ДВЕ СТАТЬИ
К МУЗЫКЕ
Что случится, если завтра вдруг не станет Музыкального театра? А ничего. Если не замечают его существование, то почему должны заметить его исчезновение!
Театр угасает тихо и как-то неприметно для потенциальной публики, а те, кто причисляет себя к музыкальным и околомузыкальным кругам, похоже, давно с этим смирились. Только получающие зарплату в доме на Набережной с еще неубранной вывеской «Музыкальный театр» пытаются кого-то убедить в своей крайней необходимости, но все больше себя и преимущественно вполголоса.
Тема на самом деле более чем деликатная, особенно, когда речь идет о культурном заведении молодом в сравнении с Осетинским и Русским театрами, но вместе с тем по тем же театральным меркам с достаточно солидным возрастом. Он открывался когда-то молодыми актерами, режиссерами, дирижерами и композиторами. Прошла целая эпоха.
Многие из них достигли почтенного, я бы даже сказал, глубокого пенсионного возраста.
Из композиторов, писавших для театра, практически не осталось никого. А композиторы, надо сказать, были неплохими, даже очень неплохими. И. Габараев, Х. Плиев, Р. Цорионти, Д. Хаханов. И по прошествии времени они воспринимаются фигурами крупными и значительными. Не попавшие в этот перечень, если и не сотрудничали напрямую с театром, то со многими его солистами были в многолетнем и плодотворном творческом контакте. Особого упоминания заслуживает Елкан Кулаев, замечательный артист и певец, прекрасный человек – многие написанные им оперетты входили в репертуар театра.
Как давно это было! Да нет – совсем недавно! Еще при нашей жизни. 30-40 лет – это время сценической жизни одного актерского поколения, от самого начала и до безжалостного конца.
Так начиналась статья, которую я собирался написать еще летом. Но в сентябре во главе театра встала Лариса Гергиева, и все написанное выше вроде потеряло свою актуальность. Театр на Набережной назвали Театром Оперы и Балета. В этом названии не только статус и престиж, но главное – обозначение цели, к которой театр будет или должен стремиться.
Когда девятнадцать лет назад Лариса Гергиева вынуждена была покинуть тогда еще Музыкальный театр, в нем было больше оперы и балета. В нем было больше людей, способных петь оперу и танцевать балет. Они были молоды и талантливы. Они умели и хотели работать. Но, главное, театр ощущал заинтересованную поддержку тогдашнего руководства республики. Благодаря этому руководству он и возник вопреки многим нормативным документам еще сталинской эпохи, согласно которым музыкальные театры не могут создаваться в городах с населением менее миллиона человек. Вообще-то в этом был свой резон, и современное положение театра его только подтверждает. Но в конце шестидесятых и начале семидесятых в Осетии появилась целая группа талантливых композиторов и певцов, для которых филармоническая сцена стала тесной. Композиторы и написали свои первые осетинские оперы, потому что видели, что их есть, кому петь. Но певец, получивший образование в Москве, Саратове, Киеве, Тбилиси, Ленинграде хочет петь и классику. Тогда и появились «Аида», «Риголетто», «Тоска», «Мадам Баттерфляй», «Отелло», «Паяцы» и многие другие оперные спектакли. Говорят, от публики не было отбоя. Об этом говорят певцы. Сама публика молчит, но очень хочется верить певцам, хотя молва доносит, что прошедшие годы были не только временем грандиозных успехов и достижений, но и временем грандиозных скандалов внутри самого театра. Талантливые артисты доказывали свою талантливость не только зрителю со сцены, но и друг другу и не всегда в парламент-ских выражениях. Особо злые языки говорят, что дело иногда доходило и до рукоприкладства, плавно переходящего в судебные разбирательства.
Не всякий выдерживал подобный рабочий режим, поэтому многие покидали театральный музыкальный ринг, ища более спокойные театральные подмостки. Пошло ли самому театру это на пользу – вопрос весьма сомнительный. Нынешнее положение Музыкального театра во многом последствие тех бурных времен. Есть большое опасение, что он может остаться театром одного поколения, на самом деле очень сильного и очень талантливого. В театр приходили новые певцы и певицы, но как отдельные единицы, не образовывая свое собственное направление, держась особняком, или примыкая к тому или иному крылу труппы.
В 1988-ом в театр влилась целевая осетинская студия, обучавшаяся в ГИТИСе. Нельзя сказать, что на тот момент ребята из этой студии могли составить конкуренцию старшему поколению, но останься они все в театре – не было бы сегодня этой острейшей кадровой проблемы. Молодой артист нетерпелив, а его зрелый, находящийся в рассвете сил коллега совсем не спешит уступать ему место. Здесь особенно важна гибкая репертуарная политика, удовлетворяющая если не всех, то хотя бы большинство. Когда ее нет, кто-то вынужден бывает искать другие, более привлекательные места. Вот и поет Владимир Тайсаев в Пермском оперном театре, в котором уж точно есть и опера и балет, а нам так не хватает баса. А Владимир Кабанов работает в Ростовском оперном театре, где поет ведущие партии лирического тенора – нам бы сейчас такого. Белла Царикаева поет в хоре Минина в Москве. То, как она пела Виолетту в опере Верди «Травиата», стоит особого разговора. Когда-то с Володей Тайсаевым мы ушли, чертыхаясь, с «Травиаты», которую смотрели в Большом Театре. Далеко не все, что идет в больших театрах соответствует заявленному масштабу. А вокал и образ, созданный Беллой Царикаевой, я могу сравнить с Терезой Стратас, спевшей и сыгравшей Виолетту в фильме Дзефирелли «Травиата». Впрочем, мы продолжаем верить лейблу больше, чем своим глазам и ушам.
В нас неистребима уверенность, что каша в чужой тарелке вкуснее нашей, а потому к своей тарелке мы относимся с брезгливым пренебрежением. Эта смешная уверенность заставляет нас рукоплескать в абсолютно скандальном концерте певицы, голос которой трещал и дребезжал, которая не просто нечисто пела, а порой вылетала из тональности.
Но зато какое имя – Любовь Казарновская.
Сказка Андерсена про голого короля – о нас с вами. И мы очень не любим мальчика из этой же сказки. Такие у нас не приживаются – климат, видите ли, не подходит.
Зато мы любим чужой успех. Но не соседа по дому, а кого-нибудь, находящегося где-то там далеко, в туманном Лондоне или в дождливом Петербурге. К нему при случае и примазаться можно и не раздражает он неуютным сравнением.
Вот и уезжает отсюда вся более-менее талантливая молодежь, предпочитая быть где-то вторыми-третьими, петь в хоре, работать на подхвате – только не дома, где можно десятилетиями выходить на сцену и, может быть, ближе к пенсии получить заслуженного артиста родной республики. А можно пару раз посетить ее с парадными концертами и уехать ее «Народным Артистом».
То, что работать здесь, в Осетии, тяжело – понятно всем. Разговоры о низкой зарплате набили оскомину. Но и не говорить об этом нельзя. Потому что кадры на самом деле решают все.
История с актерской студией для Русского театра печально поучительна. Ребята в ней были и талантливы и прекрасно профессионально образованы. Показав пару дипломных спектаклей, они разъехались. Кое-кто из них говорил, что в Москве на съемках в массовке они получали больше, чем здесь в театре платят за месяц. Возможно, так оно и есть. В Геликон-опере, например, в хоре платят пятнадцать тысяч рублей. Но как-то обидно становится за артистов, которые сегодня работают в Русском театре – и работают, кстати, очень неплохо. В голове начинают вертеться пламенные слова о патриотизме, но так в ней и остаются. Патриотизм, как любовь, без взаимности – пустой звук, ловушка для дураков.
В первой половине девяностых годов прошлого века модным и удобным коньком стал лозунг о суверенитете. Кое-кто клочок скалистой земли собирался отделить в независимое государство. Беда в том, что умники от власти всякую свою бредовую идею стремятся испытать на шкуре собственного народа. Сегодня многие из них уютно устроились в столице государства, от которого они предлагали стать независимыми.
Но суверенитет на самом деле нужен каждому народу, а малому в особенности. И он необходим, прежде всего, в культуре. Тут как при реальном суверенитете – не кормишь свою армию, кормишь чужую. Если в советские времена Москва вкладывала деньги в развитие культур малых народов в рамках национальной политики, то сегодня пресловутым 122-ым законом она прямо перекладывает этот груз на их собственные плечи. Так может не стоить тратить постоянно недостающие средства в потемкинские деревни от культуры, а вложить их в тех, кто реально работает в культуре Осетии, на культуру Осетии и в самой Осетии. А в добротном и красиво отстроенном доме можно и гостей встречать, как положено.
Вопрос о состоянии Музыкального театра – это вопрос о состоянии музыкальной культуры в Осетии вообще. Это вопрос о том, какую музыку сегодня заказывают, а главное, кто ее заказывает. Это вопрос общей культуры общества. То, что она упала, ни для кого не секрет. Во времена перемен, наверное, это неизбежно. И кто скажет, что процесс культурной деградации остановился? Сегодня жизнеспособно то, за что готовы платить. А платят сегодня не за Чайковского или Стравинского, не за Виолетту в «Травиате» Верди, а за «шалахо» и «кабардинский» и за местную путану на местной же панели. И платит за это массовый потребитель.
Владикавказ, несомненно, был культурной столицей Кавказа. И шло это с царских времен. Во время Великой Отечественной Войны группа музыкантов из Ленинграда была эвакуирована сюда. Многие из них так и остались здесь. Они и заложили ту музыкальную школу, которая воспитала целую плеяду замечательных музыкантов, композиторов и певцов. Симфонический оркестр нашей филармонии возник в 1946-ом. Возможно, Валерий Гергиев стал символическим знаком благодарности теперь уже Петербургу.
Но инерция того толчка, похоже, заканчивается. Вот и появляются вдруг странные разговоры о возможном закрытии филармонического оркестра. Папуасы, понятно, обходятся своими тамтамами. Но мы ведь не папуасы! Или все же близки им?
Музыкантам сегодня живется очень не просто. Они разрываются между несколькими работами и не только потому, что нужно заработать, но и потому, что катастрофически не хватает кадров. Не престижная нынче эта профессия быть скрипачом, пианистом, валторнистом и т.д. по штатному расписанию оркестра. Каждый раз, подрабатывая в той или иной похоронной команде, он, музыкант, отпевает и свой профессионализм, и достоинство своей профессии. А достоинство профессии в нынешние рыночные времена стоит ровно столько, сколько за нее платят.
Возможно, в объединенном оркестре филармонии и музыкального театра и будут укомплектованы все позиции, но при нынешних ценностных приоритетах они будут оголяться по причине естественного выбывания человеческого материала. А занять эти вакансии уже сегодня не много охотников.
Впрочем, речь не только о классической музыке. Сама она лишь сегмент в общей музыкальной культуре Осетии. И речь совсем не о том, чтобы все вдруг стали страстными меломанами и вышибали двери обветшавшей филармонии или наспех отремонтированного Музыкального театра. Мне нравится давно вычитанное у Шаляпина: «Напрасно думают и утверждают, что до седьмого пота, будто бы, добивался русский народ театральных радостей, которых его раньше лишали, и что революция открыла для народа двери театра, в которые он раньше безнадежно стучался. Правда то, что народ в театр не шел и не бежал по собственной охоте, а был подталкиваем либо партийными, либо военными ячейками».
Проблема многих театров, а Музыкального театра особенно, как раз в том, что, когда эти внешние стимулы исчезли, нужно стало искать собственные убедительные аргументы, чтобы зритель пошел к ним. И не фестивальные всплески обозначают реальные размеры их аудитории, а текущая репертуарная политика.
Но культура не может жить, подчиняясь исключительно закону спроса и предложения. Культура малого народа – тем более. И если Бетховен и Моцарт как-нибудь переживут отсутствие к ним массового интереса в маленькой Осетии, хотя бы потому, что осетинами они точно не были, то осетинские композиторы в этой самой, родной им Осетии подобного невнимания не переживут по определению. Язык жив, пока на нем говорят – музыка, когда ее слушают. Как мало звучат сегодня Габараев, Хаханов, Хосроев, Кокойты, Плиев, Гуржибеков, Алборов. Назвал не всех – простите. Это так называемое первое поколение профессиональных осетинских композиторов. Уже сегодня нет певцов, способных спеть оперы Ильи Габараева или Христофора Плиева. Ну, не заезжим же звездам их петь! Феликс Алборов, замечательный человек и композитор, так и не услышал и не увидел на сцене Музыкального театра свою оперу «Фатима». Боюсь, не услышим и не увидим ее мы тоже.
Лет пятнадцать назад молодой тогда композитор Ацамаз Макоев принес в театр свою оперу «Аланы». Сегодня он маститый и известный, а опера неизвестна и не поставлена. И если, когда он впервые принес ее в театр, она расходилась по голосам, то сегодня этих самых голосов не хватает. Может быть, обратиться к кабардинцам, чтобы они нам, осетинам, ее спели?! На звезд, проживающих подальше, вряд ли у нас хватит средств.
Ацамаз Макоев представляет среднее поколение осетинских композиторов, в которое входят Николай Кабоев, Лариса Канукова, Борис Кокаев, Тамерлан Хосроев, Олег Диамбеков и многие другие. Каждый из них на самом деле талантлив и самобытен, у каждого свой стиль и манера музыкального письма. Но многие так и остаются известными лишь узкому кругу специалистов. И это тенденция, при которой третьего поколения композиторов может и не быть.
При все более развивающейся экономике и все большей нехватке средств некоторые музыкальные коллективы могут быть ужаты в своих творческих рвениях, а то и вовсе секвестрированы по причине абсолютной невозможности их финансирования. А народ может и не заметить потерю бойца.
Лишь авторитет Булата Газданова спас от роспуска оркестр народных инструментов при Гостелерадиокомпании «Алания». Правда, от Гостелерадиокомпании его таки оторвали. И пустился он в самостоятельное плавание, держась на плаву именем Булата. А что дальше? Целый пласт осетинских музыкальных произведений может звучать именно в подаче оркестра народных инструментов и нужно, чтобы его жизнь и долголетие не зависели от жизни и долголетия его руководителя. Вряд ли нам заменят уникальный оркестр его записи на осыпающихся от ветхости магнитных пленках, находящихся в таком же ветхом фондохранилище в Доме Радио на углу улиц Горького и Ватутина.
Впрочем, музыка никогда не умрет. Она будет жить и звучать, потому что без нее невозможно – она как трава, которая прорывается сквозь асфальт и бетон. Просто у каждого народа она своя – она второй его язык, который окружающим может сказать о народе даже больше, чем первый, разговорный. Но, как и разговорный, она жива пока мы сами на нем говорим. Ну, кто за нас будет говорить на осетинском? Вот такая музыка!
К ВАМ ЕДЕТ «РЕВИЗОР»
Он обязательно приедет. Он так нужен любому городу, расположенному между Петербургом и Владикавказом, между Петербургом и Владивостоком. Грозный голос его звучит в самом конце спектакля как обещание справедливого возмездия. Но вот уж почти двести лет открывается и закрывается занавес, на сцену выходит очередной градоначальник со своей бессмертной командой, а ревизора все нет и нет. Вот и Гоголь выходит со свечкой к зрителю (неплохая находка режиссера), всматривается в зал, да так и уходит, ничего не сказав. Впрочем, он-то как раз все нам сказал о нас же самих, и это его слова звучат из уст городничего, обращенные не к карикатурному чиновному сброду, а к нам, безмятежно посмеивающимся над ним: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь».
Да, обознались они, так ведь схема, по которой давались предполагаемому ревизору деньги, выглядела настолько отлаженной, что вполне можно предположить, что и настоящий ревизор не погнушался бы денежных и иных подношений. Ну, не из разного они теста сделаны – дающий и берущий. Потому и бессмертен Гоголь, потому и интересен он по обе стороны рампы – не фронтом она проходит между артистом и зрителем, а мостом, соединяющим соавторов и соучастников.
Нынешний Осетинский театр редко обращается к материалу подобного масштаба. Легкая комедия и прилизанная драма казались ему тем спасательным кругом, который поможет удержаться на плаву в бурном море рыночных отношений. Но неизбежно возникает вопрос: в каком качестве вы собираетесь сохраняться на поверхности этого самого моря. Очень быстро можно превратиться в легковесную щепку и оказаться на мелководье.
Мы на самом деле любим Осетинский театр, и нам очень хочется дождаться окончания творческого безвременья, в котором он, не во всем и не всегда по своей воле, оказался. Каждая удачная работа воспринималась как свет в конце тоннеля, более того, она показывала лучшие черты артистов, подчеркивая их мастерство и талантливость.
Подчас драматургический материал, как и одежда, может изуродовать и очень ладную фигуру.
У театра были спектакли, которые приятно и радостно было смотреть. Это и «Кто убил короля», и «Отец и мать» («А дальше, тишина»), «Бродяга», «Министерша» и, конечно, «Калигула». Кроме первого названия, остальные и сегодня входят в репертуар театра.
«Ревизор» вошел в Осетинский театр реальным ревизором, которого невозможно задобрить или купить, потому что это сам Гоголь заглянул актерам в душу, и она встрепенулась и напряглась всей своей мускулатурой. Это трепетное напряжение и чувствовалось на сцене в игре практически каждого артиста. И какое удовольствие видеть не произносящего текст статиста, а характер, образ, пульсирующий нервом и энергией!
Мы часто сравниваем нынешний театр с тем прошлым, когда на самом деле работали замечательные артисты, когда для театра писали те, кого сегодня мы называем классиками осетинской драматургии. Они писали о том, что нам было близко и понятно. Но и для актеров, которые тоже были частью нас, это был родной материал. Поэтому они были так убедительны. Поэтому они были так притягательны и любимы.
Нынешнее поколение артистов, многие из которых вышли из того, старого театра, живет, скажем так, в других декорациях и по другим правилам. Один из главнейших принципов актерской игры – «я в предлагаемых обстоятельствах», действует и на сцене, и в жизни. А обстоятельства, как мы все понимаем, бывают разными и очень часто непростыми. Как ни странно это звучит, но нынешний актер менее свободен во внешних обстоятельствах и во внутренних ощущениях, чем его предшественники. И это не может не откладывать свой отпечаток на профессию. А он, артист, не всегда может понять эту ситуацию сам, а тем более объяснить ее зрителю.
Современной драматургии, которая бы помогла ему в этом, похоже, нет. Тут и вспомнили о Николае Васильевиче Гоголе, который в отличие от нынешних драматургов зарплату от государства не получал, а потому был более свободен во мнениях на суть жизни, которая, собственно, мало изменилась. В смысле, суть.
Разумеется, зритель начинает проводить прямые аналогии, радостно, а порой злорадно похлопывать в ладошки. Вот они, какие чиновники – вороватые и глупые. А сам, вроде, умный и смелый. Пусть и за счет Гоголя и, главное, в темноте зала. Правда, всегда хочется спросить, почему у такого умного обывателя такой глупый чиновник, не по его ли собственной глупости?!
Так вот, Гоголь именно эту веселую и, похоже, вечную ситуацию и объясняет, а артисты нам ее разыгрывают. Разыгрывают задорно и с удовольствием.
Возможно, для артиста лучшей похвалой будет, если сказать ему, что никого другого в сыгранной им роли не представляешь. Это об Ахсаре Бекмурзове. Когда на памяти столько знаменитых исполнителей роли Городничего, всегда рискуешь попасть на невыгодное сравнение. А Ахсар хорош и интересен. Он точен в игре и оценках, в партнерских связках, когда каждый играет каждого, не выключаясь после своего текста, а продолжая жить внутри образа в паузах и в репликах партнера. В этом смысле хороша уже первая сцена, та самая, знаменитая «К нам едет ревизор». В ней все на месте и никто не выбивается диссонансом из общего ансамбля. И в этом ансамбле каждый ведет свою линию, объясняет и защищает свой интерес, отчего персонажи не сливаются в размытую толпу, а наоборот, становятся рельефными и индивидуально различимыми.
Рядом с опытными и известными Б. Дауевым (Ляпкин-Тяпкин, судья), Р. Битаевым (Земляника, попечитель богоугодных заведений) – молодые М. Дзгоев (Хлопов, смотритель училищ) и А. Битаров (Шпекин, почтмейстер). И абсолютно неожиданные, но убедительные, Добчинский и Бобчинский в исполнении А. Фидарова и К. Губиева.
Абсолютно удивительной была Жанна Габуева в роле Анна Андреевны, жены городничего. Она и в других спектаклях была хороша и интересна. Но тут вдруг как-то особенно засверкали и прежде не тусклые грани ее одаренной натуры. Каждое ее появление на сцене становилось маленьким, но феерическим бенефисом внутри законченного спектакля. А в паре с А. Албеговой, игравшей роль ее дочери Марьи Антоновны, получался полноценный каскадный номер.
Сохраняя индивидуальность своего персонажа (и свою собственную тоже), они создают какую-то абсурдную ситуацию, которая оказывается реальной повседневностью их города. И эта повседневная абсурдность искореживает и искажает их, придавая им гротескные и карикатурные формы. Чем мельче персонаж, тем обостренно карикатурней его облик, потому что он прилагает больше усилий, чтобы показать и доказать свою значимость, успевая при этом прогнуться и постелиться перед каждым вышестоящим чином.
Карикатурность подчеркивается не только игрой, но и гримом, различными накладками, что заставляет предположить, что прием этот используется сознательно и не только как средство выразительности, но и как главный смысловой стержень спектакля.
А кто не карикатурен, кто остается самим собой на этом параде дутых величин и пресмыкающихся уродцев? Конечно, Хлестаков! Да еще его слуга, Осип.
И какой Хлестаков! Для молодого актера – такая раскрепощенность, такая внутренняя гибкость! Он свободен и органичен в сценическом пространстве и времени, он видит все и отыгрывает каждого. Поняв ошибку окружающих, его Хлестаков подстраивается под ожидания и иллюзии каждого, выжимая из них максимальную выгоду. При этом ни тени робости или сомнения. Это за кулисами можно выказывать почтение старшему по возрасту и положению – на сцене важна субординация персонажей и реальных сценических характеров.
Пора назвать имя этого молодого актера. Зовут его Гиви Валиев, в театре он лишь первый сезон, закончив актерский факультет нашего университета. А подобной заявке о себе может позавидовать любой.
Как не сказать об Осипе, слуге Хлестакова, которого с присущим ему юмором и самоиронией играет Дзамболат Царгасов. Осип его осторожен и осмотрителен. Он понимает, что обман не может продолжаться долго, а поэтому нужно вовремя покинуть впавший в легкое умопомрачение городок. Тем более, что и хозяин его начинает терять голову от той легкости, с которой горожане складывают к его ногам не только деньги, но и свои честь и достоинство – вернее, то, что от них остается в суетливом и радостном стремлении избавиться от них. А молодому Г. Валиеву хочется пожелать мудрости и осмотрительности Осипа Д. Царгасова, чтобы головокружение от успехов Хлестакова не перенеслось в его реальную жизнь, в которой, даст бог, предстоит еще многое сыграть и пережить.
И во всем этом присутствует режиссерская рука Тамерлана Сабанова. Еще в поставленной им «Министерше» чувствовалось его стремление не просто развести спектакль по мизансценам, а провести через него какую-то важную для него идею, которая стала бы понятной зрителю, и им же, зрителем, была бы принята.
«Ревизор» несомненная его личная удача, но он же удача всего театра. А ему так необходимы сегодня поддержка и внимание. И не только в разовых гало-концертах с громкими лозунгами «С любовью к Осетинскому театру!». Эта любовь нужна ему, прежде всего, в текучке театральных будней, когда на сцене идет дежурный спектакль, а в зале сидят не потребители развлечений, а люди, для которых театр является местом, где бьется сердце осетинского языка и осетинской культуры, которая творится по обе стороны рампы – и актером, и зрителем.
