ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ
Продолжение. Начало см. «Дарьял» 1,2,3’06.
КОНФЛИКТ ИЛИ ВОЙНА?
31 октября 1992 года, 9.45, взлет в аэропорту «Владикавказ». Берем курс на Цхинвал. На борту депутат Госдумы А.С. Дзасохов.
Погода ясная, солнечная, не по-осеннему теплая. Через 40 минут полета произвели посадку на площадке около дубовой рощи, на которой во время войны попали под обстрел.
Дзасохов сказал, что направляется в штаб миро-творческих сил. Ориентировочно вылет обратно был намечен через 1,5-2 часа. Он уехал, а мы стали ждать его возвращения.
Через короткое время из города прибыл незнакомый молодой человек, представившийся сотрудником КГБ. Он сообщил нам, что Владикавказ срочно требует вернуться на базу, не объясняя, по какой причине. Я тут же направился в штаб миротворческих сил, доложил Дзасохову, что нас срочно вызывают на базу.
«Наверное, случилось что-то неординарное, поэтому и требуется вертолет. Конечно, вылетайте!» – сказал он.
«А вы как же?» – спросил я.
«За меня не беспокойтесь, доберусь на машине!» – ответил Дзасохов.
Я вернулся к вертолету, и мы сразу же вылетели на базу. В полете пытались предположить, что могло случиться. Все вместе пришли к выводу: вероятнее всего вертолет понадобился для аварийно-спасательных работ. Даже в мыслях у нас не было того, что произошло на самом деле.
После пролета перевала связались с аэропортом и поинтересовались о причине срочного вызова. Диспетчер передал нам указание произвести посадку на «гизельском круге», чтобы все узнать. Через 15 минут были рядом с указанным местом посадки.
Часы показывали 11 часов 30 минут. При заходе на посадку заметили возле площадки БТР и армейский ГАЗ-66, вокруг которых толпились люди. «Случилось что-то серьезное», – промельк-нуло в голове.
Сели. Еще не остановились винты, а к вертолету уже бегут люди, некоторые в камуфляже. Многих узнаю – это участники войны в Южной Осетии.
Открываю форточку и спрашиваю: «Что случилось?»…
«Война! война!» – кричат они.
«Какая война? С кем война?» – недоумеваю.
«Ингуши напали на нас! Открывайте двери, надо груз срочно переправить в Пригородный район, это распоряжение командования народного ополчения», – ответили они. Я дал указание экипажу загружаться, а сам срочно поехал в штаб ополчения для уточнения обстановки.
Штаб находился на ул. Гадиева. На площади перед штабом было много народу. Формировались какие-то отряды. Отдавались распоряжения. Группы людей на машинах и БТР-ах выезжают с плаца.
В кабинете командира застаю генерала Суанова, одетого по форме, Бибо Дзуцева, Бориса Гогичаева и еще нескольких человек, которые оживленно дискутируют. Я представился. «Мы ждем вас», – сказал Суанов и, предложив присесть рядом, начал знакомить меня с обстановкой.
«Хорошо вооруженные ингуши напали на Пригородный район. Идут серьезные бои. Все подъезды к населенным пунктам за-блокированы, в том числе и райцентр Октябрьское. Поэтому срочно надо лететь туда и перебросить необходимый груз для защиты наших граждан. Я полечу с тобой», – сказал он.
Мы прибыли к вертолету и тут же вылетели в сторону Октябрьского. При подходе к нему обнаружили, что обе дороги, которые идут от города к райцентру, перегорожены строительными блоками. «Обе дороги контролирует Карца», – пояснил мне Суанов. В районе Консервного и Химзавода горели несколько домов.
Я подумал, что нежелательно оказаться над Карца и Октябрьским, чтобы не быть подбитым. Быстро спроектировал менее опасный маршрут подхода и посадки в райцентре.
Отвернув вертолет курсом на юг, через Шмулевича и военный полигон, вышел на русло реки Камбилеевки. Над речкой на низкой высоте и большой скорости зашел на поселок с юга, чтобы сразу, с хода произвести посадку на стадион.
Произвели посадку на более сухое место, поближе к дороге, которая идет к центру. В считанные минуты нас окружили много встревоженных мужчин и плачущих женщин. Вертолет взяли в кольцо. Мужчины кричат, что ингуши рядом, убивают их, им нечем ответить – нет оружия.
Входная дверь открылась, Суанов вышел к народу. Его плотно окружили и вместе с сопровождающими его военными прижали к борту вертолета. Народ так плотно окружил вертолет, что у экипажа не было возможности выйти и мы сидели в кабине. Обстановка постепенно переходила в панику. Еще немного и ситуация станет неуправляемой. Некоторые начали взбираться на вертолет.
И даже сквозь такой крик и шум неподалеку слышна была стрельба.
Я выбрался из кабины и добрался до Суанова, стоявшего у входной двери. «Станислав Николаевич! Совсем рядом идет перестрелка. Надо торопиться, ингуши совсем рядом».
Приподнявшись на ступеньки трапа, с трудом перекрикивая возмущенный народ, Суанов, наконец, сумел сделать следующее объявление: «Я не имею права бесконтрольно раздавать то, что мы привезли. Дайте нам возможность выгрузиться, чтобы вертолет не держать здесь. Груз отвезем (точно не помню куда он сказал, то ли в райотдел МВД или в районную администрацию). Мужчины подойдут туда с паспортами и получат все необходимое для самообороны. Чем быстрее и оперативнее сделаем это, тем лучше!» После этого народ немного успокоился. Удалось близко к вертолету подогнать БТР и выгрузить привезенное.
Суанов сказал: «Я остаюсь здесь, а вы летите обратно и доложите обстановку в штабе».
После очередной посадки на «гизельском круге» я съездил в штаб. Народу возле штаба стало намного больше. Появилась бронетехника: БТРы, БМП. Больше стало вооруженных людей. Обстановку в Октябрьском доложил Гогичаеву, так как Дзуцев тоже был на выезде.
«Нам неизвестно, какая обстановка в других селах Пригородного района. Нет связи с Черменом, Ольгинским, Сунжей, Тарским. Нам неизвестно, что там творится. Все подъезды контролируют ингуши. Настоящие бои идут в Южном, Дачном, Карца, Октябрьском, Камбилеевском, на Осетинке в районе Шалдона.
Отряд из Беслана выступил в сторону Ольгинского и Чермена, но пока от него нет никаких известий. Позже я узнал, что благодаря администрации Правобережного района, этот отряд самообороны был сформирован в самый короткий срок и состоял из хорошо подготовленных и смелых бойцов. В ночь с 31 октября на 1 ноября отряд выступил по направлению Ольгинского и Чермена, оказав первое сопротивление ингушским экстремистам.
«Борис Александрович! Давайте я слетаю в район и обследую обстановку в тех селах, с которыми нет связи», – предложил я Гогичаеву.
«Нет, это опасно. Тебя могут сбить. А твой вертолет пригодится в более нужном месте. Отвези пока вторую партию груза в Октябрьское. Дальше будем действовать по обстановке», – сказал он.
Мы опять вылетели в Октябрьское. Зашли по той же схеме, что и в первый раз. Уже большее число домов горело в поселке.
Сели прямо перед зданием поликлиники. Сбежалось опять много народу, но была обеспечена более организованная выгрузка. У вертолета было слышно, что недалеко идет бой. Я предупредил выгружавших, что в следующий прилет не буду выключать двигатели, чтобы иметь возможность для немедленного взлета при необходимости.
Из поликлиники доставили на вертолет первых раненых. Появились также первые беженцы – женщины и дети. Забрав всех на борт, вылетели в город. На гизельском круге раненых перегрузили на машины скорой помощи, которые доставили их в РКБ. Очередная трагедия вызвала новые горе и слезы осетинского народа. Сквозь слезы высказывались возмущения в адрес тех, с кем осетины делили хлеб, соль, кому предоставляли особые условия жизни. «А они нам нож в спину!» – кричали многие. Звучали и реплики в адрес руководителей Республики Северная Осетия: «Пригрели!», «Вскормили!» и т.п.
Уже стало темнеть. И после взлета мы направились на аэродром. Так для нас закончился первый день войны.
Пока летели до аэродрома, меня не покидала мысль о том, как такое могло случиться, где были правоохранительные органы, ФСБ, руководство республики?
Мне казалось, и, наверное, так и было, что все они растерялись. От неожиданности не знали, что им делать. Иначе как можно объяснить хотя бы тот факт, что скоро сутки как идет вооруженное столкновение в Пригородном районе, в том числе и в городе, а на таком важном стратегическом объекте, как аэропорт (кстати говоря, находившемся в непосредственной близости с Республикой Ингушетия), никто ничего не знает. Естественно, не приняты меры безопасности, охраны аэропорта и авиационной техники.
В то время, когда Пригородный район оказался изолированным, непроинформированное руководство аэропорта дает нам «добро» на вылет в Цхинвал. И вместо того, чтобы вертолет задействовать с утра, мы смогли перебросить необходимый груз в Октябрьское только в обед, и то благодаря командованию народного ополчения, которое более оперативно среагировало и срочно вызвало нас из Цхинвала.
Такая же картина безответственности, бездействия, растерянности и паники наблюдалась среди руководства и личного состава МВД, ФСБ и правительства республики.
После посадки на аэродроме, я сразу же поехал в штаб ополчения, чтобы уточнить план действий на следующий день. Уже стемнело, когда я прибыл в штаб, где оживленная обстановка напоминала кадры из кинофильмов о войне: кто-то торопился, кто-то отдавал приказы и распоряжения.
В кабинете Бибо Дзуцева за столом сидит Суанов, вокруг него еще несколько человек, и все рассматривают карту. Из разговора понял, что большие проблемы создают Карца и Южный.
– Во что бы то ни стало надо до утра взять Карца, чтобы создать оперативный простор на подходах к Пригородному району. В течение дня мы не освободили ни один населенный пункт, – говорит Суанов.
Он отдал еще несколько распоряжений, после чего я подошел к нему и спросил:
– Что нам предстоит делать завтра?
– Надо с самого утра лететь в Октябрьское. За ночь могут быть раненые. А дальше будем действовать согласно обстановке. Вертолет должен быть в постоянной готовности на гизельском круге. А тебе надо быть здесь, в штабе, на случай срочного вылета.
Тут вступил в разговор Бибо и хриплым голосом произнес:
– Надо вооружить экипаж! Вдруг собьют их. Будет чем отстреливаться или в крайнем случае застрелиться. – И тут же дал указание оружейнику выдать один пулемет и один автомат экипажу вертолета.
Гогичаев спросил меня:
– Сколько человек можете перевезти из Южной Осетии за один рейс?
– 30-35 человек, в зависимости от условий полета, – ответил я.
– Давайте с утра отправим его в Цхинвал, чтобы бойцов на помощь привез. Пару рейсов сделает, это уже 70 человек – вооруженных и опытных, – обратился он к Суанову.
– Нет, пусть сначала слетает в Октябрьское, так как мы не знаем, какая там будет обстановка за ночь, а потом полетит в Цхинвал.
Когда все вопросы обговорили, я сказал Суанову, что не имею права самовольно брать в аэропорту вертолет, тем более на такие полеты. Необходимо официальное распоряжение, чтобы я беспрепятственно мог вылетать с аэродрома для выполнения поставленных задач.
Он тут же набрал телефон Каргинова и сказал:
– Мурат Азаматович, Суанов с вами говорит. На меня как на заместителя Председателя Верховного Совета возложена организация обороны республики. Поэтому один вертолет с экипажем Остаева моим указанием передается в распоряжение командования народным ополчением!
После этого он дал указание Гогичаеву включить экипаж в состав народного ополчения. С этого момента мы официально являлись бойцами народного ополчения и выполняли распоряжения его командования вплоть до его расформирования. Но в то же время оставались в подчинении администрации аэропорта – государственного авиапредприятия.
Второй день войны начался для нас с полета в Октябрьское. Район все еще оставался отрезанным, все подходы и подъезды к нему были перекрыты и контролировались ингушскими боевиками. Внутри района происходили позиционные бои. Сжигались дома: осетинские и ингушские.
Зашли с юга, по своему маршруту. В поселке горело много домов. Дым от горевших домов висел над поселком и значительно уменьшал видимость. Улицы были пустые. Лишь иногда можно было видеть перебегающих по ним вооруженных людей.
Почувствовал, что обстановка намного осложнилась по сравнению со вчерашним днем. Видно было, что ингуши почти вплотную подошли к мосту, над которым вчера мы заходили на посадку. Дома горели уже недалеко от райбольницы и нашей посадочной площадки. Из опыта полетов в Южную Осетию я знал, что ингуши попытаются сбить, а если не получится, то повредить вертолет на земле. Поэтому сразу «прокрутил» в голове дополнительные меры безопасности. Экипаж предупредил, что на земле не будем выключать двигатели – на случай немедленного взлета:
– Из вертолета не выходить. Бортмеханику и второму пилоту помогать, чтобы быстрей выгрузили груз и приняли на борт раненых. Имейте в виду, в случае крайней опасности я буду взлетать немедленно!
С этими распоряжениями на очень низкой высоте и с большой скоростью, насколько позволяла динамика захода, стал заходить над рекой Камбилеевка. На большой скорости проскочил мост, энергичным торможением резко погасил скорость вертолета и почти одновременно произвел касание вертолета перед поликлиникой, на сухое русло водохранилища.
Из-за поликлиники и окружающих зданий выбежали люди, в основном женщины и дети. Несколько бойцов подбежали к вертолету. Держу машину в приподнятом состоянии и наблюдаю за обстановкой. Вход в салон вертолета заблокировали женщины и дети. Сквозь шум двигателей слышны крики и плач.
Тут же вижу, как из больницы тащат несколько носилок с ранеными, есть и ходячие, перебинтованные. Несколько ребят освободили проход к вертолету и стали загружать раненых. Мой взгляд упал на одни носилки. У лежащего на них человека перебинтована голова и заметно, что оторвана половина челюсти. (Он остался жив, его фамилия Газзаев, мы познакомились после войны).
Не все носилки вошли в салон. Добрали женщин и детей, сколько было возможно. Предупредили, что прилетим и за остальными.
Взлет с этого места был очень неудобным. Слева – здание больницы и сразу не отвернешь влево. А впереди высокие деревья, и чтобы преодолеть их, необходимо набирать высоту почти вертикально, и стать очень удобной мишенью для желающих нас уничтожить. Вправо тоже нельзя, там ингуши. На юг по руслу реки тоже опасно, так как скорость на взлете маленькая, а бандиты уже приблизились к мосту и могут сбить нас на взлете.
Произвел взлет с курсом между стадионом и зданием поликлиники. Как только преодолел верхушки деревьев, резким отворотом влево взял курс через «Спутник», минуя Карца.
По прилету на гизельский круг, оперативно перегрузили раненых на машины «Скорой помощи», которые ждали нашего прилета. Врачи, уже натренированные во время войны в Южной Осетии, четко и эффективно выполняли свою работу. Я передал в штаб, что в Цхинвал пока не полетим, так как в Октябрьском остались раненые и требуется еще один полет.
Заходим по той же схеме, что и в первый раз. Садимся на том же месте. К вертолету выбежало почему-то больше народу, чем в предыдущий прилет. Быстро, почти бегом, тащат раненых. Я сижу в кабине, готовый в любой момент взлететь. Двигатели работают.
Открыв форточку наблюдаю за погрузкой раненых. Ее почти закончили, как вдруг люди запаниковали, стали кричать и врываться в вертолет. От большой группы людей отделились несколько мужчин и, ища укрытия, стали стрелять в сторону задней полусферы вертолета. Открытое место, спрятаться негде. Один укрылся за колесо вертолета и стал отстреливаться из охотничьего ружья, другой лег на землю и отстреливался из мелкокалиберной винтовки. Второй пилот схватился за пулемет и только хотел выбежать из кабины, как я остановил его: «Это дай сюда, а сам быстро помоги бортмеханику затащить пассажиров в вертолет, в суматохе они заблокировали вход в салон».
Паника стала еще сильнее. Женщины и дети подняли крик и плач. Открыв левую и правую форточки, я приготовился отстреливаться, если ингуши подойдут еще ближе. А они короткими перебежками стали приближаться к вертолету и их уже было много на мосту. Они почему-то оказались на первом этаже южного конца здания поликлиники, откуда и стреляли. Тот, который отстреливался от вертолета, уже лежал без движения, лицом к земле. Я приготовился к взлету и кричу экипажу, чтобы поторопились поднять всех в вертолет, смотрю, как они за руки и за одежду затаскивают испуганных людей. А те все сильнее сдавливают друг друга, создавая для всех непреодолимую преграду. Детей стали затаскивать через головы, а многие побежали от вертолета за здание поликлиники.
Все это происходило очень быстро. Один из наших ребят машет мне: «Улетай! Улетай!». А как я улечу, если женщины и дети висят на стремянке, и во время взлета побьются, – подумал я. Поворачиваюсь назад и вижу, что салон почти полный, а на улице еще много народу. Я машу рукой мужикам, чтобы убрали оставшихся, и потихоньку начинаю отрывать вертолет так, чтобы остающихся людей не побить. Наблюдаю в зеркало, как бортмеханик закрыл дверь, и только тогда энергично пошел на взлет. Косым взглядом замечаю, как от административного здания бежит группа наших бойцов с «нормальным» вооружением и стреляет в сторону агрессора. Только перевалил верхушки деревьев, перед нами, откуда ни возьмись, появился военный вертолет с намерением зайти на посадку на только что покинутую нами площадку.
– Сюда нельзя садиться, стреляют! – связался с военными.
– А куда еще садиться? На стадионе тоже стреляют! – ответили они.
– Здесь поблизости больше нигде нет безопасного места, разве только на военном полигоне, – сказал я.
…Чувствуется, что вертолет перегружен. Аккуратно маневрируя, быстро выхожу из опасной зоны. Второй пилот на взлете занял свое место, а бортмеханик пока в салоне разбирается с перепуганными пассажирами, которые все еще рыдают от страха. Он докладывает, что одной беременной женщине совсем плохо.
– Возьми аптечку и дай ей нашатырь или валидол. Скоро уже приземлимся, – ответил я и передал по рации, чтобы нас встречали несколько машин скорой помощи.
После приземления осмотрели вертолет снаружи. Обнаружили две пробоины в нижней части грузовых створок, не причинивших вертолету существенных повреждений. По всей видимости, нападающие намеревались захватить вертолет.
Прилетев на аэродром, заправились и полетели в Цхинвал. Встретил нас Кулумбеков. Он сказал, что отряд численностью около 100 человек на машинах уже выехал во Владикавказ. По дороге, в деревнях и в Джаве, отряд будет доукомплектовываться. Возглавляет отряд Алан Джиоев (Парпат).
– В связи с обстановкой в Северной Осетии грузины тоже могут возобновить боевые действия. И поэтому мы вынуждены оставить необходимые силы для обороны и здесь, на юге, – сказал Кулумбеков.
Взлетели, взяли курс через Кударское ущелье. Отряд, двигаясь через Джаву, мог пополниться в Джаве и в близрасположенных селах. А Квайса находится далеко в стороне и квайсинские добровольцы могли не соединиться с основным отрядом. Поэтому после Гуфты мы летели строго по дороге на поселок Квайса. При встрече с группой мы могли бы взять их на борт и через перевал Жедо срочно перебросить во Владикавказ. По дороге никого не обнаружили и, долетев до Квайсы, произвели посадку. К вертолету сбежался весь поселок. Окружили нас и засыпали вопросами.
Я сказал, что времени очень мало, что мы прилетели за помощью, надо организовать отряд добровольцев, который мы сразу же заберем с собой.
Роман Качмазов проинформировал нас о том, что от них еще утром выехала группа во главе с Владимиром (Вла) Тедеевым. Они должны были соединиться с отрядом из Цхинвала.
– Часть ребят, во главе со мной, оставили на случай нападения грузин на поселок. Но если такая тяжелая обстановка на Севере, могу выделить вам еще несколько человек, – сказал он.
– Если есть возможность, давай десять человек, только быстро! Скоро стемнеет нам надо успеть перелететь хребет.
Он быстро распорядился, дав на сборы тридцать минут. Пока мы рассказывали окружающим о ситуации в Северной Осетии, группа уже собралась, кроме одного. Ждать уже некогда. Роман говорит:
– Может без него улетите?
– Нежелательно. Каждый человек на счету, – ответил я.
– Он живет далековато, в селе Кирово, 3 км отсюда, и может не успеть, – сказал он.
– Это же по пути нам. Быстро вылетаем, а где его встретим, там и заберем. Ну а если не встретим, улетим без него, – я дал команду на взлет.
На подлете к Кирово замечаю по дороге «жигули». Машина останавливается, и из нее выскакивает человек и машет руками: он! А как его забрать на борт? Даже притулиться некуда вертолету. Везде деревья, вдоль дороги – линии электропередач. Покрутился. Вот, только здесь! Напротив старой закусочной «Уардена», через дорогу, за линией передач. Склон крутой, но лучшего места нет.
– Зависну так, чтобы не задеть винтом крутой склон. Будет высоко, но ты опустишь стремянку и, стоя на ней, подтянешь его на нее. Смотри, чтобы из салона другие страховали тебя, – обратился я к бортмеханику.
Быстро затащили нашего «пешехода» и взяли курс на Владикавказ. Новым пассажиром был Леонид Алборов.
На второй день БТР, на котором находились он и Владимир (Вла) Тедеев попал в тупик на Южном. Ограниченный в маневре БТР ингуши расстреляли в упор. Многие погибли, в том числе и командир квайсинского отряда Тедеев, а Леонид Алборов получил контузию.
…Высадил ребят на гизельском круге и направил их в штаб.
С наступлением темноты перелетели на аэродром – так закончился наш второй летный день ингушско-осетинской войны.
Вечером я явился в штаб ополчения. В кабинете у командующего было много народу. Подводили итоги прошедшего дня и ставили задачи на следующий. Я доложил Суанову о выполненной работе, о двух пробоинах, полученных при обстреле в Октябрьском, и о том, что из Южной Осетии привез 10 человек, остальные, около 150 человек, выехали на машинах и скоро будут здесь.
Около одиннадцати часов ночи отряд югоосетинских добровольцев прибыл к штабу ополчения. Отряд остался на плацу, а старший, Парпат, с двумя рослыми и крепкими бойцами вошли в кабинет командира.
Парпат был маленького роста, в спортивном костюме, на голове – цветастая вязаная шапочка с бубенчиком: он был больше похож на анархиста, чем на бойца. По его бокам стояли здоровые парни в камуфляжных костюмах и армейских бронежилетах, с автоматами.
Минуту молчания прервал Парпат:
– Нас полторы сотни, приехали воевать. Я ничего не понимаю: или у вас тут не воюют, или ваши люди от страха соображать перестали? На въезде в город останавливаем машины, спрашиваем прохожих: где идет война? Покажите! Никто ничего не знает, куда нам ехать и где воевать. Мы хотели сходу вступить в бой, но не получилось. Хорошо, что хоть показали, где находится ваш штаб. А теперь дайте нам участок «работы», и мы сразу же выступаем! Я – командир отряда, зовут Алан Джиоев, народ окрестил Парпатом, – сказал он.
Я в первый раз увидел его, хотя был наслышан о его храбрости. И поэтому тот момент нашей первой встречи хорошо запомнил. Все, кто его знал, подходили и обнимались с ним. А с остальными он знакомился. Я сидел на диване, и когда Суанов назвал меня, Парпат подошел с удивленными глазами и произнес: «Это ты тот самый Инал Остаев?» Потом крепко обнял и сказал: «Спасибо тебе за все, и пусть Бог и народ оценят твои заслуги, – похлопал он меня по плечу. – Я думал, что ты громадный мужчина, а ты такой же маленький, как и я», – улыбнулся он.
Суанов спросил, что им нужно из вооружения. Парпат ответил, что они ни в чем не нуждаются, у них все с собой.
–Тогда я распоряжусь, чтобы вас покормили с дороги, отдохните, а утром – в бой.
Парпат в своей резкой манере возразил: «Генерал! Никаких отдыхов! Покажи, куда идти, и мы немедленно выступаем!».
У Суанова не было другого выхода, как подозвать его к карте и начать объяснять ему обстановку.
– В Южном крепко засели ингуши, и мы не можем оттуда их выбить. Но самое тяжелое положение в Карца. Двое суток не можем его взять, чтобы открыть путь к Пригородному району. Внутри района в нескольких населенных пунктах идут ожесточенные бои.
– Сколько дворов в этом Карца? – спросил Парпат.
– Дворов 150-200, – ответил Суанов и продолжал ему объяснять на военном «языке» тактические приемы взятия Карца, Южного и Реданта.
– Генерал! Я не понимаю эти фланги, позиции и др. Ты дай мне проводников, пусть покажут, где находятся эти поселки, больше нам ничего не надо. Сейчас почти 12 часов ночи. К 6 часам утра ни одного живого ингуша в этих поселках не будет! Даю вам слово осетина. А завтракать будем в Назрани.
И тут же распорядился для своих бойцов: джавские и квайсинские идут на Южный и Редант, а цхинвалские – на Карца.
Я долго смотрел вслед и удивлялся его решительности и смелости. Война в Южной Осетии сделала многих осетин такими отчаянными, смелыми и бесстрашными.
Штаб всю ночь работал. Я уехал домой, чтобы отдохнуть перед полетами следующего дня. Утром, в 8.00 перелетев на «гизельский круг», явился в штаб. Здесь царило оживление, у многих были радостные лица.
Всю ночь шли бои. И в 6 часов утра отряд из Южной Осетии освободил поселки Карца, Южный, Редант. Отряды Южной и Северной Осетии, воодушевленные успехом, стали преследовать ингушей, углубляясь на территорию Пригородного района, освобождая осетинские населенные пункты. Ночь со второго на третье ноября была переломной. Наши успешно продвигались, вытесняя агрессоров с территории Пригородного района. Но многие села все еще оставались под контролем ингушей. Утро 3 октября выдалось пасмурным. В штабе мне сразу же поставили задачу:
– По нашим разведданным, со стороны Назрани по направлению на Октябрьское и Владикавказ движется бронетехника. Необходимо вылететь туда, разведать и сообщить в штаб действительную обстановку, – сказал Суанов.
На борт было выделено около 8 человек из разведроты. Я проинструктировал их, как действовать, если нас будут обстреливать с земли или собьют над территорией, контролируемой боевиками.
Я им разрешил при необходимости стрелять через открытые двери и иллюминаторы. Взлетели и пошли по направлению к селу Октябрьскому. Облачность низкая, 50-70 м, обложные осадки создают видимость не более 2–3 км. Обходя высокие препятствия в Промышленном районе города, вышел на южную окраину Карца. Почти весь поселок горит, не осталось ни одного уцелевшего дома. Я удивлялся, как быстро, в ночное время, смогли освободить этот поселок всего каких-то сто человек, понеся при этом минимальные потери.
В Октябрьском идут бои. Мы обходим его южнее и вдоль дороги летим в Сунжу. Дошли до Сунжи. Сверху видно, что по периметру села, со стороны Назрани, наблюдаются скопления людей. Старший разведгруппы показал вниз.
– Готовятся к обороне, – сказал он.
Летели на высоте 50 метров под облаками. Взяли курс в сторону Назрани, где по данным разведки должна быть бронетехника.
Отошли от Сунжи километров пять и как только перевалили небольшой холм, выскочили прямо на колонну бронетехники.
От неожиданного нашего появления люди, находившиеся рядом с танками и БТРами, замешкались, а потом стали заскакивать в люки. Я понял, что сейчас начнут обстреливать и тут же резко бросил вертолет вправо и скрылся за лесной массив, который тянулся перед возвышенностью между Сунжей и Назранью.
Я сразу же передал в штаб подтверждающее сообщение о наличии бронетехники. Идя вдоль лесного массива, дошли до окраины Назрани, но больше ничего не обнаружили.
Развернулись и полетели вдоль дороги на черменский круг. На большой скорости прошли его, увидев большое скопление автомашин; некоторые из них горели.
Идем на Чермен. Все село в огне. Дым смешался с низкой облачностью, и над селом мы еле различаем наземные ориентиры. Людей нет, только огонь вокруг. Из-за плохой видимости и низкой облачности нам пришлось держать высоту 40–50 метров. Сделав один круг над центром села, передал в штаб, что все село охвачено пожаром.
Вертолет был накренен в левую сторону, чтобы мы могли лучше видеть землю. При пролете юго-западней окраины, я увидел, как из-за ограды одного дома выскочили несколько человек и направили на нас оружие. Тут же услышал «щелчки» по корпусу вертолета и одновременно голос: «Обстреливают!»
Резким движением отвернул вертолет в сторону от стрелявших и тут же на фоне «щелчков» по корпусу, услышал сильный хлопок и грохот падения какого-то тяжелого предмета внутри вертолета. Еще несколько пуль попали в вертолет. По звуку двигателей я понял, что какой-то из них поврежден.
Беглым взглядом прошелся по приборам и увидел, что обороты левого двигателя упали, образовалась сверхдопустимая несинхронность работы двигателей. Пытаюсь восстановить синхронность – не получается. Началась сильная вибрация и вертолет пошел на снижение. Я понял, что и несущий винт поврежден. Если пробит силовой лонжерон какой-нибудь лопасти, то это очень опасно. Лопасть отваливается, и от децентрации и сильной вибрации вертолет может просто разрушиться в полете. Я подготовил себя к худшему и сбавил скорость, чтобы уменьшить нагрузки на винт.
Спрашиваю бортмеханика: «Что в салоне?»
– Командир! Один тяжело раненый упал в проходе, началось сильное кровотечение.
Я на миг обернулся назад и не поверил своим глазам, когда увидел, как кровь фонтаном высотой 10–15 сантиметров бьет из паха у самого здорового бойца.
«Нужно как можно быстрее попасть в город, может еще успеем довезти», – а сам думаю: если долетим. Погода стала еще хуже, вертолет еле движется в горизонтальном полете. Увеличивать скорость нельзя, сразу же начинается опасная вибрация. Облака прижимают нас все ближе к земле. Почти на «пузе» летим в осадках. Предупредил экипаж, чтобы внимательно смотрели за препятствиями, особенно опасны высотные дома и заводские трубы.
Ребята в салоне стараются остановить кровотечение у раненого, но это у них плохо получается. Рана оказалась в таком месте, что жгутом не перетянуть. Как только отошли от места обстрела, сразу же передал в штаб о случившемся. Подбирал маршрут так, чтобы в случае падения вертолета последствия были как можно меньшие.
Уже проходим Терек. Ну, дорогой, не подведи, еще немного и мы на площадке. Зашли с ходу и, можно сказать, «шлепнулись» на землю. «Скорая» уже ждала, и сразу же, как только коснулись земли, перенесли раненого в машину. Он был уже без сознания.
При осмотре вертолета было обнаружено множество пробоин от разрывных пуль калибра 7,62; был разрушен воздушный компрессор левого двигателя, пробит силовой лонжерон одной из лопастей в районе одного метра от консоли к центру. Мы все были удивлены, как смогли долететь с такой лопастью. По всем законам физики и аэродинамики метровая законцовка лопасти обязательно должна была отвалиться в полете. И тогда катастрофы было не миновать.
Раненым оказался Саша Габуев. Он сидел за мной с другой стороны перегородки кабины на откидном сидении. Между нами было расстояние всего 20–25 сантиметров. Лучше бы никого не ранило, но эта пуля по всей вероятности предназначалась мне, а досталась Саше. Эта пуля-дура пробила двойное дно салона, раздвоилась: одна часть ранила Сашу (перерезала ему артерию), а вторая ушла вверх, пробила обшивку на потолке и застряла в корпусе двигателя.
Сашу Габуева спасли московские врачи, сделав ему уникальную операцию, но он остался инвалидом. До сих пор ездит в Москву на профилактическое лечение.
С площадки на аэродром на таком поврежденном вертолете нельзя было лететь, поэтому техбригада ремонтировала его прямо на «гизельском круге». Снятая неисправная лопасть долго лежала перед зданием штаба ополчения, как память об этом полете, пока кто-то не прибрал ее для хозяйственных нужд.
Когда в полете я передал в штаб, что нас обстреляли, и сообщил координаты места обстрела, из штаба информировали военных, что в районе Чермена наш вертолет был обстрелян.
Немедленно из аэропорта взлетели два Ми-24 (крокодила) и направились в это место, чтобы уничтожить огневую точку. Пара шла друг за другом, ведомый прикрывал ведущего. Как только ведущий оказался над огневой точкой, он, не успев произвести залп из бортового вооружения, был подбит с земли. Были пробиты топливные баки, и он летел, оставляя за собой керосиновый шлейф.
Поврежденный вертолет вернулся на аэродром, а ведомый стал заходить на эту злополучную точку. Успел сделать один залп, но при отвороте от точки его обстреляли из пулеметов. Получив серьезные повреждения, он тоже ушел на аэродром. Уже после посадки, при заруливании на стоянку у него произошел отказ управления рулевого (хвостового) винта. Если бы этот отказ произошел в полете, вертолет бы камнем пошел к земле. Когда мы осмотрели вертолет, то обнаружилось, что на хвостовой балке, примерно в середине его длины, вертикальным рядом, через каждые 10 сантиметров шли пробоины. Снизу – вертолет бронированный, за исключением хвостовой балки. В нее-то и попала очередь из пулемета. Одна пуля пробила внутри балки троссовую тягу управления хвостовым винтом. Тяга держалась на нескольких троссовых жилках. И когда вертолет произвел посадку и на рулении дал небольшое усилие на хвостовой винт, трос не выдержал и лопнул, что стало причиной отказа хвостового винта.
Когда военные летчики показали мне свои поврежденные бронированные вертолеты, я перекрестился, что наш небронированный хоть и был поврежден, но не был сбит, и мы еще удачно ушли с того места. В очередной раз нам повезло.
Мне часто военные летчики полусерьезно-полушутя говорили: «Как ты летаешь на таком вертолете над боевыми позициями, тебя же можно сбить даже из «мелкашки». Ты хоть под себя сковородку клади, что ли».
А я отвечал: «От судьбы не уйдешь, да и Бог видит – святое дело делаю, оказываю помощь людям, попавшим в беду».
Так закончился наш третий летный день на той несправедливой, кровавой, бессмысленной войне. Третий, переломный день.
Как и обещал Парпат, к утру третьего дня Карца полностью был освобожден, Южный и Редант тоже были под контролем наших.
На четвертый день наши отряды дошли уже до границы с Ингушетией. Но здесь Российская армия преградила им путь: «Все, пошумели, поконфликтовали и хватит! Переход на чужую территорию с оружием – это агрессия – нельзя!»
Впоследствии некоторые большие политики окрестили эту войну «конфликтом». Я и сегодня не согласен с этим. Вещи надо всегда называть своими именами. Даже неполитику ясно, что это была война.
Прошло еще не так много времени, поэтому наш народ хорошо помнит выступление тогдашнего Председателя Верховного Совета СОАССР А.Х. Галазова 31 октября 1992 г. по радио и телевидению с обращением к многонациональному народу республики – «Встать на защиту республики!»
Глава республики (государства) призывал к ее защите. А если нужно защищаться – значит есть агрессия извне. Если есть агрессия и есть необходимость защиты – это и есть война. Но никак не конфликт!
Галазов же не призывал свой народ к конфликту и не говорил: «Я призываю свой народ к конфликту! Конфликтуйте с ингушами!» И не то, чтобы конфликтовать – для ингушей были созданы такие условия и льготы в Осетии, которых даже осетины не имели. И это тоже подчеркивалось в его выступлении. Я попробую передать фрагмент его выступления стихами:
По квотам в институты брали
И должности им раздавали.
Но распознать мы не сумели,
Как на груди змею пригрели.
После окончания войны в Северной Осетии я выехал в Красноярск, чтобы забрать семью в Осетию, предварительно сняв квартиру по ул. Шмулевича. Пока я отсутствовал, на меня был составлен очередной донос, для проверки которого в аэропорт «Владикавказ» прибыл знакомый уже читателю инспектор из Ростова А. М. Бобылев. Кстати говоря, и получателем, и инициатором разборов всех доносов на меня всегда почему-то был он.
В мое отсутствие, что было незаконно и неэтично с его стороны, он стал «копаться» в моих летных документах с целью проверки моей работы именно по определенному направлению – учебно-тренировочные полеты с экипажами подразделения. И, странным образом, обнаружил «нарушение».
В этот день я обучал молодых командиров практическим действиям в полете при отказе одного из двигателей. Это было незадолго перед моим отъездом в Красноярск. В полетном задании время окончания полетов не соответствовало времени записи в журнале на аэродромном диспетчерском пункте, т.е. время посадки по заданию оказалось на 15 минут больше, чем было записано у диспетчера. Это и послужило поводом, чтобы обвинить меня в приписке летного времени при тренировочных полетах (т.е. тренируемые командиры не получили достаточных навыков). Не разобравшись до конца, он отбыл в Ростов и прислал начальнику аэропорта официальную радиограмму следующего содержания: «За приписку летного времени командира звена Остаева и весь летный состав звена отстранить от полетов до особого распоряжения».
Эту радиограмму я получил по возвращению из Красноярска.
Пришлось в очередной раз доказывать свою невиновность. Я точно помнил, что во время полетов были соблюдены все параметры программы. Чувствовал, здесь что-то не то. В конце концов, ошибку мог допустить второй пилот при оформлении полетного задания. Сам начал все проверять и обнаружил следующее. После полетов я доложил диспетчеру старта о конце полетов. Он записал у себя в журнале фактическое время окончания полетов. Он передал диспетчеру аэродромного диспетчерского пункта фактическое время, а тот, неправильно восприняв время посадки, записал в своем журнале время на 15 минут меньше. А инспектор дальше его журнала не захотел разбираться и сделал свое «заключение». На бортовых самописцах время в полете соответствовало времени, записанному в полетном задании и программе тренировочного полета.
Обо всем этом я доложил начальнику аэропорта и попросил, чтобы он сообщил вышестоящему начальнику регионального управления в Ростов. Не знаю, было доложено, или нет, но я и мои подчиненные две недели не летали в то время, когда после войны вертолеты очень были нужны для народно-хозяйственных и других нужд, в том числе для мобильной перевозки делегаций для переговорных процессов по мирному урегулированию конфликта. После прекращения войны обе стороны долго еще «бряцали» оружием. Война могла возобновиться в любой момент. В Джейрахском ущелье, у границ Северной Осетии, продолжали формироваться отряды ингушских боевиков. Осетия в ожидании повторной агрессии не то что расформировывала, но и укрепляла отряды самообороны. В этих условиях малейшие необдуманные действия любой из сторон могли привести к неминуемой и еще более кровопролитной войне.
Во время и после войны моим экипажем было выполнено несколько полетов в г. Грозный для перевозки осетинской делегации на переговоры с Президентом Чеченской Республики Дудаевым.
Эти переговоры имели очень большое значение и были судьбоносными для Осетии. Если бы Чечня выступила в поддержку Ингушетии, то Осетия была бы «растоптана» армией Дудаева. Поэтому нельзя было допустить того, чтобы она выступила против Осетии.
Переговоры были очень трудными, проходили в несколько этапов. Помню, после возвращения с первых переговоров, спросил у Суанова, как они идут. Он ответил:
– Упрямый генерал, с первого раза не уговоришь, но вопрос небезнадежный.
И все-таки за несколько раундов Дудаева уговорили. Это был огромный успех наших дипломатов.
Несколько таких же полетов на миротворческие форумы были выполнены и в Кисловодск. И в такой сложной обстановке авиация республики бездействовала почти три недели. Никому до этого дела не было. Уставший от разбирательств, я тоже сидел и ждал:
– Если никому не надо, чтобы я летал, то и мне не надо, – думал я.
Вдруг меня вызывает начальник аэропорта. Захожу, он сразу же набирает по телефону номер, дает мне трубку и говорит: «Хетагуров – председатель правительства».
Я взял трубку, поздоровался, слышу:
– Привет, Инал! Почему не летаешь?
Я попытался что-то объяснить. Он перебил:
– Куда делся твой патриотизм? Придумываешь причины, – возразил он.
– Сергей Валентинович, я не придумываю, отстранен от полетов согласно радиограмме, присланной из Ростова, и не имею права на полеты, пока не снимут запрет. Никто не хочет этим заниматься, вот и сижу, – ответил я.
– Дай трубку Каргинову!
Я отдал трубку и спросил: «Могу ли идти?»
– Да, – ответил Каргинов, и я вышел.
Даже до председателя правительства дело дошло, вот пусть сами и разбираются, – подумал я.
Стал ждать, что будет дальше. Никак не ожидал такого поворота событий. Примерно через час опять меня вызывает Каргинов и говорит:
– Завтра в 11-00 тебе надо быть у председателя правительства Осетии. Он вызвал к себе и начальника Ростовского управления. Кругликов прибудет из Ростова утром.
На следующий день с Кругликовым встретились в аэропорту и вместе направились к Хетагурову. По дороге он спросил, по какому вопросу нас вызывают.
– Я точно не знаю, но связанно, наверное, с тем, что… – и коротко ввел его в курс дела.
Перед входом в кабинет Хетагурова я предложил Кругликову:
– Может, без меня зайдете, вызовите, если понадоблюсь, а то я буду чувствовать себя неловко при вашем разговоре.
– Нет, зайдем вместе, – в приказном тоне ответил он.
Зашли, представились. Хетагуров поздоровался, пригласил нас присесть и сразу обратился к Кругликову:
– Вы в курсе того, что в такое тяжелое время республика осталась без авиации?
– Да, мне это стало известно незадолго до встречи с вами и поэтому я не владею обстоятельствами данного дела. Мне надо время, чтобы разобраться и вернуть Остаеву и его экипажам право на выполнение полетов, – ответил он.
– Сколько времени понадобится вам для разбирательства? – спросил Хетагуров.
– Пять дней. – Долго не задумываясь ответил Кругликов.
– Мне бы очень хотелось, чтобы он, начал летать через два дня. На третий день я могу дать распоряжение на использование вертолета или нет? – спросил Хетагуров.
– Можете! – Ответил Кругликов.
Хетагуров встал и протянул руку сначала Кругликову, со словами: «Спасибо за оперативность!», затем мне – со словами: «Счастливых тебе полетов!» И мы вышли из кабинета.
Заметно недовольный своими подчиненными, Кругликов тут же, из приемной Хетагурова, набрал телефон своего заместителя по летной работе и возмущенным тоном начал говорить:
– Где Бобылев?
– Отзовите немедленно! И чтобы завтра утром у меня на столе была объяснительная, на каком основании он отстранил командира звена аэропорта «Владикавказ» Остаева от полетов!.. Я сказал немедленно! Хватит с этим «Ореолом» няньчиться! Слушайте дальше! Направьте срочно радиограмму командиру Сочинского отряда Базьяну, чтобы сегодня же, немедленно, направил опытного инструктора первого класса во Владикавказ для проверки техники пилотирования командира звена Остаева. Прибыть он должен не позже, чем завтра утром…
Это почти дословный пересказ его разговора по телефону. Дальнейшие распоряжения я не слышал, потому что вышел из приемной и стал ожидать его в коридоре.
На второй день, 13 января 1993 года утром, из Сочи прибыл один из опытных инструкторов Северо-Кавказского региона Оверин.
Начальник управления дал ему указание:
– Даю тебе соответствующие полномочия, чтобы проверить по всем параметрам технику пилотирования командира звена Остаева. За объективность выводов и оценок буду спрашивать с тебя. Приступайте к проверочным полетам. Я уезжаю, результаты доложите завтра утром в Ростов, лично мне!
Проверке подлежали все виды полетов, к которым я был допущен; для подтверждения минимальных погодных условий, для полетов днем и ночью, подтверждения квалификации летчика 1-го класса, умения летать в горах и проводить посадки на высокогорных площадках и др.
В полете проверяющий вел себя спокойно, не создавал нервозную обстановку в экипаже, как это постоянно делал инспектор Бобылев, внимательно наблюдал за моими действиями, иногда давая соответствующие указания. После окончания полетов, поблагодарил за отличную технику пилотирования. И сделал соответствующие записи в летных документах:
«13.01.93 г. Проверка техники пилотирования согласно ППЛС В-90 часть IV программы «Б» задача 1, упр. 1. 3. зад. 22.
Проверка выполнена по указанию начальника Северо-Кавказ-ского регионального управления».
«Пять». Пилот-инструктор 1-го ЛО а/п Сочи /Оверин/
На второй день он доложил о результатах проверки начальнику управления, содержание доклада было примерно такое:
«Летает отлично. Навыки очень крепкие, редкие летчики летают так. Он не только подтвердил свою квалификацию, но и доказал, что может выполнять более сложные полеты. Если Вы разрешите, дам я ему допуск к самым сложным полетам и видам работ».
Таким образом, после соответствующих тренировочных полетов, я получил допуск к полетам в горной местности с длинномерным грузом на внешней подвеске и допуск к вывозке (трелевке) леса с горных лесосек.
После вот таких разбирательств продолжились мои прерванные полеты.
Окончание следует
