Прошло 17 лет с начала грузино-осетинского конфликта. Мы отсчитываем это время по сложившейся в осетинской политологии традиции измерять новейшую историю южной ветви осетинского народа с 23 ноября 1989 года. В тот день грузинские национал-экстремисты попытались провести в Цхинвале 40-тысячный митинг устрашения, но непрошеные гости были остановлены у въезда в город взявшейся за руки, под локти цепочкой молодых мужчин: так началось противоборство.
За прошедшие годы конфликту посвящено немало исследований. В первую очередь это исследования исторические и политологические; публиковались работы, написанные в области журналистики, социологии, юриспруденции, военного дела и т.д. В данной работе мы поставили своей целью вынести на публичное обсуждение свои размышления о романе грузинского писателя Михаила Саввича Джавахишвили «Хизани Джако», причем заранее оговариваемся, что работа наша находится на пересечении литературоведения, политологии, истории, культурологии… Такая уж это тема.
М. Джавахишвили – достаточно известный и читаемый писатель. Первые его литературные публикации относятся к началу ХХ века; затем, однако, около 20 лет писатель ничего не публиковал. Зрелый период его творчества, по сути, начинается именно с романа «Хизани Джако» (1924 год); на русском языке под названием «Обвал» роман был издан в 1959 году (1), то есть во время хрущевской «оттепели». Жизнь самого писателя пресеклась в 1937 году – «трагически оборвалась», как пишет в предисловии к русскому изданию М. Мревлишвили (1, с.5). Во время «оттепели» был издан шеститомник произведений М. Джавахишвили. Из переведенных на русский язык его произведений популярным считается исторический роман «Арсен из Марабды», однако именно «Обвалу» суждено было стать, как принято говорить, программным романом автора, получившим спустя десятилетия после его смерти особый общественно-психологический резонанс.
Дело в том, что в начале 80-х годов прошлого века, когда начали дуть ветры «перестройки», в Грузии по роману «Хизани Джако» был поставлен спектакль, снят художественный фильм, и в течение нескольких лет продолжалось интенсивное, всестороннее, весьма эмоциональное обсуждение произведения. При этом надо отдавать себе отчет в том, что через средства массовой информации выплеснулась лишь относительно небольшая часть всего объема общественного обсуждения романа.
Чем же он вызвал столь бурные и противоречивые оценки?
Сюжет романа сам по себе прост: речь идет об осетине Джако Дживашвили, нанявшемся батраком-хизаном к князю Теймуразу Хевистави, потомственному аристократу, и постепенно прибравшем к рукам и его имение возле реки Лиахвы, и его супругу Маргариту, и все его имущество.
«Джако не было еще и пятнадцати лет, когда его дядя Кешела со всеми своими чадами и домочадцами покинул Джавское ущелье и нашел приют на землях князя…» (1, с.15). Происхождение Джако, таким образом, сомнений не вызывает. «Когда Джако Дживашвили спрашивали, откуда он родом, Джако указывал толстым пальцем в сторону рокских гор» (1, с.64). Во время одного из последних выяснений отношений не преминул напомнить ему об этом и бывший тогда уже князь Хевистави: «…Ты чужой для н а ш и х (выделено мной, – А.Д.) мест. С гор ведь ты сюда спустился» (1, с.271).
Образ Теймураза Хевистави – образ аристократа-вырожденца, последнего представителя некогда славного рода. В момент душевного кризиса внутренний голос, невидимый его двойник, обличающее говорит ему: «Да, ни телом, ни духом не сравниться тебе с предками твоими. Те словно из стали были вылиты, а ты раскис, обабился… Вместо сердца у тебя тряпка, вместо крови – водица болотная по жилам переливается. Весь ты выдохся, что осталось в тебе мужского?» (1, с.264-265). Его супруга, которую отбил у него Джако, также выносит ему по-женски беспощадный приговор: «Нет в тебе ни силы воли, ни решительности» (1, с.271). Да и сам заика-аристократ признается: «Я и…и сам знаю, что я ч…человек слабый, безобидный» (1, с.270), и, характеризуя себя, использует определения «слабоволие, нерешительность, мягкосердечие» (1, с.271). Вместо положенной ему, по сути вещей, роли мужчины – защитника женщины, Теймураз, наоборот, ищет поддержки у оставившей его жены: «Нет, нет, минуту еще, с…секунду повремени, – и он, как капризный ребенок, еще глубже уткнулся лицом в ее колени, вцепился пальцами в подол ее платья» (1, с.253).
Но у М. Джавахишвили Теймураз Хевистави – не только символический образ прежних правителей Грузии, обреченных на жалкое угасание и в никчемности своей оказавшихся не в состоянии вести свою страну и народ по тернистым путям истории: автор, кроме прочего, вкладывает в уста данного персонажа чрезвычайно показательные и значимые в общественном контексте двадцатых годов прошлого века слова.
Разговаривая с попом-расстригой Иванэ на вершине родовой башни, Теймураз, обводя рукой раскинувшуюся перед ним долину Картли, говорит: «Вот оно, сердце Грузии» (1, с.117). У каждого, кто знаком с риторикой покойного ныне Звиада Гамсахурдиа в адрес осетин, эти слова вызывают мгновенную ассоциацию: именно так выражался президент-нацист: «Шида Картли – это сердце Грузии!» «Картли для Грузии (говорит Хевистави – А.Д.) – это то же самое, что для Германии Пруссия; ее история составляет добрую половину грузинской истории» (1, с.119), и далее сокрушается: «Однако карталинцы не стали для своей нации пруссаками, и об этом приходится только сожалеть» (там же). Не эта ли попытка – стать для грузинской нации «пруссаками» – была предпринята карталинскими грузинами в 90-х годах ХХ века, когда в крови были потоплены осетинские поселения в Картли, а в Южной Осетии под ракетно-артиллерийскими обстрелами грузинского «пруссачества» погибли и были искалечены многие тысячи человек? Отметим здесь же, что в романе и в помине нет самого понятия «Южная Осетия» (как и осетин вообще), хотя к моменту его написания известные решения новой власти по «осетинскому вопросу» уже были приняты и автор о них не мог не знать (2, 3).
«Взгляни, Иванэ, что же она представляет собой, сегодняшняя наша Картли, – с горечью рассуждает Теймураз. – И четвертой части не осталось от нее. Отторгли от нее Самцхе-Саатабаго, Артаани, Джавахети, Ташири, М…малую Армению, Абаци, Бамбаки, Борчало, Казахи, окрестности Тбилиси» (1, с.118). Чтобы хорошенько разъяснить этот вопрос, автор еще раз к нему возвращается в конце романа, когда Теймураз Хевистави «собирает вокруг себя крестьян» (1, с.305) и ведет среди них просветительскую деятельность: «Исторически К…карталиния сложилась из Внутренней Картли, В…верхней и Нижней. Внутренняя Картли состоит из Горийского и Душетского уездов. Верхняя включает в себя М…месхетию и Д…джавахетию, Нижняя – это Борчало и ряд районов, п…примыкающих к Армении…» (1, с.305). Боль Хевистави за Картли несколько раз акцентируется: «Н…несчастная Картли, – вздохнул Теймураз. – Она напоминает мне беззубого, ослепшего и оглохшего старика, который ни на что уже не способен» (1, с.119). «Надломился хребет у Картли, – снова вздохнул Теймураз» (1, с.120).
Расстрига Иванэ пытается его утешить и утверждает, что «мне ведь видней… Растет Картли, крепнет» (1, с.120). В чем же, на каких моральных основаниях и историческом выборе видит расстрига Иванэ спасение Картли, Грузии и грузин как нации? «Христианское учение о любви – вещь отвлеченная (утверждает Иванэ – А.Д.), оно не подходит для нас, смертных. Око за око, зуб за зуб – вот подлинная религия, воцарившаяся на земле» (1, с.129). После этого сногсшибательного откровения, выслушав признание Теймураза – «я в б…бога не верю», расстрига продолжает: «Нет, мы язычники. Язычниками были мы, язычниками и остались» (там же). С учетом десятков томов свидетельских задокументированных показаний о зверствах, творимых с осетинами, с этим выводом беглого попа поневоле хочется согласиться. Мимоходом упоминая о миллионах грузин, сложивших свои головы, защищая христианскую веру, он заявляет: «По моему глубокому убеждению, вера Христова была лишь щитом, охранявшим нашу национальную независимость» (там же). Определив утилитарное использование христианства, он продолжает: «Мы – семиты и, следовательно, нам ближе мусульманская или иудейская религия. Потому-то с такой легкостью чуть ли не треть грузин перешла в свое время в магометанство» (там же). «Языческий атеизм всегда преобладал в грузинах» (1, с.130).
Но Бог с ним, с незадачливым расстригой; нас этот персонаж интересует тем, что если, не приведи Господь, грузинский и осетинский народы действительно совершат это предлагаемое экс-священником возвращение в ветхозаветную мораль и в своих политико-правовых (и иных) решениях будут исходить из превозносимого им принципа «око за око», то урегулирования грузино-осетинского конфликта н е б у д е т н и к о г д а – наоборот, поколение за поколением будут вынуждены непрерывно убивать друг друга, вместо того, чтобы научиться жить под одним Солнцем. Такой ли, с позволения сказать, «патриотизм» нужен Грузии?
Впрочем, мы были бы не правы, если бы не процитировали одно обращение Иванэ к Хевистави: «Хотел бы я знать, что бы ты дал, если бы власть была в твоих руках? Должно быть, все двери распахнул бы перед иностранцами, в кабалу отдал бы свой народ. И хоть ты и говоришь, что душой не расположен к ним, все же, мне кажется, ничто не остановило бы тебя рабски служить им» (1, с.152). Что и говорить, в проницательности расстриге, а с ним и автору, никак не откажешь.
Сама Грузия, как это не раз указывалось в дискуссии по роману в 80-х годах прошлого века, символически во многом выводится в образе Маргариты Капланишвили. Ее слабый муж не в состоянии ее защитить не только от жизненных невзгод, но и от притязаний насильника-осетина Джако. Схитрив, тот остался с ней наедине ночью, и описываемая сцена овладения Джако Маргаритой является одной из наиболее, скажем так, высокохудожественных. Вначале рафинированная аристократка и мысли не допускала о каком-либо сближении с Джако, и первый раз он добился ее силой – она вынуждена была уступить его необузданной страсти. Затем, однако, ее отношение к происходящему начинает меняться, и на третий или четвертый раз автор живописует такую картину: «Только теперь не слышалось ни криков, ни угроз, ни рыданий. Лишь исступленный лепет и страстные вздохи женщины потревожили предутреннюю тишину. Утомленная все еще бередившим ее разум безумием истекшей ночи… она испытывала в то же время неизъяснимое облегчение – словно глыба свалилась с ее сердца, словно по жилам горячим охмеляющим потоком побежала застоявшаяся кровь» (1, с.92).
«Марго все борется с кем-то невидимым и постепенно как бы отступает, сдается (описывает М. Джавахишвили переживания молодой грузинки, – А.Д.). Марго трепещет в забытьи, точно опоенная неведомым дурманом» (1, с.114). Дома, выйдя на балкон ночью и «растирая ладонями взволнованно вздымающуюся грудь» (там же), она замечает Джако, он стоял под деревьями «и, усердно почесываясь, пожирал ее жадным взглядом» (1, с.115). «Марго вздрогнула и прикрыла грудь сорочкой. Но прежде чем сделать это, она недвусмысленно улыбнулась ему, затем засмеялась и убежала в комнату. «Да, да! – донеслось до нее самодовольное ржание. – Вот он каков, Джако!»» (цит.).
Мы хорошо помним перипетии накаленного обсуждения романа – обсуждения двадцатилетней давности; относясь с безусловным уважением к Грузии и грузинскому народу, мы присоединяемся к мнению тех грузинских интеллигентов, которые посчитали созданную М. Джавахишвили сюжетную линию «Марго – Джако» оскорблением для всех грузинских женщин, оскорблением для всего грузинского народа. Но вместе с тем драматические события, произошедшие между грузинским и осетинским народами в течение ХХ века, дают нам все основания и для вывода о том, что писатель не просто оскорбляет грузинок и Грузию – нет, мы имеем дело с хорошо рассчитанной и далеко идущей у м ы ш л е н н о й п р о в о к а ц и е й грузинского национализма. И надо отдать должное М. Джавахишвили – этой своей цели он добился-таки, пусть даже и п о с м е р т н о: пьеса по роману и его экранизация послужили более чем удачным прологом к нагнетанию антиосетинской истерии с конца 80-х годов прошлого века.
А что же Джако?
Обратимся теперь к центральному персонажу романа и посмотрим, что он из себя представляет в описании автора (утверждавшего, что у данного персонажа есть реальный прототип).
Внешний облик его характерен: «Ноги у него обхватом с дубовый ствол. Кривые, они, казалось, вот-вот подогнутся под тяжестью грузного, неуклюжего туловища… А голова и лицо, помеченные шрамами, обросли такой взъерошенной щетиной, словно большущий еж, вывалявшись в дегте, взобрался на плечи этого здоровяка. Густая поросль ниспадает на низкий, покатый лоб. Из-под разлапистых, сросшихся на переносице бровей глядят крупные, с грецкий орех, глаза, выпуклые и вместе с тем живые и плутовски поблескивающие, неспокойные. Под коротким, приплюснутым носом – длинные, с добрую пядь усы. …Уши огромные, оттопыренные, настороженные» (1, с.8-9). «Косматый, похожий на медведя» (1, с.50). «Скалил в ухмылке желтые зубы» (1, с.66).
«Зевнул, широко разинув свою пасть» (1, с.73). «У него могучие плечи, мускулистые ноги, сильные руки» (1, с.202). Когда Марго стала его любовницей, она попыталась цивилизовать дикого горца: «Теперь Джако ежедневно брился у деревенского цирюльника. Перемена произошла разительная: лохматый медведь стал походить на бритую обезьяну» (1, с.138). Думая о нем, «нахально ворвавшемся в чужой дом, овладевшем достоянием своих покровителей… впав в неописуемое смятение» (1, с.111), Марго поражается тому, как «вот это звероподобное существо, место которому в хлеву, в конюшне, хамски, по-животному посмел коснуться такой чистой, светлой женщины» (цит.), как она, Марго.
Признаться, столь исчерпывающее описание Джако напомнило нам о чем-то ранее прочитанном, похожем, связанном каким-то образом с этим персонажем… тем более, что автор как бы сам направлял наши воспоминания и поиски прямой подсказкой: «Кажется, что только десяток поколений отделяют его от родоначальника человека – питекантропа» (там же).
И – вот оно, обнаруженное нами свидетельство: «В номере от 4 июля 1884 года в газете «Колонист», издававшейся в Виктории (Британская Колумбия, Канада – А.Д.), напечатано сообщение о «странном существе, пойманном неподалеку от городка Йель» (4, с.397-398). Пойманный «похож на гориллу… Тело напоминает человеческое, с одним лишь исключением: все оно, кроме кистей и ступней, покрыто черными, жесткими, лоснящимися волосами около дюйма длиной. Его руки гораздо длиннее человеческих, и он обладает необыкновенной силой» (там же). Надо сказать, что подобных сообщений о человекоподобных диких существах известно немало, начиная с пресловутого йети, но вышеуказанное, помимо очевидных аналогий в описании облика, имеет еще одно, с позволения сказать, преимущество: «Джако – такое ему дали имя» (цит.) (!).
У нас нет сведений о том, знал ли М. Джавахишвили о Джако, пойманном в далекой канадской провинции. Мы лишь констатируем поистине удивительное совпадение.
Само слово «джако» имеет определенное хождение в грузинском языке. Так, в наиболее полном грузинском толковом словаре (5) «джахъ-о» раскрывается как «сасирцхо», чему на осетинском языке соответствует «фидиссаг» – «то, за что упрекают, достойный порицания, постыдный, позорный» (7, с.462); также на грузинском – «тавис мосачрели /сакмэ/» – «тот, с кого надо снять голову»; «саджахъи» – «то, чего надо стыдиться» (5, с.1566). В другом толковом словаре «джахъ-и» указывается как «сирцхвили» – «стыд, срам» (6, с.586). Этимология слова «джако» («jacko») нам неизвестна, и было бы любопытно выяснить, что оно значит на английском, почему было использовано в Канаде как имя звероподобного антропоида.
Что же касается фамилии «Дживашвили», то звучит она вполне по-осетински. Ей (7) ближе всего по звучанию «Джибжлатж/Джибалтж – Джибаловы», «Джиотж/Гиотж – Джиоевы, Гиоевы, Джиошвили» (8,с.36); близко по звучанию и название поселка Джава («Джавашвили»).
Поведение Джако вполне соответствует его облику: он хитер, вероломен, циничен, жесток, подл, груб. К хозяину-князю до революции он втерся в доверие настолько, что тот даже крестил нескольких из его многочисленных детей «и семья Джако породнилась с господами» (1, с.36). Хозяина он беззастенчиво обкрадывал, а после революции совершенно распоясался, «торговал, жирел, удовлетворял свою жажду к стяжательству, и самодовольно гоготал…» (1, с.69). Он наделен изворотливостью и способностью к притворству, добиваясь своего любыми средствами: «Там, где нельзя было взять угрозами, этот верзила становился покладистым малым, прикидывался безобидным ягненком, даже слезу иногда пускал» (1, с.66). Завладев Марго, Джако не постеснялся на ней жениться, а вдоволь ею натешившись, заставил работать до изнеможения, как своих предыдущих жен, и под конец повествования вознамерился выгнать и ее. Своего бывшего хозяина он сделал своим служащим, окликал его издевательской кличкой «Бринка» и всячески третировал. Сельчан – кого подкупил, кого запугал, лишь несколько молодых парней сохраняют от него независимость, и он с ними считается.
Однако укоротить Джако – задача нелегкая, так как, «как только это потребовалось, с гор один за другим спустились вдруг пятеро Дживашвили, вооруженные до зубов, и стали бок о бок с Джако» (1, с.64) – писатель-патриот предупреждает об этой угрозе.
Итак, дикий, необразованный Джако. «Осетины, необразованные, дикие люди» (9) (З. Гамсахурдиа). Джако – символ осетина, преподнесенный М. Джавахишвили грузинскому читателю и затем подхваченный и развитый частью интеллигенции («четвероногие кровожадные» осетины (Дж. Чарквиани)(10)) – стал фактором, влияющим на политику времен обретения Грузией независимости, политику в отношении осетин. В свете этого обстоятельства становится понятной та необъяснимая самоуверенность, с которой грузинские национал-экстремисты подготовили и нанесли удар по Южной Осетии: они предполагали без особых усилий разогнать там стадо джакоподобных, «вымести, как мусор, за хребет». Столкновение с реальностью оказалось болезненно отрезвляющим: агрессора встретил стремительно самоорганизовавшийся народ, проявивший в полной мере чувство собственного достоинства, любви к родине и способность к самопожертвованию.
Казалось бы, из трагедии 1989-1992 годов следует извлечь уроки, и вроде бы такие уроки были извлечены – во время правления Э. Шеварднадзе попыток силового решения «осетинского вопроса» не было; но после «революции роз» все повторилось еще раз. «Они ничего не поняли и ничему не научились» …
Роман заканчивается описанием пребывания Марго в домашнем рабстве у Джако и тщетных ожиданий и надежд на возвращение бывшего ее мужа – законченного ничтожества Хевистави.
Завершая и наши размышления о романе, мы делаем вывод о том, что роман представляет собой яркое проявление исторически длительной традиции грузинского национал-экстремизма. Можно было бы ограничиться, что называется, принятием к сведению наличия этого явления у соседнего народа… но беда именно в том, что в данном случае грузинский национал-экстремизм усилиями М. Джавахишвили и его идейных единомышленников приобретает однозначную направленность – направленность антиосетинскую. Что это несет осетинам, мы хорошо изучили на собственном страшном историческом опыте. Поэтому противодействие грузинскому национал-экстремизму стало, хотим мы того или не хотим, необходимостью и для соседних с грузинами народов – и, очевидно, в первую очередь для осетин как наиболее пострадавших от его проявлений.
Мы считаем бессмысленным и недостойным злобствование и осуждение осетинами грузин как народа (осуждению и суду подлежат те конкретные лица, которые ввели в практику и применили к осетинам догмы и мифы грузинского национализма): наоборот, надо думать о том, чем мы можем помочь соседям, с которыми у нас общая религия, масса кровнородственных связей, тесные экономические отношения и немало славных страниц общей истории. Тогда и только тогда провоцирующий грузин образ осетина-«питекантропа» Джако останется на совести его создателя там, где ему и место – в прошлом.
ЛИТЕРАТУРА
1. Джавахишвили М.С. Обвал. – Тбилиси, 1959.
2. Постановление Кавбюро ЦК РКП(б) от 31 октября 1921 г. – Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории, ф.64, оп.1, д.2, л.80.
3. Декрет №2 Всегрузинского Центрального Исполнительного Комитета Советов и Совета Народных Комиссаров ССР Грузии «Об образовании Автономной Области Юго-Осетии» // Газета «Правда Грузии» от 22 апреля 1922 г. №340.
4. Кремо М., Томпсон Р. Неизвестная история человечества. – М., 2003.
5. Толковый словарь грузинского языка в VIII т. – Тбилиси, 1964. – Т.8.
6. Толковый словарь грузинского языка в 1 т. – Тбилиси, 1986.
7. Осетино-русский словарь. – Орджоникидзе, 1970.
8. Гаглоева З.Д. Осетинские фамилии. – Цхинвал, 2002.
9. Гамсахурдиа З. Интервью голландской газете «Затердаге биджвосгеель» 3 февраля 1990.
10. Чарквиани Дж. Поможем благородству // Газета «Тбилиси» от 5 января 1990 г. №4.
