ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ
Продолжение. Начало см. «Дарьял» 1’06
«Весь май 1992, меняя тактику и стратегию, мы вывозили раненых и больных к вертолетной площадке. Далее все зависело от мастерства экипажа Ми-8 вертолетного звена аэропорта «Владикавказ». Олег Антонов, Георгий Есенов, Мурат Кокоев и их командир Инал Остаев были виртуозами своего дела…
Из Владикавказа в Южную Осетию шли еда, медикаменты, перевязочные материалы, одежда, одеяла и много-много другого. Но обстрелы учащались и становились все прицельнее. Один из бортов разбился: погибли пассажиры и весь экипаж… Цхинвал обстреливали с четырех сторон 24 часа в сутки».
Газета «Эхо» 26–31 декабря 2000 г.
…Экипажу хватало времени только на заправку вертолета. Без отдыха и часто без пищи выполняли ежедневно свою тяжелую и опасную работу. Жители деревень Южной Осетии, куда мы садились, видя, что из-за нехватки времени прилетаем голодные, приносили к вертолету покушать. И это при том, что сами голодали. Мы отказывались брать еду, но они настаивали на своем: «Покушайте, милые, – вы же целый день летаете и поесть вам некогда!». Угощали тем, что сами ели: сыром, хлебом, соленьями, иногда даже горячие пироги приносили. Простые люди всячески старались содействовать и поддерживать нас, только бы вертолет продолжал летать.
Помню, один раз, во время выгрузки раненых на гизельском круге, подошел парень и, обращаясь к экипажу, сказал: «Пойдемте, пока выгружают раненых, поедите, вон там мое кафе, вы же целыми днями голодные!».
«Нет у нас времени, надо лететь обратно», – ответил я ему.
«Это будет очень быстро, все уже готово», – уговаривал он нас.
Мы впервые за много дней плотно пообедали. Он просил, чтобы мы приходили каждый день. Но мы больше не побывали у него. Но все равно – спасибо ему! Может, он и сегодня там работает и, прочитав эти строки, конечно, вспомнит этот эпизод …
Частые стрессы при экстремальных ситуациях и ежедневное нервное перенапряжение стали сказываться на моем здоровье. И это проявлялось почему-то зубными болями и болями в желудке, резким снижением веса. Бывало так, что мне делали укол для обезболивания, чтобы я мог летать. До приезда в Осетию я весил 70 кг. А через несколько месяцев полетов в Цхинвал мой вес снизился до 48 кг. Я с трудом узнал себя, когда увидел фотографию группы награжденных с руководителем Северной Осетии А.Х. Галазовым.
В начале мая 1992 г. мой отпуск заканчивался, и я должен был лететь в Красноярск, к месту постоянной работы. Но оставить родину и свой народ в таком крайне тяжелом положении я не мог. Война продолжалась, и было неизвестно, когда она закончится, а летать в Цхинвал больше было некому. Без колебаний принял решение – рассчитаться в Красноярске и вернуться в Осетию.
Долго пришлось уговаривать руководство управления, чтобы отпустили на родину. После убедительных доводов, начальник управления, мой давний друг, сказал: «Защищать родину – святой долг, при других обстоятельствах никогда я тебя не отпустил бы. Но имей в виду, если надумаешь вернуться в течение года, – добро пожаловать, после – не приходи».
Жалко было, конечно, оставлять престижную и перспективную работу, благоустроенную квартиру, дачу, гараж. Да и жена работала заведующей магазином «Детский мир», который планировался к приватизации. Нужды не знали ни в чем. Но ни хорошее положение, ни уговоры друзей не смогли изменить мое решение.
Забрав только машину «ГАЗ-2410», которую до Мин-Вод перебросил самолетом, уже через неделю вернулся в Осетию. Семью пока оставил в Красноярске, так как во Владикавказе не было жилья, кроме тесной квартирки сестры.
За время моего отсутствия полеты в Цхинвал производил экипаж Никитченко. Увеличились поток беженцев и количество раненых. Теперь едва хватало двух вертолетов.
Через несколько дней после моего возвращения Никитченко попросил меня дать ему отпуск по семейным обстоятельствам.
Я знал, что он плохо переносит артобстрелы. В любом случае, это дело добровольное и требовать от кого-либо летать в Цхинвал я не имел права. Пришлось дать ему отпуск, он выехал за пределы республики на несколько месяцев и вышел на работу уже после окончания войны.
Остался только мой экипаж. Теперь приходилось каждый день делать по нескольку рейсов. Членов экипажей, в отличие от командиров, было много. Поэтому я мог планировать их по очереди, тем самым давая им возможность отдохнуть несколько дней между полетами.
Один вертолет уже не успевал вывозить раненых. Мы попросили помощи у соседних республик, но, к сожалению, никто не откликнулся, кроме одного экипажа из Нальчика. Это был экипаж во главе с командиром, бывшим военным летчиком, прошедшим Афганистан. Два дня они помогали нам и улетели обратно. Спасибо им!
Давали также и газетные объявления с обращением к летчикам-осетинам с приглашением прибыть во Владикавказ для полетов в Цхинвал. Но таковых не оказалось.
В конце мая или в начале июня 1992 года, точно не помню, вертолетный полк в Цхинвале был расформирован. Осталось одно летное звено вертолетов Ми-17 (Ми-8), остальные вертолеты и имущество перебросили на Северный Кавказ. Много вертолетов Ми-17 и Ми-24 и другого имущества почему-то осталось у грузин. Эти вертолеты затем использовались против Южной Осетии в конце войны. А потом и в войне в Абхазии.
Запомнился один из полетов в Цхинвал. Пролетели Рокский перевал и при подходе к Джаве, связавшись с военным аэродромом, доложил, что нахожусь в их зоне (это необходимо делать, согласно руководящим документам), но никогда не говорил, где буду садиться, чтобы грузины не прослушали эфир и не определили нашу посадочную площадку. Руководитель полетов передал нам, что в районе нашего подхода барражируют три вертолета Ми-24, и нам необходимо быть повнимательнее.
Мы их вскоре обнаружили, они сопровождали большую колонну грузовых машин. Я догадался, что это вывозится имущество авиаполка.
Мы подлетели к площадке как всегда по своему маршруту на очень низкой высоте и, прикрываясь большими дубовыми деревьями, сели. Нас уже ждали трое носилок с ранеными, машина скорой помощи и человек 10-15 бойцов и гражданских, в том числе Кулумбеков.
Выключили двигатели. Выгрузились и загрузили раненых. Кулумбеков сказал, что вот-вот подвезут еще двух раненых, их нужно немного подождать.
Мы вышли из вертолета, закурили и стали ждать. Вдруг я услышал шум приближающегося вертолета. Покрутив головой, увидел военный Ми-24, который подходил по нашему маршруту на высоте 100 – 150 м. Долетев до нашей площадки, вертолет завис прямо над нами. Вдруг услышали свист и следом разрыв снаряда, который упал в глубокий овраг, рядом с нашим вертолетом, подняв большой фонтан земли. Вертолет после взрыва сделал резкий отворот вправо и стал уходить в сторону своего аэродрома. Я понял, что нас обстреливает артиллерия и немедленно дал команду: «Всем от вертолета! Экипажу по местам! Запускаем двигатели!». Бегу в кабину и думаю, успеем взлететь или нет. Второй снаряд после корректировки ударит точно в вертолет. Быстро запустил двигатели. Не давая бортмеханику прогреть двигатели, даю команду: «Вывести двигатели на режим!». С самой большой скоростью поднимаю вертолет на 15-20 метров. Вдруг я почувствовал резкий бросок, и вертолет на какое-то время оказался неуправляемым. Его отбросило в сторону оврага, над которым с трудом удалось выровнять вертолет. Покачиваясь, как подбитая птица, нам удалось разогнаться и на низкой высоте, прикрываясь холмами, уйти от обстрела. Второй снаряд ударил под вертолет – подумал я. Хорошо, что вовремя взлетели. В полете осмотрели вертолет внутри на предмет обнаружения повреждений. Когда убедились, что с вертолетом все нормально, приняли решение лететь до Владикавказа, усилив контроль за работой систем и агрегатов машины. Когда вышли на связь с аэродромом, нас спросили, как проходит полет: это Цхинвал срочно передал им, что вертолет попал под артобстрел, и во Владикавказе забеспокоились, долетим мы или нет. Но, слава Богу, все обошлось. При осмотре на земле повреждений тоже не было обнаружено.
На второй день, когда мы прилетели в Цхинвал, обнаружили воронку с вывернутыми бетонными плитами на том месте, где стоял вертолет, рядом – поваленные деревья и еще несколько воронок. Здание штаба ОМОНа было тоже частично разрушено.
«Садиться нельзя! Площадка пристреляна», – подумал я, и тут же увидел выбегающих из укрытия бойцов, которые машут: не садиться! Быстро ушли в сторону с. Зара и произвели посадку за холмами в ложбине.
Очевидцы рассказали нам, что было после того, как вертолет оторвался от земли и развернулся хвостом к городу: «Второй снаряд упал прямо под вертолет, в то место, где находилась кабина во время стоянки. Вертолет бросило вправо, и он исчез за взрывной волной. Мы подумали, что вы упали. Снаряды начали взрываться друг за другом. Мы разбежались по укрытиям. Несколько снарядов упали в здание. Обстрел продолжался минут 15. Погибли двое бойцов и двое маленьких медвежат – любимцев ОМОНа. Раненых было много, в том числе Кулумбеков получил легкое ранение головы.
На месте предполагаемого падения, вертолета не оказалось. Бог и Уастырджи вас уберегли. Если бы еще на несколько секунд задержались на земле, вас бы разнесло на куски», – сказали очевидцы обстрела. «Хорошо, что проигнорировал инструкцию по эксплуатации вертолета и не дал прогреть двигатели в течение 2-х минут, а произвели немедленный взлет», – подумал я.
После этого обстрела мы наметили несколько резервных площадок, чтобы постоянно менять место посадки. Были определены условные знаки при телефонных разговорах. На какую площадку будем садиться и куда надо везти раненых обозначали теперь условными словами, о которых знали только я и Кулумбеков. И больше никогда не выходил на связь с военным аэродромом. Да и недолго они там еще базировались. Точно не помню, кажется, в конце мая или в начале июня военные в полном составе перебрались на Северный Кавказ.
Я не случайно упомянул об условных знаках. Обстановка требовала, чтобы нами соблюдались особые меры безопасности. Поэтому мы и пользовались условными знаками и сигналами. Например, при заходе на посадку, где нас ждали свои, мы давали сигнал фарами: постоянным светом или миганием и т.д. На земле знали, что это садится свой вертолет. Дело в том, что и у грузин были точно такие же вертолеты, которые летали над нашей территорией. Кстати, несколько из них были сбиты нашими бойцами. Для того, чтобы наш вертолет не был перехвачен грузинскими вертолетами, применял такую тактику: я звонил дежурному КГБ РСО-А и говорил: «Вылетаем в 10-00 через Рокский». Если информация доходила до грузин, то их вертолеты караулили нас за Рокским перевалом с 10-30. А для нас это означало, что если в этот день было четное число, то мы вылетаем на один час позже, т.е. в 11-00 и летим не через Рокский перевал, а через Жедо. (Или если указываем Жедо, то летим через Рокский). Для Цхинвала это означало, что мы прибываем в 11-50, подвезти раненых нужно к площадке №2. Если это было нечетное число, то вылетаем на час раньше, т.е. в 9-00. Цхинвал к 9-50 должен подвезти раненых к площадке №1.
Кроме Цхинвала нам часто приходилось садиться на наших блокпостах. В районе Джавы, Квайсы, Синагура, Ерцо, Южного и Северного порталов тоннеля. Для распознания нашего вертолета, на очередную неделю, я сообщал Кулумбекову условный сигнал фарами, чтобы он мог предупредить посты.
Однажды по сигналу фарами произошла утечка информации с неприятными последствиями. Грузинский вертолет выполнил маневр захода на посадку на блокпост Южного портала тоннеля, включил фары, согласно условному сигналу, и стал снижаться. Наши ребята, ничего не подозревая, спокойно ждали его посадки. Приблизившись, вертолет открыл стрельбу из стрелкового оружия и гранатометов. Сделал только один заход, на второй не осмелился и улетел. По чистой случайности никто не погиб, только была повреждена техника, которая стояла там.
А был и такой случай. Перед посадкой в пос. Квайсе любуясь родными местами, я забыл дать команду на условленное включение фар, и экипаж не напомнил. Мы делаем контрольный круг над поселком, накренив вертолет в левую сторону. Вдруг я замечаю, что несколько мужчин с оружием убегают в укрытие. Хорошо быстро сообразил, что фары не включены. Они нас приняли за грузинский вертолет. После посадки ребята сказали, что уже нацеливались на наш вертолет с намерением сбить. Если бы не увидели, что мы включили фары, точно бы сбили и фамилий наших не спросили.
В районе Цхинвала грузины обосновались на возвышенности с названием «ТЭК». Оттуда город был, как на ладони. В основном обстрел производился с этого места. Снайперы били по всему живому. Осетины сделали несколько попыток захвата этой высоты. Погибли многие, в том числе и братья Остаевы. Но все попытки были безуспешными.
«А что если попробовать разбомбить эту точку», – подумал я. Согласно задуманному плану, эта затея была реальной. Бомбить взрывчаткой было опасно для нас самих. Необходимо было приобрести авиабомбы ударного действия. За дело взялись ребята-защитники. Вертолет необходимо было оставить на ночь недалеко от Цхинвала, в селе Гуфта подобрать площадку и на ней подготовить костры. При подлете на «ТЭК» со стороны Гори планировался сигнальный костер, левее, на определенном расстоянии от «ТЭКа».
В полночь, когда бдительность грузин притуплена, вылетает вертолет без ночных огней, с бомбами и четырьмя бойцами на борту. Ориентируясь по сигнальному костру, делаем заход со стороны Гори. На подходе открываются люк и входная дверь вертолета. Зайдя правее костра на определенном расстоянии, по команде, двое ребят – один через люк, другой через дверь – быстро сбрасывают бомбы, остальные двое их страхуют. По расчету, с одного захода, можно сбросить 12 – 15 бомб, что вполне достаточно, чтобы нанести значительный ущерб живой силе и технике противника. И сразу же, по земле, штурмом завладеть этой высотой.
Вертолет после сброса бомб, на безопасной высоте, без огней, летит над Тамарашени и Кехви. По ущелью выходит к Гуфте и по кострам производит посадку.
В темную ночь вертолет без огней не виднен. А стрелять по шуму, это равносильно, что стрелять по тени. Способ примитивный, но реальный и эффективный. Подобрал экипаж. Довел до них план действий. Все согласились.
В этот план был посвящен узкий круг людей, которые непосредственно занимались подготовкой. Через неделю все было готово. По прилету в Цхинвал меня проинформировали, что весь город только и говорит о предстоящей бомбежке, и что есть сведения об информированности грузин. А это – срыв плана, так как чрезвычайно опасно для нас. Грузины могут подготовиться, установят прожектора и обстреляют нас еще до сброса бомб.
К сожалению, в очередной раз произошла утечка информации. Мне ничего не оставалось сделать, кроме как объявить отбой. После этого примерно еще месяц грузины расстреливали город с той высоты, пока наши ребята все-таки не отбили ее, понеся очень большие потери.
Помимо повседневной работы, нам приходилось выполнять и официальные полеты: доставлять разного уровня дипломатов и политиков – участников форумов и переговоров по урегулированию этой кровавой войны.
Чаще всего приходилось возить депутата Госдумы А. С. Дзасохова. Много перебрасывали туда и обратно журналистов. Они почти каждый день доставляли на «большую землю» свежие материалы с передовой. Я, по праву, считаю себя соавтором их материалов, рассказывающих правду о войне.
Хочу остановиться на двух неординарных случаях, которые мне особенно запомнились. Как-то вызывает меня начальник аэропорта и ставит задачу. Лететь в Тбилиси – отвезти на переговоры нашу делегацию во главе с А. С. Дзасоховым. Делегацию следовало оставить там, а самим вернуться обратно.
Я предупредил начальника, что в связи с обстановкой нашему вертолету должен быть обеспечен безопасный пролет по всей трассе. Он пояснил, что переговоры будут на высоком уровне, все на контроле у спецслужб, в том числе и наш полет.
Утром прямо к вертолету подъехала машина и из нее вышли А. Дзасохов, Ю. Бирагов и еще двое.
Дзасохов приветливо поздоровался. Мы с ним до этого уже были знакомы. Он уточнил, что в Тбилиси они вместе с грузинской делегацией и на их вертолете полетят дальше в Цхинвал. А нам нужно будет вернуться обратно.
Взлетели. Через Казбеги и Крестовый перевал взяли курс по прямой на Тбилиси. Это было летом 1992 года, незадолго до окончания войны.
В аэропорту Тбилиси, на перроне, нас встречали грузинские представители. Попрощавшись с экипажем, наша делегация удалилась в здание депутатского зала.
Мы заправились и стали готовиться в обратный полет. Вдруг смотрим, идет Дзасохов и с ним один из местных. Александр Сергеевич подошел ко мне и спросил, могу я лететь в Цхинвал с посадкой в Гори или нет? Я ответил, что, конечно, могу. Надо только дозаправиться. «Их вертолет оказался технически не готов к полету. Я предложил лететь на нашем вертолете. Нужно сесть в Гори, забрать Иоселиани и Китовани и лететь в Цхинвал», – пояснил он.
«И еще одно. Шеварднадзе тоже летит. Он спросил кто в экипаже? Я ответил, что командир-осетин, остальные русские. Он засомневался в благополучном исходе полета, но я его убедил, что все будет нормально. Инал! Я тебя прошу, выполни полет без ЧП и не подведи меня!». «Александр Сергеевич! Даю вам слово, что все будет хорошо!» – ответил я.
Он ушел. Мы дозаправили вертолет и стали ждать пассажиров. После недолгого ожидания они появились на перроне и направились к вертолету. Впереди шли Дзасохов и Шеварднадзе, последнего было заметно издалека по белой голове, за ними – остальные, человек 20-25. Были корреспонденты и особенно много вооруженной охраны.
Экипаж выстроился в одну шеренгу возле вертолета. Шеварднадзе подошел и начал здороваться с экипажем. И тут случилось то, чего я не ожидал и что оставило неприятный осадок в душе. Он начал здороваться не с командира, как это делается обычно, а с бортмеханика и второго пилота. Пожимая им руки, он смотрел им в глаза, улыбался и долго тряс руки, а когда подошел ко мне, с его лица пропала улыбка, он почти пренебрежительно протянул мне руку и поздоровался, отвернувшись в сторону.
Какое-то время я остался стоять на месте, несмотря на то, что из душевного равновесия был выведен. И тут встретились наши взгляды с Дзасоховым. Я не знаю, о чем говорил мой взгляд, но в его я прочитал: «Не обращай внимания!». Его авторитет был для меня непререкаемым. Мне представлялось, что из всех политиков-осетин он больше всех занимается урегулированием грузино-осетинских отношений и прекращением кровопролития. Наши встречи с ним и во время войны и после всегда были теплыми.
Взлетели и взяли курс на Гори. На борту более 20 человек, большинство из них вооруженная автоматами и пулеметами охрана. В полете Дзасохов сказал, чтобы я сделал круг над городом: где-то на открытом месте нас должны ждать люди с машинами, если обнаружим, то садиться туда.
На окраине города, на стадионе, увидели их и произвели посадку рядом. Среди встречающих я узнал Китовани. До этого я его видел на переговорах в Казбеги. Эти двусторонние переговоры велись между делегацией Северной Осетии во главе с Бибо Дзуцевым и делегацией Грузии во главе с Китовани. Когда в первый раз увидел Китовани, он мне чем-то напомнил Берию, только этот был без очков.
Наша делегация выехала в Казбеги на машинах, так как экипажу надо было лететь за ранеными в Цхинвал. А после Цхинвала мы должны были забрать нашу делегацию.
Мы выполнили два рейса на Цхинвал за ранеными, затем полетели в Казбеги. К нашему прилету переговоры уже завершились и всех участников мы застали на вертолетной площадке. Экипаж вышел из вертолета и подошел к членам делегации. Бибо представил нам невысокого крупного человека: командующий грузинскими формированиями Китовани. Я тоже назвал себя и экипаж. Бортмеханик закурил «Приму», и Китовани, увидев сигарету, попросил у бортмеханика закурить.
– Мне очень нравится «Прима», – сказал он.
И тут Бибо во всеуслышанье обратился ко мне:
– Инал, вот Китовани утверждает, что согласно его приказу Цхинвал больше не обстреливается, и вообще там уже несколько дней не ведутся боевые действия. Что ты скажешь на это?
Я немного помолчал и ответил:
– Мы сегодня сделали два рейса в Цхинвал. Вывезли около полутора десятков покалеченных, еле живых людей. Если не верите моим словам, то прошу пройти со мной к вертолету.
Я открыл салон вертолета и показал им окровавленный пол салона и несколько носилок, сложенных на задних створках, тоже в крови.
– Вот вам следы ночного обстрела города, кровь свежая, не успела засохнуть. А вы говорите, что город не обстреливают.
Китовани, опустив голову и выходя из салона, прошептал: «Я разберусь, почему не выполнен приказ».
Я был уверен, что не было никакого приказа, а была всего лишь политическая игра, которая длилась на протяжении всей войны …
Остальных никого не знал. Но было видно, что многие – из высокопоставленных. Дело в том, что все командование грузин-ских формирований находилось в Гори и отсюда руководило боевыми действиями (точнее сказать – уничтожением осетин).
Все они собрались и долго совещались. Дзасохов сказал, что из Цхинвала должны вылететь два военных вертолета для нашего сопровождения, но их долго не было. Время шло, и мы решили вылетать. Может, в полете встретимся с ними. Вместе с теми, кого за-брали в Гори, на борту было 23 человека. С грузинской стороны были Шеварднадзе, Китовани, Иоселиани. Остальных чиновников мы не знали.
Дзасохов еще раз напомнил, чтобы был максимально внимательным, так как летим в район боевых действий. Чтобы он не волновался, я сказал ему, что пройду к Цхинвалу с той стороны, где нет массированных обстрелов.
Произвели взлет. От Гори до Цхинвала лететь 12 минут. Уже летим 5 минут, а военных вертолетов нет, в эфире их тоже не слышно. «Значит до конца пойдем одни, без сопровождения», – подумал я.
И тут же в голове появилась мысль: сесть к нашим ребятам и сдать этих людей. При этом я был уверен, что пока вертолет в воздухе, охрана нас не тронет, потому что все погибнут. Но как только вертолет приземлится, нас сразу расстреляют. Но ведь можно пожертвовать собой ради того, чтобы эти люди, я имею в виду грузинскую элиту, попали к нашим ребятам в заложники на обмен прекращения обстрела города и вывода грузинских бандитов с территории Южной Осетии.
Не теряя времени, я обратился к экипажу: «Ребята! Вы чувствуете, какой у нас груз на борту?! Вся грузинская элита во главе с их президентом. Это – исторический момент и единственный на сегодняшний день шанс для прекращения войны. Я не буду объяснять вам, насколько это опасно для экипажа, но предлагаю сдать этих людей осетинам в заложники в обмен на прекращение войны». Я не ожидал, да и вы, читатели, с трудом поверите, но ребята поддержали меня и дали свое согласие. Мне запомнились даже некоторые комментарии: «На них нет никакой управы. Сколько они будут еще уничтожать ни в чем неповинных людей. Сколько раненых! Не успеваем вывозить!».
Пусть мои соотечественники не обижаются, но даже не каждый осетин решился бы на такой шаг.
Я быстро стал соображать, куда садиться. А что если имитировать отказ двигателей и под видом вынужденной посадки произвести ее у наших. Но куда? Я не знаю, где конкретно они находятся. А садиться неизвестно куда – не будет успеха дела, так как они быстро скроются с места посадки. Эх, если бы знать, что буду везти этих людей до Цхинвала, заранее бы договорился с ребятами, они бы ждали в назначенном месте и «наши друзья» попали бы прямо к ним в руки.
Есть выход! Произвести посадку в центре города. Город безлюдный, но маловероятно, что им удастся выбраться из города. Решение мной было уже принято, но мучил один вопрос: подвожу Александра Сергеевича. Я дал ему слово, а он поверил мне. Уважение к этому человеку не давало мне без колебаний осуществить задуманное. Была еще мысль подозвать его и сказать открыто: «Ради прекращения войны и ради тех, кто еще погибнет в этой войне». Но навряд ли он пойдет на это. С этими мыслями я не заметил, как быстро мы оказались на подходе к Цхинвалу. «Ребята, задуманное отменяется по некоторым объективным причинам!» – объявил я экипажу и резким движением влево вывел вертолет из опасной зоны. Выполнив маневр, с безопасной стороны зашел на посадку и сел на военный аэродром.
Воспоминания об этом полете долго меня мучили. Все спрашивал себя: правильно ли поступил? Может быть, тем самым усугубил положение. В то время начавшиеся переговоры уже давали хоть небольшую, но надежду на прекращение кровопролития.
Прочитав эти строки, те кто был на борту вертолета и читатели подумают, что я неуравновешенный, ненадежный человек, раз в мыслях были такие действия, которые случайно не осуществились. Я и сегодня утверждаю, что если бы на борту не было Дзасохова, я бы без колебаний осуществил задуманное.
Рассуждать об этом сегодня легко. Но тогда, когда я насмотрелся на ту войну, на этот расстрел прямой наводкой Цхинвала и уничтожение осетинского народа без всяких международных норм и человеческих правил.
Я сам видел все это: сотни покалеченных людей, школу-кладбище с высоты птичьего полета, освобожденных, обессилевших детей, которые месяцами находились в сырых и темных подвалах, прячась от грузинских мин и снарядов. Многие из этих детей стали пожизненно инвалидами. Я видел тысячи обездоленных стариков, женщин и детей, скитающихся на севере Кавказа в поисках кровли. Я – нормальный человек с нормальными чувствами и поэтому имел право на такой поступок. И нередко сожалею, что не осуществил его.
Переговоры проходили в штабе авиаполка под мощный артобстрел города. Говорили, что грохот канонады мешал даже процессу переговоров, заглушая выступающих.
Эти трехсторонние переговоры дали определенный положительный сдвиг к прекращению затянувшейся войны. Точно не помню, но через две или три недели после Дагомысских соглашений в район были введены миротворческие войска.
Каждый раз, вспоминая эти мгновения, как бы вновь переживаю волнения тех лет, ощущаю, как сильнее начинает биться сердце, острее работать мысль, а если при этом рассказываю кому-нибудь о минувшем, то испытываю необыкновенный внутренний подъем. Снова и снова набегают волнение, тревога.
… В полдень произвели посадку в аэропорту «Владикавказ». На перроне стоял самолет Ту-134, а рядом – много людей с вещами. Как выяснилось, это были журналисты-международники со всех континентов земли. Они только прилетели из Москвы и их надо было отвезти в Цхинвал, чтобы они своими глазами увидели и засняли, как расстреливают город и погибают люди. Нам было нужно подождать, пока они соберут материал, и везти обратно во Владикавказ, где по распоряжению Москвы им в обязательном порядке предстояло в этот же день вернуться в столицу России.
Проблема состояла в том, что их было 40 человек. Даже за два рейса едва успеем, а вертолет один. И из корреспондентов никто тоже не хотел оставаться. Говорили, что сюда с таким трудом добрались и не могут вернуться ни с чем. Надо было везти или всех, или никого. Я мог взять всех, вместо положенных 22 человек. Не однажды мне приходилось возить через перевал 40 и более человек, но сейчас вокруг меня было слишком много «свидетелей» и «доброжелателей», по доносам которых неоднократно приходилось отвечать перед большим начальством. А, тем более, это зарубежные корреспонденты.
Ответственным за доставку корреспондентов в Цхинвал был тогдашний министр культуры Южной Осетии Кромвель Бязров, который хотел, чтобы все гости побывали в Цхинвале, чтобы больше народов мира узнали о зверствах грузинских нацистов. А зампред Правительства Северной Осетии Эльбрус Каргиев был ответственным за безопасность иностранцев. Он запрещал везти сразу 40 человек из соображений безопасности людей. Противостояние двух чиновников чуть было не дошло до рукоприкладства. Ситуация накалялась. Как оказалось, Южной Осетии с большим трудом удалось добиться присутствия международных корреспондентов, которые могли бы прорвать информационную блокаду и дать мировому сообществу неискаженную информацию, чтобы от очевидцев мир узнал о трагедии осетинского народа. Поэтому каждый корреспондент нужен был Цхинвалу.
Я сказал Каргиеву, что намерен взять всех. И он, и начальник аэропорта запретили вылетать. А времени до темноты оставалось все меньше. Кромвель начал выходить из себя. Здесь же находился глава Правобережного района Т.Д. Мамсуров, он сказал: «Инал, если уверен в себе, действуй на свое усмотрение! Не оставлять же, действительно, половину здесь». Я подошел к Кромвелю и сказал ему: «Отделите всех московских и, если есть, из бывшего Союза корреспондентов, они и потом поснимают. И посчитай, сколько останется».
Он быстро разобрался и сказал: «Со мной получается 33 человека». «Сам тоже останешься, и без тебя их доставлю», – ответил я.
Потом прикинул и получилось, что по предельно допустимому весу 32 человека проходят, а по креслам – нет. Но за это нарушение я был готов отвечать, и дал команду на посадку. Для отвода глаз с рейса было снято 8 человек, и это успокоило руководство, и никто не стал препятствовать нашему вылету.
Мы вылетели. Среди пассажиров не оказалось даже переводчика. Поэтому в полете приходилось общаться на уровне моих знаний английского языка. Погода была не ахти какая, но перевал прошли без особых трудностей. Посадку произвели в ложбине, недалеко от села Зар. Нас уже ждали автобус и несколько легковых автомобилей. Предупредил встречающих, что времени совсем мало и дал им на работу полтора часа: до наступления темноты мы должны пересечь перевал в обратном направлении.
Экипаж и несколько вооруженных бойцов остались возле вертолета, а иностранцев быстро увезли в город – на передовую.
Я обратил внимание, что со стороны города не слышно канонады. Обычно с этого места хорошо были слышны разрывы снарядов. Ребята, которые остались с нами, подтвердили, что примерно с обеда грузины, будто кто их предупредил, прекратили обстреливать город.
К назначенному времени корреспондентов доставили обратно. Ребята, которые привезли их, с большой досадой рассказали, что они ни одного снимка не сделали, так как грузины ни одного выстрела не произвели. У корреспондентов сложилось впечатление, что здесь вообще не воюют.
Все стало ясно: грузины были проинформированы, что в Цхинвал доставлены международные журналисты, и они прекратили обстрел города.
Я подумал, что неплохо бы было оставить гостей до утра. Но как? Их надо обязательно везти сейчас во Владикавказ, чтобы они смогли вылететь в Москву. До слез стало обидно, что такое важное дело закончилось ничем.
«Безвыходных ситуаций не бывает и надо искать какое-то решение», – подумал я. И вдруг созрел план: как говорят в армии – пошел на военную хитрость.
Провожающим нас сказал: «Мы сейчас вылетим, но вы не отпускайте машины и ждите нашего возвращения. Даю вам слово, что минут через 15 я вам их обратно привезу с ночевкой. Когда грузины убедятся, что журналистов увезли, они возобновят обстрел города». Мои земляки обрадовались такому решению.
Взлетели. Я был уверен, грузины знают, что корреспонденты на борту и стрелять по вертолету не будут. Демонстративно, чтобы они видели, как мы увозим корреспондентов, прошел над городом и грузинскими селами Тамарашени и Кехви, подлетел к Джаве. Связался с Владикавказом и передал дословно следующее: «Вылетели из Цхинвала, на трассе в горах мощная фронтальная гроза, обход невозможен. Не могу рисковать пассажирами и принимаю решение о возврате в Цхинвал. Повторный вылет утром». После долгого молчания аэропорта получаю в ответ: «Решение – на ваше усмотрение. Конец связи, до завтра».
Воодушевленный успехом, развернул вертолет на 1800. Старшему группы по-английски сказал два слова: «Трасса закрыта». Он понял, что возвращаемся, и утвердительно кивнул головой. На предельно низкой высоте, минуя грузинские села, «подкрались» к своей площадке так, чтобы грузины нас не заметили, и произвели посадку. Ожидающим нас сказал, что грузины видели, как мы улетели, но то, что вернулись, не видели. Так что скоро должны возобновить обстрел. А гостей можете забрать до утра. Осетины от радости обнимали и благодарили меня. Оставили группу для охраны вертолета и поехали в город.
Город был пустой. Людей не видно: «Кто не смог покинуть город, находятся в подвалах», – пояснили нам. Повсюду много воронок от снарядов, полуразрушенных домов. Иногда встречались несущиеся на большой скорости машины. Обстрела не было, но все равно на открытых местах никто не появлялся, чтобы не оказаться мишенью для снайпера. Прикрываясь домами, незаметно подвезли нас к Дому правительства и для безопасности разместили на первом этаже. Организовали скромный ужин, как говорится, «чем Бог послал». Проголодавшись за целый день, все с удовольствием приступили к трапезе. Иностранцам особенно понравилось вино. Нашелся и переводчик, переводивший тосты старшего. Со старшим я не был знаком. На вид ему было лет 50, худощавый, высокого роста, седой, в камуфляжной одежде.
После двух или трех тостов, через полчаса от начала ужина, неожиданно для всех раздался свист снаряда и сильный взрыв, от которого посыпались стекла в окнах, закачался длинный стол, звеня посудой. Следом прогремел второй взрыв, третий… Снаряды падали совсем близко от здания. Напротив меня сидели женщина и мужчина. Женщина сразу «нырнула» под стол. Но когда она поняла, что стол ее не спасет, поднялась из-под стола вся бледная. Многие корреспонденты хватали свои камеры и фотоаппараты и пытались выбежать на улицу. Наши остановили их, а переводчик объяснил, что без сопровождения местных нельзя уходить, чтобы не подвергать себя опасности.
Ужин был прерван. Мои предположения подтвердились, обстрел города не прекращался всю ночь.
Утром, когда их привезли к вертолету, я видел, с каким чувством удовлетворенности журналисты садились в вертолет.
Один корреспондент-африканец особенно радовался, что нашел неразорвавшуюся расколотую 120-мм мину. Направляясь к вертолету, он размахивал этой миной и что-то кричал. Переводчик перевел: «Я повезу эту мину с собой и покажу всему миру, чем грузины обстреливают Цхинвал». И затащил эту штуковину с собой в вертолет. Так же он продемонстрировал мину во Владикавказе, когда садился в московский самолет.
Они улетели, увозя с собой правду о войне в Южной Осетии. А мне, как ни странно, на этот раз не пришлось отвечать за перегрузку, а о том, что на перевале не было грозы и о том, что летал над грузинскими позициями с иностранцами на борту, не узнал никто.
Трудно сейчас вспомнить хронологию всех сложных и опасных полетов, которые я совершал в этот период. Но были такие полеты, которые остались в памяти надолго. Один из них попробую описать.
Это было в мае 1992 года. Распоряжением начальника аэропорта я должен был с утра лететь в Моздок, везти работников аэропорта по каким-то служебным делам. В это же время ко мне обратилась группа врачей из Южной Осетии во главе с Маргиевым с тем, что нужно отвезти груз медикаментов в Цхинвал. Я проинформировал об этом начальника. Он сказал, чтобы сначала полетел в Моздок, а по возвращении вез медикаменты. Маргиеву я сообщил, чтобы груз привезли в аэропорт и были готовы загружаться к моему возвращению из Моздока. Кроме врачей направлялись в командировку в Цхинвал, в авиаполк, инженер по вертолетам С.Зимин с механиком для приобретения некоторых запчастей для нашего вертолета.
После посадки на окраине Моздока экипаж остался ждать возле вертолета. А пассажиры, в основном женщины, пошли по своим делам. Я их предупредил, чтобы возвращались как можно быстрее, так как нам еще в Цхинвал лететь. Однако их долго не было. Как мне потом стало известно, они ходили по магазинам. Вылетели только после обеда. В это время в аэропорту происходило следующее. Из Цхинвала прилетел военный вертолет, чтобы за-брать в аэропорту группу летчиков своего авиаполка, которые возвращались из отпуска к месту службы. Так как нас долго не было, ожидающие нас засомневались в том, что мы еще полетим в Цхинвал, и решили лететь на этом военном вертолете. Каким-то образом на этом же вертолете оказались и несколько человек из Беслана, которые направлялись в Цхинвал на помощь защитникам города.
В итоге вместе с экипажем на борту оказались 13 человек и медицинский груз. Около 11-00 они вылетели из аэропорта. В по-следний раз вышли на связь в 11-20, но на свой аэродром не прибыли.
На поиски машины из Цхинвала вылетели несколько военных вертолетов. Многочасовые поиски положительных результатов не дали. К вечеру погода стала ухудшаться. После посадки в Беслане, когда узнал о случившемся, зашел к начальнику и предложил вылететь на поиски. Он возразил, сказав, что это не наше дело, военные сами найдут свой вертолет. Мы сдали вертолет техсоставу и ушли в служебное помещение.
Через некоторое время, находясь на КДП, услышал объявление по громкой связи: «Остаева вызывает начальник аэропорта!». Я спустился на перрон и подошел к начальнику. «Председатель правительства Хетагуров», – представил он стоявшего рядом человека. От неожиданного знакомства, я на какой-то миг оробел.
Хетагуров сразу спросил, могу ли вылететь на поиски пропавшего вертолета? «Если будет указание – вылечу! До наступления темноты осталось два с небольшим часа и за это время можно еще поискать», – ответил я.
«Считайте, что я уже дал вам указание! Когда можете вылететь?».
«Как только будет заправлен вертолет», – ответил я.
Начальник сразу дал указание на заправку, а я срочно вызвал экипаж, и через несколько минут все уже были возле вертолета. Взял с собой еще двоих техников, которые готовили вертолет: в таком деле больше глаз – больше шансов.
Я знал, что военные летчики летают все время через Рокский перевал. И поэтому сразу взял курс туда.
В полете составил для себя план поиска. Я решил произвести посадку на северном портале. Тоннель охраняли военные совместно с МВД. Необходимо было узнать у сотрудников: пролетал вертолет над ними или нет, чтобы уменьшить радиус поиска.
В районе перевала погода была плохая. Почти все верхушки гор были закрыты слоисто-кучевыми облаками, моросящий дождь со снегом ухудшали видимость до 5 км. Подошли к порталу. Сделал контрольный круг и зашел на посадку. Мы увидели, как вооруженные сотрудники стали прятаться в укрытия и направлять на нас оружие. Очевидно, они приняли нас за неприятельский вертолет.
На всякий случай помигал несколько раз фарами, дав понять им, что у нас нет плохих намерений. Вертолет завис, подняв снежный вихрь. Произвели посадку на дороге перед тоннелем. Когда снег рассеялся, никто к вертолету не подошел, а наблюдали из-за укрытий, держа оружие наготове. «Боятся», – подумал я и еще раз помигал фарами, открыл форточку и, высунув руку, помахал тому, который был ближе к нам. Он вышел из-за укрытия и, все еще держа автомат наготове, подошел ближе, а когда убедился, что мы свои, подошел к форточке. Я спросил, пролетал ли над ними сегодня вертолет. Он сказал, что по шуму было слышно, что пролетал, но его не было видно, так как летел за облаками. Я еще спросил, прервался ли звук резко или постепенно уменьшался. Он сказал, что постепенно уменьшался, по мере удаления вертолета.
Мы взлетели и начали поиск по направлению предполагаемого маршрута пропавшего вертолета. Поиск затруднялся низкой облачностью и плохой видимостью. Те пики гор, с которыми мог столкнуться вертолет, были закрыты облаками. На этой высоте шел мокрый снег, дул сильный порывистый ветер, вызывая неприятную болтанку. Западнее северного портала на самом хребте перевала, над проемом, заметили «окно», по которому пересекли перевал в сторону с. Рока. Начали обследовать склоны гор до высоты облаков. Я предполагал, что если вертолет столкнулся с горой в облаках, то, учитывая крутизну склонов, останки вертолета скатятся вниз, на открытое место. Поэтому предупредил экипаж и наблюдателей смотреть внимательно и говорить о любом подозрительном предмете на склонах. Подходили очень близко к горам, насколько нам позволял ветер. Связался с авиаполком и узнал, что три их вертолета из-за плохой погоды прекратили поиски, чтобы завтра возобновить их с рассветом.
Тщательно обследовали все горы до Джавы, но безрезультатно. Настали сумерки, надо было возвращаться на аэродром.
Перед тем, как пересечь перевал, сообщили военным, что ничего не обнаружили и возвращаемся на базу. Они поблагодарили нас и попрощались. У меня было такое предчувствие, что вертолет все-таки столкнулся с первой горой после пролета северного портала. Но эта гора была закрыта облаками. Я предупредил экипаж, что попутно будем смотреть еще раз в районе перевала. «Окно» наше все еще было открыто. Я снизился до минимальной высоты и начал пересекать хребет. Как только пересекли его, на северном склоне, на фоне белого снега я вдруг заметил какой-то непонятный предмет. А тут и бортмеханик кричит: «Какой-то предмет на снегу!». Развернув вертолет, снизился так, чтобы можно было рассмотреть ближе.
Предмет оказался подвесным топливным баком от военного вертолета. Стало ясно, что где-то недалеко должна быть и сама машина.
В сумерках трудно было что-то обнаружить, но западнее и выше нас, на белом склоне горы, увидели что-то похожее на обломки вертолета. Подлетели и увидели страшную картину: вертолет на скорости врезался в склон горы. В радиусе 50 метров разбросаны тела погибших и обломки машины.
Решил срочно произвести посадку: может, есть еще живые. Облетев местность, определил пригодное для посадки место на самом хребте, рядом с вышкой ЛЭП. До вертолета 300 – 400 метров придется идти пешком, но другого выхода нет. Набрав высоту, сообщили военным об обнаружении вертолета и о намерении сесть неподалеку. То же самое сообщил и во Владикавказ.
Теперь самое главное было в условиях сумерек, снегопада и сильного ветра произвести посадку на небольшую площадку на заснеженной макушке перевала, высота которого 3100 м. Ситуация осложнялась еще и тем, что сильный порывистый ветер дул перпендикулярно хребту и при этом создавались сильные завихряющие потоки со стороны захода на посадку. Попав в них, вертолет мог быть затащен на крутой, как стена, склон горы. А на вершине образовались сильные струйные течения, которые могли опрокинуть вертолет в момент посадки и даже после нее.
В одно мгновение вспомнил все свои навыки и умения, собрался и психологически, дал последние указания экипажу и стал заходить на посадку со стороны Рока. Четко слышу доклады экипажа о параметрах снижения и работе материальной части, автоматически работают руки и ноги. Такое ощущение, будто я и вертолет – одно целое, реагирую на любые отклонения машины. Чем ближе к площадке, тем сильнее бьется сердце, и кажется, что его удары слышны всему экипажу.
Подходим к опасной зоне. Здесь сильные нисходящие потоки воздуха могут затащить вертолет на крутой склон. Делаю необходимые упреждающие действия. Двигатели взревели, уменьшилось вертикальное снижение и одновременно на стометровой высоте от поверхности площадки началась такая болтанка, что ручка управления и педали стали гулять, пытаясь вырваться из-под моего подчинения, причем синхронно, как будто сговорились. Вот они, эти коварные потоки! Как хорошо, что упредил и был готов к встрече с ними. Предчувствие не подводило, и как только вертолет попытался сделать просадку, у меня все было уже готово и двигатели получали «сигнал» на выдачу необходимой мощности. Порой мелькало в голове: «Если ошибусь в координации – случится непоправимое». Но ошибки не произошло – навыки и мастерство не подводили.
Пройдя опасную зону, но еще опасаясь встречи повторных потоков, продолжил снижение. Хотя идет мокрый снег, уже просматриваются некоторые ориентиры на белоснежной поверхности площадки. По тому, как сильно метет, можно понять, какой сильный, порывистый ветер дует на площадке. Продолжаем заход. Чем ближе к земле, тем сильнее внутреннее напряжение. Я был готов при любой неожиданной ситуации уйти на второй круг, о чем предупредил экипаж.
Болтанка уменьшилась, но все равно была достаточно сильной. Медленно, почти «ползком», подошли к земле на высоте 5-7 метров. Площадка – без уклонов. Увеличив «шаг-газ», произвел зависание вертолета и сел. Когда колеса коснулись снега, бортмеханик спрыгнул на землю и провалился в снег по пояс. Это опасно, так как неизвестно, какие препятствия могут оказаться под снегом, и в момент полной посадки может появиться опрокидывающий крен, который обязательно усугубится за счет сильного ветра. Слушая команды бортмеханика, медленно стал опускать вертолет в снег. Когда поверхность снега дошла до нижних стекол кабины, почувствовал твердую поверхность. Убедившись, что вертолет стоит прочно, – опустил «шаг-газ».
Несмотря на то, что вертолет стоял на земле по стекла в снегу, его сильно раскачивало порывистым ветром. Высотомер показывал 3100 м. На этой высоте выключать двигатели нельзя из-за разряженности воздуха, потом двигатели могут не запуститься, тем более, если ветер поменяет свое направление. Поэтому принял решение не выключать двигатели. Воздействуя на органы управления, летчику в такой ситуации необходимо быть в постоянной готовности на случай непроизвольного движения вертолета. Нужно следить за работой двигателей и систем, вдобавок надо было постоянно быть на связи с Владикавказом. После того, как мы сообщили, что нашли разбитый вертолет, нас просили по возможности передать более подробную информацию.
Поэтому я решил остаться в вертолете. А двух членов экипажа и двух наблюдателей с одними носилками, которые оказались на борту после Цхинвала, направил к разбитому вертолету, в надежде доставить оставшихся в живых к нашему вертолету. Ребята все были в туфлях и без теплой одежды и пробираться к вертолету по пояс в снегу, при сильном ветре им было очень нелегко.
Стало темнеть. Я понимал, что взлетать придется уже в полной темноте. А кругом горы. Вероятность встретиться в темноте с горой большая. Поэтому, пока еще видно, я мысленно стал проектировать предстоящий полет в темноте.
Вон та груда облаков, встающих на горизонте, бросит мне вызов и задаст нелегкую задачу. И я уже принимаю их в расчет, измеряю и оцениваю. Выше нас горы, почти все закрытые облаками. Примерно на высоте 3300 – 3500 м находится нижний край облаков. А вот высится гора, до нее будет далеко, если в темноте взять курс 350°. И на высоте 3300, минут через 5 – 7 полета, я должен увидеть огни Нара или Зарамага. Если над ними наберу высоту 4000 м и возьму курс на аэродром, то там уже нет таких высоких гор, чтобы столкнуться.
Но я не думал, что так долго придется ждать возврата моих товарищей, за это время может существенно поменяться метеообстановка. Прошло тридцать минут. Почти совсем стемнело. Еле различаю на белом снегу, как ребята идут в обратный путь и заметно, что они тащат носилки. Значит кто-то остался живой. И я тут же сообщил об этом в аэропорт об этом. Стало совсем темно.
Прошел час, а их все не было. Я начал беспокоится. Двигатели работают. Прошло уже полтора часа, ребят нет, а топлива остается только на полет до аэродрома. «Надо выключать двигатели! А вдруг не запустим потом?» – подумал я и тут же ответил себе, что если сожжем топливо, то все равно останемся здесь. И если не запустим, тоже останемся. В это время появился бортмеханик, еле державшийся на ногах от усталости, и произнес: «Инал Захарович, одного живого тащим, они в 100 метрах от вертолета. Я уже не могу, и ребята устали, помогите донести».
«Выключаем двигатели, если не запустим, заночуем здесь, оставайся в вертолете», – сказал я ему и удалился в темноту.
Чуть живого мужчину ребята тащили на носилках через глубокие сугробы. Взялся за одну ручку и, положив на плечо, как и остальные, стал помогать тащить дальше. Снег был по пояс. Иногда мы проваливались и по плечи. Снимали носилки и, протащив их по верху, сами следом выкарабкивались из сугроба. Дул сильный пронизывающий ветер. Мужчина довольно крепкого телосложения лежал без движения. Только слышны были его протяжные стоны. Ребята сняли с себя ветровки, а я – китель, и накрыли его.
Прошло еще полчаса, прежде чем мы добрались до вертолета. Когда затаскивали раненого в вертолет, он уже не стонал, но пульс еще прослушивался. Все очень замерзли. Кто-то из ребят не чувствовал ног. Быстро стали готовиться к запуску. Нам очень хотелось успеть доставить единственного оставшегося из погибшего вертолета. Вся надежда теперь на двигатели. Запустятся они, или мы все останемся здесь. Кругом – абсолютная темнота.
Идет запуск левого двигателя, обороты нарастают очень вяло. После подачи топлива, воспламенения не произошло и обороты «зависли», запуск прекратился. Мы переглянулись с бортмехаником: «Давай правый!» – говорю ему.
«Идет запуск правого! Обороты растут, но медленно. Включена подача топлива. Температура пошла. Есть запуск! Двигатель вышел на рабочие обороты!» – докладывает бортмеханик.
На душе стало легче, но еще нужно повторно запустить левый двигатель.
С большой надеждой слушаю доклады бортмеханика: «Идет запуск! Обороты растут! Включена подача топлива! Температура пошла!».
«Хорошо, главное теперь, чтобы не было заброса температуры газов», – подумал про себя. И тут же слышу радостный голос бортмеханика: «Есть запуск, двигатели на рабочих оборотах!».
«Ну, слава Богу!» – от радости крикнул я.
Вращающийся несущий винт в контакте с порывистым ветром сильно раскачали вертолет. Такое ощущение, будто сейчас свалимся с этой макушки и полетим вниз в бездонную мглу.
Руки и ноги от холода не чувствовали рычагов управления: все замерзли, пока тащили носилки.
Подготовились к взлету. Еще раз вспомнил намеченный при свете дня маршрут: вырваться из этой бездны, пробиться к равнине – главная сейчас наша задача. Включив фары, замечаю, что снегопад стал более интенсивным. И тут же промелькнуло в голове: смогу ли увидеть огни Зарамага?
Внимательно наблюдая за снежной поверхностью перед собой и переключая все свое внимание рукам и ногам, медленно и осторожно начал поднимать вертолет. Главное – не дать ему сместиться под действием сильного ветра, который за время нашей стоянки стал боковым.
Уравновешивая вертолет от болтанки, медленно оторвал его от снежного покрова. Чувствовалось, как весь экипаж затаил дыхание. Поднял вертолет на 2 – 3 метра в белоснежной, почти карнавальной карусели вихря. Дал команду экипажу «Взлетаем!». Небольшими движениями ручки от себя, заставил вертолет идти в разгон. Почти сразу же исчезла белая подстилающая поверхность, а дальше – мгла.
Сначала мне показалось, что вместо того, чтобы взлететь, вертолет под оглушительный, как морской прибой, рев моторов, заползает в сырую, холодную, темную пещеру.
Взяв курс 350° и набрав высоту 3500 м (выше попадали в облака), пошел по предполагаемому маршруту. Изредка включаю фары и проверяю интенсивность осадков, которые с удалением от перевала становились более редкими. А в районе Зарамага их почти не было. Вскоре мы увидели огни, чуть впереди, под нами. Без сомнений, это были огни Зарамага.
Настроение поднялось. Мы были почти у цели. Здесь мы можем набрать безопасную высоту, даже в облаках, и спокойно пойдем на аэродром.
Когда мы были над Зарамагом, увидели немного правее огни г. Алагира. Не меняя высоты, полетели прямо на Алагир. Далее все было привычно, и в 23.30 мы благополучно произвели посадку в аэропорту. Нас встречало много людей: руководители и представители ведомств республики во главе с Хетагуровым, представители Правобережного района во главе с Мамсуровым и т.д. Как я потом узнал, тот, кого мы нашли и доставили в аэропорт, был близким другом Мамсурова – Тамик Батагов.
К сожалению, мы его живым не довезли, он скончался в полете. Экипажу пришлось оказывать мед. помощь, из-за переохлаждения конечностей. У одного были обморожены пальцы ног.
Меня из вертолета сразу вызвали в кабинет начальника аэропорта на срочную связь с Москвой. Звонили из Минобороны, интересовались обстоятельствами. Первый вопрос был такой: «Как вы считаете, могли его сбить?». Я ответил: «Судя по тому, как он летел и куда упал, его не могли сбить, он не перелетел границу и упал на российской территории. Не хочу делать преждевременных выводов, но, скорее всего, экипаж не справился с управлением в сложных метеоусловиях».
На следующий день утром снова вылетели на место катастрофы, чтобы доставить туда следственную группу и спасателей МЧС.
Следственная группа и спасатели отправились на место аварии. Спасатели перетаскивали тела погибших к вертолету. По их словам, оставленные следы на снегу давали основание считать, что несколько человек после катастрофы были еще живы и скончались от переохлаждения. С момента катастрофы до их обнаружения прошло почти 8 часов. За это время человек без движения на снегу при минусовой температуре и сильном ветре никак не выживет. Удивительно было, как мы Батагова еще застали живым.
Связались с авиаполком, чтобы они отправили свой вертолет за погибшими военными. Военный вертолет прилетел и долго кружился над нами.
Я понял, что экипаж не решается садиться на эту высокогорную площадку. Связался с командиром и передал ему условия посадки: давление, направление и скорость ветра, состояние площадки.
Вертолет сделал две попытки, но так и не смог сесть и улетел обратно. Мы были в недоумении: как пустой вертолет не смог произвести посадку рядом с нашим полным вертолетом.
Из полка нам передали, что экипаж не смог произвести посадку, и они вызвали более опытного летчика из другого полка. Пока нашли подходящего летчика, пока доставили его из другого полка в Цхинвал, прошло много времени.
Я подумал, что этот летчик наверно сверхас, раз его доставляли из другого полка. Прилетел вертолет и опять стал кружиться. Я и ему передал ему условия посадки. Произвел даже несколько выстрелов сигнальными ракетами, чтобы летчик убедился в направлении ветра. Со второй попытки он все-таки произвел посадку. В вертолете, кроме экипажа, был только один пассажир. Его хорошо запоминающаяся фамилия осталась в моей памяти. Это был заместитель командующего авиацией Закавказского военного округа полковник Мужиков.
Он познакомился с нашим экипажем. Поблагодарил нас за то, что мы нашли их вертолет в сложных погодных условиях. Записал наши данные и сказал, что будет представлять нас к наградам. Ясно, что мы выполняли свою работу не ради наград, впрочем от Минобороны никаких наград не получили. А вот Верховный Совет СОАССР без внимания нас не оставил.
Военный вертолет должен был забрать шесть тел военных, которые необходимо было доставить в Цхинвал. Остальные шесть найденных тел, следственную группу и спасателей следовало вести нам во Владикавказ.
Военный экипаж согласился вести только три трупа и одного пассажира, ссылаясь на то, что не смогут взлететь из-за слабых двигателей. Но нужно было везти или всех шестерых или никого. Тогда было принято решение везти все трупы во Владикавказ на нашем вертолете.
Загрузили все 12 тел погибших, расположив их посередине салона, а пассажиров посадили на боковые сидения. Всего на борту оказалось 30 человек. Я принял такое решение: если взлет пройдет нормально, полетим дальше, если почувствую перегруз, то сядем и высадим часть пассажиров, за которыми прилетим вторым рейсом.
Произвели взлет и вскоре благополучно совершили посадку во Владикавказе.
По результатам работы комиссии по данной авиакатастрофе мои предположения оправдались. В горах ни в коем случае нельзя входить в облака при полете ниже безопасной высоты. Экипаж военного вертолета вошел все-таки в облака ниже безопасной высоты, т.е. ниже гор. Через некоторое время полета летчики стали искать выход из облаков. Второй летчик на белом фоне облаков увидел темное пятно и крикнул командиру: «Вон «окно» – выход из облаков!». Командир взял курс на него и через несколько секунд со скоростью 150 км/час врезался в склон горы. На самом деле это было не «окно». На крутом склоне горы сошла лавина и на белом снегу место схода лавины смотрелось черным пятном. Вертолет, находясь в облаках возле горы, пошел на это черное пятно, принятое экипажем за «окно» для выхода из облаков, и столкнулся с горой. К такому заключению пришла комиссия после расшифровки бортовых самописцев, так называемого «черного ящика» и магнитофонной записи переговоров между членами экипажа.
В июне и до середины июля 1992 года шли самые ожесточенные бои и самые массированные обстрелы Цхинвала. Даже вертолет часто некому было встречать из-за нехватки людей, которые все были на передовой. А те, кто встречал, выглядели предельно уставшими: в порванных камуфляжных мундирах, многие перебинтованные, обросшие, все одинаково пыльного цвета, измученные, с красными от бессонницы глазами. Было такое ощущение, будто они лишились рассудка. Многие подходили ко мне и умоляли привезти помощь. «Неужели в Северной Осетии нет боеспособных мужчин, у нас уже нет сил круглосуточно находиться на передовой, без отдыха», – говорили они. Как-то я спросил их, сколько человек защищают город. И не поверил, когда назвали цифру – около 500 человек вместе с резервом. Даже представить невозможно, как таким количеством людей защищать целый город, окруженный со всех сторон многотысячной бандитской, хорошо вооруженной «армией», имеющей даже тяжелую артиллерию. Это были настоящие герои и настоящие защитники Отечества. Была бы моя воля, каждому из них присвоил бы звание «Героя Осетии».
Во Владикавказе, когда собиралось много народу, в том числе и мужчины, я объявлял им о том, что Цхинвал держится из последних сил и просит помощи. Объявлял также о том, что отвезу желающих только с оружием, так как его там не хватает.
Как мне ни горько писать об этом, но правда в том, что очень немногие изъявляли желание лететь защищать город, даже те, для кого Цхинвал был и родным городом, и столицей родины. Но были и настоящие патриоты, которые приобретали оружие и улетали с нами.
Раз уж я затронул тему патриотизма, буду до конца откровенен. И буду писать о том, что было на самом деле. Хотя бы ради памяти тех, кто погиб, защищая свою родину, и ради тех, кто отстаивал независимость своей родины. Даже если об этом будет неприятно читать многим моим соотечественникам.
С началом захвата Цхинвала грузинскими бандформированиями в обличии сотрудников МВД во внутренних районах Грузии тоже началось массовое истребление осетин. Сжигались деревни и села, расстреливали всех, кто не покинул нажитое место.
Из внутренних и приграничных районов Грузии с Осетией хлынул мощный поток беженцев. Перешагнув через воюющий Цхинвал, по неконтролирующимся пока еще грузинами дорогам и тропам более ста тысяч беженцев оказались в Северной Осетии.
Вместе с детьми, женщинами и стариками в Северной Осетии оказались и тысячи вполне здоровых боеспособных «защитников отечества», которые вместо того, чтобы остаться в Цхинвале и противостоять врагу, отсиживались в Северной Осетии. В то время, когда Цхинвал защищали всего 500 человек, тысячи «защитников» защищали свои интересы в предпринимательстве и бизнесе, и, кстати говоря, неплохо преуспевали, многие из них сегодня стали крупными бизнесменами. Помните, когда в Южной Осетии шли ожесточенные бои и судьба Цхинвала висела на волоске, когда все думали, что город не выстоит, вот в это время с рынков Владикавказа выгоняли мужчин, торгующих трикотажем и парфюмерией, предлагая им ехать на защиту Цхинвала.
А мы улетали из Владикавказа пустые, не считая, конечно, груза. Я не хочу обидеть тех, кто остался и встал против врага. Честь и хвала им! Но, к сожалению, таких было мало.
Я понимаю, внутри Грузии противостоять было бесполезно, да и бессмысленно – только бегством спасаться. Но в Цхинвале защищать свою землю был их святой долг.
От Цхинвала и дальше на Север, мало кто убегал от врага. Даже женщины, дети и старики оставались. В моем родном поселке Квайса ни одна семья не покинула свое жилище. А это всего 7 километров от границы с Грузией. В этом шахтерском поселке для каждого, от ребенка до старика, нашлось дело. Шахтеры делали привычное дело – минировали все вероятные пути подхода грузин. Механические цехи изготавливали самодельное стрелковое оружие. Убойная сила самодельных гранат в два раза превосходила боевую Ф-1 и вообще, если бы грузины сунулись в поселок, их бы ждало много «сюрпризов». Мои земляки даже мне предлагали изготовить авиабомбы для бомбежки вражеских объектов с вертолета.
Много самодельных устройств изготавливалось и для обороны Цхинвала. Большое количество взрывчатых веществ и фантазия шахтеров-взрывников делали свое дело. Вдобавок, в поселке было много охотников. Да и молодежь была смелой и отчаянной.
Вся граница с Грузией охранялась круглосуточно. Оборона поселка была глубоко эшелонирована. Поселок был стратегически важным объектом. Так как при возможном взятии поселка была бы открыта дорога из Западной Грузии. Таким образом, захватив дорогу Владикавказ-Цхинвал, грузины могли бы выйти в тыл Цхинвала, перекрыв все дороги и даже тропы к нему.
Кроме собственной защиты, шахтеры часть своих боевых отрядов направляли для защиты Цхинвала. Не знаю из-за чего, но грузины не стали штурмовать наш поселок.
Только после войны народ стал покидать его, из-за тяжелых условий жизни. Стоят опустошенные пятиэтажные корпуса, шахты завалены землетрясением, обогатительная фабрика развалена. Населению не на что жить, вот и уезжают. Из семитысячного населения осталось 500–600 человек …
Несмотря на скудную помощь, Цхинвал держался из последних сил. Иногда даже пробегали слухи, что грузины взяли город. Перед вылетом в Цхинвал мы иногда думали, что прилетим, а в городе уже оккупанты. Но нет! Цхинвал выстоял благодаря своим защитникам. Из Северной Осетии пришла наконец-то помощь, правда в виде миротворческих сил, которые развели воюющие стороны.
После войны многие участники миротворческих сил будут считать себя участниками войны и защитниками Цхинвала, приводя примеры личного героизма и отваги, в то время, когда многие из них не произвели ни одного выстрела из своего оружия. Но как бы то ни было, к концу июля 1992 года миротворцы остановили войну. Народ не верил, считая, что это ненадолго. Продолжали укреплять обороноспособность республики, приводили в порядок технику и оружие.
Продолжение следует
