Когда я задумываюсь о том, откуда вышел и к чему я пришел, чего достиг… Вопреки различным препятствиям, случайным и заранее придуманным, вопреки зависти и недоброжелательности… «Когда сосед бледнеет за успех соседа – покоя не ищи!..» Откуда брались силы, выдержка и разум – не опуститься, не ответить на подлость подлостью? На зло злом?..
Я вспоминаю свое детство. Отца, Доментия Зурабовича, который стал отцом для многих чужих сыновей. Наш дом всегда был полон людьми: родственники, знакомые, знакомые знакомых. Приезжали, жили, задерживались, получали приют и помощь. А времена были холодные и голодные… Вспоминаю мать, которая всех кормила и обслуживала. Вспоминаю ее добрые руки. Ее заботу. Она отрывала от своего куска хлеба и подсовывала нам, детям. Отец ругался: «Ешь сама!» Но мать есть мать…
У отца была трудная судьба. Человек необычной воли и энергии, дерзкий и храбрый, он был настоящий лидер и во многом преуспел бы, если бы не обстоятельства, связанные с арестом его брата. Сергей Зурабович Хугаев был арестован за троцкизм. Другой брат – Евстафий, комсомольский вожак, тоже угодил за ним. Только один в Воркуту, другой – на Колыму. Настала очередь отца, но его предупредили, и он скрылся. Мать осталась с четырьмя детьми. Я был старший, остальные – малолетки. Мне было лет тринадцать. Пришлось трудиться по хозяйству. Вылавливать в Тереке дрова, которые нес поток. Продавать молоко в городе…
Однажды я пришел в школу, не подготовив уроки… Было много домашней работы. Вызвал меня учитель, Граф Сланов, о нем я часто вспоминаю. Я плохо ответил. После уроков он подзывает меня – в чем дело? Я, сдерживая слезы, сказал, что не успел из-за домашних дел. Он спросил: как отец, где он? Я ответил: не знаю. Буквально через день он опять подзывает меня и дает мне деньги. Мол, отец прислал, передай матери. Я с благодарностью отнес домой. А когда через год или полтора вернулся отец и мать рассказала ему про этот случай, он удивился и сказал, что он нам ничего не передавал.
* * *
Осенью в Ногир привозили дрова. Мама остановила бричку и купила дровишки. Как всегда после того, как мы вместе разгрузили их, она пригласила продавца за стол. Он отведал наше скромное угощение, поблагодарил мать за хлеб-соль и спросил, как наша фамилия. Мать назвала. Он переспросил ее: «Это какого Хугаева?» «Доментия», – ответила мать. Мужчина поднялся, вынул заплаченные ему деньги и сказал: «Я видел от Доментия столько добра, что деньги взять не могу».
Другой раз отправила меня мать в Михайловское на мельницу, купить пуд муки. Насыпал мне мельник муку и спрашивает, откуда, чей? «Из Ногира, – отвечаю, – Хугаев». «Как отца зовут?» «Доментий». Он остановился, развязал мешок, добавил еще столько же муки: «Неси, парень, я знал твоего отца!» Взвалил мне мешок на спину, и я понес его домой, еле переставляя ноги. По дороге под тяжестью этого мешка я упал. Какие-то девчонки смеялись надо мной. Глотая слезы обиды, я еле дотащился до дома.
И вот эти уроки человеческой благодарности, благодарности за щедрость и доброту моего отца запали мне в душу навсегда… Добрые чувства, эмоциональная культура – если они не воспитаны с детства, их не воспитаешь никогда. Из детских переживаний формируется и человечность, и душевная тонкость. Без доброты нет душевной красоты.
* * *
Моя семья – для меня святыня. Я счастлив, что рядом со мной любимый человек – жена, также думающий и чувствующий, как я. Мои дети тоже мои единомышленники. Ни разу я не ударил их ни рукой, ни словом. Юмор и самоирония, за которыми прячется упрек или поучение, доходчивее всякого шлепка. Подлинная школа воспитания сердечности и душевности – семья, отношение к родителям, дедушке и бабушке…
* * *
Как интересно устроен человек… Создатель наградил его пятью органами чувств: слышу, вижу, ощущаю, обоняю и пробую на вкус. Они, кроме охранных моментов, дают нам возможность ощутить красоту мира или обжечься от его безобразия и пороков. Пробуждают в человеке эстетическое чувство – шестое чувство, чувство красоты. У Гарсии Лорки в его лекции «Об искусстве романсьеро» есть такая мысль, что мелодия родилась раньше слов. Вышел из своего логова первобытный человек, пораженный красотой природы, пропел свою песню. И, может быть, это «эстетическое испытание» и породило желание поделиться с кем-то, кто рядом, своим восторгом, и возникло-родилось слово!
Есть такое высказывание, не помню автора, что «в человеческой культуре – самое древнее искусство – искусство общения. Из него родились все искусства».
* * *
Театр… По Шекспиру – весь мир театр, а люди в нем актеры. А если закрыть глаза и вообразить – древнее племя людей. Горит костер, вокруг которого собрались люди. Вожак или вождь племени, а может быть, Мать племени, что-то вещает, чему-то учит… Это – театр. Есть актер, зрители, освещение, декорация. И театр учит! Чему? Правилам жизни, ее законам, нравственности, добру.
В этом смысл, назначение театра.
* * *
Откроем глаза на современный театр. Ведь только театр дает художнику непосредственное общение с народом. И в нем открывает свою душу, свой мир и драматург, и постановщик, и актер. Но что открывают? Когда я смотрю порой «откровения» сегодняшних драматургов, их нецензурщину, больное сознание, наркоманию. И все это подчеркивается «современной», так называемой, режиссурой, мне становится страшно. Секс, насилие, разбой, вседозволенность, культ эгоизма, стяжательства – все это забрасывается в сознание зрителя, да еще молодого, неокрепшего в своей морали. Героем этого искусства становится герой ужаса, жестокости, отчаяния.
Драматургическая серость сильна своей наглостью, бесцеремонностью, количеством. К сожалению и нас не обходит это явление.
А ведь театр, искусство, формирует будущее народа, страны, человечества. Как же осторожно и нравственно нужно разговаривать с этой «кафедры – театра!»
Мы видим, что сейчас наше общество больно. Массовая культура – культура толпы, захватило все пространство. Ужастики, триллеры заполнили экраны.
Показывать только боль – это ли задача искусства? Надо противопоставить этому идею добра. Возвышать любовь, а не хоронить ее в темном гробу сексуальности и разврата. Порицать эгоизм – «только собственная выгода любой ценой!» Может быть, оглянуться и вспомнить прошлое – все лучшие умы человечества искали путь к справедливости, гармонии и гуманизму… Отсюда и возврат к классике! Всюду, на всех сценах!
* * *
Человек мыслит и действует по своей воле. Какой же должна быть нравственная основа его, совесть? Надо сознательно строить жизнь вне зависимости от случайности, переменчивости ситуаций, а по своему выбору, честному или порочному. «Человек не должен быть рабом своей подлости». А «сегодняшнее искусство» ориентирует людей на жестокость, гордыню, эгоизм, развращенность. Оно взрывает нравственное сознание, делает «аморальное» – моральным. Потому тему борьбы добра и зла и победы добра – так важны для театра.
Безысходность, безнадежность – оправдание зла. Жизнь, построенная на эгоистическом расчете, только на собственной выгоде, все это оборачивается раздутым себялюбием, карьеризмом, враждебностью к другим, порождает зависть и месть. Они разрушают всякое разумное начало…
Тяжела судьба таланта в таких условиях, он обычно подвергается гонению, всегда противопоставлен сплоченной бездарности, всегда отчужден, как белая ворона.
На моем пути часто встречалось предательство. Порой человек, чувствуя свою вину передо мной, подавал заявление об уходе. Я никогда не мстил и не мщу. Я прощаю обиду, не свожу счеты! Но жаль, что мое великодушие забывается слишком часто.
* * *
Я не проповедую, я просто размышляю… Мне кажется, что сегодня, в сложное время для творчества, искусства, надо особенно беречь атмосферу добра и единства в театре. Надо отодвинуть в сторону все склоки, притязания, обиды. Мы достаточно научились наказывать друг друга. Пора научиться нам и прощать, отпускать грехи! Это необходимо для коллективного творчества, каким является театр.
Давайте быть разумными, ведь в каждом из нас столько добра, человечности и святого. Почему же не воспользоваться этим нашим богатством и не показать обществу, как надо жить и творить во имя человека на земле.
Профессия театральная публична, мы всегда на виду – «общественные деятели». Как нужно беречь этот авторитет. Актер – в какой-то мере проповедник, он доносит со сцены философию, историю, мораль. Мы привыкли называть театр храмом, так давайте приносить на его алтарь лучшее, что в нас есть.
Станиславский говорил: «…чтобы превратить театр в храм нужны артисты-жрецы, священнослужители, с чистыми возвышенными мыслями и благородными чувствами, тогда само собой и создается искусство».
Молиться можно и под чистым небом, и под душной кровлей, со словами и без слов, так как не место, а люди создают атмосферу, которая превращает простой хлев в храм… Но они же и оскверняют храм, превращая его в торговый базар.
* * *
Возвышенное настроение одного артиста может совершить чудо.
Как прекрасна репетиция, которая рождается вдохновением артиста, он заражает всех остальных участников, создавая атмосферу откровения.
Как трагично, когда этот возвышенный момент разрушается цинизмом, пьянством, злобой… «Святые места» надо беречь от всякой грязи для своих же собственных духовных радостей. «Не плюй в колодец», из которого ты питаешь свою душу. Актер, который разрушает творческий процесс, уничтожает в первую очередь себя, теряет форму, понижает свой творческий уровень.
Искусство очень хрупкое создание, оно может вынести напоказ и самое красивое в человеке, и заразить его чумой зазнайства, гордыни и самовлюбленности.
* * *
«Есть артисты и актрисы, которые любят искусство, как рыба любит воду, они оживают на сцене. Другие – чувствуют себя прекрасно лишь в атмосфере закулисных передряг и интриг. Первые – прекрасны, вторые – отвратительны» (К.С. Станиславский). Атмосфера, в которой создается искусство, имеет не меньшее значение, чем его результат – спектакль. А в театр, порой, актеры приносят все самое дурное, грязнят и заплевывают то место, которое для них является вторым домом… А потом удивляются тому, что театр вместо храма превращается в отхожее место.
* * *
Искусство – великая тайна, оно требует углубленности и проникновения, оно «творится в тиши». Ничто в мире не может возвысить человека так, как искусство, и также испортить его, если пробудить в человеке низменное и пошлое.
В нашем национальном кодексе морали очень много истинно ценного и красивого. Зиу, поддержка в беде и горе, общность людей – не бросать в одиночестве. Хотя… несколько лет назад в доме престарелых не было брошенных осетин, фамилии заботились о своих одиноких, а сейчас сплошь и рядом… Брошенные родителями дети… Это катастрофа.
Я понимаю, жизнь меняется. Меняется ее ритм, пристрастия, вкусы, стремления… Перестройка… Но должен оставаться Человек. Не робот и не хищный зверь. Человек с сердцем и душой. И театр должен утверждать именно этого человека. Да, даже через боль, допускаю, через падение. Но надо вызвать сочувствие к нему, надежду, что он снова встанет на ноги.
* * *
Я всегда полон впечатлениями своего детства, той среды, теми идеями. Потому мне дороги и близки герои моих пьес. Я говорю их языком, языком своей матери. Она передала мне красоту и богатство, образность родного языка. Как ужасно, что сужаются границы его существования!
Мои дети тоже не говорят по-осетински. Это моя вина. Но ведь язык это первейший признак и аргумент нации. Поэтому меня так волнует судьба национального театра – основного университета осетинского языка. Хотя и здесь иногда он звучит неуверенно и невнятно.
* * *
Для меня в творчестве сценическом и литературном главный смысл – раскрыть лучшее в человеке, его красоту. Душевную, нравственную – «божественное начало». Я стараюсь найти такие мотивы в поступках героев, чтобы оправдать пусть даже самые тягчайшие преступления в мире.
* * *
Медея… Античная трагедия Еврипида. Уничтожить продолжение себя, своих детей, свою надежду и красоту мира, предстоит этой женщине. Безвинно убитое детство… Она в муках размышляет о превратностях жизни, о своей любви, о растоптанном человеческом достоинстве. Для Медеи нет ничего дороже ее сыновей. Погубив их, она губит себя. Но требование возмездия сильнее ее самой. Решение убить детей продиктовано ей до жестокости ясным пониманием, что в противном случае их ждет участь еще страшнее.
Я увидел этот спектакль на гастролях греческого театра в Москве. Условность и холодность этого спектакля просто задела меня. Сюжет должен был потрясать, а этого не случилось.
Я заболел этой пьесой. Перевел ее. И поставил. И привез в Москву. Играли мы ее на одной из лучших мировых сцен – в Малом театре. И победили! И эту победу я считаю принципиальной – театр сделал первый шаг к глубоко психологическому исполнению, не изменяя своей героико-романтической традиции.
Одна из рецензий называлась «Простота пафоса». То, что осетинский театр с колыбели пошел по героико-романтическому пути – это разумно. Веками народ создавал свое устное творчество, свой нартский эпос, полный героического начала и романтики. По этой причине рождение национального театра было естественным переходом от народного творчества к более высокому виду искусства. Театр в этом направлении достиг больших успехов. Но если искусство не подвергается обогащению, оно истощается и становится мертвым. Нашему театру не нужно отказываться от романтической приподнятости, одухотворенности. Оно – наше, природное, национальное. Его надо поставить на прочную психологическую основу. Чтобы герои в нем были не яркими фотографическими изображениями, а живыми, с глубокими переживаниями. Не вещали пафосно и не захлестывали эмоциями мысль. Таким спектаклем стала «Медея», в нем мы поднялись на уровень лучших достижений современного театра.
Но если бы сегодня воссоздать этот спектакль, каким он был тогда, были бы мы довольны? Ведь спектакль имел большой успех и здесь, и в Москве! Сколько рецензий… Я думаю, что сейчас мы бы оценили его иначе.
* * *
Процесс творческого обновления в театре идет быстро. Сама жизнь подсказывает нам, что сегодня хорошо и что плохо. Мы привыкаем, порой, к определенным приемам и выразительным средствам, которые становятся штампами. А это – тормоз, тупик. Да, героико-романтическое направление принесло и успехи, и свои негативные последствия. Нам на сцене слишком часто изменяет правда. Порой, крик становится нормой жизни на сцене. Актер не несет определенную смысловую нагрузку, не знает, чего добивается, и ломится в открытые двери, свою внутреннюю пустоту и беспомощность прикрывает криком. Там, где голый крик – нет сценической правды, а без нее театр развращает и зрителя, и себя.
Понятие «игровая стихия» в чистом виде я не принимаю, хотя это присутствует и в моих спектаклях. Оно ведет к изображению на сцене, а не к проживанию. Оно скользко, на нем спотыкаются даже большие мастера. Игровое, скорее, зрелищное надо совмещать с психологической, осмысленной основой и романтикой, присущей нашей национальной традиции. Нам это удается в наших лучших спектаклях. Даже в такой, казалось бы, бытовой пьесе «На дне» М. Горького я попытался создать романтическое звучание. Это был рассказ не о человеческом падении, а о человеческой красоте в нечеловеческих условиях.
В свое время я очень обижался, когда критиковали некоторые мои спектакли. Сегодня понял, что ошибался. Знаю многих актеров, режиссеров, художников, писателей, которым кажется, что все производимые ими – талантливо, а может быть, и больше. Это самообман! Помню свой провал – «Овечий источник» по Лопе де Веге. Казалось, все разобрал, все глубоко продумал. Всех королей и придворных выбросил и вдруг… Смешно и горько – провал! Но, видимо, провалы меня готовили к удачам! Серьезным творческим исследованиям! Наша беда или счастье в том, что все создаваемое нами сразу же выносится на суд зрителя. Писатель может написать, издать произведение, и может случиться так, что кроме редактора никто его и не прочтет. В театре не так: премьера, а дальше – или успех, или – тишина! Неудачи учат большему, чем удачи. Удача – успокаивает, неудача – возбуждает мозг, мысль.
* * *
Часто спрашивают, какой у меня любимый спектакль? Трудно ответить… Поставил много и у нас, и в других городах и театрах. Наверное, более стапятидесяти, но любимых… наверное – десятая часть… художественно завершенных, цельных и открывающих новые имена актеров. Иногда смотрю и думаю, неужели это я поставил?!
Подход к решению спектакля разный, в зависимости от жанра. Люблю масштабные спектакли, массовые сцены. Отрываюсь, как сейчас выражаются, в комедии.
Очень люблю работать, творить. Стал очень дорожить временем, его становится все меньше и меньше… Оставшееся надо использовать разумно. Не знаю, что такое – выходной день и отпуск. Не знаю, что значит быть не готовым к репетиции. После каждой репетиции у меня – домашний анализ.
Много езжу по другим городам, республикам, за границу. Хочу знать, на каком уровне современный театр, чем живет этот волшебный мир.
Много пишу. И опять для него – для Театра.
* * *
Я опять возвращаюсь к далеким временам моего отрочества… Продав в городе молоко, я оставлял себе несколько монет. Не на мороженное или сладкую булку, а на театр, чтобы вечером увидеть это чудо! Однажды, моя матушка решила вместе со мной отправиться на рынок и, естественно, всю мою выручку забрала себе. Как я не упрашивал ее дать мне на театр, она была неумолима. Всю дорогу из города до Ногира не прекращался наш спор. И когда мы дошли до висячего моста через Терек, был такой в Ногире, я раскачал этот мост. Моя мама всегда боялась его переходить, а тут, схватившись за перила, она кричала: «Перестань, прекрати!» «Дай денег на билет, тогда перестану!» Получив от нее рубль, я с радостью отправился на «свидание с прекрасным», а вослед мне неслись ее проклятья: «Чтоб тебя вынесли вперед ногами из этого театра!»
Когда отмечали мой первый юбилей – мое пятидесятилетие, приехало очень много гостей из Москвы, соседних республик, был переполненный зал. Здесь же присутствовала и моя мать… Торжественная, вся в черных одеждах. Хрупкая, небольшого роста. С чувством собственного достоинства. Русским языком почти не владела… Когда я вышел на сцену, то решил объяснить собравшимся, почему я согласился на проведение этого торжества. Я рассказал эту историю с мостом и закончил такими словами: «Сегодня я хочу доказать своей любимой мамаше, которая присутствует в зале, что тот рубль, который я с такой дерзостью у нее вырвал, оказался потраченным не напрасно!» Зал засмеялся, взорвался аплодисментами. А моя сестра и супруга заставили подняться с места мою мать. Зал тоже встал, приветствуя ее.
После торжества мать спросила: «Что ты там обо мне рассказал?» Я ей все объяснил. Она: «Тьфу-тьфу, опозорил меня перед людьми!» Закрыла лицо руками, обиделась и неделю со мной не разговаривала. А писатель, драматург Отия Иосилиани, он приехал к нам из Тбилиси, сказал, что даже ради этого эпизода стоило приехать ко мне в Осетию.
* * *
Театр, театр… Моя любовь, мое несчастье, моя жизнь…
Сколько раз проклинаешь тот день, когда переступил порог служебного входа театра. Сколько раз пытаешься бежать из этого храма? (И, бывает, бежишь, но возвращаешься!) Потому что жизнь в театре – пожизненные муки, а вне сцены – бессмысленная суета, полная внутреннего опустошения. Трудно, очень трудно войти в театр через служебный вход, а выйти из него еще сложнее, во стократ!
Вот и я вошел в театр актером. Мне мало было этого «несчастья» – стал режиссером!
А потом… Вспомнил молодость, сохранились первые пробы пера. Наивные зарисовки пьес. Видимо, как режиссер в национальных пьесах других авторов я не мог полностью выразить того, чего мне хотелось. Круг моих наблюдений, общение в детстве с очень колоритными, остроумными, мудрыми односельчанами не давали мне покоя, и потому написал пьесу, первую, потом вторую, десятую, двадцатую… Они пошли в различных театрах страны, на разных языках…
Видимо, если решил посвятить свою жизнь театру, надо отдать
ему все, чем обладаешь! Все, все! Этого требует искусство!
Фрагменты из книги – «Театр судьба моя…» (рабочее название).
Книга готовится к публикации (автор и составитель В.В. Хугаева).
