КИНОПОВЕСТЬ
Окончание. Начало см. «Дарьял» 2’2006.
Зал с большим камином тускло освещался факелами.
Хора сидел по главе массивного стола, на котором формально присутствовала традиционная закуска, к которой, правда, никто не притрагивался, так как беседа с двумя седобородыми мужами, сидевшими справа и слева от Хозяина, имела для него слишком большое значение – старейшины его рода прибыли с переговоров о предстоящем турнире.
Хора слушал старейшин, пряча свое нетерпение за подчеркнуто насмешливым вниманием и поглаживая по голове огромного пса, сидевшего у его кресла.
Он понимал, что старейшины согласились выполнить поручение, только подчинившись его власти и грубой силе. Как, впрочем, и старейшины того общества, с которыми они вели по его настоянию переговоры. И те и другие не сомневались, на чьей совести смерть уважаемого Акима, но поделать ничего не могли – доказательств ни у тех, ни у других не было.
Хора, изображая почтение и внимание, на самом деле наслаждался ходом сочиненной им драмы, в которой по его воле каждый из участников играл предназначенную ему роль, принимая за истину внешнее действие и порой даже не догадываясь ни о внутреннем сюжете, ни о конечной цели драмы.
С особым удовольствием он представлял себе, как хмурили лбы старейшины двух родов, перемывая ему кости и сообща придумывая, как им его перехитрить.
А ведь им это почти удалось – трюк с турниром он оценил – ему не отказали, но унизили, предлагая на глазах у всех доказывать свои преимущества наравне с другими.
Когда приступ ярости от этого унижения утих, Хора пригласил своих старейшин и попросил еще раз переговорить с представителями соседнего общества и убедить их в том, что он свято чтит обычаи и согласен участвовать в турнире, но считает не совсем удобным для своего возраста и положения соревноваться наравне с юнцами.
Старейшины должны его понять, и хотя он, конечно, годится им в сыновья, но он все же просит разрешить ему выставить вместо себя джигита помоложе, а в остальном – как боги решат, так и будет!
Старейшины совещались всю ночь, пытаясь разгадать новый коварный замысел злодея, неспроста покорно склонившего перед ними голову. Но к утру они так устали от споров, что вынуждены были тоже обратиться к богам – как они решат, так пусть и будет!
Хора, услышав, наконец, долгожданный ответ – ему не отказали, забыл, что он за столом не один, погрузившись в размышления о том, что дело осталось за малым: надо выбрать подходящего джигита, который выступит вместо него, и не дать ему проиграть.
Старейшины, обменявшись многозначительными взглядами и, стараясь сохранить достоинство, степенно поднялись.
Но Хора очнулся от своих мыслей и вспомнил о традициях гостеприимства, когда они были уже у дверей, где сцена была доиграна без помарок – старики не собирались задерживаться, а хозяин, произнося дежурные слова, на это и рассчитывал.
– Когда Берд вернется, пусть немедленно придет! – приказал он слуге в дверях уже без всякого интереса к отыгравшим свои роли собеседникам.
– Они только что вернулись, – сказал слуга, не очень уверенно добавив, – с Цараем…
Хора удивленно вскинул брови, на некоторое время задумался, потом, приняв какое-то решение, даже обрадовался:
– Ладно! Зови обоих!
В то время, когда слуга ждал у входа его распоряжения, а старейшины, проглотив унижение, покидали зал, Хора как раз продумывал предстоящую комбинацию.
Берд был его племянником – молодым, стройным, сильным, обаятельным, но небогатым – если он будет представлять Хора на состязаниях, то симпатии будут на его стороне.
Правда, Берд был амбициозен и горяч до глупости. значит, кто-то должен его подстраховывать и не дать ему проиграть – в любом случае.
И Хора уже решил, кто должен будет обеспечить победу Берда – или умереть.
– Заждались мы тебя! – Царай сразу похолодел от знакомой отеческой интонации Хозяина и его насмешливого взгляда, заставлявшего коней сбиваться с шага. – Входи, дорогой, рассказывай! Может, перекусишь с дороги? А?..
– Нет, нет, спасибо, Хозяин! – Царай в страхе даже отпрянул от стола, прижав руку к груди и поклонившись, и сразу же продолжил, спеша покончить с самым неприятным. – Пришлось задержаться, – он бросил взгляд на Берда, – но моей вины тут нет, клянусь!
Вдоволь насладившись ужасом в глазах Царая, Хора весело подмигнул Берду, который, вспомнив только теперь, что перед ним все-таки его дядя, наконец, судорожно вздохнул и расправил грудь.
– А мы с племянником проголодались! – Хора кивнул Берду на место справа от себя и панибратским тоном приказал Цараю: – Садись, тебе говорят! Трястись будешь, если не выполнишь то, что я тебе сейчас поручу!
Царай никак не мог взять себя в руки – главного для него вопроса Хозяин еще не задал, а этот панибратский тон и демонстрация хорошего расположения духа – спектакль для Берда.
– Помнишь то дерево, с которого тебя сняли!? – Хора снова весело подмигнул племяннику и раскатисто рассмеялся. – Берд хорошо помнит!.. Кстати, а как там у нас дела с Ахсаром, а, Царай? – прозвучал как бы мимоходом самый неприятный для Царая вопрос. – Он все еще живой?
Человека три-четыре, взявшись за руки, не обхватили бы ствол огромной чинары, на которой ночевал Ахсар, удобно расположившись метрах в полутора от земли на развилке, образованной боковыми, толщиной в полметра, ветвями.
Ахсару не давал покоя последний разговор с Саликом ибн аль-Фаради.
– Ты говорил, что Аллах не позволит Хора победить, – не очень уверенно произнес тогда Ахсар.
– Не позволит! – с удовольствием подтвердил Салик ибн аль-Фаради. – Победителем будешь ты!
– А почему ты уверен, что твой Бог выберет меня, а не Хора, – Ахсар заговорил о своих сомнениях гораздо увереннее и резче, – почему он раньше меня не замечал?
– Это не совсем так, – подумав, ответил Салик ибн аль-Фаради. – Все твои усилия до сих пор были бесплодными, так как для успеха любого дела нужны «заман», «макан», «икхван» – соответствующие «время», «место», «люди», – терпеливо объяснял Салик, загибая пальцы. – Бог не вмешивается в нашу жизнь, пока не сложатся все необходимые условия, но и тогда нам подается только Знак, что пришла пора делать свой выбор и действовать.
Пегий конь, хозяин которого навсегда его покинул, подошел к ним и ткнулся мордой в плечо Салика ибн аль-Фаради. Араб поцеловал его и продолжил:
– Раз ты свой выбор сделал – будешь, по мере сил, служить добру, искоренять зло, следуя справедливым законам, – это твой Путь, ты можешь заниматься чем угодно и сколько угодно: Бог тебя не покинет, пока ты будешь верен этому главному выбору – своему Пути!
– Но ты, я, Робер – все мы даже молимся… по-разному… – не унимался Ахсар. – Кто из нас прав?
– Ты хотел сказать: разным богам… – нисколько не смущаясь, договорил за него Салик ибн аль-Фаради.
Ахсар кивнул.
– На пути к Богу нет правых и неправых. Правда в том, что мы все очень разные, по-разному называем одни и те же вещи, по-разному молимся, – Салик ибн аль-Фаради улыбался, говоря очень серьезно. – И ты молись богам так, как учили тебя твои предки и старшие, но помни, что причина, породившая нас всех, – одна!
Ахсар, помолчав, кивнул и привычно поднял глаза к небу. Невольно улыбнулся, вновь увидев над собой ходившего кругами орла.
Салик, напротив, впервые выглядел таким задумчивым и даже печальным.
– «Я бы очень хотел задержаться, чтобы помочь тебе и быть рядом с тобой… на вашей свадьбе, – Салик вновь загадочно улыбнулся, – но, Аллах свидетель, мне надо спешить!
Он достал из-за пазухи золотой египетский крест – анкх – и протянул его Ахсару:
– Возьми на память, точно такой есть… – Салик ибн аль-Фаради запнулся, но продолжил: – вернее, был еще только у одного человека.
Ахсар, уже переставший чему-либо удивляться, молча взял крест.
– Вижу, что ты все правильно понял… слава Всевышнему! – удовлетворенно засмеялся араб, воздев руки к небесам. – А его воля такова, что тебе придется еще и о нем позаботиться, – он вновь поцеловал в морду коня. – Робер поручил его мне, но я очень спешу – до Испании далеко, что меня там ждет, я не знаю и не хочу им рисковать.
Ахсар довольно долго стоял в ледяных струях водопада и сквозь их поток любовался искрящимся в утренних лучах пейзажем. От чувствительных ударов упругих струй тело наливалось силой, в нем пробуждалось забытое среди постоянных невзгод и опасностей ощущение молодости и радости жизни.
Завтракал он, если это можно было назвать завтраком, задумчиво отправляя в рот крошки, оставшиеся от сыра и чурека, которые заботливо завернула в тряпицу Роксана при расставании. Впрочем, такой завтрак мало отличался от обычного, так как понятие еды для Ахсара было связано либо с традиционными праздничными или траурными застольями, либо с удачной охотой. Но в ауле он давно открыто не появлялся, а в последние дни ему было и не до охоты.
После комфортной ночевки на огромной чинаре и купания под водопадом он был свеж, красив и задумчив – а как, собственно, должен был выглядеть человек, собравшийся жениться на девушке, которую никогда в глаза не видел?!
Так случилось, что Эльда стала единственным и любимым ребенком предводителя Акима, который был женат дважды: первая жена умерла во время родов, оставив ему чудом выжившего малыша. Аким взял ему кормилицу – свою дальнюю родственницу.
Калимат была довольно красивой молодой вдовой, без труда овладела еще не остывшим сердцем Акима и вскоре родила ему девочку, а мальчик, чудом выживший при родах, под ее усердным присмотром почему-то долго не протянул.
Эльда стала единственной отрадой и любовью Акима. Беспокоясь о ее будущем, он вскоре женился на кормилице.
Довольны были не все, но Акима это мало беспокоило.
И вот теперь, овдовевшую во второй раз Калимат насторожило, что Аким провел свои последние минуты без нее: сначала он о чем-то говорил наедине с дочерью, а потом к ним присоединились старейшины.
– О чем они говорили? Неужели Аким что-то узнал?!
Она не на шутку перепугалась за свою дальнейшую судьбу – нынешнее ее благополучие стоило ей немалых трудов и терпения.
Она была моложе Акима на двадцать пять лет и, родив ему дочь, а не наследника, поначалу смирилась с пожизненной вдовьей участью, но потом, вовремя заметив необычайную привязанность сдержанного и даже сурового Акима к дочери, набралась терпения и вскоре, в результате едва заметных, но постоянных усилий, добилась своего – стала законной хозяйкой в cамом большом и уважаемом доме общества.
И вот теперь почва уходила у нее из-под ног.
Калимат, собственно говоря, произнесла всего лишь одно слово – «хорошо», но это единственное, едва слышно произнесенное слово, означало, что она сделала свой выбор, о чем сама же через минуту пожалела.
Дело в том, что получив от Акима в столь резкой форме отказ, Хора, как говорится, даже бровью не повел, а стал искать уязвимое место в самом, казалось бы, неприступном бастионе уважаемого Акима – в его семье, среди самых близких ему людей.
Получая от Царая информацию о ближайшем окружении предводителя, он без труда вычислил ту, чье положение, случись что с Акимом, станет непредсказуемым, как весенняя погода: бедная вдова, кормилица, не сумевшая сохранить наследника, правда, родившая Акиму дочь и, наконец, ставшая законной женой предводителя – Хора понял, что нашел именно то, что искал. Именно такой союзник был ему необходим.
«У этой женщины есть мозги и терпение, но нет будущего!» – Хора был настолько доволен удачной находкой, что даже похвалил Царая за хорошую службу.
«Родня предводителя никогда не простит бедной вдове смерть наследника, а самое главное, того высокого положения, которое она сумела занять в их роду. Если не будет Акима, она останется одна, и ей потребуется помощь – кто ей тогда поможет!? Только я!» – с циничным сочувствием рассуждал Хора.
О таком «пустяке», как устранение ее мужа, Хора думал в последнюю очередь: устроить покушение на Акима было делом простым, так как тот настолько привык ко всеобщему уважению и почитанию, что вовсе не заботился о безопасности.
И когда Аким был смертельно ранен, Хора послал Царая на тайные переговоры с Калимат – она должна уговорить дочь не противиться браку, а уж Хора сумеет избавить «тещу» от любых неприятностей.
Царай устроил все наилучшим образом: когда Калимат понадобилось посетить родственников, он тоже оказался в том же доме, конечно, совершенно случайно, так что встреча не могла вызвать подозрений, даже если бы о ней кто-то мог узнать.
Цараю же достаточно было всего нескольких минут, чтобы передать будущей «дважды вдове» план Хозяина, не забыв посочувствовать Калимат по поводу всяких грязных слухов, связанных со смертью наследника.
Она оказалась перед выбором, но времени на размышления не было, а доводы были вескими, особенно намеки по поводу «всяких грязных слухов».
Калимат растерялась, решила, что у нее нет выбора, и согласилась с доводами будущего «зятя».
И вот только теперь, когда Акима не стало, ее известили о том, о чем сговорились втайне от нее Аким с дочерью и старейшинами – Эльда должна, согласно последней воле Акима, через сорок дней после похорон отца выйти замуж за достойного человека, способного заменить Акима и поддерживать порядок, достоинство и благополучие рода.
Достойных претендентов должны определить старейшины по результатам открытых состязаний, но последнее слово будет за Эльдой.
Калимат в ужасе вдруг осознала, что она, скорее всего, единственный человек, желающий чтобы Кора женился на ее дочери.
«Ее дочери»… Она горько усмехнулась, вспомнив, как Аким, ожидавший наследника, лишь мимоходом удостоив новорожденную суровым отцовским взглядом, коротко бросил, ни к кому не обращаясь: «Эльда»…
Так девочка обрела имя, а у Калимат появилось предчувствие , что дочку у нее, скорее всего, заберут, а ее саму отправят домой. Слабую надежду внушало лишь то, что Аким, как это ни странно, вообще проявил к ней хоть какой-то интерес и сам фактически дал дочери имя.
Дочь свою она знала хорошо и боялась даже говорить с ней о Хора – Эльда была не менее своенравна, чем ее отец, о крутом нраве которого ходили легенды.
Со дня смерти отца Эльда почти не общалась с матерью, а когда та все-таки прорывалась в башню, где она укрывалась ото всех из-за тоски по отцу и ввиду плохого самочувствия, то рядом всегда оказывалась не одна пара внимательных глаз – Калимат ни разу не удалось остаться с дочерью наедине.
Она окончательно запуталась, так как дочь и сама не делала никаких попыток к сближению с матерью.
Это могло означать только одно: умирающий Аким что-то узнал о ее встрече с Цараем и настроил против нее не только старейшин, но и дочь. Это было уже слишком для бедной Калимат – все шло, как того хотел и предвидел Кора: он становился ее последней надеждой.
На самом деле, как это и бывает в жизни, все было гораздо сложнее, чем могло показаться на первый взгляд.
Эльда вовсе не была настроена против матери, по-прежнему очень ее любила и страдала, не имея возможности открыто высказать свои чувства к ней. Но она была дочерью Акима, а точнее – об этом просто еще никто не догадывался – его точной копией, правда, в женском обличье.
Надо сказать, что Эльда была копией не совсем обычного человека. Аким был всегда одет с редким для своего времени изыском, сдержан в еде, питье и речи, казался строгим и суровым, нельзя было даже представить, чтобы в его присутствии кто-то нарушил традиции иди горский этикет.
Он даже спал так, словно на минуту задумался о чем-то очень важном, зная, что люди вокруг смотрят на него и ждут его веского слова.
Одним словом, Аким был всегда на виду, но многие заблуждались, думая, что знают все об этом человеке – он никогда и никому не открывал свою душу.
Восемнадцать лет назад рождение Эльды – «от кормилицы?!» – привело все окружение Акима в сильнейшее возбуждение, как сказали бы сейчас, «всколыхнуло общественное мнение», но на него самого это событие произвело, казалось, не большее впечатление, чем падение птенца из ласточкина гнезда под кровлей сакли.
Он по-прежнему невозмутимо смотрел куда-то вдаль, поверх косых взглядов и пересудов родни, словно говоря всем своим видом: «Девочка родилась?.. Мало ли чего не бывает на свете»…
Такая невозмутимость, принятая за равнодушие и даже безразличие к случившемуся, усыпила бдительность родни – к девочке потеряли интерес все, кроме самого Акима, ни разу даже не погладившего ее по голове.
Но материнское сердце невозможно обмануть – Калимат была внимательна, вовремя все поняла и стала при каждом удобном случае появляться с Эльдой на руках там, где находился или мог появиться Аким, не делая никаких попыток приблизиться к нему или привлечь к себе его внимание.
Как это ни странно, но некий духовный контакт между отцом и дочерью можно было заметить с первых месяцев жизни Эльды: стоило им оказаться в поле зрения друг друга, девочка переставала плакать и уже не спускала с Акима своих, как ему казалось, не по возрасту разумных и проницательных глаз.
Однажды она долго смотрела на него, посасывая пальчик, а потом вдруг улыбнулась – именно ему!
Потрясение было столь сильным, что Аким вынужден был отвернуться и, еще больше выпрямившись, зашагал прочь.
И вот теперь Эльда стояла у оконца башни и с незнакомым ей прежде чувством тревоги смотрела на знакомую с детства до мельчайших деталей площадь, которая была сейчас пуста, как шахматная доска, на которой еще не расставлены фигуры, но где вскоре должно разыграться, возможно, главное событие ее жизни. Она любила те редкие часы, когда они с отцом коротали время за инкрустированной слоновой костью доской, а кроме дочери Аким никогда и ни с кем не делился секретами игры, привезенной одним из его друзей с Востока.
Она снова и снова вспоминала последний разговор с отцом – огромную тяжесть взвалил он на ее хрупкие плечи.
Аким был слишком гордым и самоуверенным, чтобы заранее «опускаться» до размышлений о бренности жизни и, тем более, о неизбежности смерти. То, что с ним случилось, стало полной неожиданностью для человека, чьи гордость и самоуверенность имели под собой серьезное основание в том смысле, что являлись следствием осознания ответственности и неусыпной, даже самоотверженной заботы о благополучии большого количества людей.
О том, в какой хаос могут быть ввергнуты с его уходом дочь Эльда, весь его род и сформировавшееся вокруг него сообщество, он задумался только теперь, когда у него оставались уже не часы, а минуты жизни.
Он искал и не находил в своем окружении того, кто пожертвовал бы, как это сделал он, своими слабостями и сиюминутным удовольствием ради общего благополучия, ведь для этого нужны разум и любовь к людям в сочетании с волей и ответственностью одновременно – довольно редкий дар, которому Аким подчинил свою жизнь и который обрек его на одиночество.
Эльда была единственным человеком, думавшим, как он, и понимавшим его буквально без слов: иногда им достаточно было нескольких, случайно оброненных фраз в неделю, чтобы передать друг другу огромное количество информации. И, будь Эльда сыном, а не дочерью, Аким умер бы спокойно, без всяких угрызений совести.
– Только ты сможешь заменить меня! – сказал он Эльде, понимая, что, возможно, приносит ее в жертву. – Но ты – женщина… Поэтому, через сорок дней – откладывать это до годовщины нельзя – старейшины выполнят мою последнюю волю: устроят поминальные скачки и состязания, на которых ты должна выбрать того, кто станет твоим мужем. Дай Бог, чтобы тебе повезло и победил достойный человек! Тебе придется править вместо меня – став его тенью… У нас нет выбора, дочка, пусть боги тебе помогут!.. Прости…
Аким замолчал, давая дочери смахнуть слезы и подумать, а когда услышал чуть слышное: «Хорошо, отец!», добавил, разжав крепко сжатую до этого ладонь:
– Все из-за проклятого золота! Оно источник нашего благополучия и наших несчастий! Возьми этот крест, его сделали в Египте из нашего золота. Если к тебе придет человек с таким же крестом – это мой друг!
Он глазами приказал дочери приблизиться и поцеловать его в последний раз:
– А теперь позови Барту, Терпсарико и Хасана – пока что кроме них ни одна душа не должна знать, о нашем разговоре!
Эльда очнулась от размышлений, заметив одинокого всадника, совсем не случайно медленно пересекавшего пустую площадь и не спускавшего глаз с окна башни.
– Началось! Похоже, это самый нетерпеливый… – Эльда горько усмехнулась. – Если все будут такие же – лучше сразу прыгнуть с обрыва в реку!
Эльду можно было понять – ведь мимо башни как раз проезжал Царай, который специально не торопился, чтобы Калимат могла не только его заметить, но и успела сообразить, что он направляется туда же, где состоялась их первая «случайная» встреча: Хозяин хотел знать, говорила ли она с дочерью, и что та ей ответила.
По правде говоря, особых иллюзий по этому поводу у него не было: чего бы там ни думали себе мать и дочь, главное, чтобы Берд был признан победителем в состязаниях.
Хора не без оснований считал, что переиграл старейшин и те попались в ловушку, разрешив Берду выступать вместо него.
Задача Цараю была поставлена предельно простая: «Берд должен победить в любом случае – иначе…»
Что может означать это «иначе», Царай и сам прекрасно понимал, как понимал и то, что удачное или неудачное выступление Берда – это забота Берда, а задача его, Царая, не дать его соперникам победить.
Так что встреча со вдовой, надо отдать ей должное, все еще привлекательной, его мало волновала, был повод получше ознакомиться с обстановкой, слухами, изучить местность, в конце концов, мало ли что может в таком деле понадобиться – четкого плана у Царая еще не было.
Эльда все еще продолжала в раздумье смотреть на пустую площадь, когда увидела на ней женщину, в которой, к своему удивлению, узнала мать.
Калимат, постояв какое-то мгновение у ворот и незаметно оглянувшись по сторонам, неторопливым шагом двинулась вслед за всадником.
Эльда удивленно смотрела ей вслед, озадаченная странным поведением матери: «Что это за всадник?… Она чего-то боится»…
Девушка оглянулась, словно ища поддержки, но рядом никого не оказалось, и она вновь обернулась к окну.
Оказывается, странности на этом не закончились: у ворот появился новый персонаж – колоритная фигура одной из ее многочисленных тетушек, успевшей, казалось, за одну секунду – поправляя на ходу траурный платок – рассмотреть даже какими гвоздями прибиты подковы коня Царая.
Когда и эта фигура в траурном одеянии засеменила вслед за всадником, Эльда невольно вспомнила о подозрениях Акима и старейшин относительно каких-то контактов между Калимат и Хора.
Она еще не понимала, что все это значит, просто у нее появилось тревожное предчувствие, что подозрения эти, видимо, имели под собой основание.
Но, по правде говоря, в этот момент Эльда испытала даже некоторое облегчение от того, что если этот малосимпатичный тип на коне посланник Хора, то он, слава Богу, не претендент на ее руку..
Ярко светило солнце, было очень тихо, только трепетала едва заметно листва деревьев и слышался щебет птиц.
Ахсар спускался в долину шагом, отпустив поводья, погруженный в некое, незнакомое ему прежде блаженное состояние человека, перешагнувшего случайно незримую черту между своей жизнью и какой-то иной реальностью, в пространстве которой он полностью растворился, и теперь, «находясь везде и, одновременно – нигде», не имел никаких желаний и никуда не спешил – даже навстречу собственной судьбе.
«Зачем куда-то спешить? – размышлял Ахсар, лениво борясь с желанием вообще повернуть коня обратно. – Как это Салик ибн аль-Фаради говорил – Мактуб? – все, что должно произойти с человеком, рано или поздно произойдет! Значит, спеши, не спеши, а жениться все равно придется»…
Он вздохнул и посмотрел на небо – над его головой кругами ходили сразу три орла.
Заметив этот, уже не раз выручавший его знак свыше, Ахсар привычно насторожился, подобрал повод и очень вовремя огляделся – тут же заметил впереди за редкими деревьями сизый дымок костра.
Сворачивать в лес было поздновато, да и не было желания, так что он, не ускоряя шага, продолжил свой путь по тропе, которая вывела его прямо к костру.
На первый взгляд ничего опасного в том, что он увидел, не было: три путника совершенно открыто расположились на отдых под деревьями рядом с тропой.
Подъехав ближе, он отметил, что кони не расседланы, а оружие лежит рядом наготове.
Подъехав совсем близко, Ахсар узнал тех троих, которые прозевали его тогда, на горной тропе.
Заметив Ахсара, все трое потянулись за оружием, но, присмотревшись, и поняв, что он один, переглянулись и принялись хохотать.
Ахсар, собственно, на это и рассчитывал, когда, заметив дым костра, быстро накинул на себя свою охотничью бурку, сшитую Роксаной из козьих шкур – в таком виде над ним просто нельзя было не смеяться. Ему и самому было очень смешно.
– Эй! Смотрите, это пугало умирает в жару от холода! – прокричал один из нетрезвой троицы. – Иди к нам, арака с перцем тебя сразу согреет!
– Большое спасибо! Но я тороплюсь… – Ахсар, скромно потупив взор, неопределенно махнул рукой в ту сторону, куда вела дорога. – Сами понимаете, дело такое – нельзя опаздывать!
Это было уже совсем смешно – пугало собиралось участвовать в состязаниях! Хохотали уже все трое, один даже повалился на траву, крича сквозь смех:
– Спорю на барана, что именно этот ишак победит всех и женится на дочери Акима!
Двое других потянулись к нему, и все трое ударили по рукам.
– Иди к нам, выпей для храбрости! – кричал, хохоча, третий, хватаясь за кувшин. – За тебя уже барана дают! Не забудь потом своих друзей на свадьбу позвать!
– Спасибо, добрые люди, но я боюсь опоздать, спасибо! – уже проехав мимо и обернувшись, прокричал им Ахсар. – Я про вас не забуду – обязательно на свадьбу позову! А вы почему не едете на скачки?
– Как не едем, мы туда и спешим – вот только дождемся Царая с Бердом, молодым племянником Хозяина! – прокричал один из веселой троицы. – Оставайся с нами – не пожалеешь!
– Царая!? – Ахсар от неожиданности на мгновение придержал коня и, не удержавшись от иронии, добавил: – Это, наверное, тот самый Царай, который любит спелые груши?! Передайте, что его я тоже приглашаю!
Не став и дальше испытывать судьбу, он пришпорил коня и скрылся за деревьями.
Царай появился на поляне, где им был заранее выставлен дозор, один, на взмыленном коне.
Следом, в нескольких минутах ходу, неторопливо двигался небольшой отряд, сопровождавший отлично экипированного и выглядевшего очень эффектно Берда.
– Собирайте все, быстро! – деловито скомандовал он, подозрительно присматриваясь к покрасневшим физиономиям дозорных. – Отряд на подходе. Кто-нибудь уже проезжал?
– Нет, только ишак карабахский – в козьих шкурах! – принялся рассказывать один их дозорных. – Очень нас насмешил – до сих пор животы болят от смеха!
– Он сказал, что ты любишь спелые груши! – все еще давясь от смеха, дополнил второй. – Обещал победить на скачках… приглашал нас всех на свадьбу! И тебя тоже!
– Какой ишак? Какие груши!? – Царай багровел по мере того, как его мозг постепенно добирался до сути этого ироничного послания.
– Ахсар! Я так и знал! Только его мне не хватало! – Внутренне Царай даже застонал – сбывались его самые худшие предположения. – Он тоже едет туда – куда же еще?!
Тут перед его глазами почему-то снова возник тот самый огромный медведь – они столкнулись однажды лоб в лоб, когда Царай подбирался поближе к турам по очень узкой тропе.
Слева вверх поднималась отвесная скала, справа очень круто вниз, до самой реки на дне, уходил склон, покрытый камнями и мелким кустарником.
Медведь вышел из-за скалы неожиданно и спокойно, почти безразлично, и, обнюхивая тропу, шел прямо на Царая.
– Не разойтись! – эта мысль мелькнула в его голове с большим опозданием, когда он уже летел, сломя голову, вниз по склону.
С той поры медведь частенько являлся ему и наяву и во сне, и каждый раз Царай придумывал новый способ расправы с гигантским зверем, и каждый раз не выдерживал и оказывался в пропасти.
Его неприятно поразило и даже разозлило то, что именно эта мысль – «не разойтись!» – мелькнула в его голове, едва он понял, о ком говорят дозорные.
Возможно поэтому Царай вместо обычной истерики впал в некую задумчивость и, подойдя к своим подозрительно повеселевшим дозорным вплотную, тихо произнес, сжимая рукоять кинжала:
– Если кто из вас еще раз пикнет про эти… про груши! Берегитесь… я…
Не договорив, он медленно обернулся – среди редких деревьев уже мелькали кони и слышались возгласы всадников, сопровождавших Берда.
С той минуты, как по площади проехал незнакомый всадник, а за ним неожиданно последовала ее мать, Эльда ничем не могла занять себя, сидела у окна и ждала возвращения тетушки, выскочившей из дома вслед за Калимат.
Груз, который взвалил на ее плечи отец, становился с каждым часом все тяжелее: она не могла уже довериться даже матери – похоже, та была на стороне Хора, во всяком случае, за ней следили.
Эльда чувствовала себя совершенно одинокой и думала об отце.
Аким был своего рода краеугольным камнем, который скреплял и наполнял смыслом, подчиняя определенной логике и законам, жизнь довольно большого, по местным, конечно, масштабам, сообщества.
Интуитивно понимая это, он сознательно и успешно играл предложенную ему судьбой роль, подчинив ей всю свою жизнь, хотя и гнал порой прочь тревожные мысли о том, что с его уходом, построенное им здание может не устоять.
Очень может быть, что ученые потому столетиями безуспешно ищут причины гибели некоторых ярких и могущественных цивилизаций, от которых остались лишь нетронутые тленом материальные свидетельства, что ошибочно связывают их гибель с глобальными, порой космическими катаклизмами.
На самом же деле, возможно, разницы нет – небольшое родовое сообщество или могущественная цивилизация – масштаб в данном случае роли не играет, важен сам принцип.
Уйдет из жизни такой вот Аким или другой, пусть более могущественный вождь, и построенное на таком принципе сообщество или цивилизация разрушатся под воздействием центробежных сил только личных интересов каждого и исчезнут сами по себе – и без падения огромных метеоритов или всемирных потопов.
Эльда интуитивно понимала, что должна успеть выполнить план отца до того, как, образно говоря, покроются трещинами стены, построенного им дома.
Все было бы гораздо проще – будь она мужчиной, но теперь, столкнувшись с безжалостной волей необходимости, она должна была выкинуть из девичьего сердца романтические представления о замужестве.
Она уже знала от старейшин, что поминальные скачки в честь Акима могут привлечь, по их подсчетам, не менее сотни, а то и двух сотен и более джигитов, каждый из которых, в случае победы, мог стать не только обладателем коня Акима и его весьма дорогого оружия, которые по традиции выставлялись в качестве приза.
На этот раз особую остроту состязаниям придавало то дополнительное условие, которое тайно были вынуждены принять Аким со старейшинами и Эльдой – состязания решали и ее судьбу.
Лихорадочные попытки Эльды, никогда не признававшей над собой ничьей власти, кроме отцовской, преодолеть страх и представить себе хоть как-то этого человека заканчивались, словно в насмешку, тем, что перед ее глазами вновь и вновь появлялся Царай, проезжающий на коне мимо ее башни.
В конце концов, пытаясь разглядеть то, чего еще не было с помощью воображения, которое, кстати, один мудрый человек называл не иначе, как ложью самому себе, она нечаянно взглянула на свои мучения со стороны, посчитала их унизительными и так разозлилась, что кто бы ни был теперь этот ее будущий муж – она его уже ненавидела.
Ахсар, отъехав от дозорных Царая на значительное расстояние, неожиданно свернул с тропы в редколесье, и теперь, привалившись спиной к стволу чинары, предавался размышлениям.
С этого места, оставаясь незамеченным, он достаточно хорошо видел участок тропы, где надеялся получше рассмотреть всю компанию Берда.
Племянник Хора со свитой, дозорные у костра, едва не случившаяся новая встреча с Цараем – ощущение опасности вернуло Ахсара к реальности.
Только теперь начиная понимать, в какую опасную историю ввязался, он осознал, что двигаться и дальше из простого любопытства и недостойно, и опасно – лучше сразу повернуть коня обратно.
– Восемнадцать! – Ахсар усмехнулся, закончив считать показавшихся, наконец, на тропе всадников. – Жаль, что тебя, дорогой, нет сейчас рядом! – с нескрываемым сарказмом обратился он к Салику ибн аль-Фаради.
Количество всадников во главе с Цараем и, особенно, красавец конь под Бердом произвели на него должное впечатление – эти люди ехали не шутки шутить.
– Ты станешь победителем! – мысленно повторил он слова араба. – Для начала нужно добраться до места живым…
Такое направление мысли означало, что он сделал, наконец, свой выбор.
Через мгновение в ту же сторону проследовала новая, ничуть не менее внушительная группа всадников.
– Пожалуй, лучше всего появиться там последним, когда все уже соберутся», – продолжал размышлять Ахсар.
Отправив Берда на состязания отлично экипированным и на лучшем скакуне, Хора был настолько уверен в успехе своего плана, тем более, что Царай с внушительным числом подручных должны были избавить этот план от любых случайностей, что вовсе не думал о предстоящих состязаниях.
В зале с камином Хора беседовал с человеком, которого ждал давно и который был его дальним родственником.
Это был мужчина средних лет, скорее всего, лишь весьма тщательно замаскированный под простолюдина, так как с Хора он общался почти как равный, не прекращая при этом с аппетитом закусывать.
Говоря современным языком, его можно было бы назвать в буквальном смысле слова разведчиком недр, так как он выяснял для Хора, каковы запасы золота и серебра – правда, не в его землях, а в землях акимовского общества.
Около полугода назад этот человек – оборванный и почти невменяемый – появился в тщательно охраняемом от чужих глаз районе земель акимовского общества, где добывали по слухам золото и серебро.
Кто он и откуда, несчастный оборванец не помнил, его посчитали не опасным, пожалели и оставили таскать породу за кусок кукурузной лепешки.
Почти ни с кем не разговаривая, он все видел и слышал, так что узнав из разговоров о смерти Акима, а затем и о предстоящих состязаниях, посчитал свою миссию выполненной и теперь с удовольствием уплетал бараньи ребрышки.
Хора, получив от него тайный знак о действительном наличии золота и серебра в землях Акима, немедленно начал борьбу за руку Эльды. Теперь он смотрел на него почти с нежностью, с явным удовольствием смакуя подробности, но думал о другом: «С каждым глотком араки его собственные заслуги растут, так что скоро он потребует увеличить свою долю, он и сейчас уже уверен, что это он сам все придумал. – Хора вздохнул, продолжая улыбаться. – Жаль… такие долго не живут».
– Хора! – собравшись, наконец, с духом, начал было издалека тот, поднимая очередной рог. – Ты знаешь, как я тебя уважаю!.. То, что мы с тобой придумали…
– Слушай! Оставь эти церемонии! – Хора умел таким резким переходом на панибратский тон менять ненужное для себя направление разговора. – Чувствуй себя как дома. Столько времени кроме чурека ничего не видел, спал на земле с собаками!
– За тебя, Хора! – благоразумно согласился тот.
– Оставь!.. – заботливые интонации в голосе Хора нарастали. – Пей и закусывай!.. Когда все утрясется, покажешь мне на месте, что к чему – тогда и о делах поговорим!
Ахсар не мог оторвать глаз от широкой долины с огромной поляной, тянувшейся вдоль реки и выглядевшей из-за множества костров, как военный лагерь – интерес к поминальным скачкам в честь Акима, как и предполагали старейшины, оказался столь большим, что участникам с сопровождающими пришлось заночевать у въезда в село.
Когда Ахсар, слишком долго пребывавший в одиночестве, увидел издали это «войско» и на него пахнуло аппетитным дымком, а слух уловил возбужденные голоса людей и присутствие большого количества лошадей, то первым его желанием было слиться с этим бурлящим котлом молодости, веселья и надежды, стать его частью, но потом интуиция вовремя подсказала ему, что делать этого не следует.
Он забрался повыше в горы, где он был совершенно один, а лагерь его соперников – как на ладони.
«Ты будешь совершенно один»… – Ахсар вспоминал последний разговор с аскетом, ведь тот почему-то был уверен, что его единственным соперником является Хора. И вот теперь у каждого костра он видел не меньше десятка джигитов.
«Их много… слишком много… – спокойно размышлял Ахсар, лишь слегка озадаченный количеством всадников, – и каждый надеется на удачу. А Салик уверял, что удача выпадет мне»…
Только теперь, глядя со стороны на развернувшуюся перед ним картину, Ахсар вдруг четко и ясно понял суть рассуждений Салика ибн аль-Фаради о том, что «для успеха любого дела нужны «заман», «макан» и «икхван» – соответствующие время, место и люди».
Салик ибн аль-Фаради, кажется, был прав: завтра, на этом месте, с участием всех этих людей и его самого, все и должно решиться. Но Ахсар не мог понять, что с ним самим происходит – щемило сердце, болела голова, не хотелось даже шевелиться. Он был уверен, что это не страх…
Все было гораздо хуже – это было полное безразличие к тому, что должно произойти, отсутствие даже намеков на желание во всем этом участвовать. Поговорить было не с кем – и Салик, и аскет были далеко.
Ахсар не заметил, как задремал…
Первым он увидел аскета, который повернулся к нему от ярко пылавшего костра и произнес:
– Страх и сомнения – любимый инструмент Зла… С их помощью тебя лишают «твердого намерения», без которого ты сам уже ничего не делаешь – с тобой все случается помимо твоей воли.
– Но я никого не боюсь…
– Ты говорил, что не хочешь крови, но ведь с Хора вам уже не разойтись! – аскет продолжал говорить, словно не слыша его слов. – Завтрашний день покажет, чего ты стоишь на самом деле… ты будешь не один, но твое войско невидимо…
Салик ибн аль-Фаради появился перед ним верхом на коне, читая нараспев стихи с неизменной улыбкой на лице:
Бархан за барханом – по Звездам твой Путь!
Конь чует колодец – внимательным будь!
Не вздумай от знаков Пути отклониться –
Сомненья помогут навеки уснуть!
Ахсар открыл глаза и понял, что ночь уже на исходе и неотвратимо приближается рассвет.
Этот же неотвратимо приближавшийся рассвет застал Эльду на примыкавшей к башне галерее, куда минуту назад она неслышно вышла из своих покоев, охраняемых сидевшим на трехногом стульчике и крепко спавшим в обнимку с оружием сторожем.
В тот же миг из темноты противоположного конца галереи возникла женская фигура в черном одеянии и, неслышными шагами приблизившись к девушке, встала рядом и взяла ее за руку: хотя и с опозданием, но Калимат все же удалось, наконец, прорваться к дочери.
Обе испуганно оглянулись на сторожа – тот сладко спал, но разговаривать было рискованно, да и не было особой нужды – обе хорошо понимали, что восход солнца остановить невозможно, а к его заходу их участь будет решена.
Мать и дочь, не разжимая рук, словно объединив две надежды в одну, молча смотрели на разгоравшуюся на востоке зарю.
Необычность наступившего дня ощущалась во всем, и напряжение, казалось, нарастало с каждой минутой.
К полудню почти все жители селения окружили площадь перед жилищем Акима.
Пламя клокотало под тремя огромными котлами на треногах, вмещавшими каждый по быку-трехлетке, вокруг которых сосредоточенно хлопотали, засучив рукава бешметов, зрелые мужи с кованными крюками в руках, занимавшиеся варкой мяса для поминального застолья.
Конь Акима, покрытый цветной войлочной попоной, был привязан к столбу, рядом с которым на трехногом столике, покрытом белой буркой, было разложено дорогое оружие покойного хозяина.
Старейшинам во главе с почтенным Барту выпала в этот день нелегкая задача: не нарушая традиций, выполнить последнюю волю Акима – дать Эльде возможность самой выбрать будущего мужа.
Запретить кому-либо участвовать в скачках они не могли, и тогда, после долгих споров, Барту предложил разделить скачки на большие и малые.
В малых – на не очень большое расстояние и в пределах видимости из селения – могли участвовать все желающие. Но в больших, где требовалось добраться по довольно сложным тропам до отдаленного селения и только там повернуть обратно, могли участвовать лишь неженатые джигиты.
Такая скачка могла продолжаться не один час, а это было суровым испытанием даже для самых молодых, сильных и ловких, не говоря уже об их скакунах.
Но и таких оказалось немало – около тридцати человек. Они поочередно подходили для представления к старейшинам, которые, расположившись перед башней, вели беседу с каждым очень степенно и неторопливо, чтобы дать Эльде возможность рассмотреть претендентов как следует.
Ахсар, следуя своему плану, внешне спокойно, почти равнодушно, наблюдал, как, говоря со старейшинами, молодые люди то и дело переводили взгляд на оконце башни, стараясь разглядеть девушку.
Только когда перед старейшинами появился Берд, легко спрыгнувший с коня, который, как и сам Берд, вызвал всеобщее восхищение, сердце Ахсара екнуло: «Такому коню, конечно, нет цены, – мысленно признал Ахсар, обернувшись невольно к своему коню и поцеловав его в морду, – но это ведь нам с тобой не привыкать, а вот выдержит ли он такую скачку»…
Лица стариков сделались каменными, когда они поняли, что понравившийся всем джигит – племянник Хора.
Берд, напротив, уловив настроение толпы, уже чувствовал себя победителем и то и дело гордо поглядывал на оконце башни.
Закончив разговор со старейшинами, Берд, вновь вызвав одобрительный гул толпы, эффектно вскочил в седло, не забыв при этом бросить взгляд на башню.
Едва Эльда успела осознать, что именно этот джигит вызвал у нее хоть какую-то симпатию, как негромкий, но очень эмоциональный комментарий одной из тетушек заставил ее нахмуриться:
– Племянник Хора! – прошипела она с ненавистью.
Наступила пауза – больше никто на площадь не выезжал, и старики стали совещаться меж собой.
Ахсар почувствовал себя стоящим перед бурным горным потоком, вступив в который человек отдает себя во власть стихии, для преодоления которой только собственных усилий уже не достаточно – нужны удача и расположение богов.
Почувствовав, что настал именно этот момент, Ахсар сделал невольное движение вперед, стоящие перед ним расступились, и он, ведя на поводу коня, направился пешком через площадь к старейшинам.
Те не сразу поняли, что этот мужчина, по виду будто случайно проезжавший мимо и потому совсем уж просто одетый, правда, молодой, очень спокойный и уверенный в себе, тоже собирается участвовать в состязаниях.
Его конь был подстать хозяину, особенно, в сравнении с конем Берда, и тоже не производил впечатления.
– Я знал твоего отца… – произнес Барту.
Старейшины были явно озадачены как внезапным появлением, так и безмятежным спокойствием, последнего претендента с почтением и едва заметной улыбкой отвечавшего на их вопросы.
– Достойный был человек…
Старик замолчал, пытливо глядя на Ахсара, так как неожиданное появление кровника Хора еще более осложняло ситуацию, от которой у старейшин и так голова шла кругом.
– Зачем ты приехал сюда, ведь Хора здесь нет, вместо него выступает его племянник? – спросил Барту напрямик, проявляя большую осведомленность и с сомнением разглядывая коня Ахсара. – Где твои помощники?
– Я знаю, что это всего лишь племянник… – Ахсар чуть улыбнулся, поглаживая морду коня: помощников у меня нет, я здесь один.
Продолжать разговор вслух он не стал. «Зря беспокоитесь – я приехал сюда не кровь проливать… Конь у Берда очень хорош, но мой друг Салик ибн аль-Фаради уверен, что победителями будем мы!»
Конь, словно поняв, о чем идет речь, вдруг распрямился, захрапел, раздувая ноздри и слегка напугав старейшин.
Уставшая от напряженного ожидания, не понимая, почему старейшины так долго возятся с каким-то, неизвестно откуда взявшимся человеком, Эльда с тревожным любопытством и нарастающей неприязнью смотрела на этого, по виду безродного бродягу, еще не осознавая, что вся его вина пока что состояла лишь в том, что он был единственным, кто ни разу так и не посмотрел в ее сторону.
В это же время из-за спин зевак на Ахсара, не отрываясь, смотрела еще одна пара неравнодушных глаз, выражение которых трудно было передать словами.
Когда Берд под одобрительные крики толпы последним покидал площадь, Царай вздохнул с облегчением – все складывалось вполне удачно, конкурентов племяннику Хора он не увидел, и его задача становилась гораздо проще, чем он предполагал.
По своему обыкновению он действовал в одиночку, не привлекая внимания к себе и держась в стороне от многочисленной и шумной свиты Берда.
Настроение у него было отличное, пока он следил за покидающим площадь Бердом, чтобы не потерять его из виду и знать, где он будет находиться, но когда вновь обернулся к старейшинам, то увидел и сразу узнал знакомую фигуру, неторопливо двигавшуюся к ним через площадь.
– Не разойтись! – мысленно, как ему казалось, простонал он, сразу же представив своего медведя, спокойно бредущего навстречу.
Только через несколько мгновений он заметил обращенные на него недоуменные взгляды стоявших вокруг людей.
Взяв коня под уздцы, стараясь не привлекать больше внимания, Царай убрался с площади.
Удача вновь отвернулась от него, и надо было спешить к своим подручным, которые, на всякий случай, не появлялись в селе, а ждали его в условленном месте.
Эльда видела, как старейшины поднялись со своих мест и отправились втроем в дом, где в комнате Акима уже все было готово к началу поминального ритуала. После завершения этого обряда и должны были начаться тризна и скачки.
Последний из участников, так и не взглянув в ее сторону, неторопливо покидал площадь.
– А этот откуда еще взялся!? – тихо спросила она, ни к кому, собственно, не обращаясь.
Секунду помедлив, неугомонная ее тетка Разинка, которой нечего было ответить, стремглав помчалась добывать информацию.
Так как все близкие, соседи и старейшины устремились к комнате Акима, Эльда неожиданно оказалась в своих покоях одна.
– Дочка! – послышался тихий голос.
Обернувшись, она увидела у двери мать, не решавшуюся подойти к ней. Эльда сама бросилась к ней, обняла и беззвучно и горько зарыдала.
– Ты видела, мама, ты их видела!? – рыдая, говорила Эльда. – Все уроды… хотя бы один был похож на отца!
– Предпоследний всем понравился… – против воли вырвалось у Калимат.
– Нет! – резко оборвала ее Эльда, мгновенно придя в себя и избавившись от слез. – Если даже он победит!.. Пойдем, нас уже ждут! – произнесла она столь же властно и холодно, как умел это делать ее отец.
– Ждут… только не меня… – тихо и горько произнесла Калимат.
– Идем! – Эльда решительно взяла ее за руку. – Ты его жена и моя мать…
Для многих этот день выдался таким, когда ни отложить, ни избежать решения своей Судьбы уже невозможно. Ахсар остро почувствовал это, когда шагнул с конем на площадь.
Два часа пополудни старейшины объявили скачки, и теперь он скакал, слившись с конем, не мешая ему азартом и излишней нервозностью, предоставив самому выбирать нужный темп.
Путь был неблизкий: надо было доскакать до дальнего селения, расположенного на противоположном склоне долины, обогнуть башню и вернуться обратно, как прикидывал Ахсар, к заходу солнца, а солнце было еще высоко.
Он позволил себе мельком глянуть на небо – над долиной кругами ходили сразу три орла.
Всадники были только на полпути до поворотного пункта. Собственно, основная группа отстала, а далеко опередив всех, нахлестывал скакуна Берд, азарт которого еще больше подогревали два молодых джигита, которым очень хотелось оставить позади именно его скакуна.
Между Бердом и основной группой в полном одиночестве двигался случайным попутчиком Ахсар, давший волю коню, безразлично смотревший куда-то вдаль. Он давно уже заметил за собой эту особенность: в минуты наивысшего напряжения или опасности он вдруг впадал в некое состояние, становясь малоподвижным, почти равнодушным к происходящему, хотя, на самом деле, от него в такие моменты не ускользали даже мельчайшие детали, просто он не делал при этом ни одного лишнего движения.
И сейчас, на полпути к башне, кому-то могло показаться, что Ахсар вообще никуда не торопится.
Разница между ним и Бердом, хотя они и стремились к одной цели, состояла в том, что Берд страстно желал победить, начисто позабыв, что старается для своего дяди, а у Ахсара вообще не было никаких желаний, лишь сожаление: «Как можно было променять тот прохладный водопад на всю эту суету?!»
Держался он на достаточном расстоянии от Берда, стараясь просто не упускать его из виду. О двух других молодцах, скакавших рядом с ним, он даже не думал, так как не сомневался, что скоро они окажутся позади всех.
Царай ничуть не успокоился, когда мимо него промчался Берд, сопровождаемый двумя настырными юнцам, а Ахсара среди них он не увидел.
Укрытие он выбрал идеальное – достаточно далеко от села, в самом безлюдном месте. Неподалеку, в кустах, укрывались его подручные, их было четверо.
Пыль уже успела улечься, когда идеальной мишенью прямо перед Цараем возник одинокий всадник, появление которого не сулило ему ничего, кроме новых неприятностей.
Искушение разом покончить с Ахсаром и со всем, что с ним связано, было огромным – надо было только натянуть тетиву лука, который, кстати, и сжимал в руках Царай, но он почему-то застыл каменным изваянием и даже не шелохнулся, только проводив всадника взглядом.
Мгновение спустя где-то в глубине души он испытал даже облегчение оттого, что не пустил стрелу из засады, но страх перед Хора заставил его искать этому оправдание: «если будет нужно, то на обратном пути сделать это будет легче и удобнее»…
Но Царай, как часто бывает в нашей жизни, видел не всю картину, а только ее фрагмент и только со своей точки зрения, то есть из укрытия, где он сидел в засаде.
А вот с точки зрения, скажем, орлов, ходивших кругами над долиной, он и сам при этом уже был мишенью, и стоило ему только попробовать натянуть тетиву лука, как другая стрела, пущенная умелой рукой, вонзилась бы ему в грудь.
На площади перед башней по заведенному веками порядку продолжался поминальный ритуал в честь Акима.
Старики, сидя за столами, наблюдали за состязаниями мужчин, не участвующих в больших скачках, и таких, учитывая авторитет покойного Акима, оказалось больше, чем могла вместить площадь.
На высоком столбе был укреплен щит с прибитым к нему по центру войлочным кружком, в который и нужно было попасть из лука на полном скаку.
Самый меткий и ловкий джигит получал в награду почетный бокал, барана и восхищение зрителей, которых собралось немало со всех близлежащих селений.
Конь Акима, понуро опустив голову, дожидался решения своей судьбы, стоя рядом со столиком, на котором на бурке было разложено оружие, и это было молчаливым напоминанием того, что главные события еще не наступили.
Эльда, уставшая от суеты, потока слухов и домыслов, неопределенности, а главное, от той пассивной роли, которую ей приходилось играть, неподвижно сидела у оконца,
– Бедный отец! – размышляла она, глядя из окна на отцовского скакуна. – Ты так любил этого коня, а теперь он достанется кому-то в качестве приза… – подумав, она горько вздохнула: – И свою дочь ты тоже любил…
– Разинка! – воскликнула она вдруг негромко, но властно. Задремавшая было тетка вскочила, уверенная, что слышала голос покойного брата. – Ты узнала, наконец, кто был этот… последний!?
– Это кровник Хора… зовут Ахсар. Барту знал его отца – уважаемый был человек, – выпалила Разинка, добавив: – Кроме коня и сестры у него никого нет!
Башню Берд обогнул в самом приподнятом настроении – два надоедавших ему юнца, загнав коней, закончили скачку, а Ахсар маячил по-прежнему где-то сзади и на значительном расстоянии.
Почти шагом, наслаждаясь своим триумфом, Берд объехал вокруг башни, приветствуя собравшихся, но когда решил показать свою удаль и коня во всей его красе, оказалось, что конь так устал, что начал капризничать и отказывался ему подчиняться.
Так что лихо, на глазах у всех покинуть село у Берда не получилось, а ведь позади была только половина пути.
Царай не находил себе места с той самой минуты, как мимо него проскакал Ахсар, поэтому он то и дело поглядывал на солнце и в сторону, откуда должны были появиться всадники.
Царай пытался гнать от себя тревожные мысли, тем более, что Берд пока еще намного опережал соперников, но такой тоски на сердце у него давно не было – Царай с его звериным чутьем сумел заглянуть в бездну будущего и уже предчувствовал, чем все закончится, раз в дело неожиданно вмешался Ахсар, и теперь ему очень не хотелось делать то, что предстояло в таком случае сделать.
По его знаку один из подручных быстро перебежал через тропу и прикрепил к кустам напротив конец волосяного аркана. Затем Царай сам проверил крепление, уложил веревку и замаскировал ее пылью и камешками. Вскоре в этом и без того безлюдном месте не было даже намека на присутствие поблизости людей.
Такие приготовления не оставляли сомнений – много пота и крови прольется еще до захода солнца и теми, кому боги благоволят сегодня, и теми, кто будет низвергнут колесом фортуны.
Большие скачки, по традиции длившиеся иногда несколько часов, а иногда сутки и более, вообще были жестоким испытанием и для коня и для всадника, но никогда еще от их исхода не зависели судьбы сразу стольких людей.
Будто всех, кому пришло время, как говорится, платить по счетам, неведомые силы, которым эти люди исправно посвящали свои молитвы, специально собрали в одном месте, чтобы не возиться с каждым из них по отдельности, а разом решить Судьбу каждого – в точном соответствии с присущим этим силам здравым смыслом, целесообразностью и непреложностью единого для всех Закона.
Это означало, что хотя судьба каждого еще не решена, но отсрочек больше не будет, и не только взмах руки с мечом, но даже малейшее движение души уже учитывается и взвешивается на самых точных весах.
Ахсар уже около получаса двигался в нескольких корпусах сзади Берда и знал, что у того проблемы с конем.
Скакун и вправду был очень хорош, но амбициозный всадник слишком был занят собой и не находил с ним взаимопонимания.
Во время очередного выяснения отношений между конем и всадником Ахсар, не предпринимая для этого никаких усилий, обошел Берда.
Правда, сил, в обычном понимании этого слова, у него уже не было, но он о себе и не думал – все мысли были только о коне, перед которым он остро чувствовал свою вину.
Как и предполагал Ахсар, скачки должны были завершиться к заходу солнца, и этот момент неумолимо приближался.
Царай беспрерывно переводил взгляд с заходящего солнца на то место на тропе, где уже можно было бы различить всадников.
Он все еще очень надеялся увидеть Берда, но увидел то, к чему, по правде говоря, был внутренне готов – первым на тропе в своем неторопливом, размеренном темпе появился Ахсар, а Берд отставал от него все больше и больше.
Царай даже зажмурил на мгновение глаза, а когда открыл их вновь, то приказал двоим из подручных скакать на помощь Берду – на таких скачках правилами разрешалось иметь на дистанции помощников, а Берд в них явно нуждался.
Когда Ахсар приблизился к роковой черте, сидевшие в засаде резко натянули аркан, передние ноги коня, измученного многочасовой скачкой, наткнулись на препятствие – он рухнул как подкошенный, а Ахсар перелетел через его голову далеко вперед и упал на тропу.
Несколько мгновений было очень тихо. Конь Ахсара с трудом поднялся на ноги и, сильно хромая, заковылял куда-то в сторону. Ахсар не двигался.
Двое подручных Царая выскочили из кустов с обнаженными мечами и двинулись к Ахсару. Тот, что был уже совсем близко, неожиданно рухнул, пронзенный стрелой. Увидев товарища со стрелой в груди, второй резко повернул обратно к кустам и, вскочив на коня, помчался в сторону Берда.
Из кустов медленно, не обнажая оружия, вышел Царай с кожаной флягой в руках, и направился к Ахсару, лежавшему неподвижно, без признаков жизни.
Он смочил лицо Ахсара водой – тот почти мгновенно пришел в себя, уставился на Царая.
– Это опять ты?! – сказал он с усмешкой.
Царай ничего не ответил – сначала он увидел копыта коня, потом поднял глаза и увидел всадника, лицо которого было скрыто башлыком. Всадник держал в руке повод еще одного оседланного коня.
– Не теряй времени! – всадник протянул Ахсару повод. – За своего коня не беспокойся – я о нем позабочусь!
Ахсар несколько мгновений пристально смотрел на всадника, но только покачав головой и ничего не сказав, вскочил с помощью Царая на коня, который был ему хорошо знаком, так как это был конь Робера.
Всадник в башлыке, поймав сильно хромавшего коня Ахсара, удалялся с ним подальше от рокового места.
Царай остался на тропе один, просто стоял и молчал, не понимая, где он, собственно, находится и что здесь делает. События последних минут распались в его голове на отдельные фрагменты, которые он никак не мог соединить воедино.
Он не мог взять в толк, почему не выскочил из засады первым, когда Ахсар упал вместе с конем, и почему потом, когда стрела пронзила грудь одного из его людей, он спокойно вышел с флягой в руках, чтобы помочь Ахсару, которого должен был просто убить, не понимал, что за таинственный всадник помешал ему сделать это…
Цараю, одним словом, было о чем подумать, но время для размышлений оказалось не самым удачным: Берд со своей группой поддержки был уже совсем рядом.
Два всадника зажали его скакуна в тиски с двух сторон и заставили упрямца двигаться вперед, где теперь уже на Роберовском босеане уходил все дальше, набирая скорость, Ахсар.
Когда Берд с помощниками поравнялись с застывшим, как изваяние, Цараем, один из его же людей коротко взмахнул мечом – Царай рухнул на тропу, даже не почувствовав удара.
Солнце приближалось к горному хребту на западе, и на площади усиливался нервозный гул толпы, утомленной ожиданием развязки. Даже старейшины привстали со своих мест и не сводили глаз с тропы, на которой вот-вот должен был показаться победитель.
Эльда стояла у оконца башни, из которого хорошо просматривалась долина, освещенная косыми закатными лучами. Она уже видела два облачка пыли, одно за другим двигавшиеся в сторону селения, но разглядеть всадников не было никакой возможности, и она в изнеможении упала в кресло, закрыв лицо руками.
Ахсар чувствовал, что его догоняют, что роберовский босеан застоялся и слишком тяжеловат для такой скачки.
Берду с помощниками, напротив, удалось общими усилиями укротить норов скакуна, тот перестал отвлекаться на всадника и несся вперед, подгоняемый другими лошадьми, но времени, чтобы догнать и обойти соперника было уже слишком мало.
До селения было рукой подать, и Ахсар, привстав на стременах, стал подстегивать коня плетью.
Он пронесся через возбужденную толпу на площадь, проскочил по инерции мимо старейшин и сумел остановить коня лишь перед башней.
Эльда только тогда поняла, кто же стал победителем, когда, натягивая поводья, всадник поднял глаза и встретился с ней взглядом: это был тот самый – последний из претендентов – но конь под ним был другой.
– Кроме коня и сестры у него ничего нет! – вспомнила она слова тетки. – Может, это и к лучшему! Будет знать свое место… А все-таки он на меня посмотрел!
Ахсар лишь случайно встретился с ней взглядом, он просто не мог ничего видеть, так как у него потемнело в глазах от перенапряжения, и он не спрыгивал с коня, потому что просто боялся упасть на глазах у всех.
Старейшины недоуменно и с тревогой смотрели на Эльду, которая должна была сразу же подать им условный знак, а на площадь с гиканьем и криками уже врывалась группа Берда.
Эльда, наконец, спохватилась и выкинула в окно платок.
Ахсар уже пришел в себя и, поймав платок на лету, подъехал с ним к старейшинам, легко спрыгнул с коня и поприветствовал старших, вздохнувших, наконец, с облегчением: от Хора удалось избавиться без осложнений, а воля покойного Акима исполнена полностью и с соблюдением всех традиций.
Зал с камином сотрясался от раскатистого и злого хохота – Хора смеялся над Бердом, стоявшим с виновато опущенной головой у стола, за которым ужинали Хора и его родственник, шпионивший на рудниках Акима.
– Я думал, что ты уже мужчина – такого коня тебе доверил! – Хора выглядел спокойным и даже добродушным. – Любой сопливый мальчишка пришел бы на нем первым. Иди, играй пока в альчики, не до тебя сейчас…
Он махнул рукой, отправляя Берда прочь. Его место у стола занял один из подручных Царая, Хамби, тот самый, который нанес ему удар мечем.
– Рассказывай! – уже другим тоном приказал он. – Где этот ублюдок Царай?
– Он предал нас, хозяин. Мне пришлось его прикончить…
– Если он нас предал, то ты поступил правильно! – поощрительно улыбнулся Хора. – Предатель другого не заслуживает… но расскажи, все-таки, как он нас предал…
– Сначала мы с ним сидели в засаде… потом сделали подсечку, и конь Ахсара упал и сильно повредил ногу… – Хамби замялся, но потом продолжил: – Мы с Бузи бросились к Ахсару, чтобы прикончить его, но потом в Бузи откуда-то попала стрела, он упал…
– Ну!? – усмехнулся Хора. – Он упал, а ты? Кстати, стрелы сами не летают, кто стрелял в Бузи?
– Я не видел… я бросился на помощь Берду…
– Сильно вы ему помогли! – съязвил Хора. – А Царай как нас предал?
– Я видел издали, как он помог Ахсару подняться, а потом подал ему стремя…
– Стремя коня, который повредил ногу! – не скрывая иронии, уточнил Хора.
– Нет, хозяин, рядом уже стоял всадник, очень крупный мужик, а голова замотана башлыком – я не знаю, откуда он взялся, но это он дал Ахсару другого коня…
– Вот видишь! – сказал со вздохом Хора, обращаясь к собеседнику. – Вот поэтому я всегда говорю, что все нужно делать самому! Завтра без лишнего шума, вдвоем, прогуляемся с тобой на рудники, хочу все же своими глазами их увидеть… – он на мгновение задумался и, смеясь, добавил: – А перед этим наведаемся кое к кому.
Было полнолуние, и свет луны был столь ярким, что Ахсар никак не мог уснуть. Он лежал на тахте, на открытой галерее, так как, привыкнув за время скитаний ночевать под звездами, категорически отказался спать в помещении, тем более в бывшей комнате Акима.
«Странно, но все вышло именно , так, как предсказывал Салик Фаради! – размышлял Ахсар. – И если боги все знали заранее, то зачем было вовлекать в эту историю сестру… но если бы она не привела роберовского коня, то все сейчас было бы иначе… и где она сейчас?»
У него заныло сердце от тоски по Роксане и от страха за пусть и отчаянно храбрую и не раз выручавшую его, но совсем юную девушку, которой столько пришлось из-за него пережить. Такие представления о младшей сестренке были, конечно, не совсем полными, ведь он, потеряв на мгновение сознание, не видел, как пущенная ею стрела пробила насквозь грудь несчастного Бузи.
Эльда с распущенными волосами, полуодетая сидела у окна, оглушенная наступившей, наконец, тишиной и сошедшей с ума луной. Была еще одна причина, не дававшая ей уснуть: за дверью, всего в нескольких шагах от ее комнаты лежал на тахте совершенно незнакомый ей мужчина, волей судьбы ставший теперь ее господином.
– Лежит себе и спит, как ни в чем не бывало! – злилась Эльда, раздираемая любопытством. – А я его толком и не видела…
Она неслышно подошла к двери, прислушалась и осторожно отворила ее. Ахсар был хорошо виден в лунном свете, дышал ровно, глаза были закрыты. Правда, он закрыл их, когда дверь отворилась и в проеме показалась фигура Эльды. Он ее не видел, но внутренне чему-то улыбался, чувствуя ее запах.
У Эльды бешено колотилось сердце – она, не отрываясь, смотрела на грудь Ахсара, где в прорези рубахи сверкал в лунном свете точно такой же крест, какой подарил ей умирающий отец.
– Этого не может быть! – Эльда зачем-то достала свой крест, который никогда не снимала, хотя и так было ясно, что кресты одинаковы. – Откуда он у него?! Отец никогда о нем не говорил… да он вообще с такими не разговаривал, а уж таких друзей…
Она решительно подошла к тахте, присела на край и положила руку на грудь Ахсару. Тот открыл глаза.
– Откуда у тебя это? – спросила Эльда, взяв в руку крест.
– Мне подарил его один самый близкий друг, чтобы он оберегал меня от опасностей, – ответил Ахсар.
– Точно такой же подарил мне мой отец! – Эльда показала Ахсару свой крест. – Их всего два! А кто твой друг и где он сейчас?
– Он очень далеко, но это он убедил меня, что именно я выиграю скачки…
– Еще бы немного и ты бы их проиграл! – девушка даже закрыла лицо ладонями. – Мне пришлось бы умереть! Из-за тебя! – она уже совсем по-свойски стукнула его кулаками в грудь.
Ахсар тихо рассмеялся и обнял Эльду.
– Успокойся, все уже позади! Не стоит слишком часто оглядываться назад, – повторил он неожиданно слова аскета, – кроме разбитых горшков там ничего нет…
«Надо же! – мысленно удивилась и обрадовалась девушка. – Это он только с виду прост… и чем-то даже напоминает отца!»
– Здесь уже прохладно, – решительно сказала вдруг Эльда, – пойдем в дом, нам есть о чем поговорить… так тебя зовут Ахсар?
– А тебя – Эльда? – смеясь, сказал Ахсар, следуя за ней в комнату.
«Хорошая девушка… пусть себе командует – только бы Роксана этого не слышала!» – решил он про себя, все больше очаровываясь юной красавицей.
Когда они вошли в комнату и Эльда закрыла дверь на засов, сердце у Ахсара дрогнуло: он впервые оказался с девушкой наедине.
– Я слышала, что кроме коня и сестры у тебя никого нет? – с легкой иронией, возможно даже к самой себе, сказала Эльда, очень волнуясь и напряженно о чем-то размышляя. Стояла она так близко, что Ахсар чувствовал ее дыхание.
– Это правда, – просто сказал Ахсар. – Люди Хора перебили всех моих близких, я в это время был на охоте… отец взял с меня клятву, что не буду мстить Хора – боялся, что погибну, а кроме меня мужчины в нашем роду не осталось.
– Моего отца тоже убили люди Хора, просто это не смогли доказать, – тихо сказала девушка. – Я дала отцу слово выйти за того, кто победит на поминальных скачках – одним словом, за первого встречного! – голос ее дрогнул, она готова была разрыдаться.
Ахсар осторожно обнял ее за плечи – она не отстранилась и продолжила, глядя ему в глаза:
– Себе я тоже дала клятву, что ни один мужчина не дотронется до меня, если я этого не захочу… даже мой муж! – она сделала паузу, собираясь с духом. – Мне кажется, что я смогу полюбить тебя…
– Это странно, но мои друзья знали о тебе больше, чем я. Они убедили меня приехать сюда. Теперь я перед ними в долгу, – Ахсар осторожно гладил ее волосы. – Тебе надо отдохнуть, успокоиться. Не торопись, слушайся своего сердца, оно подскажет, как поступить, – Ахсар вновь, к своему удивлению, повторил слова аскета.
– Нет! Я не могу… да и нет больше смысла ждать! – сказала Эльда. – Завтра утром я должна покорно стоять позади тебя, ловить каждый твой взгляд и исполнять все твои желания! Утром все должны знать, что ты мой муж и господин!
Она в изнеможении готова была упасть, но Ахсар успел подхватить ее.
– А теперь раздень меня! – услышал Ахсар слабый голос.
Каждое утро, еще до восхода солнца, Калимат старалась незаметно выйти из дома и шла на могилу Акима, где беззвучно шевеля губами, она разговаривала с мужем, пытаясь найти ответы на мучившие ее вопросы.
Будущего она не видела и никак себе не представляла – глаза ее были повернуты назад, в прошлое, эпизоды которого она перебирала в памяти легко и уверенно, тщательно избегая воспоминания лишь о нескольких минутах одной ночи.
В ту роковую ночь наследнику Акима, кормилицей которого она была, стало в очередной раз плохо, как раз тогда, когда Калимат, зная уже о своей беременности, лежала и строила планы на будущее. Она вовсе не желала мальчику смерти, как болтали потом злые языки. Просто, подчиняясь какому-то животному инстинкту, она плотнее зажмурила глаза и убедила себя, что спит.
– Здравствуй, Калимат! – услышала она чей-то насмешливый голос. – Сколько бы ты не каялась, Аким тебя не услышит, пока ты не спустишься к нему туда – в царство мертвых!
Калимат вздрогнула, как от удара, увидев в нескольких шагах от себя улыбающегося человека в странном черном балахоне с капюшоном.
– Кто ты!? – едва слышно сказала она.
– Я тот, кому ты обещала помочь, но обманула! – почти сочувственно отвечал Хора. – Вина твоя передо мной велика: мало того, что я не получил всего, на что рассчитывал, я еще и опозорен! Мне, может, и жаль, что ты попалась мне первой сейчас, когда я еще очень зол…
– Я ни в чем не виновата! – выдохнула перепуганная насмерть Калимат. – Мне самой жить не хочется!
– Я тебя понимаю! – излучая сочувствие, согласился Хора. – Акима нет, родня тебя ненавидит, а дочери теперь не до тебя! – Он издевательски подмигнул ей. – Жить не хочется… Ладно, я тебе помогу – через несколько дней ты умрешь почти без мучений! Прощай, не благодари меня!
Калимат, потерявшая дар речи, даже не заметила, как он исчез в предрассветном тумане. Через несколько мгновений она рухнула среди могил без чувств.
Хора со своим родственником Гаматом спешились недалеко от рудников, всегда тщательно оберегавшихся Акимом от чужих глаз. Они довольно долго скрытно наблюдали за местностью, но ничего подозрительного не заметили.
– Я же говорил, что без хозяина все разбегутся! – смеясь, сказал Гамат. – Пойдем, все посмотришь своими глазами!
Они, уже не скрываясь, двинулись мимо пустых хижин и нагромождений породы, которые Хора рассматривал с абсолютным, но, конечно, напускным безразличием.
– И где же тут золото? – с сомнением спросил он Гамата. – Ты сам-то его хоть раз видел?
– Видел, и не раз! – ответил Гамат. – Однажды мне дали подержать вот такой самородок, специально, чтобы проверить меня, а я его выбросил в лужу! Золото здесь есть, выходит почти на поверхность, так что возни не так много… но теперь у него снова есть хозяин… – Гамат изучающее смотрел на Хора.
– Понимаешь, Гамат, – тот пожал плечами, – Аким тоже был хозяином… просто я пока не пойму, стоит ли это моих… наших трудов? – поправился он.
– Стоит! – твердо сказал Гамат, оживившись. – Ты еще не все видел!
Он указал Хора на кучу хвороста, прикрывавшую вход в узкую штольню.
– Ее начали рыть совсем недавно, и сразу же наткнулись на золото – много золота! Самородок, который я выбросил в лужу, был найден всего шагах в десяти от входа…
– Я должен сам убедиться! – алчность заставила Хора сбросить маску безразличия. – Если я увижу хоть один кусок своими глазами – сделаю так, что все это будет нашим, обещаю тебе!
Он решительно раскидал ветки, закрывавшие вход в штольню, и шагнул внутрь.
Ярко светило солнце, когда Ахсар с Эльдой подъезжали на конях к рудникам – Эльде хотелось показать Ахсару, что она ему безгранично доверяет, а заодно избавиться от тяжести отцовского секрета. Одним словом, они медленно, но верно влюблялись друг в друга, а в этой поездке им, слава богу, никто не мешал.
– Скажи, Ахсар, – Эльда с большим удовольствием произносила его имя, – а почему ты начал скачку на одном коне, а закончил на другом?
Тень пробежала по лицу Ахсара – он вспомнил сестру, своего коня: «Как они добрались домой… что с ними?»
– Это конь моего друга, – он похлопал босеана по шее, – его смертельно ранили разбойники Хора, когда охотились за мной на перевале. А как он попал на скачки, я расскажу тебе позже, когда познакомлю со своей сестрой.
Неожиданно земля словно содрогнулась, и странное эхо прокатилось по лесу. Эльда испугалась, но Ахсар поспешил ее успокоить:
– Не бойся – в горах это часто бывает…
– Вот это место, – грустно сказала она Ахсару, когда они подъехали к раскопам. – Отец показал мне его незадолго до ранения. Его и ранили, когда он возвращался отсюда. Теперь здесь никого нет…
– Я в этом не уверен, – сказал Ахсар, вглядываясь в следы на влажной тропе. – Сюда совсем недавно приехали двое, на двух конях… а уехал отсюда только один.
– Смотри! – удивленно сказала Эльда, указывая на обрушившийся вход в штольню. – Все обрушилось… кажется, что совсем недавно…
Ахсар ничего не ответил, спрыгнул с коня, подошел к Эльде и, осторожно обняв, снял ее с лошади.
– Пусть все рушится! – сказал он, совсем не торопясь разжимать объятия, а Эльда впервые обратила внимание на одну странную закономерность – стоило Ахсару поднять глаза на небо, как над его головой появлялся орел, а лицо Ахсара озарялось загадочной улыбкой.
Время – дыхание Бога. Очень древнее индусское определение времени кажется, на первый взгляд, слишком литературным, хотя даже сквозь наслоения тысячелетий в нем угадывается вполне современная теория расширяющейся и сжимающейся Вселенной.
Оно также не оставляет сомнения в том, что Божественной искрой наделяется каждый, кто воплощается в нашем цикле, хотя распоряжается этим даром каждый из нас по своему разумению и не всегда лучшим образом: одни берегут и преумножают этот дар Богов, другие отдают предпочтение животным инстинктам.
Ахсар был отмечен врожденным благородством – этим нематериальным наследством, оставленным ему его далекими предками, у которых его было, видимо, так много, что следы их именно благородного влияния отмечают все народы, с какими их сводила Судьба, от Кавказских гор до берегов Африки.
– И все-таки, нам не дано ни постичь Божественный замысел, ни оценить его масштабы, так как в его координатах пространства-времени мы существуем лишь мгновение – с грустной улыбкой размышлял Салик ибн аль-Фаради, глядя в морскую даль на борту парусника, плывущего из Неаполя в Гранаду.
Он вспоминал Акима, с которым познакомился однажды и был поражен его благородством и странным несоответствием его внешнего образа и переполнявшей его душу жертвенной любви к людям, вспоминал аскета, чье неожиданное и кратковременное появление столь странным образом повлияло на судьбы многих людей.
Погода была отличная, плавание обещало быть недолгим и приятным, так что на палубе веселились, пили вино и пели песни попутчики, плывшие с ним в Гранаду.
Салик Фаради вспомнил Робера, чью миссию он завершил, доставив медальон в Нанси, а манускрипты во Флоренцию, ему стало грустно и он, как обычно, обратился к поэзии:
Привет всем вам, кто весел и смеется!
Смерть и за вами по пятам крадется.
Смеясь, не забывайте истину простую:
Что жизнь дает – за все платить придется!
Салик Фаради очень беспокоился о своих близких, которых надеялся найти в Гранаде, вспоминал о красавице, чей портрет хранил в медальоне на груди, но еще больше он думал об Ахсаре и Эльде и каждый день молился об их благополучии, а потом неожиданно заметил, что душа его успокоилась, и он о них больше не тревожится.
Этот момент странным образом совпало с днем, когда в результате необъяснимого и почти никем не замеченного пароксизма земной коры с лица Земли исчез вдруг Хора.
Салик Фаради этого, конечно, не знал, но Ахсар и Эльда почему-то перестали отвлекать его мысли – он обрел уверенность, что у них все в порядке, и в ближайшие годы эти двое будут поглощены любовью друг к другу.
Салик Фаради был недалек от истины, хотя со временем Ахсар стал все чаще вспоминать аскета, особенно его слова: «не жди ни от кого награды, благодарности или сочувствия – это не твой путь».
Постепенно он стал понимать смысл напутствия аскета, по мере того, как круг его обязанностей рос, а дел, которые он делать не желал, но должен был делать, думая о благополучии других, становилось все больше.
Странным было то, что Ахсару при этом казалось, что не он вспоминает Аскета, а тот каким-то образом напоминает ему о себе.
Справедливости ради надо заметить, что на мгновение Ахсару и Эльде пришлось все же отвлечься друг от друга – никто и предположить не мог, что красавица Калимат может внезапно умереть без всяких видимых причин, а так, тем не менее, и произошло.
Много необъяснимого происходит в нашей жизни.
Ахсар, например, очень бы удивился, если бы смог оторвать взгляд от шахматной доски, а вернее, от Эльды, которая обучала его этой диковинной игре, и заглянуть домой к сестре, как он собирался сделать, давая себе почти каждый день слово, что сегодня отправится.
На соломе под навесом он обнаружил бы неподвижно лежащего Царая с перевязанной головой.
Когда Ахсар возобновил скачки на босеане Робера, Роксана поспешила поскорее убраться с тропы, наблюдая за дальнейшими событиями из своего укрытия. Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди не столько от страха, сколько от осознания того, что Ахсар теперь все знает о ее похождениях.
Заметив, что Царай подает признаки жизни, она вернулась к тропе, закинула его как соломенную куклу в седло и крепко к нему привязала.
Ей надо было действовать очень быстро, так как приближалась основная группа всадников, а бросить человека, напоившего брата водой, подавшего ему стремя и получившего за это удар мечем по голове, она не могла.
Едва Царай пришел утром в себя, ему показалось, что он увидел два солнца: одно находилось на небе и согревало его своими лучами, а другое сурово смотрело на него, смачивая его губы водой из глиняной чашки.
Как Царай не смог бы объяснить, почему он не убил Ахсара, так и Роксана не смогла бы объяснить, как ее угораздило спасти жизнь этого всем ненавистного ублюдка.
Как никто не смог бы объяснить, почему Хора каким-то непостижимым образом исчез, как будто его никогда и не было, и почему в душе Царая наступила вдруг полная гармония: все, что нужно было теперь в жизни этому псу, обретшему, наконец, своего хозяина, это хотя бы издали видеть прекрасное девичье лицо и знать, что его обладательнице не угрожает никакая опасность. Ему не нужно было больше оружие – верный пес в любую минуту готов был просто вцепиться этой опасности в горло.
Странными путями порой растет, тянется к свету человеческая душа, и, наверное, напрасно пытаться понять все это с точки зрения нашей привычной логики, потому что ключей к этой тайне у нас нет, скорее всего, это одна из тайн подземной реки, берущей свое начало из Источника Истины, а эти тайны просто так нам не раскрываются.
Терек шумит. Снова мимо бегут его быстрые воды,
Унося в Никуда наши радости все и невзгоды.
Сколь ни бейся над тем, для чего все придумал Создатель – Наш удел – лишь считать уходящие годы.
