Споро шагал он за Сосе, с которым все встречные учтиво здоровались, а иные – раскланивались.

– Какой большой мост, – вырвалось у Тему, когда золотые купола церкви остались на взгорье, и он очутился у широкого полотна, соединяющего берега реки.

– Чугунный мост. Его построили бельгийцы, – сказал Сосе. Заметив, что мальчик в неведении, уточнил: – Железный.

– Это Ираф? – спросил Тему, любуясь разливом широкой реки.

– Ираф бушует далеко в горах. А это Терек. Он в море спешит от вечных ледников. Его ждет Каспий.

– А почему здесь столько церквей?

– В этой церкви молятся армяне.

– У них другой бог?

– Бог един, но люди молятся ему на своих языках.

Тему заглянул через решетку в сад. Крашеные сиденья, подстриженные кустарники, утоптанные дорожки. Опрятные веранды с гирляндами цветов и гипсовыми фигурками заворожили паренька.

– Понравился Трек? Там люди отдыхают, катаются на велосипедах, – друг дяди охотно просвещал любопытного подростка. – Кинематограф, – объяснил Сосе, когда Тему уставился на разрисованную стену. – Вот и театр. Рядом дом, в котором нам с тобой зарабатывать свой кусок хлеба. Горожане любят посещать наш ресторан. Гуляют. Развлекаются. Проводят время в застолье с друзьями или домочадцами.

За полчаса Тему услышал от Сосе столько необычного, что был ошарашен. Все перемешалось в голове, что к чему – сразу не уразуметь.

Молча проследовали через площадь, обошли высокий кирпичный дом и оказались в просторной кухне с кастрюлями, ухватами, половниками, тарелками. Громадные печи еще не разжигались. В ящиках полным-полно лука, картошки, моркови. На длинных столах, покрытых белой жестью, лежат туши.

– Нам здесь корпеть с утра допоздна, – сказал Сосе и надел халат, а голову украсил шапочкой. И Тему вручил такие же поварские принадлежности.

На кухне появились женщины в белоснежных нарядах. Стало теплей и уютней.

– Это наш новый поваренок? – с улыбкой спросила полнотелая голубоглазая женщина и погладила Тему по плечу. – Как зовут-величают?

– Его зовут Тему, – сказал Сосе. – А это тетя Настя и тетя Маша.

Работа на кухне закипела. Тему стоял с разинутым ртом, глядя, как ловко действуют повара ножами. Стук-перестук. Летучий взмах обнаженной до локтя руки… Чудеса творятся на глазах. Растут горки очищенных картофельных клубней. Крошат на тоненькие дольки лук и морковь, редьку и свеклу. Кочаны капусты разваливаются на сочные половинки. На соседнем столе – мясное крошево, рубленая говядина, телячьи ножки и ребрышки. Дальше – пестрая, в золотистую крапинку форель, куски сома и стерляди, просоленная селедка, вяленая треска.

Красивые, улыбчивые девушки принесли свои сказочные изделия – торты с вензелями, печенья, ароматные сладости.

Для Тему нашлось дело попроще – таскать дрова. Во дворе трудились пильщики – греки и армяне. Работали они размеренно, не спеша. Острозубая пила ходила взад-вперед, устилая булыжник опилками. Поленья тут же разрубались на части поменьше. Их-то и подносил Тему к печам. Дров понадобилось много – и буковых, и березовых. Через час-полтора Тему почувствовал, как немеют руки. Он стал двигаться медленнее, словно ходил наощупь, боясь споткнуться и растянуться на плиточном полу.

После обеда поваренку доверили котлы и кастрюли. Надо надраить их до блеска. Поначалу работа эта была не в тягость, но посуды набралось столько, что Тему поглядывал на нее с тоской. На помощь пришли тетя Настя и тетя Маша. Вместе почистили ножи и вилки, перемыли тарелки и блюдца, графины и графинчики.

С непривычки болели руки и плечи. Пальцы сводила судорога. Остановиться, перевести дух – стыд и срам. Он видел, чувствовал: дядя Сосе наблюдает за ним. Он ловил и понятливые взгляды женщин и старался изо всех сил. Делал все, что было велено, чтобы не вызвать насмешек и упреков тех, кто перешагнул этот порог раньше него.

– На сегодня хватит, – сказал Сосе. – Умаялся? Трудное начало – всему голова. Обкатаешься, и все будет ладно.

Сосе был главным поваром. Он все знал и умел, строго следил за каждым, делал замечания, давал советы. И сам брался за всякое дело. Его уважали и слушались. И все у всех получалось.

Провизии заготовлено с избытком. Съестного хватит на множество людей. Пиршество начнется попозже, вечером, когда съедутся гости.

– Какой сегодня праздник? – спросил Тему наставника.

– У них всегда праздник. Каждый день – новый год, через день – пасха.

– Кто они? – не унимался Тему.

– Купцы, фабриканты, чиновники, адвокаты, офицеры…

– Взглянуть бы на них краешком глаза.

– Ни-ни… Нашему брату запрещено появляться в зале.

Возвращались домой той же дорогой. Устало ступая по пятам Сосе, Тему повторял про себя услышанные этим днем слова – театр, кино, бульвар, трек… Над городом разливались звуки колокольного звона. Они отзывались в Тему благостью, и усталость не ощущалась с прежней остротой. От реки подступала прохлада. Дышалось легко. И все же мысли о тех, у кого всегда праздник, и о тех, кто целый день готовил им яства, не очень радовали поваренка. Одни работают, другие веселятся. Впервые подумалось об этом Тему. Он не был уязвлен. Так, наверно, заведено повсюду. В городе. В горах. На равнине.

Отец всегда на кого-то работал. Был у него крохотный сенокос и клочок земли под картофель. Он три года батрачил. Пригнал десять овец и ослика. И пять пудов кукурузы привез. Завел хозяйство. Трудился день и ночь. Семью выручал картофель. Все лето кормились его клубнями. А как соберут урожай, отец каждый день наведывался на бельгийский рудник в Фаснале. Картошка шла нарасхват. На вырученные деньги покупал кукурузу и ячмень, а у местного лавочника приобретал что-нибудь из одежды. Осенью вместе с земляками перебирался на равнину. Плато Силтанука принадлежало бадилятам. Оттуда привозил на осле мешки с початками кукурузы. Так и жил – с весны до осени, с осени до весны. Никогда не жаловался на судьбу. Жил по привычке. Другой жизни не знал и, кажется, не желал.

«Желать-то желал, да руки коротки, не дотянешься до лакомого куска, – вздыхал Тему, жалея родных. – Как они там? Получу мзду за месяц и отошлю домой. Много ли, мало ли, все-таки подмога. Может быть, отец простит мне бегство в город с дядей Абе».

Путь от Осетинской слободки до центральной площади города Тему вместе с наставником проделывал под колокольный звон. Изо дня в день одни и те же заботы, но уставал меньше. Послушный, работящий поваренок пришелся ко двору. Обиды не знал. Попреков не слышал. Сосе понемногу начал посвящать подопечного в тайны кулинарии.

– Гляди, запоминай, пробуй делать сам, – говорил Сосе. – Разделывать мясо, рыбу, овощи ты уже научился, но этого мало. Готовить пищу – великое умение. Рука должна чувствовать любой продукт. Глаз должен быть наметан. Человек как бы народился заново, когда научился выделывать из теста, сырого мяса, овощей и фруктов все, что украшает стол, доставляет людям удовольствие, питает душу и тело.

Сосе говорил с Тему долго и откровенно, словно завещал ему свое наследство. Ученик будет вечно благодарен наставнику – приютил, учит уму-разуму. Он ни на шаг не отходит от Сосе, стал его тенью. Готов в любую минуту услужить старшему, старается угадывать его намерения, предупредить желания.

Однажды управляющий пригласил к себе Сосе. Вскоре тот вернулся и буркнул так, чтобы все услышали:

– У соседей праздник, а у нас колгота. Табачный фабрикант отмечает день рождения. Будут гости. Много гостей. Нам помогут официанты. Как думаешь, тему, не оплошаем? Справимся, дружище, мы и не такое видели.

Кухня превратилась в карусель. Все закружилось, завертелось. Тему сбился с ног – бегал за посудой, носил воду, таскал со склада продукты. Подберезовик с бурой шляпкой, коричнево-красный подосиновик, белый и буроватый шампиньон… Икра черная и красная с кусочками масла… Салаты со сметаной и яйцом, из сырой моркови и репы, из крабов, из птицы, рыбы, редьки… Сельдь с гарниром, лососина, белуга, судак под майонезом… Паштет из печенки, ветчина, язык… Судак заливной, студень говяжий, гренки с селедкой…

Тарелки наполнялись быстро, и тут же исчезали в большом зале. Длилась эта крутоверть часа два. Уставал Тему, уставали кулинары, но отдохнуть не могли. Пришел черед жареного мяса. Замелькали перед глазами тарелки: беф-строганов, бифштексы с луком, яйцами, картофелем, почки на сковороде, печенка в сметане, мозги жареные, ветчина с горчицей и луком…

Сотни тарелок заглатывала эта прорва, именуемая залом для гостей.

Сосе разделывал уже третьего поросенка. Делал свое дело вроде бы не торопясь, но с какой-то лихостью. Тему любовался ловкими движениями наставника. Шеф-повар ошпарил поросенка, потом вытер тушку накрахмаленным полотенцем. Кое-где видны были еще пушинки. Сосе протер эти места мукой и подержал над огнем. После этого взялся за нож. Одним махом разрезал брюшко и грудную часть поросенка от хвоста до головы. Вытряхнул на подставку внутренности.

– Теперь промоем тушку в холодной воде, – сказал Сосе и посолил ее с внутренней стороны. – Пододвинь противень. – На него он положил тушку спиной вверх. – Помажь ее сметаной. Не густо. Так, слегка. Хорошо. Возьми ложку. Набери растопленного масла и окропи им этого окаянного поросенка. Налей на противень четверть стакана воды. Посади его в духовку. Пусть он там парится и жарится, а мы с тобой отдохнем немного. И ты устал, и мне досталось. Далеко не уходи. За поросенком нужен глаз да глаз. Жареный поросенок без румяной корочки, что осел без хвоста. Время от времени освежай его жиром. Приготовь подливу. Молодец, Тему! – похвалил его Сосе. – Ты у меня не кулинар, а кудесник. Кажется, плод созрел, – он открыл духовку. – Готов, миленький. Сними-ка его с противня. Накроши вареных яиц и посыпь ими сверху тушку.

Сосе отрезал голову поросенка, потом разделил тушку на две части. Половинки разрубил на куски. Куски сложил поверх гречневой каши так, что тушка как бы вновь оказалась целой. Да еще приставил к сложенным частям голову своей жертвы.

– Ну все, Тему. Возьми соусник, наполни его подливой, и можешь отнести официанту.

Не заметил Тему, кто, когда и как принял из его рук поднос с поросенком. Зал поразил поваренка размерами и убранством. С потолка свисали громадные люстры, заливавшие помещение электрическим светом. Вдоль стен в серебряных подсвечниках горели свечи. Перед именинником поставили большой торт, утыканный такими же свечами.

И грянул оркестр. Доули³ взял с ходу – барабанная дробь вкупе с армянской мелодией привели в движение весь зал. Взбодрились гости – кто головой, кто всем телом повторяет ритмы, извлекаемые музыкантом из доули, будто всем и каждому передается азарт артиста. В сговор с доули вступает кларнет. Из раструба выплескивается нежный звукопад, мягкий, ласковый, волнующий. Не заставила себя ждать и зурна⁴. Ее звонкий голос звал в горы, к шуму рек и водопадов, к шелесту ветра. И был бы полет, не будь мудрой всеохватности аккордеона. Низкие тона, легкий перебор, перехлест звуковых волн, всплески и глухой рокот – все слилось в гармонии чувств и ощущений. Все звенело и звучало, сулило многие лета…

Именинник был счастлив. Гости сыты и довольны. Почему-то зурна захотела радости и одиночества. Умолкли кларнет, аккордеон, доули. Заливалась одна зурна. Звучала дерзко, одиноко, жертвенно.

Зал затих, внимая соловьиной трели зурны. Тревожной, радо-стной, мятежной. Зурнач упивался вдохновением, парил в поднебесье.

– Зурна, – с душевным трепетом прошептал Тему, подражая кому-то из сидящих за столами.

Он все время стоял на выходе из кухни в зал, не в силах сдвинуться с места, спастись от очарования звуков и улыбок. Кто-то больно ухватил поваренка за ухо, развернул его и дал пинка под зад, зло обронив гнусавым голосом:

– Брысь, немытая рожа!

Тему вскипел от обиды, нащупал нож в кармане, но прикусил язык – поплелся к наставнику. Кончился праздник. Праздника и не было. Была обида. Была злость. И ощущение своего бессилия перед злом.

Кухня опустела. Здесь теперь хозяйничали судомойки. В углу сидел Сосе, опустив голову. Усталый, осунувшийся, постаревший. Тему забыл про свою обиду, молча постоял возле наставника, потом тронул его за плечо. Сосе выпрямился:

– Это ты, Тему? Пора и нам домой. Гости разбрелись. У них каждый день новый год, через день – пасха. Возьми корзину.

Увесистая корзина не была в тягость Тему. Он ступал за Сосе след в след, считая шаги. Часто путался. Наставник шагал вразвалку, не торопясь, а парня подмывало двигаться порезвее. Стар и млад не пойдут наперегонки. Старший уступит дорогу юнцу. Младший ринется по ней и без спросу. Поладят, однако. Потому так спокоен поводырь и так уважителен ведомый.

Дома их дожидался Абе. Земляки крепко обнялись и долго молчали.

– Не огорчает тебя подопечный? – наконец спросил Абе.

– Он молодец. Вырос. Окреп. Летят дни, недели, месяцы. Скоро заменит меня. Наступает на пятки

– Спасибо. Базо рассвирепел, набросился на меня с палкой, но когда узнал, что ты приютил его сына, угомонился.

– Возьми эти деньги. Пятнадцать рублей. Их заработал Тему. Отдай их Базо. Может, залатает какие-нибудь дырочки. Еще столько же оставляю на черный день. Пусть у парня будут свои сбережения. Жизнь, она не всегда предсказуема. Еще неизвестно, что выпадет на его долю.

– Это разумно, – сказал Абе. – Времена-то какие настали!

– Город бурлит, – прервал его Сосе. – Жаль, что дела решаются на улице. Опасно это, очень опасно. Молодежь свихнется. Даже старшие окажутся без вожжей. И покатятся все вместе с горы. У вас там спокойно?

– Фаснал рядом. Фабричные заговорили о своих правах. Молодые горцы тянутся к рабочим. Костры горят на башнях, Сосе.

– Пусть горят, если их зажгли, – вдруг возликовал хозяин дома. – Знал бы ты, Абе, какой мы день провели с Тему. Выжали нас и спасибо не сказали. И так изо дня в день. Мне не привыкать, но младший-то почему проклят, унижен и оскорблен?

– Я привез к тебе племянника на учение, а ты сам слезы проливаешь.

– В слезах проку нет, да и не о том мы говорим. Тему нашел друга. Чермен из рода Баевых. Живут поблизости. Славная семья. Гаппо – большой человек. Слободка в нем души не чает. Мимо не пройдет, не проедет без поклона. Расспросит обо всем, пожелает удачи.

– Дай бог ему здоровья, если с людьми ладит.

– Слышал я, что и с Коста он дружен. Песни его в книге напечатал.

– Побольше бы нам таких достойных людей.

– Да вот с братом общий язык никак не найдут.

– Это как же? Что они не поделили?

– Говорят же: мир перевернулся.

– Этого нам не хватало.

– Да, да, между братьями черная кошка пробежала. Младший… Чермен другому богу молится. Реалистом называют. Учится, значит. Отчаянный человек. С листовками ходит к рабочим и даже к всадникам осетинского дивизиона. Против власти подбивают их.

– Один против царя восстает?

– Он не один, Абе, их много. К ним прислушиваются. В городе пахнет грозой. Заводчане, печатники, булочники часто бросают работу. Заполняют улицы. Права им нужны, свобода. И денег побольше за труд.

– Дыма без огня не бывает, Сосе, да поможет им бог.

– Полицию им не одолеть. Остров Чечень не за горами. Сибирь обжита нашими повстанцами. Люди родились кочевниками. Только каторга – место оседлости. Бунтари знают это, но не боятся тюрем и ссылок.

– Что же будет? Что ждет молодых?

– Чермен и Тему как побратимы. Наш-то не очень силен в грамоте, а реалист много книг прочитал. Однако вместе распевают песни Коста. Вместе ходят на демонстрации.

– Бунтарю не сносить головы, – всполошился Абе.

– Когда разливается река, она уносит всякую муть, вода становится чище. Молодые не хотят ждать спада волны, не собираются прохлаждаться на берегу.

Абе задумался, не сводя глаз с подошедшего к ним племянника. Сосе уважает Гаппо. Сосе не осуждает Чермена. Доволен дружбой этого реалиста с его племянником. Пусть так, но сам же говорит о беспорядках на улицах. Там жандармы. Там солдаты. Неровен час – угодят в черный омут.

Тему не отвел взгляда. Жестковатое выражение лица парня удивило дядю. Возмужал. Стал кулинаром. Но не только… Всякое может случится. Избежать бы беды. Базо не перенесет этого. Сосе не даст парню свихнуться. Семья Баевых – пусть у них нелады и трения – крепкая опора. Распри между братьями уйдут. Кровь предков течет в их жилах. Поймут друг друга. Может, и Тему помогут стать на ноги.

Так рассуждал Абе. Он с трудом унял волнение. Уж слишком тревожно стало на душе после беседы с земляком, хотя Сосе не поведал гостю о событиях последних дней, чтобы не ввергать его в горестные думы.

Не рассказал о том, что недавно сотни, а может и тысячи людей забастовали, запрудили улицы и площади, с песнями двинулись от завода «Алагир» до вокзала, а потом по Московской улице до памятника Архипу Осипову. Там их встретили солдаты. «Царский манифест – это обман. Долой царя!» – кричали демонстранты. Жандармы открыли огонь. Были убитые и раненые. Пострадал и реалист Виктор Дзуцев. Чермен и Тему отвезли его на Евдокимовскую улицу к доктору Дзыбыну Газданову. Рана оказалась смертельной. В день похорон состоялась еще более мощная демонстрация. Обошлось, однако, без жертв и крови.

Зимние трескучие морозы не ослабили накала волнений. Отовсюду – из горняцких поселков и равнинных сел – приходили вести о рабочих выступлениях и крестьянских бунтах. Революция то набирала силу, то теряла свою энергию, пока не была сокрушена. Разгулялась реакция с арестами и ссылками бунтарей.

Ушла зима с морозами и невзгодами. Весна выдалась тревожная. Горожане не могли обрести покой, хотя теперь чаще проводили время на Александровском проспекте и в городском саду.

Люди напрасно ждали перемен. Чашу горя испили они до дна, когда из Георгиевско-Осетинского пришла весть, потрясшая всех горцев. Скончался Коста. Перестало биться сердце глашатая, воителя, певца бедноты. Власти опасались взрыва народной ярости. Во Владикавказе было введено военное положение, но это не избавило начальника Терской области от нервного напряжения. Как быть? Где хоронить поэта? Над этим ломали головы и генерал Колюбакин, и земляки Коста. Генерала тревожило настроение толпы, которая неминуемо соберется и на вокзале, и на улицах города. Горожане, да и вся интеллигенция, обеспокоены тем, как воздать должное великому сыну Отчизны. Осторожный, умудренный жизненным опытом Гаппо Баев увещевал их:

– Колюбакин свиреп и безжалостен. Найдутся горячие головы, которые захотят превратить похороны в политическую акцию. Беды тогда не миновать. Имя Коста будет опозорено. Пусть предадут его прах земле там, где он прожил последние годы.

Может быть, впервые ослушались Гаппо его земляки, и между ними пролегла полоса отчуждения. Несколько человек прошли по бульвару Александровского проспекта и за два часа собрали 470 рублей для перевозки праха поэта во Владикавказ. Алихан Акиев и Боти Дзахсоров немедля отправились в скорбный путь.

Генерал Колюбакин благоразумно уступил горожанам, не прекословил воле народа и этим избежал неприятностей.

Запруженная людьми привокзальная площадь безмолвствовала. Так же безмолвно двинулась траурная процессия по Москов-ской улице, а затем по Александровскому проспекту.

Это медленное шествие тысяч людей к храму напоминало паломничество к святилищу. Ничего подобного Владикавказ прежде не видел и не слышал.

Полицейских, жандармов, солдат на улицах не было. Их присутствие могло быть воспринято как оскорбление памяти усопшего, и власти увели их в соседние переулки.

Коста отпевали армянские священники, когда процессия достигла Армяно-Григорианской церкви. Истовой молитвой на родном языке испросил упокоения души Коста настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы, навеки приютившего раба божьего.

Земля приняла прах поэта под колокольный звон. Печаль разлилась по улицам города. Молчали горожане. Молчали горцы. Только Терек не переставал бесноваться, бился о свои берега, как женщина в погребальном обряде.

– Умерла надежда Осетии, – тихо произнес Сосе.

– Коста бессмертен, – сказал Чермен. – Слышишь?

Над могилой звучали стихи. Звучали слова благодарности, покаяния и тревоги. Горе сблизило людей. Они говорили о любви к поэту, о его гражданском подвиге, о песнях, которыми он окрылил горцев.

Могила покрылась венками цветов. От благодарной Осетии. От горцев Алагирского ущелья. От гимназисток-осетинок. Ольгинское. Ардон. Нар. Владикавказ. Ново-Осетинское…

Горожане не могли смириться с утратой. Жили скорбью и печалью. Опустели оживленные улицы. В злачных местах не звучит музыка.

Сосе, Чермен и Тему вместе ушли из церкви. Старший перекрестился и сказал у порога своего дома:

– Помянем святую душу Коста.

Под навесом стоял столик о трех ножках с двумя пирогами и кувшинчиком араки. Зариат принесла тарелку с говядиной.

– Царство тебе небесное, Коста. Завершен твой тернистый путь. Кончились твои муки. И пусть Барастыр⁵ упокоит твою исстрадавшуюся душу. Ты жив в нашей памяти. Ты будешь жить в памяти потомков.

Сосе пригубил рюмочку. То же самое сделали Чермен и Тему.

– Как дома? Гаппо, должно быть, не очень доволен тобой? Он служит царю, а ты выбрал другой путь, – сказал Сосе.

– Мира нет, но все образуется, – улыбнулся Чермен. – Гаппо – добрейшая душа и нам внушает свои надежды. Одними пожеланиями, однако, сыт не будешь. Вне закона он не мыслит жизни. Но законы-то подпирают трон. Вот и страдает, мечется меж двух огней. Дзандар верен присяге. Блюдет честь мундира. Андрей грызет гранит науки. Один я не в ногу шагаю, – снова улыбнулся Чермен.

– Образуется, говоришь?

– Так думаю. Бог рассудит и правых, и заблуждающихся.

– Да будет так, – сказал Сосе. – И Тему не помешали бы науки.

– Он постигает науку жизни на улицах. Она дороже классных занятий.

– Берегите друг друга. Так завещал Коста: «Дети Осетии, братьями станем в нашем едином и дружеском стане».

– С нами высокое знамя народа. К свету, с победною песней похода, – продолжил Чермен.

– Видел бы все это, слышал бы все это Абе, меньше бы о твоей судьбе беспокоился, – сказал наставник Тему, когда Чермен простился с ними и ушел.

По вечерам Тему исчезал на час-другой. Сосе не очень волновался on поводу его отлучек. Знал, что он с Черменом, а тот на рожон не полезет, хотя за ним приглядывает городовой. Не будь Гаппо, этот служака быстро приструнил бы завсегдатая всяких сборищ и митингов. Живет городовой с оглядкой, на доносы не решается. Как-то осторожно намекнул Сосе, чтобы за гостем присматривал. Сосе ублажил его вином и пирогами. С тех пор блюститель порядка держит язык за зубами.

Над Черменом сгущались тучи. Однажды он поделился с друзьями своими тревогами. Начальник области Колюбакин вызвал Гаппо:

– Что же вы, дорогой мой, брату мозги не вправите? С ума сходит.

– Перебесится. Грехи молодости.

– Ой, ли! Не та закваска, не та начинка. Оружием бряцает, крови жаждет. Рабочих баламутит с дружками, к всадникам осетинского дивизиона подбирается.

– Солдат не изменит присяге. Агитаторам не на что рассчитывать.

– Вашими бы устами да мед пить. Они те же крестьяне, те же горцы. Могут и воспламениться. Мой вам совет: пока не поздно, обуздайте Чермена. Мы ценим ваши заслуги. Не запятнайте чести и достоинства семьи. Большевикам море по колено, но на каторге всем хватит места. Втолкуйте это брату.

Гаппо старался, как мог, но согласия между братьями не было и нет. Не вызовешь Чермена на откровенный разговор. Да и встречаются редко – у каждого свое на уме. Пропасть, которая разделяет их, углублялась, и они, кажется, смирились с этим.

Беду, казалось бы, ждали, но пришла она негаданно. Чермена арестовали вместе с Елбаздыко Бритаевым за то, что они доставляли всадникам дивизиона листовки, в которых призывали к свержению самодержавия. Расправа была скорой. Елбаздыко заключили в Назрановскую крепость на год. Чермен как несовершеннолетний отделался меньшим сроком.

Переполоха в семье не случилось. Гаппо и Дзандар добросовестно отправляли царскую службу. Суд над братом не стал для них помехой, хотя они были подавлены случившимся. Человек волен выбирать свою стезю. Богу угодно развести их по разные стороны баррикад. Арест Чермена больше встревожил его друзей Сосе и Тему. Притихли они, пригорюнились. Да еще городовой осточертел своей болтовней. Придет, развалится в кресле и начинает ехидничать самодовольно:

– Что, милай, упекли твово дружка-то?

– Орел и в клетке останется орлом, – вспыхнул Тему.

– Ну, ну… Крылышки-то можно поломать. Вот из орла и получится ощипанный петух, и даже курочка.

– Вот что, ощипанный петух проваливай-ка отсюда, – разозлился Сосе.

– Что, что? – озадаченно привстал городовой.

– Вон! – сказал Сосе. – И чтобы твоей ноги никогда больше не было в моем доме. Нашелся благодетель.

Городовой не ожидал такого оборота и попятился к дверям.

– Я памятливый. Я не забуду обидных слов, – промямлил он и исчез за воротами, задев шашкой распахнутую калитку.

– Что же вы так нелюбезно выпроваживаете гостя? Чуть не сбил меня с ног, так спешил бедняга. – У порога стоял Абе. Он появился, как всегда, неожиданно, и, как всегда, с полными хурджинами.

– Бог с ним. Здравствуй, Абе! – Сосе обнял гостя.

Хозяева были рады Абе. И он доволен встречей. С лица не сходила улыбка, черные глаза хитро поблескивали, усы топорщились. Пытливо разглядывал взбудораженных мужчин.

– Прилип, зануда. Житья от него нет.

– Служба у него такая. Что-нибудь серьезное? – спросил Абе.

– Пустяки. Ухмылочки его и намеки всякие надоели. Вот я его и послал куда подальше. Пусть проветрится.

– Однако служака может напакостить ребятам, – настороженно произнес Абе и начал опорожнять хурджин.

– Чермен в тюрьме. Теперь стукач принюхивается к Тему, – озадачил Сосе гостя. Он не собирался утаивать правду. Злость все еще кипела в нем, и он готов был на самые решительные шаги.

– Вот как, вот оно что, – Абе задумался. – У нас тоже нашлись злопыхатели. Им не дадут разгуляться. Горец не прощает обиды и навета. Войдут паводковые воды в свои берега, но это произойдет не так скоро. Вот я и собрался в дальнюю дорогу.

– То-то, я смотрю, навьючен сверх меры, – невозмутимо заметил Сосе, будто давно ждал отправления Абе в путь. – И куда ты намерен податься? На строительство Карской дороги или в Баку на нефтяные промыслы?

– В Америку, – просто, буднично сказал Абе, словно собрался в соседнее село к родне на побывку.

Во все глаза глядел Тему на дядю – никак не привыкнет к его отчаянным поступкам и решениям. Сосе отнесся к словам Абе спокойно. Не он первый, не он последний. Нужда гонит горцев в заморские страны на заработки. Кто-то окажется везучим – вернется с добром. Кто-то навсегда останется там, на чужбине.

– Дай бог тебе удачи, – сказал Сосе. – В дорогу нужны деньги. И немалые. Да и одному придется туго. Найди попутчиков.

– Деньги одолжил у тех, кто мог помочь. Собралось нас несколько человек, таких же горемык, как твой друг.

– Хорошо, когда земляк рядом и в трудный час, и в праздники.

– Послушал я тебя, Сосе, и подумал… Хабары⁶ твои надоумили меня взять с собой Тему, – сказал Абе. – Что скажешь, племянник? Рискнем?

– Как тебе угодно, дядя.

– Тогда не будем терять времени.

– У Тему есть немного денег. Пригодятся. И я вам одолжу.

– Спасибо. Жди подарка из Америки. С пустыми руками не вернемся.

– Чермен доверил мне чьи-то деньги. Он хотел листовки печатать. Не знаю, кому их теперь вернуть.

– Всем вернем долги, – успокоил Абе племянника. – И тем, кто нас в путь снарядил, и тем, кто заставляет ходить под ярмом. Ехать придется долго, – сказал он Сосе. – Едешь и едешь, говорят знатоки, кончились деньги и припасы – сойди с вагона, наймись на работу, накопи денег и следуй дальше. Твой городовой останется с разинутым ртом. Как у нас говорят: пусть посыпает наш след солью.

– Есть на Московской улице трехэтажный дом. Там разместилось «Русско-американское торговое пароходное общество». Оно занимается отправкой горцев в Америку. И гостиницу, наверное, потому так и назвали – «Нью-Йорк».

– Там мы и встречаемся с земляками, – сказал Абе.

– На крыше дома нарисован пароход, плывущий по волнам, – вмешался в разговор старших Тему и сконфузился – негоже прерывать беседу тех, с кем ты еще не садишься за один стол, но заметив одобрительные взгляды наставников, продолжил: – Мне его Чермен показывал во время демонстрации. Красивый пароход. Плывет по синим волнам под голубым небом. И птицы над ним носятся косяками. Как в сказке…

– Поплывем и мы с тобой по волнам в сказочную страну. Жаль расставаться с тобой, Сосе, – сказал Абе. – Я в вечном долгу перед тобой, – он рассмеялся. – Нет, наверное, в Галиате человека, которому я не задолжал. Долг платежом красен. Не забуду эту заповедь предков.

Тему устроился у керосиновой лампы, развернул книжку. Он знал все, что там написано, на память, но читал и перечитывал песни Коста. И казалось ему, что перелистывает страницы своей жизни – видит горы и луга, реки и водопады, слышит голоса родных и близких, вновь и вновь вспоминает, как ходил подпаском за отарой, как помогал отцу волоком тащить дрова из леса, как засыпал под перестук крупорушки.

Книга эта дорога ему еще и потому, что она принадлежит Чермену. Держишь ее в руках и будто тепло друга ощущаешь. Упрятали его в застенок, мается в темнице, а все из-за того, что не переносит зло и говорит правду. Чермена не согнешь, сам же тему не может унять боль в груди, хотя и старается заглушить ее работой. А теперь и вовсе расходятся их пути. Друг любил распевать песни Коста. Отныне эти песни будут и его спутниками в странствиях.

Искать дом «Русско-американского торгового пароходного общества» не пришлось. Единственное трехэтажное здание Владикавказа расположено на углу улиц Московской и Ростовской, вблизи железнодорожного вокзала. Верхние этажи отведены для знатных заезжих гостей. Крыша украшена изображением парохода. С утра до вечера у парадного подъезда толпятся горцы. Они стоят и вдоль фасада, и под каштанами через улицу. Спешить-то некуда, вот и ведут неспешные разговоры о своих напастях, с надеждой поглядывая на заветный дом. Там сидят чиновники-всезнайки, суетятся агенты-вербовщики. Рано или поздно любой пришелец становится их пленником, теряет власть над собой. Каким бы крутым ни был твой нрав, здесь твой удел – смирение и почитание вершителей судеб. Благодетели замкнуты, словно зачехлены в мундиры и сюртуки. Сосредоточенно корпят над бумагами, даже не взглянут на посетителя. Людской поток не иссякает, стоит ли заботится о том, живая душа перед тобой или существо, у которого, слава богу, есть имя, а главное – нужда великая, поднявшая его с насиженного места.

Абе примкнул к группе земляков, окруживших человека, который, судя по всему, никуда ехать не собирался. Он напоминал учителя, вразумляющего подопечных. Одет скромно, опрятно. Говорит уверенно, убежденно.

– Куда деваться бедняку? Земли – в обрез. Батрачить на хозяина – проку мало, все равно живешь впроголодь. Требовать чего-то от властей опасно – встретят нагайкой или пулями. Вот вы и стучитесь в этот дом, – оглядев сумрачные лица горцев, незнакомец сверкнул глазами, вскинул голову и сказал звучным голосом: Сладкой жизни не дождетесь. Вы на родине никому не нужны, а для Америки вы чужаки. Сброд. Изгнанники. Так держитесь друг друга. Берегите материнский язык, обычаи предков.

– Кто он, этот мудрый человек? – спросил Абе соседа.

– Во время забастовки рабочих он нес красное знамя.

– Не миновать ему беды, если такой отчаянный, – сказал Абе и прислушался к незнакомцу.

– Власти не вашей судьбой обеспокоены. Чем меньше бунтарей, тем спокойнее жить хозяевам. Вот вам и даруют за ваши же кровные рубли билеты в Америку.

– Но ты же сам говоришь, что деваться нам некуда, – сказал Абе, подойдя поближе к собеседнику.

– И ты прав, и я прав, – улыбнулся тот. – Наш народ научен горьким опытом. Не впервые чинят над нами произвол. Вы, наверное, слышали от старших, что случилось с горцами лет сорок назад. И тогда наш вольный край бурлил. И тогда власти нашли такую же отдушину. Высочайше разрешили тысячам семей покинуть свои гнездовья, и пустились они на скрипучих арбах в далекий путь – в Турцию. Муки и страдания достались им в обмен на родину. Слава богу, не отуречены, выжили, сохранили свои традиции. И вы будьте едины вдали от Отчизны.

Люди взбодрились, стали креститься. Расходиться не хотелось. Напутствия незнакомого человека согревали их души.

– Америка прожорлива, – продолжал он. – Страна на взлете. Там строят города, железные дороги, банки, заводы и фабрики. Вы приобщитесь к другим порядкам и законам. Черкеску и кинжал заменят рабочая роба, кирка да лопата. Не забывайте – кто вы и откуда приехали. – Незнакомец заметил, что к ним приближается полицейский и поспешно сказал: Счастливого пути!

Страж порядка уставился на безмолвную толпу, пожевал кончики усов, крякнул и проследовал в сторону вокзала.

Из кирпичного дома вышли агенты-вербовщики. Они громко вы-крикивали фамилии и имена отъезжающих. Потом все гурьбой направились на станцию. Абе остался с незнакомцем.

– Мое имя Долат, – сказал тот. – Ты тоже намерен ехать?

– У меня нет еще паспорта. Племянник тоже без нужных бумаг.

– Паспорта выдают в канцелярии начальника Терской области. Раздобудь справки, подписанные старшиной прихода. Сколько племяннику лет?

– Шестнадцать, а может, и больше, – соврал Абе.

– Визу не дадут. Молод. Прибавь ему года три, если он крепкий малый.

– Спасибо, Долат. Ты с Черменом Баевым не знаком?

– Кто же Чермена не знает? И ты, выходит, встречался с ним.

– Мой племянник дружит с ним. Он тоже опасается ареста, и я беру его с собой. Умеет кулинарить. А там, глядишь, и настоящее дело для него найдется. Парень надежный. Любое ремесло осилит.

– Удачи тебе, Абе. Подневольный труд все-таки лучше прозябания в вонючей тюрьме.

Они расстались как давние закадычные друзья, хотя простому горцу не с руки тягаться с образованным городским жителем. Однако нашли общий язык и разговорились.

Недели через две Абе вернулся во Владикавказ. Рудовозы из Фаснала помогли ему добраться до Дарг-Коха, оттуда он товарным поездом доехал до города. Старшина прихода за обильное угощение выправил необходимые документы. Тему повзрослел на три года одним росчерком пера. Не забыл Абе советы Долата, да и опыт город-ской жизни Сосе пригодился. В этом мире все продается и покупается. Уплатил приставу по тридцать пять рублей за каждый паспорт, внес пошлину по пятнадцать рублей с носу. Ухмыльнулся, когда увидел в документах подпись генерала Степанова, в сердцах плюнул в сторону канцелярии начальника Терской области и зашагал на Осетинскую слободку.

Утомился Абе от суеты, от хождения по кабинетам, от нудных разговоров с чиновниками. Каждый из них норовил выудить что-нибудь для своего кармана, блудливо пряча глаза и подолгу копаясь в ящиках замызганных столов. С Абе им не повезло. Резковат горец и несговорчив. Тянуть с ним время – резона нет. За дверью томятся другие просители, может быть, более понятливые и уступчивые.

– Чем опечален, Абе? Или охота путешествовать отпала? – спросил его Сосе, заметив, что гость не в духе.

– Нет, нет, едем… Из головы не выходит этот ужас. На Фасналь-ской дороге случилось несчастье. Я видел, как выбивались из сил аробщики и их клячи. Грязь непролазная. Люди и животные сплошь измазаны. Груз увязает в глинистой жиже – попробуй вытащить. Ты знаешь, что колея проходит по краю кручи. Одно неловкое движение – и угодишь в пропасть. Так и произошло. Две повозки сорвались на дно ущелья и разбились в щепы. Возницы остались живы. Лошадок, их кормилиц, поглотил Ираф. Это не первые и не последние жертвы. В Америку бы безлошадным податься, да руки коротки. У меня большая родня, уйма друзей, и то с великим трудом собрал деньги на дорогу.

– Деньги. Долги. Дорога. Да поможет тебе бог в чужедальней стороне.

– Вот что мне поможет, – Абе достал из хурджина кулечек и подержал его в ладони.

– Талисман из рук знахаря? – недоверчиво уставился Сосе на сокровище Абе.

– Горсть родной земли-хранительницы. Она вскормила нас. Она же убережет от всякой напасти, – сказал гость.

– Святой Уастырджи надоумил тебя поступить, как истый горец. Фарн⁷ предков наших наделяет путников памятью и верой. Не растеряй их на чужбине. Они приведут вас к отчему порогу живыми и невредимыми.

Наутро на Московской улице возле агентства их поджидал вербовщик. Он помог им обменять в казначействе документы на заграничные паспорта. Ему же хозяева поручили сопровождать их до портового города Либава.

Долгим был путь и тряским. Устроились на полу вагона впритирку. Лежали на досках, заваленных хрустящей соломой.

День и ночь слушай перебранку колес, от восхода до заката перебирай мысленно, как четки, пережитое. Дом, село, горы следуют за тобой, напоминая о постылой жизни, в которой не знал радости. Жди, когда откроются врата Неба и Всевышний ниспошлет землянам свою благодать.

Поезд подошел к водокачке и замер. Кто-то спросил у спутника, стоявшего в створе двери:

– Какая эта станция?

Тот с усилием прочитал незнакомое слово на фасаде небольшого строения напротив вагона:

– Ту-а-лет.

– Это сортир, отхожее место, грамотей. А я тебя про станцию спрашиваю.

– Откуда я знаю. Там так написано.

Тему спрыгнул на булыжную мостовую и побежал к кранам, чтобы набрать кипятка и питьевой воды. Надо привыкать запасаться всем впрок.

– Станция Ростов, – сообщил он, когда вернулся в вагон. – Полным-полно людей и поездов. Не протиснешься.

– Бродят по свету скитальцы. Ищут свою долю. И мы с тобой теперь странники. И мы хотим ухватить счастье за гриву, – с печалью в голосе сказал Абе и разложил на тряпочке кусочки мяса и хлеба.

То же самое, как по уговору, сделали попутчики, и не заметили, как тронулся поезд и застрекотали колеса. Донская степь дышала зноем. Люди все чаще прикладывались к кружкам с водой. Жажда не утолялась. Вода, от жары быстро теряя свежесть, напоминала остывший кипяток.

Как ни странно, спутники мало общались между собой. Вот уже вторые сутки качает их тряский вагон. Одни и те же думы тревожат их, одни и те же надежды теплятся в осиротевших после разлуки с семьями душах. И все-таки желания облегчить сердце беседой ни у кого не возникает. Ноша, видать, непосильна, дальная дорога не сулит мгновенной удачи. Она больше тревожит и настораживает. Вот и молчат угрюмо, чтобы ненароком не досадить таким же, как сами, горемыкам, и свою растерянность не обнаружить.

Тему недоуменно всматривался в темные лица этих странных людей, сидящих и лежащих вповалку. Абе понимал причину беспокойства племянника и про себя увещевал его: ничего, ничего, скоро они притрутся друг к другу, работа соберет их в артели, и тогда волей-неволей начнут выворачивать души. Иначе им не выдюжить. И веры в успех не обрести, и сил для испытаний не сохранить.

– Угрюмые люди, – заметил Тему.

– Несчастные люди, – убежденно сказал Абе.

Четверо суток продолжалось это утомительное путешествие в неведомые края. Изо дня в день ничего не менялось в вагоне. Горцы все больше молчали, предаваясь тоскливым мыслям, и лишь изредка выдавливали из себя какие-то невнятные слова. Немота странников стала привычной, и никто не пытался пробить брешь в глухой стене молчания.

Парень изнывал от скуки и безделья. Отрешенность попутчиков раздражала. Он искал утешения у дяди, но и тот замкнулся и все реже делился своими соображениями вслух.

– Может, они и правы, – думал Тему. – Нет причин веселиться на пороге, за которым ждет чужой мир, полный неожиданностей.

Утро наступало как-то натужно, без радости обновления. По небу ходили табуны плотных серых туч. Откуда-то со стороны повеяло влажным воздухом. Показалось, что он даже солоноват. Потом стали доноситься резкие, с тяжелым придыханием, всплески большой воды. Поезд стоял у кромки пустынного берега. В дверях появился агент-вербовщик.

– Приехали. Выгружайтесь. Мы в Либаве.

Раньше других из вагона выпрыгнул Абе. Он оглянулся вокруг, отряхнулся и вдруг вполголоса затянул песню. Гортанный голос звучал распевно, взмывая над толпой. Горец молился святому Уастырджи, просил у него покровительства. Его душевный настрой передался горцам. Их лица подобрели. Они с изумлением глядели на Абе, позабыв и вербовщика, и дорожные неурядицы. Песня оживила их зачерствевшие в пути души.

– Так-то оно лучше, – сказал вербовщик. – Не на поминки собрались. Не вешай нос. Распахни глаза. Будь удачлив.

Берег усыпан пестрой галькой. Время от времени на него накатывается пенистая волна. Высокий гребень впрах рассыпается на суше и мелкими светящимися брызгами возвращается в морскую пучину, чтобы чуть позже с новой силой обрушиться на покатый берег.

Балтика гудела, громыхала накатами волн, но не пугала пришлых людей, очарованных ее мощью и яростью. Пароходы выстроились невдалеке в порту. Изредка раздавались их прерывистые гудки. Дым от труб полоскался над домами. Город жил своей непонятной, беспокойной жизнью.

Горцы ощупывали побережье взглядами вдоль и поперек, позабыв о своих невзгодах. А тревожиться стоило. Вербовщик сообщил, что билетов на судно нет. Можно устроиться только на палубе, разумеется, без питания. Путники приуныли. Абе глядел на вереницу разномастных кораблей – одни помельче и, наверное, пошустрей, другие покрупней и поосновательней – и думал. Вскоре он даже повеселел и невозмутимо заявил всем.

– Перебьемся. Запаситесь сухарями. Не впервой нам кормиться всухомятку.

Бородачи согласно кивали войлочными шляпами и папахами. Они обрели вожака: крепкой, видать, породы человек, с ним не пропадешь.

Шли вразброд по сухому берегу, настороженно всматриваясь во все, что им встречалось.

– Это церковь Трисвиенибас, – сказал Тему, прочитав надпись на стене храма. – А это дом, в котором жил русский царь Петр Первый сотни лет назад. А там дальше грязи какие-то для лечения ног.

Попутчики обратили внимание на парня, который умеет читать. К нему они с недавних пор начали испытывать особую приязнь. Будет, кого попросить написать письмо домой.

В тот же день их осмотрели служащие агентства по найму рабочих. Больных и недоростков тут же отсеивали. В отдельную группу собрали тех, у кого имелись хоть какие-то навыки труда на стройках и заводах, и тех, кто обладал профессией. Отбор строжайший. Спутники Абе и Тему не пострадали от настырных чиновников. Горцы сомнений в их пригодности не вызывали. Высокие, кряжистые. Им износа не будет даже в пекле, в жару и в мороз. Побольше бы таких молодцов!

Толпясь и спотыкаясь, мешая друг другу, пассажиры поднялись по шаткому, мокрому трапу на палубу небольшого парохода. Он направлялся из Либавы в Лондон. Каюты забиты путешественниками. На палубе просторней и, как показалось поначалу, намного удобней. Удобств, однако, оказалось маловато. Как только судно начало набирать скорость, горцы поняли, что обманулись в своих ожиданиях. Палубу трясло крупной дрожью. Корабль носило по волнам, то вздымая на самый гребень, то швыряя в глубокий спад разъяренного моря. Качка началась сразу же после того, как судно выбралось на открытый простор. Матросы посоветовали пассажирам лечь ничком, чтобы не смыло в пучину. Студеная вода окатывала людей беспрерывно. Одежда промокла. Пожитки пришлось накрывать своими телами. Свинцовое небо нависло так низко, что нельзя было разглядеть друг друга. Неожиданно небо смилостивилось. Грохочущие волны сменились зыбью, судно раскачивало меньше. Люди стали подниматься на ноги. Выжали мокрую одежду. Прибрали вещи. Осмотрелись. Кое-где остались следы рвоты – не все перенесли болтанку. Двужильным горцам судорожная тряска была нипочем, а вот иноземцы какие-то измотаны изрядно. Никак не придут в себя. В тусклом свете фонарей видны их осунувшиеся, бледные лица.

Мерный гул машин, однообразный плеск волны убаюкивали путников, их клонило ко сну. Потрепанные, измотанные, они расслабились, дремали, прислонившись спинами к бортам. Иные даже похрапывали в такт движению пароходика.

Шелест волн разбудил пассажиров на рассвете. Ничто не напоминало о давешнем буйстве природы. У путников появилось желание говорить и даже шутить. Абе рад за спутников. Рад и за Тему – не оробел, не раскис парень.

На третий день плавания море словно опомнилось – вскипело, заходило глыбистыми волнами. Люди, однако, успели приноровиться к морской качке – легче переносили ее.

Лишь на четвертые сутки погода переменилась. Небо засверкало ослепительной синевой. Угомонилось и море. В дальней дали обозначились голубоватые миражи. К полудню сквозь белесое марево навстречу путешественникам стали выплывать омытые волнами берега. Cde-то там, на горизонте, на многие мили раскинулся Лондон, древний город британцев. Как-то он встретит странников?

Судно упорно подбиралось к заветной цели, будто стремилось поскорей избавиться от своих временных обитателей.

Путники не спускали глаз с безлюдного побережья, к которому приближался неутомимый кораблик. Город гостеприимно двинулся им навстречу. Словно из морских глубин, выходили высоченные дома, портовые сооружения, стаи лайнеров. Вскоре все вокруг покрылось непроницаемой пеленой тумана. Судно входило в порт наугад. Команда быстро нашла пристань, и пассажиры поспешно сошли на берег. На пристани их поторапливали, но они все оглядывались на свой крохотный пароходик. Возле океанского исполина, который навис над пришельцами, как горный кряж, он выглядел каким-то заморышем. Как он уцелел в этой круговерти? И как сами-то они отважились пуститься на нем странствовать?

Горцев погрузили на океанский лайнер. Перед ними открылся громадный порт. Целый город на воде с домами-кораблями, населенными матросами и пассажирами, с улицами-промежутками между судов, с шумом, гамом, грохотом, порт жил беспокойной жизнью, как и дома, облепившие все побережье.

Отчалили поздним вечером, в блеске огней, в разноголосице гудков и свистков. Лайнер разворачивался степенно, не спеша, нехотя раздвигая мутную гладь, но выйдя в море, заскользил по волнам легко, сноровисто.

Горцы довольны. Каюты в два яруса. Тесны, но удобны. Уютны и чисты. Тишина непривычна, однако на душе спокойно. Теперь только коротай время. Почти три недели нужно, чтобы добраться до Лос-Анджелеса. Оттуда поедут в Ванкувер. Завтрак, обед, ужин… И тесная каюта.

– Орла в клетке не удержать, – сказал однажды Абе. – Корми – не корми, ему без неба не прожить.

Тему улыбнулся и достал из хурджина книгу Коста. Теперь улыбнулся Абе. Племянник начал читать «Додой». Он не искал это стихотворение среди других. Оно само первым попалось на глаза. Читал тихо, раздумчиво, напевно. Может быть, оттого разлилась в его голосе горечь беды, а тревожный зов к спасителю прозвучал с истовой яростью и тоской.

Абе вышел на палубу. На все стороны света раскинулась мор-ская ширь, тронутая шелестящей рябью волн. Небеса прозрачны. В их глубине парит буревестник. Не Коста ли перевоплотился в гордую птицу? В ту, что породнилась с бурей и зависла над водными просторами в ожидании вселенской схватки Добра и Зла. Не посланец ли это Уастырджи, указующий странникам путь от беды в светлые дали?

Вернулся Абе в каюту успокоенным – всем существом ощутил небесную благодать и снова обрел утраченный было лучик надежды.

В другой раз он сам взял в руки книгу, в которой, как в Библии, сокрыта судьба человеческая, и все тайны бытия хранятся. Перелистывал страницы, водил пальцем по строкам, вновь и вновь всматривался в написанное, хотя читать он не умел, и постичь суть ему не было дано. Пожевав губы, он спросил Тему:

– Что здесь написано?

– «На кладбище», – ответил племянник.

– На кладбище? – изумленно переспросил дядя. – Читай.

Чтение книги становилось насущной потребностью, как хлеб, как воздух. Человек, оторванный от привычных дел и забот как бы восстанавливал в сердце и сознании потерянные ценности, которыми дорожил когда-то, и насыщался скупыми радостями родных гор и ущелий.

Абе не верил в чудеса. Ныне принужден признаться самому себе, что они есть и что без них никак не обойтись ни на земле, ни на небесах. Тему в этом убедился раньше бывалого дяди, и это слегка покоробило наставника. А все эти книги. Виданное ли дело, чтобы бедный юноша превратился в любимца бога, святого Уастырджи и Курдалагона⁸ и чтобы ему прислуживали сыновья Луны и Солнца.

Слушал Абе песни Коста, и перед глазами возникали земляки с их нравами, пристрастиями, пороками. Он мог бы даже назвать имена тех, о ком рассказано в книге мудрости.

– Так оно было, так оно есть, – громко произнес Абе. – Живи достойно – и будешь обласкан Небом. Однако… – дядя почему-то смутился. – Мы почитаем божьи заповеди, а жить по-человечески не удается – покидаем свои очаги, сломя голову, бежим на край света.

Тему знал, что, несмотря на печальные раздумья, дух у дяди крепок. Он несокрушим и все понимает – как устроена жизнь, чего надо добиваться и как достичь цели.

Чтение книги заполняло промежутки от завтрака до обеда, от обеда до ужина. Время от времени в их каюте появлялись попутчики. Без зова, без приглашения. Они слушали Тему в каком-то горестном забытьи, охваченные тревогой. Покидали их ободренными, просветленными. И снова приходили. Слушать. Думать. Надеяться.

День за днем и ночи напролет клубился дым над пароходом. Он рассекал волны, когда море испытывало его на крепость тяжелыми глыбами, и охотно подставлял им высокие борта, если водная ширь плескалась синеватой рябью.

Так продолжалось почти две недели, пока однажды лайнер не огласил окрестности не гудками, а ревом, и стал медленно протискиваться к пристани.

Берег облеплен толпами зевак и встречающих. Повсюду мелькают нарядные люди. Они машут руками, веерами, зонтами. От праздничного разноцветья костюмов, платьев, шляп рябит в глазах. Много сошло пассажиров в Галифаксе. Горцы следовали дальше, а пока продолжли созерцать американское чудо. Все было на самом деле необыкновенно. Казалось, и несбыточное возможно. Радушие людей, сбежавшихся отовсюду встретить путников, вселяло в них уверенность, хотя не им были адресованы счастливые улыбки и радостные возгласы американцев.

Еще через несколько дней горцы добрались до Ванкувера. Конец странствия, долгого и трудного. С высоты палубы они приметили людей, обликом своим напоминавших обитателей их родных гор.

– Это наши, – сказал Абе. – Земляки.

Незваные гости обетованного края оживились и начали спускаться по трапу, напряженно всматриваясь в толпу.

– Люди наши. Земля чужая, – обронил Тему.

– Ты прав. Об этом забывать нельзя, – поддержал племянника Абе и оглянулся на попутчиков.

Они слышали этот разговор, и на них вновь легла тень беспокойства. Его трудно утаить, даже если тебя ублажают бравурные марши корабельного оркестра.

Были крепкие рукопожатия и скупые мужские объятия. Все в меру приличия и обычая гостеприимства. Земляки вели себя сдержанно, как бы приглашая приезжих быть осмотрительными, не открывать душу перед каждым встречным и поперечным: здесь другой мир, в котором царят другие нравы и представления о чести и достоинстве – словом, незнакомый и непонятный пришельцам уклад и образ жизни.

Абе уже нашел собеседника. Зовут его Хату. Бывалый странник. Не первый год месит чужую грязь. Не один раз менял место обитания. Не одну профессию испробовал.

– Здесь все отлажено. Работа сама найдет вас, – говорил Хату. – Об этом позаботится посредническое бюро по найму рабочей силы. Важно не продешевить, не оказаться в дураках. И такое случается.

Разговор продолжался за обедом в комнатке Хату. Хозяин подогрел котлеты, нарезал сыр, принес разносолы. Раздобыл он и бутылочку виски. Напиток не вызвал восторга у Абе.

– Не арака и не вино, – поморщился он.

– Напиваются и этой дрянью, – согласился Хату с гостем и добавил: – Попутчиков твоих разобрали другие ванкуверские земляки.

Хату собирался домой. Охотно делился опытом добывания денег. Обещал помочь. Неулыбчивый он человек, доброты же хоть отбавляй. Семью оставил в Цее. Намерен обосноваться обязательно у реки – на берегу Урсдона или Ирафа.

Абе рад за него и завидует ему по-хорошему – кончились его хождения по свету, а им предстоит делать первые шаги.

– Надо браться за любое дело, – говорил Хату. – Трудно? Терпи. Засучи рукава. Исходи потом. Набивай мозоли. Тогда будет толк. Американцы не признают лени, презирают краснобаев. Никому не прощают разгильдяйства. Сами они к труду приучены с малых лет.

Гости помалкивали, лишь Абе изредка вставлял слово, чтобы беседа не прерывалась.

– Мы приехали работать. Надо оправдать и дорогу, и затраты. И накопить немного денег.

– Тут поблизости есть городок Норд-Ванкувер. Там роют траншеи для городского водопровода. Десятник-форман мой знакомый. Швед. Тоже приезжий. Сведу вас с ним. Завтра же…

Деловитого, насупленного формана растрогала услуга Хату – приятель привел надежных людей. Жилистые, сухопарые, немногословные. На таких можно положиться. Не будут тратить время на перекуры, передышки, разговоры.

Траншея для труб прокладывается вдоль всей улицы от одной окраины городка до другой. Трасса уже размечена. Форману оставалось разделить ее на участки и расставить землекопов по местам. Между Абе и Тему было метров пятнадцать-двадцать. Каждому дали кирку и пару лопат – штыковую и совковую с короткой ручкой. Перед тем, как приступить к работе, перекусили – ланч, по совету Хату, прихватили с собой.

Лопата острая, но грунт не очень податливый. Прибит ливнями, утоптан пешеходами, укатан колесами повозок и машин. Абе прикинул: сначала грунт надо разрыхлить киркой, только потом браться за лопату. Траншея должна быть ровной, нельзя отступать от проложенной форманом линии. Ширина – метр, глубина – метр с половиной.

Абе прошелся по трассе с киркой метров пять, разбивая уплотненную поверхность земли. Делал это не спеша, расчетливо – не на гонки вышли. Взмахнет обеими руками и с усилием всаживает кирку. Грунт крошится, выламывается кусками. Чернозем с прожилками глины затвердел, как бетон, и поддается копщику с трудом. Абе почувствовал, как начали побаливать плечи и поясница, как напрягаются мышцы рук, и старался не выкладываться во всю мочь – больше выдержки и умения. Знает по опыту, что размеренность движений спасительна для человека с заступом.

Искоса глянул на племянника. Как бы не стал горячиться – недолго оконфузиться. Молодец Тему, пронеслось в голове. Парень трудился с какой-то изящной легкостью, будто дядя передал ему свои навыки. Сначала орудует киркой и лишь потом пользуется лопатой. Сообразил, что к чему, с чего и как начать.

Очень скоро образовался невысокий отвал, и Абе принялся за новый участок – на глаз тоже метров пять. Он вошел во вкус, приноровился настолько, что перестал замечать, как вздувались и расслаблялись мускулы. Ритмичные движения. Расчетливые удары киркой. Сухое крошево грунта… Кто-то одобрительно крякнул за спиной. Форман кивал ему головой и улыбался.

Десятник, наверное, успел обойти всю артель горцев. Никому не сделал замечания. Претензий к землекопам у него не было. Удалился без слов. Надолго ли хватит его благодушия? Абе недоверчиво смотрел ему вслед.

К обеду траншея обозначилась ровной канавой. Копщики сняли верхний слой земли примерно на два штыка, а то и больше. Десятника это устраивало.

В просторной столовой уместились все рабочие – хозяин не любил, когда люди толпились в очередях. Лучше всех сразу усадить за стол. Экономия времени очевидна. Обед был сытным – густой рисовый суп, мясо с картофельным гарниром, компот.

– Не устал? – спросил Абе племянника.

– Нет, нет! – заверил его Тему.

– Видел, что работаешь с умом.

– Нам ведь не привыкать глыбы выворачивать.

Землекопы снова разбрелись по участкам. Форман до конца для больше не появлялся. Поверил горцам – понукать их не надо, хитрить и фальшивить не умеют. Сполна отрабатывают свои два доллара и пятьдесят центов. О большем не помышляют.

Трудились они и в самом деле усердно. К тому же обнаружился пласт с рыхлой галькой. Кирка брала ее легко. Выгребать грунт совковой лопатой можно было без особых усилий. Попадались и увесистые булыжники, но не часто. Работать стало легче, но усталость давала знать о себе. Десять часов рыть землю – это не каждому под силу. Никто, однако, не заикнулся об усталости. Просто как-то сникли, и за ужином были непривычно молчаливы. Отдохнуть бы, выспаться, чтобы наутро выйти на трассу посвежевшими.

Хату с любопытством оглядел своих гостей. Перемен в их настроении не заметил, хотя вымотаны дальше некуда. Горец не обнаружит свою слабость, если даже будет истекать кровью. Младший еще и к книге потянулся. Что он там выискал занятного? Об этом он спросит его потом, а сейчас ему хотелось поделиться с новыми друзьями кое-какими соображениями. Пригодятся новичкам. Надо знать, где ты живешь и что тебя подстерегает.

– Американцы строят города, порты, дороги, электрические станции, заводы. Строят и строят. Рабочих рук всегда не хватает. Сюда едут на заработки со всего света. За труд платят в четыре-пять раз больше, чем в России, да и в других странах. Рабочие питаются хорошо, снимают удобное жилье, и на черный день кое-что откладывают. Экономят на всем. Этому их учат американцы. Они богаты, но долларами не швыряются. Слово и дело, доллар и труд – этим они очень дорожат.

Абе внимательно слушал Хату. Тему тоже отложил книгу. Земляк говорил о вещах весьма и весьма любопытных.

– Пот и кровь выжимают хозяева из рабочих. Пожаловаться некому. Есть здесь профсоюзы «УНИОН», «АЙ-ДОБЛ-ДОБЛ», что в переводе означает «Индустриальные рабочие мира». Мира, – Хату поднял указательный палец и со значением глянул на гостей. – Здесь все равны – шведы, чехи, русские, кто угодно. Все понимают друг друга, помогают и сочувствуют один другому. Все они рабочие. Это они начали понимать по-настоящему здесь, в Америке. Вот и братаются. А еще… Землю рыть – большого ума не надо. Приобрести ремесло, иметь профессию, уметь делать что-то. Это тоже, хоть какая, но удача. Такая она, Америка…

– Покладистые собрались здесь люди, – сказал Абе. – Не взбрыкнут, не бросятся на обидчика.

– Случаются и стычки. Люди вскипают. Свары чаще всего затевают сами американцы. Пришлые тоже иногда заикаются о своих правах. Поднимают голос и профсоюзы. Хозяева вынуждены бывают идти на уступки. Но это так… по мелочам и без особых последствий. Взносы в профсоюз скромные – пятьдесят центов. На такую сумму можно и рассчитывать, когда обращаешься к ним за помощью.

– В России все иначе. Крестьяне, шахтеры, даже солдаты восстают против власти. Страна бурлит.

– Слышал, знаю, что происходит дома. В Америке революции не будет. Здесь царит закон. хороший он или плохой – никто не вправе нарушать его.

– Русские говорят: закон, что дышло, куда повернешь, туда и вышло, – вставил слово Тему и смутился – помешал старшим.

Старшие упрекать его и не думали – он такой же рабочий, значит, равный во всем, со всеми. Тоже, может быть, американский закон, но он-то горец, и живет по другим понятиям. Об этом надо помнить всегда – Тему повторил про себя слова дяди. Незаметно усталого парня сморил сон.

Вскоре и Абе разобрал постель. Перед сном он почему-то вспомнил своего владикавказского знакомца Долата и поразился, уразумев, как схожи его мысли с рассуждениями Хату. Абе еще не раз подумает об этом и никогда не перестанет удивляться родству душ людей, которые и слыхом не слышали друг о друге.

Нижний слой траншеи доставил землекопам много хлопот. Глинозем окаменел настолько, что кирка отскакивает от него, как горох от стенки. Только штыковая лопата может вонзиться в твердь земли, и то, если приложить всю свою силу. Мало-помалу соскребай пласт за пластом. Дня за два справишься с одним слоем, но еще и во второй придется вгрызаться, чтобы достичь нужной глубины. Старались. Изнемогали. До кровавых ссадин сбивали руки.

Однажды, ближе к вечеру, траншея была принята форманом. Горцы валились с ног. Кто-то присел на корточки. Кто-то так и остался стоять, опираясь на лопату. Иные улеглись на влажный грунт. Перевести дух раньше урочного времени в такой день разрешалось.

Доволен форман, да и рабочие, можно сказать, не в обиде. Преодолен первый рубеж испытаний, должно быть, самый трудный. И привыкнуть к кирке и лопате успели, и доллары считать научились. Не так много их осталось за вычетом на питание и жилье. Лиха беда начало. И еще одно уразумели землекопы. Живут артелью, питаются же врозь и платят за еду многовато. Абе это показалось накладно. Он собрал земляков и поделился с ними своими соображениями:

– Кто из нас не пас скот в горах и ущельях? – Люди молчали, не понимая, куда он клонит. – Разве вы брали с собой жен, чтобы они вам пищу готовили? – Теперь что-то проясняется. – Охотник, пастух, пахарь всегда умел приготовить еду. И мы сумеем прокормить себя, и лишний цент в карман положим.

Рабочие начали по очереди ходить за продуктами и заниматься готовкой. Даже форману понравилась эта задумка – меньше времени уходило на обед. Артельщикам питание обходилось всего в пятьдесят центов.

Прорыли в Норд-Ванкувере несколько траншей. Прокладка трассы подходила к концу. Появились укладчики труб и сварщики. Рабочих решили перебросить на окраину Ванкувера. Компания пригнала грузовые машины с сиденьями. Пришлось пересекать город. Горцев поразили громады высотных домов, яркие рекламные щиты, потоки автомобилей, красота витрин и афиш. Все это проплывало мимо, все это не про них. Это другая жизнь, для других людей.

На окраине города выстроились корпуса заводов. Одни выпускают машины, на других обрабатывают лес. Дальше, в морском порту, судоверфь. Есть море, есть порт, должны быть и корабелы.

Землекопов выгрузили, как только миновали последнюю улицу. Предстояло делать то, что они уже умели – соединять траншеями жилые массивы и заводские сооружения. Компания предусмотрела все – ночевали в бараках, питание подвозили к месту работы, удерживая за него один доллар. Платили им лишь на пятьдесят центов больше, чем прежде. Выяснять отношения не приходилось. Тяни ярмо, если подрядился. Радости не было, и печали не знали. Вот только соседство с коренными американцами доставляло уйму неприятностей. Вечерами крикливые янки принимались голосить песни, а во хмелю изгалялись особенно дерзко. Все норовили досадить им – в этом сомнений не возникало. Горцы не понимали их, не удостаивали внимания. Это распаляло наглецов, и хамили они все чаще и изощренней. Противостояние молчаливых пришельцев и необузданных аборигенов длилось недолго. И тем, и другим не терпелось сойтись в схватке. Американцев распирал зуд кулачного боя – горцы сводили их с ума своей выдержкой. Однажды в подпитии большая группа янки двинулась на землекопов, выкрикивая одно и то же слово.

– Что они говорят? – спросил Тему у подошедшего к нему чеха, который сносно объяснялся по-русски.

– Они кричат: «грязные русские!»

– Это мы грязные? – вскипел Тему и окинул артельщиков свирепым взглядом. – Проучим негодяев.

Через минуту все смешалось. Не различить, кто есть кто, кто кого колошматит – стоял сплошной хряск и стон. Разбитые физиономии. Перекошенные злобой лица. Дрогнули янки. Кинулись врассыпную. Несколько затоптанных нападавших остались лежать возле барака. Только теперь заметили победители, что их стало намного больше. Когда раздались крики и вопли драчунов, на помощь землякам прибежали рабочие, которые трудились на заводе невдалеке. Они-то и помогли им справиться с дебоширами.

После драки появились блюстители порядка. Арестовали несколько человек. Вслед за ними двинулась толпа разъяренных людей. Они окружили полицейский участок и ждали, чем все это кончится. Стражи закона переполошились – такая солидарность им в диковину. Всех не загонишь в тюрьму. Они не угомонятся, пока их товарищи взаперти. Чего доброго, разнесут участок. С них станет – кулаки сжаты, в глазах еще не остыла ярость.

Вздох облегчения прошелестел по толпе, когда арестованные вышли из участка. Но не тут-то было. Шериф с крыльца прокричал свое распоряжение: зачинщики беспорядков должны немедленно покинуть город, в противном случае к ним будут применены жесткие санкции.

Удрученный случившимся форман усадил рабочих в машины, и они отправились в свои обжитые бараки в обход оживленных улиц города.

Абе ни единым словом не упрекнул племянника. Его заросшее лицо было безмятежно. «Нельзя безропотно переносить поношения и насилие, – думал он. – Молодец мой племянник. Да и другие эмигранты заслуживают похвалы. Только так можно выжить на чужбине».

Хату не был обрадован исходом потасовки.

– Сегодня обошлось. В другой раз может произойти непоправимое. Порядок превыше всего, если даже закон неволит и угнетает тебя. Ну, да ладно. Сидеть сложа руки – добра не нажить. Поезжайте в Ньюпорт. Там строят железную дорогу. Условия лучше здешних. Рабочий день короче. Платят немного больше.

– Ты наш благодетель, Хату, – сказал Абе. – Работы мы не боимся. Обиды не прощаем.

– Знаю, знаю, Абе. Наслышан, – улыбнулся Хату, и его суровое лицо стало мягким и добрым. Разгладил усы, прищурил серый глаз. – Будь верховодом, Абе. Ты опытнее и мудрее.

– Спасибо, Хату. Без тебя мы как сироты.

– В добрый путь, сироты и драчуны. Да поможет вам Уастырджи.

Городишки в Америке построены на один лад, по одному образцу. Улицы с одноэтажными особняками чисты и опрятны. Домики утопают в зелени. Палисадники выкрашены во все цвета радуги. Из-за строений выглядывают верхушки деревьев с гроздями фруктов. В каждом дворе одна, две, а то и три машины.

Мало чем отличаются друг от друга и строительные площадки. Во всех городках подслеповатые бараки для рабочих напоминают солдатские казармы с той лишь разницей, что здесь всюду разбросан мусор. Везде валяются отходы древесины, лом металла, остатки бетона, кучи извести и песка. Даже дорожки не проложены – топай по грязи и отбросам. Чего нет, так это пищевых отходов, кулечков с шелухой и порчеными продуктами. С этим здесь строго. Их увозят по утрам фермеры, скармливать скоту – и гигиенично, и доходно.

На строительстве железной дороги они взялись за дело без промедления. Их как будто ждали. Бригадир-нарядчик не дал им опомниться. Почему-то его звали не форман, а босс. И порядки у него более жесткие. На туалет отводились считанные минуты. Воду для питья подносили специально назначенные люди. Курение, разговоры, передышки в рабочее время исключались. Зато восьмичасовой рабочий день стоил три доллара. Трехразовое питание обходилось в восемьдесят центов. Два доллара и двадцать центов чистого заработка вполне устраивали землекопов.

Радужное настроение эмигрантов быстро испарилось. Грунт из траншеи надо было выбрасывать наверх из полутора-двухметровой глубины. Подземные источники никогда не истощались, приходилось возиться в воде, напоминавшей вонючую навозную жижу. Была бы хоть спецодежда, но о ней и не помышляли. Воздуха не хватало, дышалось в смрадной яме трудно. Траншея превращалась в настоящий зындон⁹, когда рабочие время от времени натыкались на затвердевшие отложения вулканической породы. Щедрая оплата воспринималась теперь землекопами как приманка, сам подряд – ловушкой для несведущих.

Неделя работы в Ньюпорте измотала их настолько, что они готовы были на самые отчаянные поступки. Босс почувствовал неладное и побежал к хозяевам. Рабочие разбрелись вдоль траншеи-душегубки, молча жевали остатки ланча. Ждали кого-нибудь из благодетелей. Дождались полицейских с дубинками. Они расположились вокруг конторы, издали наблюдая за происходящим. Что-то, в самом деле, творилось в дальнем углу замусоренной площадки. Туда группами стекались рабочие. Среди них выделялись двое дюжих мужчин – один высокого роста, с рыжей бородкой, в широкополой шляпе, другой – скуластый, лысоватый, с длинными усами.

– Что за люди? – спросил Абе соседа.

– Говорят, забастовщик и профсоюз. Один словак, другой австриец.

Абе направился к толпе. Горцы повалили за ним. Словак и австриец с любопытством наблюдали за их шествием. В Абе сразу же признали заводилу. Протянули ему руки.

– Дражич.

– Герберт.

Абе назвал свое имя и посмотрел по сторонам. Новые знакомые поняли остроглазого бородача. Появился человек, знающий языки.

– Мы собираемся объявить забастовку, – сказал Дражич.

– Профсоюз поддержит рабочих, – присоединился к нему Герберт.

– Мы с вами, – горячо произнес Абе. Дражич обнял его.

– Требования такие, – продолжал словак. – Нужны резиновые сапоги. Нужны непромокаемые робы. Нужен особый режим работы в траншее с опасными испарениями. Вдобавок там еще обнаружен скальный пласт. Через час – смена землекопов. Питание усиленное. Тем, кто трудится в условиях риска – один доллар сверх оговоренной оплаты.

– Согласны, – вожаки рабочих подняли сжатые руки.

Толпа одобрительно загудела. Люди почувствовали себя уверенней, ощутив локоть друг друга.

– Пока наши требования не будут удовлетворены, из бараков не выходить, – прокричал Дражич. – Уговорам не поддаваться. Подачки не принимать. Провокаторов гнать в шею. Но… От рукоприкладства воздержаться, – последние слова относились к Абе, на которого Дражич поглядел с широкой белозубой улыбкой – доползли, стало быть, слухи об их стычке с янки и до Ньюпорта. Мир тесен.

Абе воспринял происшедшее на стройке спокойно. Тему охватило странное возбуждение. Солидарность землекопов напомнила ему владикавказские события – митинги и аресты, стрельбу по мирным демонстрантам. Пытался представить, как бы вел себя Чермен Баев, случись с ним такое. Словно услышав звонкий голос друга, Тему потянулся к книге Коста.

Вечером к ним на огонек заглянул Хату. С порога повел своей обычный разговор – неспешный, раздумчивый.

– Решили потрясти толстосумов? Думаю, будет вам удача. Единство – это сила, с которой не могут не считаться хозяева.

– А не попрут нас, как в Норд-Ванкувере? – спросил Тему.

Абе уставился на Хату пытливым взглядом: чего им ждать от хозяев?

– От произвола хищников никто не застрахован. Не беда… Пусть у них болят головы. Не любят терпеть убытки. Все у них рассчитано до последнего цента. Однако им придется раскошелиться.

– Не все довольны забастовкой, – озабоченно сказал Абе. – Шныряли там какие-то непонятные люди. Как будто со всеми заодно, а глаза-то бегают, и что-то нашептывают бастующим.

– Из таких болтунов вербуют штрейкбрехеров.

– Кого вербуют? – не понял Абе. – Кто они?

– Такие же, как и мы, рабочие. Когда начинается забастовка, их бросают туда, где остановлена работа. Платят им неплохо, и они стараются угодить хозяевам.

– Это были, кажется, итальянцы.

– Могли быть и немцы, и болгары…Кто угодно. Нужда заставляет их изменять братьям. Осуждают их все, но и понимать надо.

– Забастовка захлебнется? – взволнованно спросил Тему.

– Абе, найди Дражича и Герберта. Пусть выставят на объектах пикеты, чтобы штрейкбрехеры туда и носа не сунули. На рожон они не полезут ради чьей-то выгоды.

Забастовка продолжалась три дня. Простой заставил нервничать всех. Строители опасались безработицы. Хозяин не скупился на брань. Упорство землекопов бесило босса.

Абе попытался предугадать ход событий. Сроки строительства дороги поджимают. Эмигранты стоят на своем. Как поступить работодателям? Унять амбиции, пойти на уступки. Что же забастовщики-то? Им надлежит терпеливо ждать, хотя сбережения тают, как снежинки.

Многомудрый Абе как в воду глядел. На четвертый день забастовки Герберт снова собрал землекопов и сообщил им хорошую весть. Требования профсоюза удовлетворены. Вот только с доплатой не все получилось. Обещано увеличить заработок лишь на пятьдесят центов.

– Клок шерсти от паршивой овцы, – сказал Абе. Все рассмеялись.

– Кость из собачей пасти, – добавил Тему, и Герберт похлопал его по плечу. Эти горцы – великие труженики и острословы.

Дорога пропитана потом строителей, и тем надежней она будет, когда свяжет города и порты, заводы и фабрики, фермеров и рабочих, пришлых и аборигенов. Босс, наверно, уже потирает руки – вот-вот потекут на банковские счета дивиденды. Рабочим тоже кое-что перепало, хотя их радость скромна и не криклива.

Завершение строительства дороги компания отметила обильным угощением. Такова традиция. Конец – делу венец. Не обнищает босс, если однажды откроет сейфы для благотворительности.

Накануне казенного застолья Абе и Тему привели себя в порядок. После посещения парикмахерской моложавое загорелое лицо дяди украсила аккуратно подстриженная борода. Он выглядел настоящим красавцем в свои сорок пять лет. Широкий лоб едва прикрывает седеющая челка. В глазах искрятся и ум, и неугасающее озорство. Добротный костюм, велюровая шляпа, часы с цепочкой, башмаки на толстой подошве. Все прочно и опрятно. Племянник подстать дяде. Наряжен с иголочки.

Решили сфотографироваться. Как только фотографии будут готовы, отошлют их домой. Вот привалит радость родне. Узнают ли своих близких в этих респектабельных джентльменах? Так назвал их мастер, пообещав, что снимки непременно вызовут восторг и на краю света. Может быть, он и прав. Не всякий чиновник, даже городской голова Владикавказа, похвастается осанкой и выправкой горцев из далекой Америки.

Обо всем этом дядя и его племянник поговорили всерьез и в шутку. У их веселого настроения был, однако, другой исток – расчет получили сполна. Появились сбережения. Денег хватит на то, чтобы рассчитаться с долгами в Галиате и самим не класть зубы на полку, как говорят русские эмигранты. Сказано – сделано. Тоже из словесного запаса русских друзей. Письмо с фотографиями отправлено. Деньги переведены. На душе у Абе стало как-то по-особому светло.

– Ты знаешь, мой племянник, как хорошо, когда после долгого пути снимаешь с плеч тяжелую ношу? Не зря говорят: гора с плеч. Нет у нас больше долгов и слава Богу! Теперь будем работать на себя. Сколько времени мы загостились на чужбине?

– Почти год с половиной.

– Может быть, еще года два поколесим по Штатам – и домой. Как думаешь?

Абе залюбовался племянником. Он окреп, налился силой. Жених женихом. Густые брови и распахнутые удивленно глаза – подарок матери-покойницы. Под носом с горбинкой пробились черные усы с каштановым отливом.

– Ты прав, дядя, – сказал Тему. Пристальный взгляд Абе смутил юношу, но глаз не отвел – разговор-то нешуточный.

После застолья они в кои-то веки прогулялись по сверкающим улицам городка. Любовались витринами, полками магазинов, светом фонарей, огнями рекламных полотен. Шелест шин. Гомон вечно спешащих куда-то американцев. Клекот голосов чернокожих. Все примелькалось, вошло в привычку. Земляков узнавали издалека по смуглым лицам и энергичным движениям рук.

От полноты души им хочется поздороваться с каждым прохожим, пожать руку, пожелать добра. Но тем не до них. Они поглощены своими заботами. Всякий обыватель живет сам по себе. Огромный мир одиноких людей. И ты порой чувствуешь себя таким же неприкаянным. Эта мысль кольнула Абе, но не огорчила – пора приспособиться к нравам чужеземцев. Как в горах говорят: пой песню того, на чьей арбе сидишь.

Тему не тяготят подобные раздумья. Юность берет свое. Невзгоды и неурядицы закаляют волю. Когда ощущаешь крепкое плечо мудрого наставника, живется вольготно, в охотку. Как будто и не было тяжелых испытаний, как будто судьба носила его все это время на крыльях удачи. День завтрашний мало беспокоил. Есть силы. Есть работа. Жизнь как жизнь.

Абе не мог не думать о завтрашнем дне. Пора заглянуть в его лабиринты. К какому берегу теперь прибиться? Никто зазря не позолотит твою руку, хотя даже цыганка-гадалка мечтает о таком несбыточном чуде.

Мысль о золоте пришла к Абе неожиданно. Возникла в сознании и больше не исчезала. Золотые прииски… Вот где зарыты клады. Янки молятся на Аляску.

Край мечты и удачи. Туда им дорога. Только туда. Абе не спешил делиться своими намерениями с племянником. Все произойдет, когда сколотят артель из надежных людей. А пока пришлось снова устраиваться землекопами.

Строительство путей от Сьюарда через Анкоридж до Фербенкса считалось правительственным. Однако порядки и оплата труда ничем не отличались от условий и заработков на объектах частных компаний. Те же три доллара за восьмичасовой рабочий день. Тот же строжайший режим, когда и вздохнуть-то не дают, и над тобой торчит морда надсмотрщика с указующим перстом и зычным голосом.

Тянули лямку от зари до зари. Роптали. Попытались добиться прибавки к мзде хотя бы на шестьдесят центов. Дерзость рабочих возмутила подрядчика. Последовали гонения на строптивых и несговорчивых. Слежка и доносы приводили эмигрантов в ярость.

Абе был озадачен, когда узнал, что среди доносчиков есть и его земляк из рода Ампиевых. Горец – предатель горцев. Этого он не мог уразуметь и с болью в сердце поведал о своем открытии племяннику:

– Будь осторожен. Если человек продал душу дьяволу, он и мать родную не пожалеет.

Тему был ошеломлен. Стукача он не боится. Бесит жадность отступника. За центы закладывать братьев по крови. При первой же встрече плюнул в рожу ампиевскому выродку. Почувствовав себя отмщенным, рук марать не стал. Опасаясь расправы, негодяй укрылся в бараке и больше не попадался на глаза.

Горький опыт научил Абе следить за развитием событий. Он умел и опережать их, когда они сулили неприятности. Стычка с начальством ускорила отъезд горцев. Как-то вечером он собрал земляков на совет. Получилось что-то похожее на галиатский ныхас у подножия древней башни. Долго судили-рядили, а наутро все рассчитались, вызвав немалое огорчение подрядчика – не избежать гнева босса, если разбегутся рабочие.

Путь лежал на самые близкие прииски в Тредова. Где пешком, где на попутных машинах, а когда удавалось и поездом добирались горцы в край, который манил их неслыханными заработками.

Тредова даже городком не назовешь. Шахты окружены невзрачными кривобокими бараками, разделенными зловонными улочками и переулками. В стороне днем и ночью коптит воздух фабрика, на ней перерабатывается руда. Там колдуют знатоки, мастера. Пришельцам вход туда воспрещен. Им гнуть спины на шахте. Их много, этих шахт. Они зияют черными провалами, в которых исчезают рельсовые ленты. Можно представить, что творится в подземелье, если выкладываться приходится в три смены по восемь часов, а платят за это четыре доллара.

Горняки везде и всюду – что в Садоне, что на Аляске – одним миром мазаны. Изможденные – кожа да кости, вечно заросшие щетиной. Они мало говорят не только потому, что хозяин запрещает тратить время на разглагольствования, но и потому, что нет охоты разговаривать.

Шахта дышала затхлой сыростью и смрадом – то ли от взрывчатки, то ли от спертого воздуха. Кое-где подслеповато светились лампы. Ими вооружены и забойщики. Изредка из кромешной тьмы вырываются снопы света. Сумрак мгновенно истаивает, но в следующую минуту штольня вновь погружается в могильный мрак.

Забойщики вгрызаются в потолок и стены забоя, отламывают куски руды. Делают это беспрерывно, как заведенные. Горцам доверили дело попроще – наполнять рудой вагончики и отвозить к разбросанным снаружи кучам. Оттуда руду отправляют на фабрику по конвейеру из брезентового полотна.

Владельцы прииска не дорожат рабочей силой. Она всегда под рукой. Не надо расходовать электрическую энергию. Даже без лошадей можно обойтись. И кормов не требуется, и ухаживать за животными не нужно. Люди все сделают исправно, во-время, без лишних хлопот.

Если вагон нагружается сверх меры, его приходится выталкивать из шахты вдвоем, в четыре руки. Подрядчик оценил уменье и упорство Абе и Тему – вагон наполнен грузом с лихвой, движется не абы как, а с надлежащей скоростью. При этом и сами рабочие испытывали какое-то облегчение: идешь сноровисто – поскорей выберешься на воздух. Каждый глоток освежающей струи облегчает душу, укрепляет мышцы, снимает напряжение рук.

Обедали без слов, неторопливо. Шахтеры теперь все на одно лицо – и те, что здесь вкалывают годами, и те, что влились в среду рудокопов накануне.

– Говорят, где-то в верховьях реки золото добывают старатели, – сказал Абе, ни к кому не обращаясь.

– Добывают старатели, а улов попадает в сети компании. Мимо хозяина не прошмыгнешь, – ответил пожилой рабочий с мертвенно-бледным лицом, с бесцветными глазами в запавших глазницах. Он подолгу кашлял, и тогда его костистые плечи тряслись, как в лихорадке.

– Не жилец он, – подумал Тему и оглянулся на соседей. И эти подстать бедолаге. Будто выкарабкались из преисподней.

Абе перехватил тоскливый взгляд племянника, потрепал его по плечу.

– Не унывай. Мы из этой проклятой дыры с добром выскочим. Не забывай: мы родились в орлином гнездовье.

– Обломают крылья, – буркнул унылый собеседник.

– Нам без крыльев никак нельзя, – улыбнулся Абе, и Тему развернул плечи, словно услышал орлиный клекот в голубых небесах.

День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем шахта поила и кормила людей. Она же изнашивала и изнуряла их. И делала это с одинаковым усердием. Наиболее крепкие держались. Те, что послабей – уходили. И не куда-нибудь, а за пригорок. Там находилось кладбище. Последний приют незадачливых золотоискателей. Проводили туда и больного шахтера. Ушел божий раб. Будто его и вовсе не было на свете. Но разве не такая же участь ждет тех, кто блаженствует на грешней земле? Помпезные памятники не заменят им ресторанов и казино, скачек и путешествий. Всему один конец – банкам и долларам, баракам и центам. Все суета сует. Так почему же тогда один на коне, другому суждено за хвост иноходца держаться? Люди рождаются людьми. Люди должны жить по-людски. И покидать этот бренный мир, как предначертано свыше.

Горестные мысли терзали Тему. Работал, отдыхал и… думал. Все об одном и том же. О смысле сущего. О скоротечности бытия. О необъяснимой судьбе человеческой. Не мог свести концы с концами. Засыпал с благими побуждениями. Просыпался, чтобы снова нырнуть в сырую тьму шахты и с большей остротой ощутить свою беспомощность.

Пожар на фабрике вспыхнул в полдень. Сирены машин раздирали воздух. Улочки заполнились людскими потоками. Все бежали туда, где вовсю полыхало пламя. Дым стелился по поселку, за-крывал небо, вползал на склоны холмов. Опасность угрожала всему прииску. Сгорит фабрика – рабочие останутся без куска хлеба. Замрут шахты. Заколотят бараки. На пороге стылой осени толпы безработных хлынут на юг, где больше тепла и много работы, хотя их труд там ценится намного дешевле.

Люди изо всех сил помогают пожарным. Пламя удалось сбить, но дым еще чадит в тлеющих очагах пожарища. Дотла сгорели деревянные строения. Машины оказались под открытым небом. Невелика напасть – восстановят в лучшем виде. Горнякам объяснили причину бедствия – замыкание в электрической сети. Короткое, говорят, а сколько вреда принесло, и какого страха натерпелись и хозяева, и рабочие. Ущерб причинен огромный, однако владельцы прииска и фабрики едва ли пострадают. Наверняка все ценное застраховано, и они особых волнений не испытывали. Перебои в производстве – не рождественский подарок, но на то Божья воля.

В сутолоке, в толчее и панике были забыты хозяйственные помещения и постройки. То, что происходило за пределами фабрики, мало кого занимало. А там таились новые опасные очаги. Огонь слизал баню и пекарню. Сгорели прачечная и ремонтная мастер-ская. Пламя перекинулось на хранилище взрывчатки. Оранжевые языки огня ползли по бревенчатым стенам склада. Кровля, покрытая рубероидом, густо смазанная мазутом, уже плавилась и расползалась грязными потеками.

Тему знал, что запасы динамита хранятся в этом сарайчике. Стоит воспламениться горючей начинке склада – и поселок сотрется с лица земли: взлетит в воздух фабрика, рухнут своды шахт, бараки превратятся в мусор. Воображение рисовало картины разрухи и разора. Всем существом – нутром, сознанием, сердцем – он почувствовал, осознал близость конца света. Страха не было. Опасность… Она заставляла спешить, действовать без оглядки.

Возле склада потрескивают кучи почерневшего песка. На стене торчит кувалда, рядом две-три кирки, топоры, лопаты, огнетушитель и еще много чего, впопыхах не разобрать. Огнетушителем Тему не умел пользоваться. Схватил кувалду, несколькими ударами вышиб замки. Распахнул скрипучие двери. Наружу повалил густой черный дым. Внутри домика кое-где вспыхивали искры.

Тему проник в горящий склад и стал крушить топором нашитые в два-три слоя доски, тронутые огнем. Они уже подгорели и разваливались, как щепки. Динамит сложен плотно, почти впритирку к стенам. Не помня себя, Тему ломал, выворачивал, кромсал все, что попадалось под руки. Кажется, проломил брешь – дышать стало легче. Странно, столько времени он один на один бьется с огнем, взмок, взопрел, а усталости и в помине нет. Когда стена домика, наконец, рухнула, когда кровля зависла на бетонных столбах, он опустился на влажную землю, заплывшую мазутом – все еще сочились потеки с крыши. Сама кровля опасений не вызывала – пламя погасло, лишь горький дым застлал все вокруг.

Может, дымный смрад и привлек внимание шахтеров к складу. Толпа спасателей окружила Тему. Люди с изумлением смотрели на молодого человека, сидящего с топором в руке на пропитанной мазутом жиже. С опаской уставились на ящики с динамитом. Расступились, когда появился один из владельцев прииска. Рыжие усы босса торчали, как наклеенные. Серые глаза еще затянуты пеленой страха. В скупой улыбке обнажились золотые зубы. Он не скрывал своего восхищения. Недоуменно разводил руками и повторял одно и то же слово: «о кей!»

Босс удалился в сопровождении подрядчиков, мастеров и каких-то чиновников. Тему помогли встать, и он, пошатываясь, направился в барак. Всюду были люди. Они галдели на разных языках, смотрели на него с удивлением, уступали дорогу, произносили какие-то непонятные слова. Он устал, очень устал, и ему было не до разговоров.

В бараке Тему под встревоженным взглядом дяди привел себя в порядок. Умылся, переоделся во все чистое и сухое, и только тогда опустился на скамью. Рука потянулась к кусочку хлеба. Он ощутил голод и стал медленно жевать корочку булки. Абе пододвинул к нему тарелку с котлетами и кружку воды.

– Ты поступил, как настоящий горец, – сказал Абе. – Ты спас людей.

Тему молча жевал хлеб, к котлетам не притронулся. О чем говорить? Это надо было сделать.

В барак пришли гонцы от главного босса. Тему приглашали в офис хозяина компании. Поплелся нехотя. Во всем теле разлилась усталость. Напряжение мышц рук и ног спало, однако утомление ощущал всем существом. Хотелось спать.

Подъехали к офису на автомашине. Впервые довелось Тему раскатывать на лимузине. Все в нем сверкало и переливалось – взгляда не оторвешь.

Контора располагалась в стороне от поселка, на возвышении под вековыми соснами. С усилием преодолел десятка два ступенек из белого мрамора и оказался в освещенном люстрами фойе, откуда многочисленные двери с надраенными до блеска замысловатыми ручками вели в кабинеты служащих. Пол устлан пушистым ковром, скрадывающим звуки шагов.

Открылись высокие двустворчатые двери. Тему ввели в кабинет. Богатое убранство огромной комнаты не привлекло внимания гостя. Он не спускал глаз с хозяина. Чисто выбритое худощавое лицо подобрело от благожелательной улыбки. Под золоченым пенсне щурились голубые глаза. На пальце левой руки блестело крупное золотое кольцо. Так оно и должно быть, если ты владеешь золотыми приисками.

Тему уже немного понимал английский. Слова произносил с грехом пополам, но улавливал смысл того, о чем говорилось. Босс благодарит шахтера. За мужество и самоотверженность. И дарит ему триста долларов. И работу для него подберет полегче и повыгодней. Если есть пожелания и просьбы – пожалуйста…

Гость не знал, с чего начать, хотя его осенила дерзкая мысль, как только босс заговорил о пожеланиях. Но другого благоприятного случая не будет. Другой встречи с хозяином не дождаться. Положил доллары в карман, поблагодарил за дар и решился:

– Нам бы клуб построить. По вечерам некуда податься. Сами бы взялись за дело. Была бы ваша воля.

Босс взглянул на смышленого крепыша. Указал юноше на стул перед столиком. Сам устроился напротив. Прикрыл узкой ладонью глаза и задумался. Пауза длилась довольно долго.

«Этот мужественный человек еще и умница. Идея-то у него здравая. Клуб – отдушина. На первом этаже открыть бар. На втором – бильярд, шашки, журналы. Иллюстрированные. Газет не нужно. Нечего морочить головы рабочим политической трескотней. Да и заработанные ими деньги будут оседать на прилавках кафе».

– Согласен, – отрывисто произнес хозяин кабинета. – Нужен план. Проект. Не закуток будем строить – клуб! Профсоюз, надеюсь, будет с нами заодно, – сказал он таким тоном, будто отныне они в сговоре. – Ты будешь десятником. Всем повысим заработную плату на время стройки.

– Дядя мой более опытный. Пусть он будет десятником, – сказал Тему.

– И с этим согласен. Ждите моих распоряжений.

Тему проводили, как почетного гостя, до крыльца офиса. Там ждала его машина. Обитатели бараков встретили своего посланца радостными возгласами. Выслушали новости и загомонили на все лады. Щедрость владельца приисков вызвала гул одобрения. Постылое жилище не угнетало больше полумраком, будто подслеповатые лампы под потолком вспыхнули ярким светом.

– Горжусь тобой, мой племянник. Не о себе печешься, о товарищах думаешь, – сказал Абе и по праву десятника объявил: Работать будем по очереди. Сегодня одна группа, завтра – другая, чтобы больше людей имело заработок. Тему сумеет договориться с боссом.

Назавтра, в условленное время, горняки и фабричные мастера высыпали из бараков. Застучали топоры. Зазвенели пилы. Одна группа рабочих восстанавливала сгоревшие стены и кровлю фабрики, другая – баню и прачечную. Склад было решено вынести подальше от жилья, за холмы, и сооружали его теперь из бетона. Абе с земляками строил клуб. Подрядчик выбрал для него завидное место – двухэтажный дом должен украсить поселок. Ему надлежит придать привлекательный вид – широкие окна, резные двери и рамы, черепичная крыша. Материалы – под рукой, рабочей силы предостаточно, да и оплату обещают сносную.

– Надо постараться. Для себя строим, – говорил Абе.

– Зимовать здесь собрался, дядя? – поинтересовался Тему. – Морозы в этих краях, говорят, лютые, сорок, пятьдесят градусов.

– У нас нет выбора. Цент к центу – доллар. Дни, недели, месяцы пролетят незаметно, а там – Бог милостив.

Людей понукать не приходилось. Все выкладывались до жаркого пота, до ломоты в руках. И так день за днем. Долго еще пахло сырой гарью, никак не выветривался смрад пожарища. И все-таки не тянуло в бараки, хотя вечера становились прохладными. Шахтеры не спешили к своим лежанкам. Пристроятся на сосновых бревнах и судачат о том, о сем, словно привыкали к месту отдыха загодя.

Строение приобретало очертания дома на глазах. Первый этаж еще источал смоляной дух, по комнатам гуляли сквозняки, шелестели сухие стружки. Стропила покрываются черепицей, прокладываются лестничные марши. Уже сверху донизу свисают водосточные трубы.

Соседи тоже не дремали. Скоро запустят фабрику. Закурится дымок и над баней с прачечной. Туго пришлось тем, кто строил склад. Бетон – не дерево, раствор месить – не доски стелить. Выматывались так, что только брань и ругань, да скабрезные шутки выручали. И звон монеты тоже подбадривал рабочих.

На открытие клуба собрались едва ли не все жители поселка. Подрядчик по велению босса угощал их пивом – для начала даром. Полки в баре ломились от бутылок. Есть чем закусить. Однако мало кто потянулся за кошельком. Это не огорчило бармена – зачастят на огонек, больше негде и нечем расслабиться, от усталости и горестных дум только стопочка горячительного спасает.

Верхний этаж разделен на два зала. В них расставлены диваны, столики для шашек и журналов. Главное – бильярд. Это то, что нужно всем и каждому. Часок-другой обогреться в теплом, уютном помещении – об этом раньше и не мечталось.

Молодец Тему! Угодил людям. Ублажил босса. К нему теперь относились с почтением. Хоть и молод, а мужской дух при нем. Не будь его отчаянной смелости, бог знает, что стало бы с поселком. И клуб… Тему и здесь преуспел. Абе и товарищи его перелистывали журналы, подолгу разглядывали цветные снимки богатых людей, горных кряжей, морского берега, лодок на озерах.

Тему предпочел шашки. Его увлекала эта игра. Цепкий ум позволял ему просчитывать несколько ходов вперед, обдумывать сложные комбинации. Любителей бильярда нашлось намного больше. Азарт игроков подогревал зевак. Вокруг стола всегда толпились люди. Гомон, смех, шутки не утихали ни на минуту. Когда за кий брался Тему, все смолкали. Что ни удар, то шар в лузе. Рожденный в горах не промахнется. Каждый горец – охотник, меткий стрелок, птицу в глаз на лету поразит. А тут – эка невидаль – шары в лузу загонять. Диву давались окружающие: парень не признавал игры на деньги. Не хотелось ему обирать товарищей, да и считал он этот промысел недостойным делом. Чаще забивался куда-нибудь в угол. Посидеть, потолковать с людьми – это по душе. И с книгой Коста не разлучался. Читал дяде его стихи. Он и сам воодушевлялся от звучания родной речи, будто вновь слышал песни пахарей и косарей, пастухов и дровосеков, гул водопадов и рокот рек, мудрые предания старины и колыбельные напевы матерей.

Шерифа заинтересовали отшельники-книгочеи. Видно, кто-то нашептал ему о затворниках неладное. Подбирался к ним незаметно, вслушивался в голос чтеца, пытаясь постичь, что скрывается за этими звучными словами. Тщетно. Не мог понять, что же заставляет этих безродных изгоев забыться в раздумьях.

Однажды шерифа осенила догадка: они читают молитвы. Это Библия! Только святое учение имеет такую власть над рабами божьими. Только святое учение озаряет жаждущих светом Правды, Истины, Добра. Довольный своей проницательностью, шериф решил открыться:

– Библия? – спросил он Тему, подойдя к горцам.

Абе улыбнулся добродушно, незаметно подмигнул племяннику. Тему изобразил на лице наивность, согласно кивнул головой. Шериф удалился, удовлетворенный увиденным и услышанным. Этот парень сбивать с толку людей не станет. Не зря же его хвалит босс.

– Разбогатели мы с тобой, – сказал как-то Абе, пересчитав свои сбережения. – Не зря принимаем муки ада. Однако… Ты прав. Зима подбирается крадучись. Неровен час – застанет врасплох.

– Мы южане. Нам бы на юг податься, – поддержал Тему дядю.

– И я об этом думаю. Хату знал, кто и где работает из наших земляков. Много рассказывал мне о подрядчике Аксо Бесолове из Садона. Он живет где-то вблизи Сиэтла. Разыскать бы его…

– Разыщем, – сказал Тему так уверенно, что Абе к этому разговору больше не возвращался, но племянник решил окончательно рассеять его сомнения и добавил: – Нам поможет цыганская почта.

Абе недоумевал – при чем тут какая-то цыганская почта, но промолчал.

– Чермен Баев любил цыган. Вольный народ. Степь да ветер – им родня. Земля и небо – их шатер. Кочуют по свету, живут в разных странах, но с родней не порывают. Вести летят от табора к табору, из края в край, – весело рассказывал Тему.

«Парень неспроста вспомнил Чермена. Скучает по родным, – подумал Абе. – Рано собираться домой. Сума еще пустовата. Да и неизвестно, что там происходит. Что с Черменом, с его друзьями?» – вздохнул Абе, а вслух сказал: – И мы уподобились цыганам. И мы гонимы нищетой. Колесим по миру.

– Зато у нас есть покровитель, – возразил Тему. – Уастырджи сводит нас с земляками, где бы мы ни оказались. Найдем и Аксо из Садона.

«Мы и впрямь как цыгане. И почта у нас цыганская, – подумал Абе, – и в тот же день принялся за сборы. Тему он ничего не говорил, но исподволь, как бы между прочим, начал укладывать вещи в дорожные сумки.

Абе не обмануло предчувствие, и сборы его были не напрасными. Погода все чаще заставляла шахтеров настораживаться – то хлесткие ветры подуют, то небо затянется мутной пеленой.

Осень пошла на убыль. Вот-вот обрушатся снегопады. Старожилы утверждают, что они обычно обильны и очень опасны.

Однажды ночью запуржило. Снег валил непрестанно. От порывов ветра трещали стены бараков. Люди лишились сна. Их охватила тревога. Утром с трудом выбрались наружу – ни дорог, ни улиц. Поселок утопал в снегу. Шахтеры потянулись в контору за расчетом. Хозяева помех никому не чинили – работы нет, держать их незачем. Установится погода, вернутся и люди. Они всегда находятся где-то рядом. Сорок с лишним лет прошло с тех пор, как американцы купили Аляску и Алеутские острова у северного царя, а россияне, будто сохранив память о своих прежних владениях, тянутся в эти края, чтобы потом и кровью зарабатывать центы и доллары.

Пурга утихла. Вдоль улиц стелется поземка. Метель может разгуляться с новой силой в любую минуту, и тогда поселок опять окажется во власти снежных вихрей, и не выбраться из западни до самой весны.

Без зова появились аборигены. Нюх у них отменный. Зима на носу – будет дело, будет заработок. Каюры объявились рано утром. Услуг своих не предлагали, но и без того было ясно: они наготове, у каждого собачья упряжка, с гиком и улюлюканьем прокатят до железнодорожной станции за милую душу, была бы охота.

Абе и Тему погрузили свои пожитки в нарты, облачились в унты и тулупы. Температура упала до сорока градусов. Недолго и окоченеть.

Плосколицый эскимос с щелочками острых глаз, с порчеными, пожелтевшими от табака зубами и редкими усиками погнал собак.

Упряжка понеслась по сугробам. Все исчезло из поля зрения – клуб, бараки, фабрика. Все осталось за снежной стеной. Открылась иссиня-белая равнина. Без дорог. Без поселений. Одни леса кругом. Высоченные деревья редкостной красоты сопровождают путников, не отставая, передают друг другу летящие сквозь снега сани. Каюр изредка покрикивает на собак, подгоняя их. Делать это едва ли стоило. Они и без понукания мчатся по бездорожью, как по накатанной трассе.

Тему задремал и сквозь сон услышал шепот дяди. Абе говорил сам с собой. Такое с ним случалось. Тему показалось, что это с ним он делится своими мыслями:

– Кочевники мы, отходники. Были пастухами, охотниками, пахарями. Стали шахтерами, землекопами, лесорубами.

Были… Стали… Были… Стали… Эти слова застряли в сознании Тему. Навязчивые тени былого сплелись с настоящим. Он заерзал, пытаясь стряхнуть нагромождения памяти, и забылся беспокойным сном. Сон был продолжением реальности. Собаки в бешеной скачке превратились в пушистые комочки. Слышен едва различимый шелест полозьев. Навстречу бросаются сосны и ели, где-то в вышине сшибаясь кронами и осыпая белую землю игольчатыми веточками. Чем ближе равнинные распадки, тем глуше, слабее морозный звон, острее ощущение полета. То ли сани убаюкивают Тему безостановочным движением, то ли он раскачивается на ветвях между исполинами – не понять, что происходит с ним и с этими деревьями, собаками, людьми. Они уносятся невесть куда, начинают кружиться в бешеном хороводе.

Долго не мог избавиться Тему от наваждения, а когда он все-таки вернулся к яви, стало как-то не по себе. Был поздний вечер. Везде горели электрические лампы. Повсюду сновали люди. Раздавались гудки паровозов. Пока он спал, эскимос доставил их на станцию в каком-то городке.

Тему видел, как дядя рассчитывался с каюром. Тот благодарно кланялся, помог перетащить пожитки путников на перрон. Тему встряхнулся, огляделся по сторонам. Удивленно произнес:

– Мы здесь как будто бывали.

– Бывали, мой друг, бывали. Это Ньюпорт.

– Опять пути будем прокладывать?

– Нет. Поедем в Сиэтл. Поищем Аксо из Садона.

Америку наводнили эмигранты. Города и веси, дороги и просторы, омываемые океанами, кишмя кишели иноземцами. Имя им легион, а скорее – рабочая сила. Скромно. И справедливо. Все по правде.

Бюро по найму рабочих – Мекка и Медина пришельцев. Под его сводами завершалось их паломничество.

Все дороги ведут в бюро по найму. Одна из них привела Абе и Тему в нужный офис в Сиэтле. Внимательно разглядывали они пеструю толпу у подъезда конторы, вслушивались в ее разноязычье – слух не уловил ни одного осетинского слова. Путники приуныли.

– Не везет нам, племянник, не слышно голоса родного, – сказал Абе.

– И что это за страна, что за город, где не звучала бы наша речь! – произнес какой-то веселый незнакомец, сверкая искристыми глазами.

Он неожиданно появился за их спинами и протянул им руку. В рукопожатье его ощущалась недюжинная сила, да и сам он был сложен основательно и надолго. Могучий, подвижный – попробуй сокрушить. Надорвешься.

– Где же вы так запозднились? – продолжал он шутить.

Гости еще не опомнились после негаданной встречи с земляком.

– Ты Аксо? – напрямик спросил Абе.

– Мое имя на лбу написано? – теперь пришла пора удивляться незнакомцу.

– Нам Хату говорил о тебе. Удачливого горца из Садона знают все. Мы сами из Галиата.

– Соседи. Наши села часто роднились. Хату, наверное, уже дома.

– И ты собрался в отчий край?

– Нет. Прикипел я к этой земле. Вы побывали на Аляске? – заметив в глазах собеседников изумление, Аксо добавил: – Шубы и унты выдают вас. Едем. Кров и работу обещаю. Будем живы – не помрем.

– А что мы будем делать? – подал голос нетерпеливый Тему.

Аксо похлопал его по плечу. Ладный молодой человек явно пришелся ему по душе. Не робкого десятка. Хватка, наверняка, гор-ская. Такие всегда ко двору, в Америке – тем более.

– Тему – мой племянник. Грамотный парень. Любое дело спорится в руках, – представил его дядя.

– А строим мы, дорогой, шоссейные дороги, – рассказывал Аксо. – Не для гужевого транспорта – для автомобилей. Широкие, ровные, с твердым покрытием. Можно устроиться и на ирригационных сооружениях. Непонятно? Это оросительные каналы. Их прокладывают там, где мало выпадает осадков, и в засушливую погоду землю поливают водой. Растут урожаи. Растут доходы. Американцы и цента зря не потратят. Все делают с умом, с заглядом в день завтрашний. Умеют жить.

Сомнений нет – и сам Аксо научился жить и работать по-американски. Прибыльно. Расчетливо. С размахом. В этом Абе убедился, когда увидел, как слаженно, ловко и ладно трудятся дорожники. Аксо окинул взглядом укатанное полотно, о чем-то поговорил с десятниками и вернулся к землякам.

– Что намерен делать, Абе? Что выбираешь?

– Рыть канавы нам сподручней. Может, и дома это орошение пригодится.

– Дома и дороги придется строить. Не до скончания века крутить нам хвосты волов и слушать скрип колес. Когда-нибудь и у нас появятся автомобили. Как думаешь, Тему?

– Уж брезжит луч зари, играя на штыках, – с улыбкой произнес Тему.

– Как это? – поразился Аксо смелости юного горца.

– Это стихи Коста.

– Как далека отчизна! – с грустью сказал Аксо. – Там уже другие песни поют… Брезжит луч зари, играя на штыках… Значит, жив мой народ!

Чтобы не выдать своего волнения, Аксо поспешно сказал:

– Отдохните с дороги, а завтра – за дело.

Редкий день не навещал он земляков на канале; вечера коротали чаще всего в уютной меблированной комнате Аксо. Хлеб-соль, чарочка вина, задушевная беседа да воспоминания о далекой родине скрашивали жизнь странников. Однако и в Сиэтле настигла их зима. И здесь она оказалась суровой и капризной.

Всю зиму долбили Абе и Тему мерзлую землю. Пасмурное, беспросветное утро встречали на каналах. Целый день набивали мозоли на руках – безостановочно ворочали окаменевшие глыбы. Лишь ранние сумерки приносили им облегчение.

К весне ирригационная система должна была покрыть широкую равнину, обреченную суховеями на бесплодие. Фермеры кормят соседние города, поставляют им муку и мясо, овощи и фрукты. Без воды долина ветров мертва. Сами американцы не любят «крысиный труд». Они начнут колдовать на земле, когда чужие руки насытят ее влагой. Наемные рабочие – люди второго сорта. Плати им как можно меньше, держи впроголодь – все равно приручены и безгласны. Сбежались за подаянием. Они его получают. Чего же нос-то воротить от корыта с пойлом.

Так считают хозяева. Абе угнетали эти мысли, он старался за-глушить в себе дух протеста – и не мог. Обида душила, порой злость выводила из себя, однако голову не терял. Дни и недели, в самую злую стужу не расставался с киркой и лопатой. Зарос бородой. Глаза запали. Силы уходили в эту проклятую землю.

Участь племянника беспокоила Абе. Тему живет без оглядки – крепкий он орешек, но как бы не сломался, не перегорел. Страхи дяди были беспочвенны. Тему наверняка и сам думал о том, что бередило душу наставника. Исхудал, отвык от шуток и занятных историй. Возмужал слишком рано, но не ожесточился. Покладистый нрав парня всегда вызывает у Абе теплые чувства.

– Храни тебя Господь, племянник, – сказал Абе про себя, наблюдая за тем, как Тему орудует киркой, и от полноты души добавил: Мой орленок.

Однажды вечером к ним в барак зашел Аксо в хорошем настроении. Густые сросшиеся брови придавали его упитанному лицу с тоненькими багровыми прожилками выражение доброты сильного, уверенного в себе человека.

– Каким ветром занесло? – обрадовался Абе гостю.

– Ты прав, Абе. Ветер гуляет по улицам Сиэтла. Океан штормит.

– Будь он неладен, этот ветер. Может засыпать каналы, и тогда все начинай сначала.

– Бог даст, уймется непогода. Я вам гостинцы привез из города, – Аксо вручил Тему сумку.

В сумке были продукты: колбаса, ветчина, консервы, сахар, несколько бутылок пива и даже сладости.

– Спасибо, Аксо, какой сегодня праздник?

– Джеоргуба. Наши деды и прадеды в этот день быков резали. Последний бедняк, и тот жертвовал овцу или козла. Ну, а мы хоть так соблюдем старинный обычай.

– Светлый праздник надежды и согласия. Да поможет нам Всевышний, – сказал Абе, взяв в руки чашу с пивом. – Пусть каждый достойный человек с чистыми помыслами будет одарен божьей милостью. Пусть сопутствует всем нам удача, чтобы вернулись домой не с пустыми руками. Пригуби, племянник, – передал он чашу Тему. Тот сделал глоток из чаши и вернул ее Абе.

– Да будет так, – сказал Аксо.

-Аминь, – сказал Тему.

Хмельное пиво взбодрило земляков. Они оживились, в беседу то и дело вплетались веселые притчи, почти забытые в дальних странствиях.

– Что тебя тревожит, Абе? – спросил Аксо, заметив, как у тамады переменилось настроение. – После ненастья всегда наступает солнечный день.

– Да, да, будут солнечные дни, – согласился с ним Абе, и вспомнилось ему, как он с тревогой следил за Тему и был обеспокоен немало: как бы парень не перекипел от усердия. Абе захотелось и Аксо успокоить, и в Тему вселить дух противоборства. – Знаешь, о чем я думаю? Вот разбогатеем мы и станем другими, не теми, кем были. Богатство лишает человека достоинства, превращает его в хищника.

– Нам это не грозит, Абе, – рассмеялся Аксо. – Американцы не навьючат твоего осла мешками золота.

– И все же есть у меня мечта, – Абе окинул потеплевшим взглядом молодых собеседников. Те с любопытством прислушались к старшему. – Вернемся домой и перво-наперво сыграем свадьбу, – младшие переглянулись в изумлении. – Да такую свадьбу, чтобы песни и звуки фандыра из Галиата доносились до Садона.

– Свадьба нартов, – воскликнул Аксо. – Кого собираешься женить, Абе?

– Как это кого? Вот мой племянник Тему. Такого жениха еще поискать надо не только в Осетии, но и в Америке. Ты не согласен со мной?

– Пусть сбудутся твои мечты, Абе!

Тему растерялся, от смущения поник головой. Однако дядя не шутил. Это видно по строгому взгляду его пытливых глаз. Слов на ветер никогда не бросает, и Аксо голову морочить не станет. Тему молчит, не в силах совладать с охватившим его волнением. Абе и Аксо выпили еще по чаше пива, будто и помолвка, и сватовство уже состоялись.

– Мой зять Базо от радости перестанет хромать, – в завершение разговора заявил Абе и рассмеялся.

О своем намерении Абе больше ни словом не обмолвился ни через день-два, ни через неделю. Тему все это время находился в состоянии неизъяснимой тревоги, сладостной и пугающей. Он никогда не думал о том, что годы летят, приходит пора обзавестись семьей. Своя семья. Свои заботы. Все свое и совсем иное. Как это случится, об этом он и представления не имел. Говорят, жизнь всему научит. Тогда отчего ему так боязно, и что его так беспокоит? Да и то правда, пора снять ношу с плеч отца и мачехи. Состарились и, наверное, глаз не сводят с дороги.

В раздумьях Тему мысли о женитьбе и воспоминания о родных сплетались в единый клубок. Не хотелось расставаться с непривычными ощущениями и чувствами, хотя они и внушали ему опасения своей новизной и неожиданностью. Порой он нечаянно отдавался их власти и в памяти начинал перебирать имена сельских красавиц. Странно, имена девчушек всплывали в памяти, а вот лиц самих недотрог и гордячек никак не различить. Да и где они теперь? В горах рано выдают девушек замуж. Семнадцатилетняя горянка может прослыть старой девой.

Незаметно миновал март. На пороге весна. Каждая божья тварь жаждет обновления и тепла. Люди – самые нетерпеливые существа. Им подай все блага земные сегодня. День грядущий их не устраивает.

Наметанный глаз Абе заметил, что наступление весны не очень радует племянника. Задумчив не в меру. В его возрасте юноши с ума сходят из избытка сил, его же не дозовешься подышать свежим воздухом.

– Клюнул парень на удочку. О женитьбе подумывает. Оно и хорошо. Без мук и переживаний счастья не наживешь.

Продолжение следует

СНОСКИ

¹ Хурджин – сума

² Фидджин – пирог с мясной начинкой.

³ Доули – разновидность барабана.

⁴ Зурна – духовой инструмент.

⁵ Барастыр – покровитель царства мертвых.

⁶ Хабар – новость.

⁷ Фарн – добро, счастье, изобилие, благодать.

⁸ Курдалагон – небесный кузнец.

⁹ Зындон – ад.