Каждое течение в искусстве имеет свои характерные признаки, которые позволяют стороннему наблюдателю отличить их друг от друга (вряд ли сюрреалисту понравится, если его назовут реалистом). Имеет их и абстрактный экспрессионизм, а значит, есть они и в творчестве Ушанга Козаева (согласитесь, логика – великая вещь). И все-таки…
Отрицание традиционных способов (метода) создания картин: их заменили более непосредственные и простые приемы. Например, разливание и разбрызгивание красок. Ну что же, пусть здравствует полуавтоматическая живопись назло недругам и врагам.
Преобладание спонтанности в выражении своего внутреннего мира, субъективных ассоциаций подсознания в хаотичных, не ограниченных логическим мышлением формах над точной моделировкой образов, идей… (уф, написала-таки). Причем, «выражение» будет преобладать над «изображением».
Преобладание так называемых «бесформенных» цветовых пятен, где акцент делается на выразительные возможности цветового пятна, на его возможности гармоничного звучания в различных цветовых отношениях. Кстати, я тоже могу написать картину в духе абстракционизма, но вряд ли мои каракули назовут произведением искусства – времена дадаистов и прочих «истов», к сожалению, прошли уже давно.
Наличие у зрителя субъективных узнаваемых форм и конкретных ассоциаций в кажущейся абстракции, когда автор стремится к передаче «вечных истин бытия» и таких же «вечных проблем бытия», и столь же вечных «духовных ценностей».
Импровизационность творческого акта. Пожалуй, все выше сказанное и отражает этот тезис, каждый из предыдущих пунктов так или иначе связан с импровизацией.
* * *
В мастерской Ушанга Козаева, куда мы (т.е. студенты) ввалились, ахая и охая, почти все картины были повернуты «лицом» к стене. По нашей просьбе он стал разворачивать их и мы «погрузились в буйство красок». И вдруг за этим хаосом эмоций, чувств, впечатлений, в тени неклассических картин показалась одна маленькая работа, выполненная в «классической» манере. Ничего особенного, обычный горный пейзаж – миленький и симпатичный. На наш вопрос, чья это работа, он ответил, что это одна из его ранних картин. Сказав это, он привлек наше внимание к «Террору», работе куда более впечатляющей. Но все-таки интересно, насколько это была ранняя работа – неужели школьная?
* * *
Один из вопросов, прозвучавших во время посещения мастерской, может показаться наивным и глупым, но для большинства людей вполне уместным: «Как вы придумываете названия для своих картин?» (Да, такая постановка вопроса действительно глуповата, но есть ведь проблема изучения названия романа Стендаля «Красное и черное»: причем здесь «красное» и тем более «черное»?)
И вот его ответ: «Это самое трудное в моей работе». Может быть, художник слегка лукавил, а, может быть, и нет. Но в альбоме, который посвящен современному искусству Осетии, часть представленных работ Ушанга Козаева идет без названий (как-то странно, но все они 1999 года). На одной из них – лицо мальчика в черно-желтых разводах и взрыв. На второй – переплетенные фигуры людей и животных в скифо-сарматском и родственном ему древнескандинавском духе (читай, стиле). Ну, а на следующей картине – какая-то жуткая ухмыляющаяся звериная морда. Но, несмотря на эти «видения», я не смогла бы дать этим работам название. Тот эмоциональный накал, ту экспрессию, что идут от картин, невозможно заключить в жесткие рамки названий. Пусть уж остаются такими – композиция N – и все.
* * *
Взрывная сила эмоций – вот что для меня творчество Ушанга Козаева. Эмоций от увиденного, услышанного, почувствованного… Не всегда это увиденное и услышанное позитивно. Иногда в работах нет ничего радостного, и в дрожь бросает от одного взгляда на изображенное. Мир и покой жизни, боль утраты, радость встречи со старым знакомым, влюбленность в свою маленькую родину… Возможно, прав художник, не желая передавать свои впечатления через конкретные образы, ведь там, где я вижу горечь потери, он видит радость встречи. Там, где я увижу ангельский лик, другие увидят пропасть ада…
* * *
Стоишь прямо напротив картины – видишь неторопливость, размеренность. Чуть смещаешься, и все начинает бурлить, двигаться, изменяться. Там, где секунду назад была «небрежная неторопливость», оказывается хаос.
Удивительно, как за мощными наплывами красок, за ее завихрениями, взрывами сохраняется цельность восприятия, а за ней… За ней понимание того, что наш мир хрупок и нестабилен. Мир настолько подвижен, что очень редко его удается заставить замереть на одном месте…
Острые углы могут нарушить общую гармонию форм и света, нарушить плавность в передаче объемов, цветов. И все это организуется так умело (согласна, «умело» – это не совсем подходящее слово), что диву даешься – как то, что изображено на картине, не рассыпается на мелкие кусочки. Талант есть талант.
* * *
Фон из всевозможных оттенков синего с красными всполохами, в центре детская распашонка из ситца, прикрепленная к невидимой веревке самой обычной бельевой прищепкой – вот он, «Террор», картина, бьющая точно в цель.
Когда я увидела ее в первый раз, у меня буквально мороз пошел по коже, особенно шокировала распашонка. Но, поговорив с художником, я в который раз убедилась – мнений по поводу чего-либо может быть множество. Синий, впрочем, как и голубой, всегда был для меня символом надежды, поэтому, несмотря на общее угнетающее впечатление от «Террора», эта самая синева давала некоторое облегчение, как бы говоря – все будет хорошо. НО!!! По словам художника, для него синий это цвет войны, конца света и т.д. После такого уточнения иначе смотришь на «Террор». Ощущение надежды тает, словно дым.
Да, для творчества Ушанга Козаева характерны узнаваемые ассоциации, в основе которых архетипические образы. Но в этой работе он пошел, скорее, от обратного – использует «готовый предмет», которому намерено придан вид вещи, побывавшей «в огне и дыму», истрепанной ветром. Четкий ассоциативный ряд идет именно от нее.
* * *
В мастерской висела еще одна примечательная «вещь» – картина под названием «Уёрёйда», которая подкупила лично меня раздольем позитивных эмоций. Хотя, казалось бы, ничего особенного – на зеленом поле идут легкие, динамичные, «взвихренные» росчерки черным. Вот пишу и начинаю понимать, почему у меня такие впечатления от этой картины. Когда-то давно я пару лет посещала класс рисования при школе искусств; как-то раз мы (т.е. ученики) настолько расшалились, что дело чуть не дошло до небольшой «битвы». Уж не помню, чем я помешала своему соседу по мольберту, но мой пейзаж, над которым я тогда трудилась, был испорчен росчерками из черной краски, которые крутились и вились над зеленой поляной. Недолго думая, я, подправив эти линии, чуть их высветлив, добавив им немного других оттенков, сотворила шедевр под названием «Ветер в поле». Естественно, мои труды оценены не были, и пришлось начать заново. Вот и вспомнила я, глядя на «Уёрёйда», свое детство, полное таких вот забавных происшествий: вот они, те самые субъективные ассоциации, в данном случае очень даже положительные. Да, Марсель Пруст был прав со своим пресловутым печеньем…
* * *
«Боль Кавказа». События на Кавказе в последние 10-15 лет вряд ли кого-то могут натолкнуть на веселье. Кровь, слезы, смерть – вот что сопровождало жизнь людей на Кавказе.
Черное и красное мощными взрывами раздирают поверхность картины, рвутся наружу. Ощущение боли, горя, злости из-за невозможности что-либо исправить ошеломляют человека, буквально сбивают с ног.
Глядя на эту картину, понимаешь – Ушанг Козаев не осетинский художник, он художник мира. Мира, где боль от потери матери, отца, детей, просто человека не может иметь национальную принадлежность, это боль всего человечества, за которую все мы несем ответственность.
* * *
Вот так вот. Это были всего лишь заметки…
В нашем мире ничего не изменилось, лишь боль потерь стала еще больше… Но, наверное, в этом ценность работ Ушанга Козаева:
впечатлять, не отпускать, держать в плену красок и «образов»
мира, созданного на холсте. Мира, где нет готовых штампов
восприятия. Мира, дающего шанс на сотворчество…
