Туман. Мелкий моросняк. Какая-то готическая погода. С нашего пятого этажа не видно асфальта. Но я все-таки выйду подышать свежим воздухом. Гуляя, я забрел в прокат DVD, где мне предложили отечественную новинку. 9 Рота. Холодно. Капельки тумана разбиваются о лицо, оставляя микропятна. Вернувшись домой, я развалился на диване, погружаясь в разворачивающуюся битву… В реальность меня вернул стук в дверь. Кого там могло принести в такую погоду?! Почтальон протянул мне пару газет и маленькую бумажку. Повестка из военкомата! С этой минуты жизнь начала меняться.
И вот я уже стою во дворе военкомата, одетый в камуфлированную форму, с большим коричневым мешком за спиной. Рядом стоят такие же молодые парни, так же «модно» одетые. Наши сердца переполняют эмоции, из глаз вырываются страх и любопытство, в плечах и высоко поднятой голове видна гордость. Мы не знали как себя вести, что делать и чего не делать. Повестка в военкомат это как первый поцелуй: делаешь шаг, чтобы поцеловать девушку, но она может треснуть по щеке, а может пойти навстречу. Так и здесь – не знаешь что произойдет в следующий момент.
Нас построили во дворе. Все, что нас отделяет от свободы – это трехметровый забор с колючей проволокой. Тогда мы еще не осознавали, что это все полнейший абсурд, и наше чувство долга никому не нужно.
Вечер. Мы все так же стоим во дворе. За забором толпа провожающих. Не знаю, кому сейчас труднее – им или нам. Ну вот, приехал старенький ПАЗик. Это за нами. Команда на Нальчик. Мы бросаем последний взгляд на родных и близких. Мы уезжаем, оставляя в сумерках все прелести гражданской жизни. Наши мечты и надежды растворяются во мраке холодной ночи. Мы замерзли, хотим есть. Пока все это кажется каким-то приключением.
Нальчик встретил нас «со слезами» – как только мы приехали, пошел дождь. Так мы и не поужинали, ушли, уставшие, спать.
Началась наша армейская жизнь. Жизнь, где все просто, где нет проблем. Тут тебя накормят, напоят, обуют, предоставят кровать и даже будут думать за тебя. Одним словом, стадо, которое сделает все, что ему прикажут.
Как долго тянулись первые дни! Мы ужасно скучали по дому и всему, что там осталось. Нас раздражали крики командиров. Но это были лишь остатки гражданской жизни в наших сердцах. Со временем перестаешь обращать внимание на крики. Но в одном нам повезло – мы были друзьями и всегда были рядом.
Так прошел еще месяц. На носу Новый Год. Никакого праздничного настроения нет. Зато сегодня – за три дня до праздника – присяга. Нас построили на плацу. Снежинки легко опускаются на лицо. Холодно. Мы выходим из строя по одному, читаем присягу. Немало прошло времени, пока 120 человек исполнили этот ритуал. По краям плаца стоят родители, друзья и девушки, которые приехали на присягу. Руки хоть и в варежках, но пальцы болят от холода.
После присяги мы с родителями и друзьями отпраздновали наш военный статус. Это был радостный день – увидеть близких людей удавалось не часто. После этого нас раскидали по разным ротам. Я и мой друг-юрист попали в палаточный городок. Вокруг повсюду был лес. B палатках стояли две печки-«буржуйки», поэтому все, чем занималась наша доблестная 9 рота – это колка дров. Иногда солдаты приходили обратно пьяными, и если об этом узнавали командиры, приходилось долго бегать в противогазах и резиновых костюмах.
Наступила зима. Я не помню, чтобы когда-нибудь было так холодно. Мы, просыпаясь в шесть утра, шли в умывальник, где текла ледяная вода. После этого дружно шли на завтрак. В одних кителях мы стояли по полчаса возле столовой, а на улице – 20 мороза. Берцы примерзали к асфальту, а уши болели так, будто их зажали в тиски. Чувствуешь себя стоящим на морском дне.
Служба наша проходила весело. Особенно по ночам. Если заканчивались дрова, начинали жечь в буржуйках все, что попадало под руки – берцы, сапоги, одеяла, книги, все ради того, чтобы не окоченеть в палатке, температура в которой как на улице. Иногда, глубокой ночью приходил командир. Поднимет всю роту, построит на улице и рассказывает нам, как пагубно действует мороз на человека. Через несколько минут тело начинало дрожать, как мобильники в режиме виброзвонка. После часовой лекции он отправлял нас спать. Однажды, проходя мимо него, я унюхал запах алкоголя. Конечно, ему весело. И, наверное, даже не холодно. А нам после всего еще надо встать в шесть утра. Заболели все. Вся рота по ночам начинала безудержно кашлять. Трудно уснуть, когда вокруг тебя тридцать человек задыхаются от кашля. Мы не высыпались. Мы мерзли. Мы скучали. Не знаю, ради чего мы насиловали здесь свои организмы. И все-таки было в этом и что-то хорошее. В нас развивали терпение, выдержку, учили не мерзнуть там, где даже птицы улетели от холода. Мы все время чего-то ждали. Все время. То командира, который построил нас у своей палатки, а сам сидел в ней и пил чай. То ждали своей очереди в столовой. Мы были солдатами. Все одинаковые, все одинаково одеты, все делают одно и то же, все едят одно и то же. Но в то же время мы были абсолютно разные. Из нас хотели сделать стадо. С одинаковыми мыслями и мечтами. Кого-то ломали, кого-то нет. Кто-то ломался сам. Некоторые убегали из части, но их ловили и возвращали, и после этого им жилось еще хуже. Кто-то пытался воткнуть в себя нож, но и его останавливали. Иногда офицеры доводили до того, что хотелось вцепиться им в глотку и не разжимать пальцев, пока не почувствуешь последний вздох.
Новый год наступил неожиданно. Без всякой предновогодней суеты, без подарков, без поздравлений. Обычный день. К вечеру нам удалось организовать небольшой пир. Мы стояли перед телевизором с шампанским в алюминиевых кружках и слушали выступление Президента. Началось праздничное застолье. Было весело. Как в кино. Шампанское в кружках, тушенка, консервы. Открылась дверь, вошел командир роты, которого мы никак не ждали. Первым ударом ноги он заглушил центр, а вторым перевернул стол. Стол разлетелся, как фейерверк. Салат упал на чью-то кровать, колбаса улетела в другой край палатки, а консервы провалились кому-то в сапог. Вот тебе и Новый Год. Так и отпраздновали.
Пришла весна. Деревья стали сбрасывать снег, всю зиму мерзнувшая речка куда-то побежала, ледяные сердца стали таять. Наша часть начинала походить на рай. И в один из этих прекрасных дней моего друга-юриста перевели в другую часть. Друга, с которым я вырос с детства, с которым учился в одном классе, с которым закончил один университет, с которым пошел служить. Он был неугомонным бунтарем, его не могли сломать, а сам он не ломался. Стало грустно, дни тянулись. Но через пару недель и меня постигла та же участь – меня тоже перевели.
В тот первый апрельский вечер я лег спать поздно. Мне снился прекрасный сон. Во сне я гулял по вечернему городу с сестренкой, а навстречу шли друзья. Толчок в плечо вырвал меня из царства Морфея. Мне сообщили, что меня ждут на улице. В 3 часа ночи! Я, полусонный, полуодетый, вышел из палатки. Меня ждал молодой парень с капитанскими звездами на плечах. Он объяснил, что поступил приказ переправить меня в Моздок. Я быстро-быстро собрался, попрощался, с кем успел, и уехал.
Шесть утра. Я стою у ворот моей новой части. В голове мелькнула мысль о побеге. Но как я мог себе такое позволить, когда сам так рвался на военную службу. Меня ведь даже не хотели брать, потому что я не прошел медицинскую комиссию. Лишь после небольшой подделки документов меня все-таки признали пригодным к службе. И после этого я стою перед КПП с мыслью о побеге. Нет. Так нельзя! Прохожу в часть и оказываюсь в другом мире, где уже другие офицеры пытаются завладеть моим разумом и душой, где надо заново добиваться доверия сослуживцев и уважения офицеров.
Меня приняли с неохотой – тут нужны были парни, которым еще долго служить на благо Родине, а мне оставалось восемь месяцев. Наконец, пришел пожилой мужчина в старенькой форме. Он был абсолютно невменяем – и это в семь часов утра! Я попал во второй батальон оперативного назначения. Тут мои представления о военной службе кардинально изменились. Все было не так, как в Нальчике. По казарме бродили чем-то озадаченные солдаты. Я сидел на стуле, когда ко мне подошел один из бойцов. Он оказался москвичом. Он рассказал мне, что тут у них командир батальона – их отец, а Устав – старший брат. Да уж, собрались родственнички.
Комбат оказался интересным человеком. Маленького роста, с нестандартно большой головой, с погонами полковника и с глазами, наводящими панику не только на солдат, но и на офицерский состав. Взгляд его напоминал взгляд льва, запертого в клетку. Коренной житель Дагестана, он почему-то презирал лиц кавказской национальности. Я так и не смог понять – почему?
Первые дни я, обиженный на всех и вся, не подчинялся никаким приказам. По утрам, когда все шли завтракать, я еще спал. Я не выходил на построения. Весь батальон ждал меня часами на плацу, но я не выходил. Каждый день я выслушивал маразмы командира. Комбат вызывал меня к себе и часами что-то кричал, в чем-то обвинял, кем-то пугал. Он ломал мою волю. Это как интеллектуальный поединок, где выигрывает тот, у кого больше нервов и терпения. Хорошо, вместо нервов у меня кевларовые прутья. Ежедневно я слышал одну и ту же фразу: «На ближайшие полгода я твой отец». В один из таких дней я объяснил ему, что у меня был свой отец, добрая и светлая память о котором всегда будет жить в моем сердце. И никто не сможет занять это место.
Каждый час каждого дня был расписан поминутно. Я знал, что я буду делать завтра и через неделю. Нас везде и всюду окружал устав. Все наши переживания и движения были строго по уставу. Устав проникал сквозь наши черепа и впивался в мозг, словно пуля вражеского снайпера. А комбат разрывал в клочья наши души и мозги, взамен давая нам право называть себя солдатами и носить камуфлированную одежду. Со временем привыкаешь к камуфляжу и к тому, что обращаясь к тебе, говорят «Эй, солдат!».
Столовая… Солдатская столовая – это страна чудес. Тут взрываются человеческие чувства. Смотришь, там взорвалась любовь к жизни, а тут, рядом с раздачей, взрыв ненависти к эгоистам. Эгоисты – это те, кто, не наевшись одной порцией, становились в очередь повторно. Какими только ругательствами поварихи не крыли их. Таких слов не услышишь от самого профессионального сапожника. А иногда эгоисты получали черпаком по голове. Но их не становилось меньше. Я знал парней, которые проходили к раздаче по пять раз. Причем удачно. Фокусники. А вот продукты в столовую поставлял, верно, сам черт. Видимо, грешники в аду отказывались есть такие «продукты» и их отправляли к нам. Картофель и капуста были всегда гнилые. Рыба сама по себе разлагалась. Чай напоминал напиток, приготовленный из чайного пакетика, который заварили уже раз семь. Я слышал, что японцы заваривают чай по восемь раз, но, наверное, их чай немного отличается от нашего армейского. О сахаре я и не говорю. Сахар долго валялся на чужих кухнях. В первые дни меня просто тошнило от запаха, который стоял в столовой. Но со временем голод заставляет тебя не нюхать, а лишь побыстрее проглотить то, что в тарелке, и запить все это тем, что называлось чаем.
На носу был понедельник. Тяжелый день. Поэтому я наслаждался спокойствием ночи и храпом солдат. Рядом со мной спал парень из Нальчика. По ночам он что-то болтал на кабардинском языке, я всегда прислушивался к его болтовне. С интересом.
Спокойствие дождливой ночи прервал крик комбата: «Рота, подъем! Боевая тревога». Вот это подарок в понедельник утром. Почти сотня человек срывается и с истерикой одевается, путая свои вещи с чужими. На часах половина пятого утра. «Самое время для тревоги», – подумал я. Оделись. Бежим на этаж ниже. Хватаем бронежилеты и каски. Комбат на выходе вручает нам автоматы, рюкзаки и противогазы. Через десять минут после подъема вся рота стоит на плацу полностью экипированная и готовая к бою. Ждем комбата. Капли дождя с силой ударяют о каску, от этого чувствуешь себя как под колоколом. Холодно. Китель уже промок. Кто-то из строя шепнул, что наш командир смотрит из окна. Поднимаю голову, капли бьют меня по глазам. На третьем этаже у окна стоит комбат. Еще темно, поэтому его хорошо видно в освещенной флюоресцентом комнате. В одной руке у него чашка, в другой – сигарета. Вот же издевается. Шакал! Минут через двадцать, уже полностью промокнувшему, становится тяжело стоять. Бронежилет с ненавистью давит на плечи. Ему помогают рюкзак и автомат. Мокрая и холодная одежда прилипает к телу. У некоторых бойцов сдают нервы. За спиной кто-то шепчет: «Мама, мама»… Кто-то под тяжестью обмундирования стоит, покачиваясь. Как бы не рухнул. Наконец, этот «шакал» вышел. Непромокаемая форма, капюшон. Ему, наверное, не холодно. Он орет: «Враг в поле!» Мы бросаемся за ворота части. Там большое поле. Трава по пояс. Под ногами такая грязь, что, наверное, танки не пройдут. Наша задача – ползком перебраться на другой край поля. Мы разбегаемся. Я падаю в грязь. А ведь только вчера постирал форму. Мы ползем. Комбат стоит на другом конце и смотрит на нас. Грязь заползает за шиворот, наполняет карманы, местами можно захлебнуться ею. Те, которые не хотели пачкаться и пытались бежать пригнувшись, были замечены, и следующую половину дня ползали по асфальту, да и еще в противогазах. Я прополз половину поля. Усталость сковала мышцы. Бронежилет с силой прижимает к земле, автомат исцарапал руки. Но я не мог остановиться, потому что знал – кто-то сможет доползти, а я нет. Эта мысль гнала меня вперед, и я полз, полз… Наконец, дистанция была преодолена. Из всей роты доползли человек десять. Комбат дал приказ ждать группу диверсантов. Еще минут сорок мы лежали в грязи. Послышались чьи-то шаги, и показались диверсанты. Они предстали в образе трех офицеров, ходивших за пивом. Злость разрывала грудную клетку, но ее сдерживал бронежилет. Допив пиво, «шакалы» поблагодарили нас за участие в представлении и отправились домой.
Вернувшись в роту, мы начали смывать с себя «остатки» тревоги. Завтрак мы уже прозевали, так что холодные, голодные, усталые и злые сидели в мокрой одежде на табуретках и ждали обеда. Злость и голод… Но мы помнили, что солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения армейской жизни.
В один из солнечных апрельских дней в части прошел слух, что приезжает комиссия в составе двадцати генералов. Тут такое началось. Смотришь в окно, а там… Солдаты ходят с ножницами и подстригают газоны, стены казарм моют щетками, красят бордюры белой краской, с мраморных лестниц соскребают грязь лезвиями. Даже «шакалы» бегали с вениками и лопатами. Все это было похоже на муравейник. В казарме даже туалеты починили, но солдат туда не пускали, ходите, мол, как и раньше, в общевойсковые. Все только и говорили о комиссии. А когда она, наконец, приехала, то оказалось, что это обычные дяди, только у них фуражки зеленые и животы чуть больше, чем у наших «шакалов». Они были как на подбор – с торчащими животами. Погостили эти дяди у нас пару дней и уехали. Сразу все вернулось на свои места. Никаких последствий я не увидел и не почувствовал. Опять полились медленной струей весенние дни.
Я часто слышал от солдат о местечке под названием «Дыдымкин». Все говорили, что это рай для солдата. Многие хотели туда попасть. Но не всем удавалось. Отсылали туда каждую неделю по пять человек – четыре солдата и один контрактник. И то с личного разрешения командира роты. Приезжающие оттуда солдаты были довольны, будто побывали в отпуске.
Вот и мне посчастливилось попасть туда. Туда, где, как говорили, рай…
Как-то вечером я спустился в курилку. Присел. Дул теплый ветерок. Звезды подмигивали мне с неба, а луна широко улыбалась. Я сразу вспомнил улыбку своей сестренки. Я сидел и думал о родных и друзьях. Быть может, кто-то из них сейчас и меня вспоминает. Вскоре в курилку зашли два дембеля, служить которым оставалось меньше суток. Они завязали со мной разговор. Что-то им не понравилось. Началась драка, шансов выйти из которой победителем я не имел. У меня оказались сломаны два ребра и ухо, а под глазом красовался фингал. Вот и побеседовали. Но и я высказал им свое мнение. Один из них отправился на дембель с расплывшейся переносицей, а другой – со сломанным пальцем. На следующее утро меня увидел командир роты и решил, что мне лучше не показываться на глаза начальству. Так для меня открылась дорога в «Дыдымкин»…
И вот я уже сижу в кузове «Урала», предвкушая волшебное приключение. А началось оно с того, что мы заехали на продовольственную базу где-то в Моздоке. Там нам выдали двадцать килограммов картофеля, сорок буханок не очень свежего хлеба, 10 банок тушенки, пару кило сахара, много горчицы и даже один натуральный сок. Хорошее начало. Потом были два часа бешеной тряски в кузове – и, наконец-то, «Дыдымкин». Рай оказался небольшим хутором. Нашей задачей являлась охрана бывшей части ВВ. О том, что это была военная часть, напоминали только еле заметная эмблема Внутренних войск на воротах, и плац. Говорили, что раньше здесь был красивый военный городок, в котором располагался наш второй батальон. Но во время второй чеченской кампании всех бойцов отправили на войну. Через четыре месяца от трех сотен солдат в живых осталось 17 человек. Так городок и опустел. Местные жители разобрали здесь все чуть ли не до основания. Вот я и не мог понять, что нам здесь охранять. Три здания, разобранных до стен, или плац?
Мы расположились в комнате, где стояли четыре кровати и даже сохранились кусочки кафеля на стенах. Света не было, а вода текла из трубы, торчащей из-под земли. После долгой дороги мы проголодались, поэтому принялись готовить ужин. Уже темнело. Ужин на костре получился добрый. Мы сели за стол. Стояли две свечи. Королевский ужин – жаркое с тушенкой и чай с сахаром! В нашей солдатской столовой такого не отведаешь. На следующий день я начал понимать, почему это место называли раем. Никто тебя не будит в шесть утра, ешь, сколько хочешь, сам себе готовишь еду, никто не повышает на тебя голос. Как, оказывается, мало нужно для счастья.
Так мы жили четыре дня, пока у нас не закончилось продовольствие. На помощь к нам пришел полковник юстиции, живший за забором. Веселый оказался мужик. Пришел к нам с утра знакомиться. Принес пару десятков яиц, курицу и пиво! Такого поворота событий никто не ожидал. Мы были безгранично благодарны. Приготовили завтрак, отведали его даров. Но оказалось, что полковник не такой уж и бескорыстный. Ему нужны были две сотни кирпичей. Насладившись яичницей, мы уже не могли ему отказать. Обманул старый. Но все равно – спасибо ему.
На следующий день мы собрали еще пять сотен кирпичей и удачно обменяли их. На барашка. Наши последние дни пребывания в раю были спасены. Шашлык оказался восхитительным. Это было именно то, о чем я мечтал последние пять месяцев. Правда, немного мучила совесть за кирпичи. Но солдаты говорили: «Как нас Родина кормит, так мы ее и охраняем».
Ровно через неделю нашего пребывания здесь за нами приехал «Урал». Прощай, «Дыдымкин». В кармане лежала монета, и я бросил ее в высохший колодец, чтобы еще раз приехать сюда.
Обратная дорога была изнурительной. Машину от малейшей ямки трясло, как миксер, а ямки встречались редко – в основном попадались ямы. И вот ворота родной части. Не скажу, что я очень соскучился, ведь я знал, что нас ждет. Опять началась однообразная солдатская жизнь.
Иногда, когда становилось совсем тяжко служить, я просто закрывал глаза и вспоминал мудрый взгляд своей матери и вечно улыбающуюся сестру. Вспоминал друзей и подруг. И, конечно, ту единственную… Что меня заставило пойти в армию, я не мог понять. Быть может, это было желание выделиться из толпы своих ровесников, которые сейчас пользуются всеми благами гражданской жизни. Они гуляют по проспекту, засматриваются на девчонок и едят мороженое. А я гулял по плацу, засматривался на звездное небо и пожирал капусту в столовой. Может, они и сделали правильный выбор, «закосив» от армии. Но одно я знал точно – они никогда не узнают, чего стоит жаркое с тушенкой и как пахнет свобода.
В середине мая солнце пекло, как никогда. Жара была невыносимая. Небесное светило потихоньку выжигало наши тела. В эти майские дни было много дембелей. Все в парадной форме. Радостные. Уезжают домой. Им повезло, они больше не будут стоять на плацу в такой солнцепек. А мы стояли. В бронежилетах, с рюкзаками и автоматами на плечах. Комбат в очередной раз рассказывал не очень интересную историю. Под бронежилетом было как в парилке. Одежда мокрая от пота. Не хватало кислорода, да и броня сжимала грудь. Капельки пота стекали по щекам и скрывались под кителем. Парень в соседнем ряду покачнулся, опустился на колени. Потом рухнул лицом на землю. Комбат, увидев это, приказал стоящим рядом бойцам отнести его в санчасть. Упавшего подхватили под руки и поволокли. Две сотни человек провожали их глазами. Каждый боялся оказаться следующим. Броня давила все сильнее, дышать становилось все трудней. Не прошло и пары минут, как рухнул второй боец. С ним произвели ту же операцию. Потом был еще один. И еще. Лишь когда рухнул седьмой, комбат понял, что стоять дольше нельзя, а то весь батальон тут ляжет. Мы поплелись сдавать все, что было надето и нацеплено на нас. Мы были мокрые, как после ливня. Но ливень был только в наших сердцах…
Хороший был у нас батальон. Все в казарме аккуратно, чисто и опрятно. Кровати натянуты, убирались четыре раза в день и один раз ночью, полотенца аккуратно висят на кроватях. Все идеально. Вот и солдат держали так же. Все были, как один: пострижены, побриты, кителя у всех подшиты, брюки выглажены, берцы чистенькие, ремни затянуты так, что и пальца не просунуть между ремнем и животом. Головной убор у всех одинаковый. Солдат-ские кепки, которые после двух стирок становились желтыми, у всех одного размера. А у меня была офицерская кепка. Мне ее прислал друг, поэтому подарок был особенно дорог. Мне сделали пару замечаний, но я не хотел расставаться с ней. Комбату это явно не нравилось. На одном из полковых построений этот «шакал» вызвал меня и поставил перед всем полком. Он стал придираться к моей кепке. Каких только шуток и насмешек я не услышал от него. Смеялись все. Весь полк. Когда закончились шутки, начали сыпаться угрозы. Я стоял и делал вид, что слушаю, но в такие моменты мои мысли уплывали куда-нибудь на спокойный островок в Тихом океане. Туда, где нет суеты, угроз, насмешек и комбата. Я его ненавидел. Мы его ненавидели. Все. Из островка спокойствия меня вытащила рука комбата, сорвавшая с меня головной убор. Это был порыв бешенства. Он тянул кепку в разные стороны, пытаясь порвать ее, вены на его шее вздулись и стали похожи на шланги. Сам он покраснел, как помидор. Ярость отливала на его лице красным оттенком, а злость зеленым. Перед моими глазами мелькнуло, как мой друг стоит в магазине, покупает мне кепку. Руки мои сами дернулись и выхватили ее. Такого комбат не ожидал. Его разум не мог смириться с тем, что рядовой выхватывает что-то из рук полковника. Сколько я потом выслушал брани и ругани в свой адрес! Минут десять он стоял, крича во весь голос и протягивая руки. Он требовал вернуть то, что я забрал. Я стоял, молча слушая, но кепку сжимал обеими руками за спиной. Все закончилось тем, что у него зазвонил телефон, и он ушел разговаривать. В тот день я его больше не видел. После этого случая я не слышал замечаний в адрес моей офицерской кепки. Так она и красовалась на моей голове.
Капли дождя отбивают какую-то мелодию. Подниматься в эту ненастную погоду не хочется. Я уже проснулся, за окном только начинает рассветать. Лежу и каждую минуту жду, что дневальный-изверг крикнет: «Рота, подъем». Рассвело. И вот этот гад орет. Солдаты начинают шевелиться. Кто-то не находит свои носки, кто-то штаны. В казарме стоит гул. Одевшись, мы отправляемся на утреннюю зарядку. Выбегаем из здания. Первый же мой шаг попадает в лужу, она разлетается во все стороны. За мной бежит батальон. Кажется, что капли не с неба падают на землю, а с земли взлетают в небо… Началась зарядка. Дождь разбивается о наши сонные тела и пытается разбудить их. Зарядка чем-то напоминает танец марионеток. Толпа сонных бойцов подергалась и отправилась обратно. Теперь мы мокрые и бодрые на весь день. Позавтракав тем, что нам послала родина-мать, мы расселись в казарме и стали ждать дальнейших указаний. Дождь утих. Наконец, поступила задача от комбата – «обезвредить лужи». Мы должны были вычерпать ведрами все лужи на территории части. По дорогам ездили танки, БТРы и прочая военная техника, поэтому лужи были такие, что хоть на моторной лодке переплывай их. Раньше я никогда не видел, чтобы лужи вычерпывали ведрами. И не увидел бы, если бы черт не заманил меня в армию. Но делать нечего, задачу надо выполнять. Половина дня ушла на выполнение приказа. Лужи бы сами испарились за это время. Сержант доложил комбату, что задача успешно выполнена. Нас похвалили, затем обозвали грязнулями и отправили в баню.
Баня располагалась в центре города, поэтому мы всегда с радостью преодолевали путь до нее. Это был единственный шанс увидеть, услышать и вспомнить, как пахнет свобода. Та свобода, которая у нас была, но мы ею не дорожили. Мы двинулись в баню. Было интересно разглядывать людей в разноцветных одеждах, ведь наши глаза уже отвыкли от гражданского платья. Раньше, еще дома, я не обращал внимания на проходивших мимо солдат. А теперь удивлялся, как люди нас не замечают. Они даже краем глаза не видели нас. Нас для них просто не существовало. Мимо нас проходит девушка. Без юбки! Она, наверное, забыла надеть ее, но ремень надела. Или у нее такая юбка. Послышались свисты и тяжелые вздохи одичавших солдат. Я шел последним в колонне. Я улыбнулся и поздоровался с этим «ангелом». Она шла, как шла. Без эмоций. Даже глазом не моргнула. Обидно. Быть может, это из-за моей зеленой одежды. Я ведь всего-навсего солдат. Эх, мне бы сейчас мои любимые джинсы и маечку, и минут пятнадцать времени. Она обязательно пришла бы ко мне на свидание. Ну, ладно. Бог с ней. Мужики зато нас принимали с улыбкой, иногда угощали пачкой-другой сигарет. Они-то знают, как выглядит жизнь из окна казармы.
Солнце обжигает тело. И вот долгожданная баня. Я предвкушаю прохладный душ. Но и тут нас ждало разочарование. Банщица вышла к нам с широкой улыбкой и объявила, что холодной воды нет. Видно, Господь отвернулся от нас в этот день. Я разделся, зашел в баню. Пар стоял такой, что в метре не разглядишь ничего. Наощупь добравшись до крайнего душа, я открыл кран. Дома я иногда купался в холодной воде, а иногда и в ледниковой, но купаться под кипятком было невыносимо. Струя воды обожгла тело. Я был в шоке. Не мог даже крикнуть. Так быстро, как в тот раз, я никогда не принимал душ. Когда вышел на улицу и стоял под палящим солнцем, оно, казалось, испускало прохладу. Мне было совсем не жарко, хотя в тени градусник зашкаливал за 40. Ладно, думаю, под душем не расслабились, ну хоть по городу прогулялись. Мы построились и пошли обратно «домой».
Я шел замыкающим. Просто шел и наслаждался зеленью деревьев, запахом выхлопов, цветочками и парочками, которые гуляли по городу. Они просто бродили, смеялись, дурачились, в общем, наслаждались жизнью. Я погрузился в воспоминания о своей девушке, с которой я вот так же гулял по вечернему Владикавказу, а мимо проходили солдаты. Я вспоминал…
Все вокруг менялось. Служба сделала нас другими. У каждого человека в жизни наступает момент, когда все меняется. Меняется он сам, меняются мечты и идеи, взгляды и мысли. Разница лишь в том, как у каждого это происходит, и когда. У кого-то рождается сын, и это становится переломным моментом в жизни. Кто-то выигрывает в лотерею, и от неожиданного счастья рушатся все его мечты – все чего он хотел добиться, все к чему стремился – все становится бессмысленным. Некто попадает в автокатастрофу, и у него появляется дар ясновидения, и он уже не стремится стать строителем.
Мне, наверное, повезло больше других. У меня это случилось в военном госпитале, в кабинете молодого хирурга и его не очень молодой ассистентки. У меня пробежала дрожь по всему телу, когда я увидел операционный стол. Меня уложили на него. Большой круглый прожектор нагнулся надо мной, пытаясь заглянуть в душу. Стальные инструменты, расставленные над головой, разбивают солнечные лучи, раскидывая их по потолку. Сотни смешавшихся запахов лекарств разъедают органы дыхания. Попадая в такие места, забываешь о своей болезни. Надев перчатки, хирург приступил к обследованию. Я закрыл глаза. Мозг, осознавая количество находящихся вокруг меня колюще-режущих предметов, держит тело в напряжении. Одна мысль не давала покоя – почему у хирурга идеально чистый халат – без единого пятнышка. Обычно я всегда замечал пару пятнышек на халатах, пытаясь отвлечься от страха. Не знаю даже, о чем это говорило – то ли он нечасто проводит операции, то ли часто меняет халаты… До хирургического вмешательства дело не дошло. Обследовав меня и посовещавшись, они решили перевернуть мою жизнь. «У ВАС РАК». «РАК». Вот он, этот миг длиною в три буквы. Меня как будто перенесли в барокамеру и держат под высоким давлением. В голове большой рекламный щит, горящий разноцветными диодами – «РАК». Ноги подкашиваются, но я пока держусь вертикально. Стыдно, если три буквы свалят меня с ног. Вот миг, который может одного подбросить до небес, а другого скинуть на самое дно колодца жизни.
Сколько было планов на будущее, сколько замыслов. Ведь жизнь только началась. Я еще не успел увидеть не только темной стороны бытия, но даже и светлой. Вокруг все как будто сжалось. То, что раньше казалось безграничным и бесконечным, стало маленьким и временным.
Когда перегорели лампочки на вывеске «Рак», появилась другая: «Почему я?» Почему?
Выходишь из кабинета, спускаешься по лестнице и вот ты под лучами небесного светила. Мозг постепенно возвращается на отведенное ему место. Начинает усиленно работать серое вещество. Пытаешься решить задачу, самую сложную в жизни. Как уместить все то, что ты хотел сделать на протяжении долгой и счастливой жизни, в тот год или два, которые тебе подарил хирург. После неудачных попыток оставляешь эту задачу кому-нибудь другому. Начинаешь осознавать, что можешь провести свой последний год в раздумьях на тему бытия и умереть где-то на мысли о вечной жизни. А можешь прожить его так, чтобы потом лет через 500, сидя под финиковой пальмой, облокотившись на горб преданного верблюда в раю, или, скрипя зубами, сидя над горящей спиртовкой в аду, вспомнить тот последний год. Год, который был самым счастливым и печальным.
Все вокруг меняется вместе с тобой. Воздух становится необыкновенно чистым и свежим, хочется дышать и дышать им вечно. Обычный стакан воды становится таким вкусным, что не можешь напиться. Закат завораживает своей масштабностью и красотой. Чувства обостряются до предела. Жизнь становится такой красивой и простой. Но это все иллюзия. Тебя поднимают все выше и выше к облакам, чтобы ты мог видеть и чувствовать все вокруг и ничего не упустил. А в подсознании мелькает мысль, что скоро ты сорвешься с этих облаков и стремительно полетишь к своему концу…
Интересная мысль. Я никогда не ел вареных РАКов. Пусть ОН съест меня изнутри, но я прежде съем таких, как ОН, дюжину. Обязательно съем. Месть сладкая штука.
Сон пропал окончательно. По ночам просто сидишь в кровати и думаешь. Или читаешь что-нибудь неинтересное. Время идет. Чаще начинаешь вспоминать свое прошлое. Вспоминаешь глупости, которые совершил, поступки, которыми можно гордиться. Пытаюсь вспомнить, что же я сделал хорошего в жизни.
Однажды осенью, возвращаясь из университета, я проходил мимо Дома престарелых. Меня остановила незнакомая старушка и попросила купить ей помидоры. Дала мне какую-то мелочь и несколько раз спросила, не обману ли я ее. Я отправился за овощами. В ближайших магазинах помидоров не оказалось. Я отправился на рынок. Благо, там всегда все есть в большом ассортименте. Купив пару килограммов самых лучших томатов, я вернулся на условленное место – ко входу в этот страшный и мрачный дом, но бабушки не оказалось на месте. Она, видно, устала ждать и решила, что я не приду. Я не знал ни ее фамилии, ни имени, но все-таки после долгих усилий нашел ее. Она просто сказала: «Спасибо». Но это то самое слово, которым я горжусь.
Это, наверное, и было то единственное доброе дело, которое я совершил в своей жизни.
Наступает момент, когда в тебе просыпается безграничная любовь к жизни. Сознание впадает в панику. Хочется кричать: «Пусть этот хирург со своим диагнозом и вместе со всем госпиталем катится к черту! Я хочу жить!»
Встав утром, я покинул часть и отправился в город – в поликлинику, к онкологам. Объяснил в чем дело и меня отправили на комплексное обследование. Я просидел в ожидании результатов пару часов, но они казались мне вечностью. Наконец, меня вызвал хирург – женщина бальзаковского возраста в красивых очках. Она как-то грустно улыбнулась и протянула мне результаты.
Я вышел на улицу. Было страшно глянуть на эту бумажку. Я мог обрадоваться так, как никогда в жизни не радовался, а мог и…
Во всех пунктах результата стояла печать «В норме». В самом низу бумажки было написано: «Плюнь тому хирургу в лицо»…
Наконец, наступил тот ноябрьский день, когда я снял камуфляж и перестал быть военнослужащим. Я отдал свой долг Родине – 346 дней молодости. Я встретил много человечных людей и много бездушных, встречал предательство и верность, храбрость и трусость, устав и дедовщину…
Вначале все это казалось мне кошмаром, но когда привыкаешь к кошмару, начинаешь и в нем находить свои плюсы.
И вот я уже стою у ворот, прощаясь с друзьями, с которыми прожил много месяцев как в большой семье, навстречу идет комбат, пожимает мне руку со словами «Спасибо за службу».
Хэппи энд.
