РАССКАЗЫ
МЕТАТЕЛЬ НОЖНИЦ
1
Босиком на кафель. Через кухню к балкону, где морозец царапает кожу. Локтями в перила. Сигареты на ощупь. Этой ночи уж больше двух часов, а Дане Натанзон все не спится. Она прячет мурашки под шелк комбинашки и смотрит во двор. Небо беззвездно, фонари не горят. Крохотный оранжевый огонек на конце мундштука, рдеющий на каждом вдохе, похоже, единственное светило, которому она доверяет сейчас. Из подъезда увозят кого-то на скорой. Сначала не спеша выносят на носилках и неохотно запихивают в кузов. Потом карета едет без сирены и без огней. Наверное, дохлый номер. «Когда-нибудь и меня так повезут», – подумалось Дане. Ей часто думается всякая фигня во время бессонницы. Что-то в последнее время бессонница стала бессоннее, а фигня еще фигневее. Снотворное Дана не принимает – боится привыкнуть, как привыкла ее мать.
Дана выбросила воспоминания вслед за окурком.
Возвращаться в спальню не хочется. Она знает, что все равно не уснет. А здесь на балконе становится холодно. Почему-то на цыпочках, будто дома есть кто-то еще, она проскакивает в прихожую и, не включая свет, достает из шкафа пальто. Подкладка приятно лижет кожу, когда Дана просовывает голые руки в широкие рукава. Теплая такая прохлада. Кто мог знать, что за удовольствие носить пальто поверх одного лишь белья! «Может и ботинки надеть?» И ботинки надела, и вернулась на балкон. «Кого же все-таки увезли врачи? А кого из соседей я знаю?» Снова грустная мысль, снова тянет курить. Нет, сегодня ей точно не уснуть.
Дана вставила в мундштук новую сигарету и взяла с подоконника зажигалку, которую, прикурив, убрала в карман. Теперь захотелось выйти из дома.
Отгородившись дверью от своей квартиры, надев колечко с брелком и ключами на палец, она отправилась в свой спонтанный и без-особоцельный трип. Соря пеплом, съезжая на пятках со ступеньки на ступеньку, спустилась с третьего этажа и пошла, куда ветер дул.
Госпожа Натанзон, 25-ти лет, в тонком пальто и ботинках на босу ногу медленно шагает по осенней ночи в одном направлении с опавшими листьями, которые скользят по асфальту, то и дело обгоняя ее. Тяжелые семитские кудри с порывами ветра выбиваются вперед, заставляя девушку убирать их с лица и запихивать за уши свободной от сигареты рукой. Движения на улице нет. Редкие машины проезжают где-то далеко, их только слышно. Она смотрит по сторонам, приглядываясь к наиболее ярким фонарям и рекламным щитам, надеясь увидеть в их свете роящихся насекомых, за которыми всегда любила наблюдать. Но, похоже, все жуки и бабочки уже перемерзли. Перемерзли и комары, так что некому даже пить ее кровь. Некому, кроме бессонницы.
От курения натощак противно заныло в желудке. Дана подумала, что теплая сдобная булочка сейчас была бы очень кстати. «Да где их взять то в такое время – все закрыто».
– Горячие булочки! Не желаете? – раздался вдруг голос, половая принадлежность которого не поддавалась определению. Обернувшись, Дана увидела тетку в телогрейке и с корзиной свежей сдобы, от которой шел беловатый пар.
– Да, пожалуй, я куплю одну. Почем?
Узнав и заплатив, Дана получила один образец предлагаемой продукции. Тетка сказав «на здоровье», пошла дальше и скоро исчезла в одной из подворотен. Свежеиспеченный хлебопродукт согревал успевшие замерзнуть ладони. Девушка неожиданно закашлялась, когда поднесла булку ко рту, так что большая часть присыпанной сверху сахарной пудры слетела прочь. «Вот блин! Ладно и так сойдет», – думала Дана, откусывая от пекарского изделия.
Противное чувство в животе сошло на нет. Девушка продолжала брести все в том же направлении уже почти уверенная, что встретит рассвет на улице. Она дошла до набережной, которая оказалось абсолютно пустынной. Не было ни шумных компаний подростков, ни стариков играющих в домино, ни даже полумертвых хмырей, спящих на скамейках. Первый раз она слышала звук, с которым течет эта река. Что-то среднее между шумом прибоя и звоном вина в хрустале. Днем этого было не услышать. Дана решила изменить своему прежнему курсу и отправилась на мост.
Снова перила. Холод железа к теплу живота плотно прижался. Пальцами мертво в стальные прутья. Чтобы вдруг не упасть. Бычок в воду. Тихо совсем, и никто не проедет, не полоснет лучами из фар по спине стоящей у края. Только четыре прожектора буравят светом темную гладь реки. Нет никакого там прекрасного вида или чудной панорамы, что открывались бы с этого моста. Просто черная муть, угрюмо ползущая между двух берегов, утыканных редкими цветными огнями. Дана поднимает воротник и скрывает щеки от ветра. Все же здесь ей нравится больше, чем у себя в комнате. Просто больше пространства, где можно растворить тоску. Можно даже подумать, будто она стоит здесь для того, чтобы спрыгнуть и сказать миру «пока». И что сейчас, как в черно-белом гламурном кино, появится парень, который окажется метателем ножей и отговорит ее от самоубийства, предложив стать его ассистенткой. Дана представляет себя стоящей перед большой фанерной доской, где ножи вонзаются в миллиметре от ее кожи. Кто-то из зрителей теряет сознание, а ей хоть бы что, она уверена в твердости руки партнера и с наглостью неуязвимых срывает аплодисменты.
– Вы будете прыгать или нет? – произнес высокий и немного гнусавый мужской голос, неизвестно откуда взявшийся. По правую руку, в паре метров от Даны стоял брюнет лет 30 в черном костюме и белом шарфе, небрежно намотанном на шею.
– А? что? – отозвалась растерявшаяся девушка.
– Разве вы не собираетесь покончить с собой?
– С чего вы так решили?
– Бросьте. Одна, в такое время, на мосту, в пальто поверх пеньюара. Сразу видно зачем вы здесь.
– А зачем вы здесь?
– А я часто по ночам посещаю мосты и ищу самоубийц вроде вас.
– Вы метатель ножей?
– Скорее ножниц, – он вручил ей свою визитную карточку.
– Я ничего не вижу.
– Там написано «Александр – парикмахер».
– Зачем парикмахеру искать самоубийц?
– Для секса…
– Я не совсем понимаю.
– Знаете ли, для людей, решивших покончить с собой, нет больше страха боли или позора. Им не ведомы сомнения. Для них все равно. Поэтому получив в последние минуты жизни предложение заняться любовью, они запросто соглашаются.
– А что, если кто-то из них хочет уйти из жизни непорочной?
– Этого не может быть. Они, как правило, ни во что не верят. Тем более, что самоубийство вроде как тоже грех.
– И многих вы так соблазнили?
– Шестерых.
Дане показалась забавной та непринужденность, с которой он говорит об этом.
– Шестерых – повторила она. – Неужели в этом городе так много самоубийц? Не очень-то похоже на правду.
– Поверьте мне, их больше, чем вы можете представить. Шестерых-то я соблазнил. Это были женщины, девушки, более или менее привлекательные. А так часто попадаются мужчины: алкоголики и бродяги. К ним я, конечно же, не пристаю, – он сделал паузу, будто давая ей обдумать услышанное. – А вас как зовут?
– Дана. Скажите, Александр, вы нормальный?
Александр рассмеялся смехом, граничащим с икотой.
– Да уж. Да уж. И это у меня спрашивает самоубийца. «Вы нормальный?» – передразнил он ее.
– Я не самоубийца! – девушка начала выходить из себя.
– Да, да. Конечно же. Вы не самоубийца. Вы абсолютно здоровый и счастливый человек. Простите, я обознался.
– Паясничать вздумал, стервятник, – уже очень грубо сказала Дана. Парикмахер заткнулся. – Кто ты такой? Откуда взялся? Пришел тут среди ночи и в душу мне лезешь. Какого черта я с тобой разговариваю! – каждая следующая фраза звучала все влажнее, пока девушка просто не расплакалась. Александр засунул руки в карманы и отвернулся к реке.
– Извини, – сказал он уже чистым низким голосом, – не стоило…
– Да заткнись уже, – оборвала она, утирая слезы рукавами.
– Здесь холодно. Коньяк будешь? – он поставил на перила серебристую флягу и тихонько подвинул к девушке.
– А он не отравлен?
– Я стервятник, а не убийца. И уже понял, что мне ничего не светит.
Дана окрутила крышку и втянула пару глотков терпкого напитка. Стало спокойнее, стало теплей. Она снова посмотрела вниз с моста и медленно выдохнула. Тепло алкоголя белым облачком вылетело в темноту. И еще пара глотков ушла из сосуда.
– А почему вы решили, что я метатель ножей? – неожиданно и тихо спросил Александр.
– Да так. Глупая фантазия, взятая из кино.
Они разговорились о кино и болтали, пока он провожал ее домой. «Я тоже не люблю цветные кадры, – говорил метатель ножниц, – в них все внимание уходит на яркие пятна, а суть ускользает. «Просто сути-то и нет, наверно, – поясняла немного пьяная девушка. «А в чем тогда она?» Тишина, улыбка, ответ: «В оттенках серого». Потом они снова сбились на самоубийства. На знакомых и знаменитых, решивших уйти из жизни, не дожидаясь иного конца. Больше всего Дане запомнилась история одного певца с немецким именем, что засунул себе в рот ружье.
Расставшись с Александром на углу своего дома, она поднялась наверх, в квартиру. Не снимая пальто и ботинок, села в мягкое кресло. Там и уснула, чтобы через час вскочить, выпить кофе, переодеться и дунуть на работу.
2
Звон от хлестнувшей по лицу ладони пронзил ухо. Маленький бриллиант на обручальном кольце врезался в кожу, оставив на щеке Даны глубокую борозду. Еще мгновенье и с подбородка начала капать кровь.
– Ты слишком много на себя берешь, – злобно прошипела Алла Натанзон, разворачивая кольцо обратно камнем наружу.
– Мама…
– Что мама? Прощения просить собираешься?
– Нет, – сквозь слезы выдавила Дана, – не собираюсь.
– Ах ты стерва малолетняя! Она даже извиняться не думает!
Алла схватила дочь за волосы и швырнула в сторону. Та споткнулась и упала на пол, больно ударившись лбом о плинтус. Она поднялась на четвереньки и взглянула наверх, ожидая продолжения. Но вместо этого увидела мать, стоящую над ней, закрыв лицо руками.
– Уходи, я не хочу тебя видеть, – холодным голосом произнесла Алла.
Дана вскочила на ноги и выбежала вон из дома. Только следующим утром она смогла вернуться. Ночь же провела у одноклассницы. Подобные сцены повторялись еще несколько раз, когда Дана прятала или выкидывала таблетки, на которые мать подсела после смерти мужа. Сначала они помогали справиться с бессонницей. Потом за таблетками последовали порошки и уколы. Они изъели ее так, что и хоронить было почти нечего. Обручальное кольцо, которое Алла так и не сняла, начало болтаться на костлявом пальце, потом все же ушло под землю…
3
День уже превратился в вечер, а вечер начал робко выливаться в ночь. Этот вечер знал, что он обречен. Что он, как и все вечера Даны, будет сожжен тоской сигарет под мерцание пыльного экрана. Что пеплу еще долго лежать в хрустальной чаше на каком-нибудь глупом журнале. Он темнел, утешаясь лишь тем, что грядущая ночь отомстит за него. Что она-то заставит эту кудрявую дуру ерзать в постели, выходить на кухню за горькой водой, дрожать на балконе и плакать под смех глумящихся звезд. Ночи всегда мстят за смерть вечеров.
Двенадцать часов со встречи с Александром – Дана вернулась домой. Рабочий день был мертв. А у подъезда стояла тяжелая крышка от ящика с мертвецом. «Должно быть, вчерашний пациент так и не выжил». В открытую дверь на первом этаже входили-выходили люди в траурных нарядах. Дана испытала нечто вроде стыда за то, что так спокойно проходит мимо, за то, что не знает того, кто лежит там сейчас. Осторожно, крадучись, словно она сама была убийцей, будто стоит ей показаться – получит проклятье, вошла она внутрь.
Мертвец оказался парнем где-то ее лет. Он был чертовски худ и почти потерялся под пурпурным покрывалом в простом дубовом гробу. Заострившиеся черты лица светились какой-то кукольной красотой. Он был коротко стрижен, в ухе серьга. Ни морщин, ни гримас, никаких следов боли. Просто замер, застыл и замерз.
У стены стояли трое мужчин. У гроба сидели чернобровая горбоносая девушка и немолодая, но красивая дама с седыми волосами. В руках они обе сжимали сухие платки. Мальчик лет восьми одетый как взрослый, подпирал шкаф с завешенным зеркалом.
«Мои соболезнования», – неожиданно для себя произнесла Дана. Сидящие синхронно кивнули. «Я соседка с третьего этажа», – пояснила она, стараясь оправдать свой визит. «Вы не подойдете к нему?» – спросила седая. Пара шагов гулким эхом в скорбной тиши. И неловкие пальцы на лбу мертвеца. Кисти рук невольно вздрогнули. Они отказывались понимать, что это что-то тугое, похожее на дерматиновую мебель, еще вчера дышало, пульсировало. Черт! Когда последний раз она дотрагивалась до кого-то? Дана убрала руки от мертвого чела и спрятала их за спину.
– Что с ним произошло? – спросила она.
– А то вы не знаете, – желчно ответила чернобровка. – Ведь все, – продолжила она, – все только и говорят, что о позорной смерти нашего Мартина.
– Вы хорошо его знали? – перебил один из мужчин.
– Да, – ответ Даны. – Мы дружили, он был славным парнем, ваш Мартин. – Она вышла из квартиры и поднялась к себе, оставив в покое разрыдавшихся вдруг мать и сестру Мартина.
Уже на пороге своей квартиры Дана услышала навязчивый запах тления. Внутри он только усилился. Она скинула верхнюю одежду на пол прихожей, выпрыгнула из ботинок и побежала открывать окна. В комнатах начался сквозняк, а запах меж тем не проходил. Он проникал сквозь ноздри, глаза и уши, сквозь поры ее смуглой кожи. Кто-то будто поддевал кишки рыболовным крюком и тянул наверх. Челюсти начало сводить, язык заваливался в горло. Она поднесла руки к лицу, чтобы зажать нос, и тут же с отвращением отняла их обратно. Запах шел от ее же ладоней. Собственное тело начало казаться Дане мертвым, кишащим жирными белыми личинками. В ушах началось назойливое жужжание крылышек мух. Она бросилась в ванную и открыла кран.
Крохотный обмылок, похожий на миндальное зернышко, выскользнул из ладоней, съехал по стенке раковины и исчез в дыре, ведущей в канализацию. Дана извела все мыло. Затем размякшей от теплой воды рукой повернула ручку, включавшую душ, и встала под напор водяных струй. Она вылила на себя все шампуни и гели подряд, намокшее платье сняла через голову и швырнула в ведро для грязного белья. Персональный дождь, подогретый колонкой.
Примерно через час вонь прошла. Окна были закрыты, а по квартире для профилактики разбрызганы духи. И все же в кончиках пальцев Дана продолжала чувствовать холодок от прикосновения к мертвецу. Она приготовила себе кофе и села у батареи на кухне, держа чашку обеими руками. Кофе обжигал, а холодок морозил. Он рос, заполняя фалангу за фалангой, пересекая суставы. Вышел за пределы кистей, поднялся от запястий к локтям, обхватил плечи и залил грудную клетку. Дана начала дрожать. Она продолжила дрожать и после трех чашек кофе. Толстый свитер и шерстяные носки – фигня перед дыханием смерти. «Кто-нибудь», – произнесла вдруг остывающая девушка. Эта фраза удивила ее саму. Впервые она призналась себе, что нуждается в ком-то. «Кто-нибудь», – раздалось еще раз. «Мне нужен кто-то». Допив четвертую чашку, Дана вернулась в прихожую. Достала из сумки, валявшейся на полу, записную книжку. Страницы, номера, алфавит. Полно имен, забывших ее имя. Коллеги, банк, сантехник, врач, раввин, одноклассники, рассосавшиеся по миру, преферанс-партнеры, пара-тройка сплетниц, бывший ухажер… Все не то. Ей нужен кто-то, кто поймет, ей нужен псих, ей нужен вчерашний парень с моста! Визитная карточка вынимается из кармана пальто. «Александр – парикмахер». Леденелые пальцы набирают номер на почти потерявшем дар речи телефоне.
– Ало, Александр, это я, Дана, девушка с моста. Нет, я не из-за стрижки, нет и не это. Я сама не знаю… Да, холодно. Ты помнишь, где я живу? Спасибо, я буду ждать.
Через полчаса она уже открывала дверь явившемуся Александру. Он был в том же костюме, что и вчера. Волосы забавно взъерошены, а на руку намотана черная нить, тянувшаяся откуда-то сверху.
– Привет, – он потянул за нить, и Дана увидела букет желтых и зеленых воздушных шаров. – Мы войдем?
Внутри Александр отпустил нить и шары упали на потолок.
– Внизу похороны, надеюсь, ты не появился там со всем этим?
– Все нормально, меня не заметили. А шарики, это просто так. Жалко было оставлять их на работе. К тому же они могут быть полезны. – Он притянул один из шаров к себе и распутал узел, затем, наполнив рот гелием, запел мультяшным голосом: – Все еще думаю о тебе/Как ты можешь спать/Эти люди тебе не друзья/Они платили чтобы целовать твои ноги. – Под конец его голос снова огрубел. – Что-то в этом духе.
Дана рассмеялась.
– Так в чем проблема-то? – спросил Александр.
Они снова говорили о кино. О черно-белом и цветном. О мужчинах и женщинах и прочих полах. О глобальном потепленье и новом ледниковом периоде. Потом вместе поужинали полуфабрикатами из холодильника. И снова принялись сдувать шарики, повышая свои голоса на несколько тонов.
– Как ты думаешь, – спросила Дана, исчерпав запасы гелия, – мне стоит сходить в ваш салон?
– По-моему, нет. У нас работы и без тебя хватает.
– Слушай, а ты боишься смерти?
– Скорее бессмертия.
– А разве оно возможно?
– Слава богу или кому еще, но нет. Вот если бы было – тогда ужас.
– Я не понимаю.
– Ты ведь позвала меня, потому что боишься бессонницы. И вчера на мосту оказалась из-за нее.
– Ну, да.
– Вот. А бессмертие, оно еще хуже – оно как большая бессонница. Так что нам повезло, что мы можем уснуть.
– Ты имел в виду «умереть»?
Александр не ответил.
– Поздно уже, – вдруг сменила тему Дана, – тебе пора. Твои суицидальные любовницы заждались.
– Сегодня у меня нет охоты. Знаешь, – продолжил он после небольшой паузы, – в старину парикмахеры, точнее цирюльники, занимались кровопусканием. Так лечили повышенное давление. Человек приходил, клал руку на стол со специальным желобом для крови и ждал, когда цирюльник надрежет нужную артерию. Иногда клиенты просили не останавливать кровь и даже приплачивали за эту услугу. Они так и откидывались в креслах перед зеркалом. Полиция не бралась за эти дела, так как считалось, что процедура просто прошла неудачно. Думаю, что работай я в те времена – был бы геем.
– Почему вдруг геем?
– Потому что в цирюльни ходили только мужчины. Женщины травились уксусом. Сейчас все уже не то. И бритв таких опасных больше нет. Все, что у нас осталось, это вот, – он достал из кармана пиджака небольшие парикмахерские ножницы.
– Дай-ка их сюда, – попросила Дана. Она взяла ножницы за лезвия и разомкнула кольца, затем, приложив их к лицу по типу очков, произнесла дразнящим голосом: – Я бы был геем, бла бла бла…
Ножницы, кольца, вспышки, молнии, застежки, пуговицы, ширинки… Губы и мочки, соски и подмышки, смешки и мурашки, небесное тело – земная любовь.
4
Первый удар пришелся на заднюю сторону колена. Исаак упал на спину. Они обступили его. Дюжина армейских ботинок, полдюжины бейсбольных бит. Ребята в кожаных куртках и коротких штанах.
– Ну че, морда жидовская, попался? – произнес один, вызвав ржание остальных. – Ты читать умеешь? На стенах мы для кого писали: «Наш город только для арийцев»? Или ты самый смелый?
Понимая, что второй такой возможности может не представиться, Исаак пнул говорившего в пах. Затем попытался вскочить, но биты оставшихся пяти не дали ему этого сделать. Он свернулся калачом, пытаясь закрыть локтями лицо, и начал кататься по земле пока металлические носы ботинок врезались ему в бока. Чей-то удар раскрошил пальцы на руке, которой он прикрывал затылок, лицо было придавлено к асфальту, острые бугры которого расцарапали кожу. Затем их снова стало шесть – тот первый, пришедший в себя, поднял биту над своей бритой головой и опустил ее на поясницу лежавшего, вложившись в удар всей массой. Исаак разогнулся и раскинул руки – он больше не мог двигаться. Двое встали ему на грудь и начали посменно подпрыгивать, стараясь попасть в ритм, отбиваемый битами товарищей под хоровое выкрикивание «Зиг Хайль!» Это продолжалось, пока бледная пузырчатая кровь не перестала выплескиваться изо рта и носа живого батута. Потом последовало еще несколько пинков, на которые тело не ответило ни единым сокращение мышц. Бойцы были довольны, они ушли с места сражения, размахивая напившимся крови оружием. Этот набор ссадин и гематом, этот прохудившийся кожаный мешок с перемешанной требухой, которому предстояло лежать в луже остывающей и густеющей крови до приезда работников морга, был Исаак Натанзон, у него остались жена Алла и дочь Дана.
5
Свет утреннего солнца проникает сквозь щель меж задернутых штор. Его бледно-желтая полоска делит комнату пополам, отражается от зеркала трюмо и как ремень безопасности пересекает Дану, лежащую наискосок кровати. Витая черная прядь лежит на лице, тихонько подрагивая от мерного дыхания. Уголки рта приподняты улыбкой. Дана открывает глаза, переворачивается на бок и садится на край. Она убирает волосы за уши и, обернувшись простыней, выходит из спальни. Она заглядывает в ванную, затем в каждую из комнат. Наконец, она заходит на кухню. Жалюзи и солнце заштриховали стены и пол в желто-черный. На столе стоит чашка дымящегося кофе и кувшинчик с молоком. Тарелка с горячими тостами, пачка сигарет, зажигалка и листок бумаги, сложенный вдвое. Дана садится на заранее отодвинутый стул, пьет кофе, прикуривает и раскрывает записку. Держа сигарету меж пальцев, она читает: «Прости, что не сказал сразу. У меня СПИД. Встретимся на нашем мосту, или скорее под ним. Александр».
ХОЛОДНАЯ ИГРА
1
Подушечка большого пальца резко скользнула по зубчатому колесику и надавила на черную рифленую кнопку. Искра подожгла газ и из сопла зажигалки, зажатой в крохотном кулачке, вырос оранжево-синий огонек. Пламя подпалило конец дрожащей в губах сигареты. Затяжка. Выдох. И первые кольца дыма покатились по кабинке чертова колеса.
– Все, – сказала Кира, – в четверг приезжает отец, в пятницу Армагеддон, – снова затянулась и добавила: – И это в лучшем случае.
– Это что еще за хрень? – спросил Ник, давясь смехом и дымом.
– Я серьезно.
– Кто тебе опять этой дури наплел? Придаток?
– Его не так зовут.
– Да знаю я его погоняло, блин. Для меня он всегда будет Придатком. Умник хренов. То он сатанист, то коммунист. А теперь вот еще: пророк конца света. Не бери в голову.
Со стороны мотора раздался скрежет, который мгновенно перерос в тарахтение, затем плавно в гул, ознаменовавший пробуждение механизма от спячки. Кабинка вздрогнула и поползла вверх. Этой парочке пришлось купить сторожу водку, чтобы он запустил остановленный на зиму аттракцион для них двоих.
– И нечего переживать, – продолжил свою речь парень, – ну приберем мы тот дестрой, что устроили у тебя. Занавески с винными пятнами я сам постираю.
– Да, уж ты да постираешь, – протянула девушка, – а как быть с простыней, на которой Ольгу дефлорировали?
– Купим новую. Не ссы. Твой пахан ничего не поймет, когда приедет.
Кира улыбнулась. Слова любимого вроде как успокоили ее немного. Она встала на сидение и осторожно поцеловала парня. Потом спрыгнула на пол, залихватски прокрутилась вокруг своей оси, и снова села на место.
Кира знала, что предки грузят Ника за то, что он встречается с карлицей, и обещают лишить всякой поддержки, если он не бросит ее. Даже хотела как-то сама уйти, чтобы не навредить ему. Но тот зарубил все попытки на корню. «Да в гробу я видал их помощь и наследство», – сказал он. Сейчас она уже не представляла, как была бы, расстанься они тогда.
Они все поднимались…
Широко распахнутые мазутно-темные глаза, по-южному дутые губки с трещинками от мороза, короткие пальчики с широкими ногтями и множество черных косичек, растущих из-под вязаной шапки. Черная миниюбка, ноги восьмеркой в белых зимних колготках и грубых ботинках аля бульдозер. Она.
Длинные светло-русые волосы, собранные в хвост, глаза цвета джинс, идеально ровный отточенный профиль, то ли ямочки, то ли шрамы на щеках. Тяжелая косуха, еле застегнутая на широкой груди, джинсы цвета глаз. Он.
Наинелепейшая и наигармоничнейшая пара от сотворенья мира.
Колесо сделало пол-оборота, и кабинка оказалась в зените. Теперь они могли видеть здание городской библиотеки за кирпичными минаретами, парк, засыпанный снегом, как сахарной пудрой, ряды лавочек с морозоустойчивыми парами, костлявые ветви деревьев, что как метелки торчат здесь и там.
– Нет, ты не понимаешь, – снова начала Кира. – Я ведь говорю не о каком-то скандале. Я имею в виду Армагеддон – настоящий конец света.
– Ладно, допустим, если и так. То сколько нам осталось, ты сказала?
– До пятницы, если повезет. А может и сегодня все…
– Значит пятница – край. А сегодня у нас что? Вторник. Пока все путем, – одной рукой Ник обнял девушку за плечи, а в другой сжал обе ее руки. – Знаешь что. Мы сейчас поедем к нам на точку. Я не хочу оставлять тебя одну с таким настроем.
– На точку. Здорово. А пацаны не будут против?
– Думаю, нет. Не сегодня.
Ник пел и играл на гитаре в любительской группе. Он был главным и сам запретил другим участникам приводить на репетиции «левых», будь то брат, сестра или любимая девушка. Но сегодня ему хотелось наплевать на собственные правила. Слишком испуганно выглядела Кира. Ребята из группы должны были все понять и сделать для нее исключение. Ведь она сама исключительная…
Кабинка вернулась к месту старта и колесо снова замерло. Парочка соскочила на землю, крикнула «Спасибо» уже бухому сторожу и, скользя по зачищенным до льда тропинкам, направилась прочь из парка.
«Точка» находилась на выселках. Чтобы добраться до нее, нужно было полчаса ехать на трамвае, потом десять минут пилить по почти голой степи до приземистого бетонного здания без окон. Это был какой-то брошенный склад. На земляном полу находился люк с тяжелой металлической крышкой, которая открывалась с помощью лома. Дальше метров пятнадцать спуска в почти полной темноте по лестнице, сваренной из арматуры, пока ноги, наконец, не упирались в пол и не начинался длинный коридор с зелеными стенами и продолговатыми ртутными лампами на потолке. В конце коридора был еще один лестничный спуск, на это раз всего метра на два, после которого попадаешь на небольшую цементную площадку с тремя дверьми в трех стенах. За одной из этих дверей и репетировала группа Ника. Конечно, всех напрягала такая удаленность студии от центра. Но это было единственное халявное помещение с электричеством и вентиляцией, которое парни смогли найти.
2
– О, Ник, привет, – поспешил поздороваться лупоглазый шибздик, басист Марк, – а мы тут только пришли, – он указал грифом неподключенного еще баса в сторону ударных.
Небритый здоровяк-барабанщик Анди поднялся из-за установки и протянул Нику руку.
– Здорово, чувак.
– Здорово, – отозвался Ник и замолчал, ожидая вопроса по поводу своей спутницы. – Как вы видите, – так и не дождавшись, начал он сам, – как вы видите, я сегодня не один. Ничего, если Кира посидит тут у нас? Я потом объясню, что к чему.
– Да не вопрос, – еще более суетливо ответил Марк. – Это была твоя идея, никого не пускать. Кира, устраивайся, – он показал на диван, стоявший у фанерной перегородки, делившей помещение на-двое. Кира уселась, свесив ноги.
– Слушай, Ник, – нерешительно забубнил Анди. – Мне это правило никогда не нравилось, я понимаю, что никто не должен слышать, как мы лажаем и что готовим на концерт, ну, а теперь, раз ты сам нарушаешь, то я думаю…
– Да чего там думать-то? – раздался откуда-то хриплый женский голос. – Сразу скажи, что я здесь. – Из-за перегородки вышла долговязая мелированная девица в белой кофте, подвернутых джинсах и сапогах на шпильке. – Привет, подруга по несчастью, – сказала она, усаживаясь рядом с Кирой.
– Замечательно, Элла здесь, – начал кипятиться Ник. – И сколько репетиций она там ныкалась?
– Сегодня первый раз, я его все, – пошел в отмаз Анди.
– И почему я должен тебе верить?
– Потому, что он может набить тебе морду, – вставила Элла.
– Тебя вообще не спрашивают!
– Да, пошел ты. Организовал тут себе империю. Царь с ибанезом. Анди, хули ты вообще играешь с этим жлобом?
– Элла, дай нам самим….
– Дай им самим! Мужской разговор, а я баба – молчи, да? Что для тебя важнее, наши отношения или этот гитарАст парнокопытный?
– Лучше и вправду молчи, – вмешалась уже Кира.
– Да она же пьяная! – словно совершив открытие, вскрикнул Ник. – А сам-то не нажрался?
Анди сел за установку и, игнорируя вопрос лидера, принялся выбивать металлическую канонаду. Элла еще что-то кричала, но слов не было слышно. Зато было видно, как она показывала Нику средний палец, и по этому жесту можно было судить о содержании ее речей. Ник отвернулся от нее к микшеру и принялся выкручивать полосы эквалайзера.
– Стоп! – крикнул в он в микрофон так, что затрещала мембрана и пронзительный фидбэк заполнил пространство.
Анди смолк и сложил палочки. Кира убрала ладони от ушей. Ник выключил микрофон и выдохнул:
– Все, я не хочу больше выяснять, кто здесь кого и сколько раз обманывал. В любой другой день я выпер бы тебя, Элла, из студии. Если наши правила уже кого-то не устраивают – мы обсудим их позже. А на сегодня тема закрыта. Хорошо?
– Не совсем, – раздалось со стороны Марка, ушедшего в самый темный угол студии. – Герман, выходи.
Из-за перегородки медленно выполз бритоголовый парень с рыжей бородой, завитой в косичку.
– А это что за хрен?– искренне поинтересовался Ник.
– Это Герман. – Марк тормозил. – Ну, ну. Он мой… В общем, он со мной.
– Ни фига себе! Марк, так ты, это самое, того, – Элла разразилась ужасным ведьминским смехом. – А морозит-то как! Вы посмотрите, от его щек прикуривать можно.
– Все, все. Хватит базар устраивать, – Нику это начинало надоедать. – Здравствуй Герман. Все путем.
Ладно. У нас есть чем заняться.
Он снял куртку и повесил ее на один из трех гвоздей, вбитых в стену. Потом расчехлил и подключил свой ибанез и установил микрофон на стойку. Наступил на педаль процессора и, запустив нужный дисторшн, скомандовал:
– Играем ползучую. С самого начала. Раз, два, три, раз…
Палочки застучали по меди и пластику, медиаторы налегли на струны, и из динамиков полился мелодичный, слегка припанкованный рифф. Началась репетиция, которую группа собиралась продлить до полной готовности к предстоящему выступлению на местном фестивале. До него оставалась неделя, и всю неделю ребята могли, если потребуется, провести в своем бункере. Благо, соседнее помещение было полностью заставлено консервами и бутылками лимонада и водки, а в бетонном полу другого имелась прорубь в канализацию, в санитарном назначение которой никто не сомневался.
Музыка гремела почти бесперебойно несколько часов, если не считать редких остановок на замечания вроде «Анди, не спеши» или «Марк, сделай себя потише». За это время Герман перебрался на диван к девушкам, где начинал чувствовать себя все комфортнее. Он даже позволил размякшей от алкоголя Элле вздремнуть у себя на плече. Кира же влезла на диван с ногами и весело хлопала в ладоши в такт исполняемой композиции. Потом пришло время перерыва. Все шестеро отправились за ширму, где стояла старая школьная парта, используемая, как кухонный стол. На нее постелили газетную скатерть и выставили открытые банки с тушенкой. Стаканов было только три, поэтому левые пили лимонад из горла. Элла мешала с водкой.
– А тебе, – Ник обращался к Анди, – бухло пока не положено. Ты сегодня должен еще пару ритмов добить. Понял?
– Понял. Чем раньше сыграю, тем раньше напьюсь.
– Марк, а где ты учился на басу играть? – полюбопытствовала Кира.
– Ну, я, как бы это сказать, не учился.
– Что, сразу взял и сыграл?
– Что-то типа того. Знаешь, я ведь родился через день после смерти Барта Клифтона.
– Это тот знаменитый басист, который разбился?
– Да. И его душа переселилась в меня.
– Бред, – Элла снова начала ржать.
– Почему, – Марк завелся, – он был хиппи и верил в реинкарнацию и все такое. Я тоже в это верю.
– Ой! Делать Барту Клифтону было нечего, кроме как перерождаться в таком придурке, как ты, – прокомментировал Анди.
– Да, ну вас!
Потом объедки были собраны в мусорный мешок и репетиция продолжилась. Группа прогнала всю готовую программу, двигаясь по пути утяжеления. Затем принялась разучивать новые вещи, которые часов через шнсть стали выходить довольно стройно, но слишком утомительно.
– Все, надо бы поспать. У меня уже башка не варит, – сказал неважно кто, и остальные согласились.Для четверых был ужин из чая с печеньем, а Элла и Анди, наконец-то, нашли время покирять вдвоем. Аппаратура и свет были выключены, и все уснули. Кто где. Кира улеглась на диване, оставив сидячие места для барабанщика и его девушки. Ник вырубился в кресле, зачем-то накрыв голову курткой. Марк и Герман развалились прямо на паласе, подложив вместо подушек гитарные чехлы. Под землей люди сами решают, когда ночь.
3
Ник заметил, что кроме него еще никто не проснулся. Студия была полна разноголосого посапывания и похрапывания. Немного побаливало перепевшее горло, и гудели переигравшие пальцы. Хотелось курить и мочиться. Не решаясь включить свет, он зажег спичку. На одном из динамиков лежала пачка папирос Марка, которыми Ник брезговал, а будить Киру из-за ее слимов было бы низко. Надо лезть наружу, авось занесло сюда кого, чтобы стрельнуть. Гитарист и певец вышел из комнаты и направился к бетонной проруби. После влез на второй уровень. Ежась от утреннего холодка, он прошел к концу коридора и начал медленно карабкаться по лестнице. Больным от гитарного ремня плечом парень приподнял крышку люка и зажмурился от хлестнувшего дневного света. Он выбрался наружу и, потирая глаза, покинул строение. Когда зрение совсем вернулось, Ник не увидел того снега, что еще вчера укрывал поле. Вместо него под ногами шуршала, а точнее, звенела серебристая, похожая на замерзшие водоросли трава. Вдалеке, в той стороне, откуда они с Кирой пришли, виднелся пустой вагон трамвая, светившийся странным лиловым светом. Оборванные провода бесполезно свисали с четырех сохранившихся столбов. Чуть ближе к складу валялась дохлая собака с обрывком некогда державшей ее цепи вокруг шеи. Собака светилась так же, как трамвай. Города не было… На западе по розовому небу поднималось бледно-зеленое солнце. Чуть выше и южнее висели две фиолетовых луны, одна из которых была в полной своей фазе. Обгоревшие трупики ворон были разбросаны по степи. Ник застегнул косуху и опустил руки в карманы. Так постоял несколько минут, потом сплюнул на землю и пробубнил себе под нос
– Придаток, чтоб тебя…
Развернулся и пошел назад – обратно в люк. Спускаясь в шахту и шагая по коридору, он, конечно, думал, что, может быть, все не так серьезно, что, может быть, те другие, кто остался наверху, тоже попрятались по разным пещерам и через пару дней начнут выползать и строить все заново. Что власти должны были организовать центры гражданской обороны и, может быть, уже сейчас собирают спасательные дружины, принимают другие меры. А вдруг нет? А вдруг эта их студия, этот ни то склад, ни то бункер со звукоизоляцией и собственным генератором, это долбанное убежище оказалось единственным безопасным местом на всей Земле? Дойдя до двери репетиционки, Ник присел на корточки и тихо, почти по-мужски заплакал в кожаные рукава металлистской куртки.
– Боже мой, все человечество, – несколько раз тихо повторил он. Потом утер слезы, поднялся и вошел внутрь. Пятеро спасшихся все так же спали. «Все человечество», – снова прошептал Ник. «А что дальше?» Он взглянул на Марка и Германа, лежавших на полу в обнимку. «Этим двоим явно не до рода людского». Затем перевел взгляд на упившихся Анди и Эллу. «Пропитое племя, поганое семя. Придется все взять на себя». Кира. Он посмотрел на нее, спящую, свернувшись калачиком на половине и без того короткого дивана. На ее чуть приоткрытый, будто собирающийся что-то сказать рот, на большие захлопнутые веки с длинными загнутыми ресницами, черные косички-шнурки, как накидка накрывавшие ее всю. «Совершенна, с нее и должна начаться новая раса». Похоже, для их любви, наконец-то, нашлось достойное занятие.
Ник поднял свою гитару и надел ее наперевес. Затем включил аппарат, подошел к микрофонной стойке и повзрослевшим голосом произнес:
– Подъем, засранцы. Нам надо готовиться к концерту.
Новый Адам ударил по струнам, и перегруженный ми-минор разбудил всех, кто мог проснуться в районе сорока тысяч километров.
– Кира, – еще серьезнее добавил парень, – на всякий случай, бросай курить.
