РАССКАЗЫ
ПЕРЕВОД С ОСЕТИНСКОГО ТАЙМУРАЗА САЛАМОВА
ЗЛАЯ ЖЕНЩИНА
Высоко, вровень с вершиной Кариу, держали головы Дзахотт и Агунда Бутаевы, гордясь девятью своими сыновьями. Да и было чем гордиться: от страха перед братьями волки скрывались в ночной мгле, медведи не смели при них трясти лесные груши. Девять братьев, один другого проворней, они, казалось, из скалы могли бы выжать молоко и в работе горели огнем.
Поначалу пустым, бедным был дом Дзахотта. Кто знает, как бы сумел он прожить со своим многочисленным потомством, но у Агунды была одна замечательная особенность: в самые трудные дни не теряла она веселья и присутствия духа, ее шутки могли развеселить даже мертвого. Стоило ей немного посидеть с больным – и болезнь отступала. Люди любили ее за это, и на свадьбах, напутствуя молодую невесту, старики говорили: «Пусть Бог дарует тебе, как Агунде, много веселья и детей!»
Когда девять братьев подросли, они выкорчевали участок леса за селом, взрыхлили каменистую мертвую землю, выбрали из нее камни и щебень и сложили под скалой, а потом сплели из березовых прутьев корзины и принялись таскать на свое новое поле навоз. И так они были рады этой новой земле, что ночью не знали сна, а днем покоя.
Когда пашня была готова, братья посеяли на ней рожь, и осенью ожившая нива дала небывалый урожай. Так день за днем, год за годом скелет нищего дома оброс сначала мясом, а потом и жиром.
Однажды, когда сыновья толкли в ступе зерно, мать сказала им:
– Съесть бы мне ваши болезни, до каких пор мы будем жить с зерном и без хлеба? Взяли бы да построили на Ардоне мельницу, чтоб не мучиться больше!
Переглянулись братья, удивились: как это раньше не пришла им в голову такая мысль! На другой день они выбрали место на берегу реки и начали строить мельницу.
Шли дни. Стены были уже готовы, но строительство затянулось. Из длинных бревен, выдолбив их долотом, братья сделали желоб, из двух плит – жернова. Сделали амбар и еще много разных мелочей, которые требуются для мельницы. Одним словом, работа кипела, так что братья часто забывали о еде.
Какая мать не беспокоится о детях! Агунда принесла сыновьям полное блюдо вареной кукурузы и кувшин густого шипучего кваса. Когда блюдо и кувшин опустели, она пошла обратно домой и, поднявшись по тропе к дороге, увидела, что из-за поворота поднялись три арбы с седоками. Они были еще далеко, но женщине, по обычаю, не положено переходить дорогу мужчинам, поэтому Агунда, остановившись на обочине, ждала, пока арбы проедут.
Путники, видно, возле святилища угостились «Слезой Чермена». Они смеялись, лица их раскраснелись, глаза блестели – словом, были изрядно навеселе.
– Спасибо за уважение, мать наша, – сказали путники, – и да умножатся твои доброта и благородство!
– Живите счастливо, – ответила Агунда, – и пусть вам никогда не встретится злая женщина.
Подвыпившие мужчины, рассмеявшись, остановили лошадей.
– Мать наша! Чем же может навредить нам злая женщина, если встретится по дороге?
– Избави вас Бог от такой беды, уж лучше вам встретить семерых волков!
Коса нашла на камень. Путники оказались такими же любителями поспорить. Они слезли с арб и пристали к женщине с расспросами:
– Пожалуйста, мать наша, скажи: будь ты сама злой женщиной, что бы ты смогла нам сделать?
– Шутите над своими старшими, если вам охота, а теперь поезжайте лучше к своим очагам.
– Клянусь тибским Таланджери, мы не сделаем ни шагу, пока ты не докажешь, что злая женщина может нам повредить.
– Лучше не надо. Мне кажется, вы хорошие люди, и как бы вам не пожалеть о словах своих, – улыбнулась Агунда.
– Пусть мы не зовемся сыновьями Бигула, если отступим! – уперлись все трое.
– Ну, смотрите, раз так, – сказала Агунда, встрепала свои седые волосы и, подбежав к краю откоса, закричала вниз:
– Уо-у-й!
Девять братьев, услышав её, мгновенно оказались на дороге и бросились на путников. Когда они хорошенько избили «обидчиков», мать крикнула:
– Хватит!
Избиение прекратилось. Сыновья встали в стороне, опустив перед матерью головы, а она изнемогала от смеха. Когда братья узнали, в чем дело, им тоже стало смешно.
Они отвели путников к себе домой, зарезали для них барана и усадили за стол, да только тем после побоев было не до угощения. Не зря говорят: злая женщина – злой недуг.
Шло время. Мельница Бутаевых исправно работала на реке Ардон, под селом Быз. Это дошло до салугарданского пристава, и он велел платить налог: две меры муки в неделю.
Дзахотт, узнав об этом, сильно разозлился, просунул палку в отверстие жернова и, взвалив его на спину, понес в Салугардан.
Там ему не пришлось долго ждать. Когда приставу сказали, что какой-то горец что-то принес, он обрадовался и велел впустить Дзахотта в дом.
Дзахотт свалил жернов на стол и перевел дух. Пристав, моргая, смотрел то на жернов, то на старика.
– Ради Бога, что это такое? – удивленно спросил он.
– Как, ты не знаешь, что это?
– Клянусь Богом, не знаю.
– Эх, пропасть бы тебе. Как же ты мог обложить этот жернов налогом, если даже не знаешь, как он выглядит? – проворчал Дзахотт, взвалил свою ношу на спину и ушел, а пристав остался глядеть ему вслед, словно индюк на муху.
И сегодня еще под Бызом крутится, словно волчок, мельница Бутаевых.
ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД ДЗАХА
С незапамятных времен над Алагирским ущельем, будто семиглавый уаиг, стоит, широко раскинувшись, гора Урсхох, а под ней, как застежка на вороте, приютился славный Большой Мизур.
Здесь, у нижней окраины села, между массивным ганахом и высокой башней, спрятался, словно лысая перепелка, сложенный из грубого известняка дом с плоской глиняной крышей. Был у этого дома, как у кривого уаига, один подслеповатый глаз – дымовое окно на крыше, и этот глаз все время смотрел в небо, как будто высматривал там божью птичку Дурадзин.
Это был дом Дзаха Сохиты, слава о мужестве которого гремела от Кабарды до Турции, это был очаг доблестного Дзаха, который слыл среди людей сгустком разума и которым гордился народ.
Дзах был сложен, как олень – высокий, широкоплечий статный мужчина. Из-под темных бровей блестели, как звезды, веселые глаза. К тонкому с горбинкой носу хорошо подходили короткие белые шелковистые усы и борода. Однако семьдесят лет уже легли на него своим грузом и немного пригнули широкие плечи.
Отяжелел человек, когда-то способный догнать оленя. Прошедшие годы привязали к его коленям тяжелые мельничные жернова. На блестящие глаза легла пелена, но все же он не позволял себе пошатнуться и, как прежде, справлялся с хозяйством.
Говорят, кто много видел – много знает. Волшебные сказки Дзаха, его удивительные рассказы, легенды и песни не уместились бы и в семи арбах. Люди, вечерами собиравшиеся на ныхасе, с нетерпением ждали его, если он задерживался. А как чудесно играл он на фандыре и свирели!
Соседские дети собирались вокруг него, как цыплята вокруг наседки, и, забыв о еде и сне, слушали его сказки.
Так проводил дни своей старости белобородый Дзах Сохиты с горы Урсхох – Белой горы.
Был один из праздничных божьих дней. Осеннее солнце щедро согревало южные склоны Мизура. Зерно в стогах с нетерпением ждало, когда его начнут молотить. В каждом доме работы по горло, но в воскресенье – ни-ни! Говорят, кроме нечистой силы, никто не нарушает Божьих законов.
Дзах поднялся на крышу дома и, присев на расстеленной старой бурке, грел свои старые кости, держа на руках маленького внука. Ребенок нежными ручками щекотал ему лицо. «Наверно, правду говорят: свои дети – улей, а дети детей – мед», – подумал Дзах и сам не заметил, как уснул.
Еще говорят: дорога к смерти смазана медом. Неразумный ребенок выполз из объятий деда, осмотрелся и, словно кто звал его туда, пополз на четвереньках к обрыву. Но, видно, этот мальчик родился под счастливой звездой.
Когда он добрался до края крыши, из-за угла показался возвращавшийся домой его отец, Лох. Как ястреб, бросился он с коня на крышу и, мгновенно оказавшись рядом с ребенком, наступил ногой на подол детской рубашки, а сам из-под войлочной шляпы глянул в сторону отца. Старик храпел, как медведь. Лох ножом заострил кнутовище и пригвоздил им рубашку сына к глине, которой была покрыта крыша, а сам тихо спустился во двор. Его сыну грозила гибель, но осетинский обычай не позволял брать ребенка на руки в присутствии старшего.
Мальчик ползал вокруг воткнутого в землю кнута, стараясь добраться до обрыва, а когда это ему не удалось, заплакал.
Лох во дворе не находил себе места. Он то громко кашлял, то принимался звать собаку – может, отец проснется. Но Дзах спал глубоким сном и никак не хотел просыпаться.
Вот, наконец, старик пошевелился, пошарил вокруг себя рукой и, не найдя ребенка, подскочил, как ужаленный. Когда дед увидел внука на краю обрыва, его глаза стали размером с сито. К тому времени ребенок, двигаясь, расшатал кнутовище и выдернул его из глины, и смерть уже протянула к нему свои холодные лапы. Но Дзах кинулся к внуку, поднял его, словно драгоценность, спрятал у себя на груди – и смерть осталась с разинутым ртом.
– Съесть бы деду твои болезни! Что за мертвым сном я уснул, – сказал Дзах сокрушенно, потом поднял кнут и бросил его вниз, во двор:
– Эй, парень, прибери свою вещь!
В глубине души он осуждал предков за этот суровый обычай, но сыном своим остался доволен.
Вечером Нартикон испекла три медовые лепешки, и Дзах Сохиты посвятил их своему ангелу– хранителю.
Но радость его длилась недолго: крепкий и налитой, как детеныш выдры, восьмимесячный Габул за неделю истаял – может, сырая кровля была тому виной. Правая нога мальчика отекла и болела, он не давал до нее дотронуться. Бабушка Нартикон носила ребенка по комнате туда-сюда, дула на больную ногу.
– Не сиди на месте, найди где-нибудь медвежий жир! – проворчала она мужу.
Мать ребенка, Зарета, в тревоге за сына втихомолку обливалась слезами. Лох в поисках медвежьего жира обошел все село, но ни у кого не оказалось ни капли.
У Дзаха в Кора был друг-охотник, и он сказал домашним:
– Приготовьте мои дорожные вещи, завтра я отправляюсь в путь.
Ему приготовили лучшую одежду: барашковую шапку, полотняный бешмет, суконную черкеску и ноговицы, кожаные арчита – все это удивительно шло к его высокой статной фигуре. Он повесил на пояс кинжал в черных ножнах, закинул за широкие плечи длинноствольную кремневку и короткую бурку, поцеловал в щеку маленького Габула и отправился в путь.
Нартикон вышла вслед за ним во двор и с улыбкой сказала:
– Ты выглядишь как Уацилла. Боюсь, бадилатская красавица Мишурат убежит из дому вслед за тобой!
– Поручаю тебе этого ребенка, не оставляйте его без внимания, – ответил Дзах и пошел вверх по узкой улице.
Спешит вперед седобородый старик. Поднявшись выше Раздвоенного камня, он стал ощущать тяжесть поклажи, и шаг его замедлился. Свернутая бурка и ружье мешают ему, пот течет на глаза, заставляя то и дело вытирать морщинистый лоб, но путник упорно продолжает путь.
Вот он поднялся до места, называемого Сайраг Кутар. Медленно опустился на траву возле холодного родника, тяжело вздохнул:
– Оф, оф, наша хозяйка, кажется, я уже не гожусь тебе в мужья. Ноги больше не слушаются меня.
Но чистый горный воздух лучше всякого лекарства. Легкий ветерок приласкал старика, высушил его пот, а чистая, как слеза, родниковая вода прогнала усталость, и вскоре Дзах снова пошел вверх по склону.
Дойдя до Ходского перевала, наш путник чуть было не сдался. Вытер пот полой черкески и, глядя вверх на высокий гребень, подумал: « Надо бы вернуться назад. Старому орлу туда не залететь». Но, вспомнив, что сказала ему вслед Нартикон, твердо решил идти вперед.
Где хватаясь за камни, где на четвереньках полз вверх седобородый старик, пересиливая себя, и, наконец, добрался до святилища Ходского Уастырджи.
Много ходил по свету Дзах, много видел чудес, но такого количества подношений, как в этом святилище, от иголки до оленьих рогов, не видел нигде.
Вот в расщелине высокого, как башня, камня лежат медные, серебряные и золотые монеты разных веков. Вон груда железных наконечников стрел. Бусины, пуговицы, пули… Кто смог бы все это пересчитать!
С незапамятных времен через этот перевал проходила дорога в Алагирское ущелье, а оттуда в Грузию, Египет. По обычаю, каждый путник должен был оставить здесь что-нибудь, хотя бы пуговицу. Уносить же отсюда нельзя было ничего.
Дзах оставил в качестве подношения один из своих газырей, потом, присев под камнем на бурку, достал из хурджина три лепешки и бутылку с аракой и, помолившись, вверил свою судьбу Уастырджи.
Под гору и камень катится. Дзах, подоткнув полы черкески, стал спускаться с перевала. Он вспомнил шутку, которой его проводила Нартикон, и улыбнулся: «Эх, хозяйка наша, что там говорить о красавице Мишурат! Сейчас даже собака бадилатская на меня бы не залаяла. В это время пора уже быть на месте, а я еще и половины дороги не прошел».
Так, размышляя, он сам не заметил, как добрался до леса. Он прошел по лесу совсем немного, и тут ему улыбнулась удача: с середины поляны на него смотрели две косули. Одна из них бросилась бежать и скрылась в кустах, а другая, высоко подняв красивую голову, угрожающе била копытом. Но грянул выстрел, и несчастное животное, высоко подскочив, упало на землю.
Пока Дзах разводил костер под вековым буком, вокруг стало темно, как в могиле. Сухие сучья горели ярко, свет пламени пытался оттеснить темноту, но она, сопротивляясь, окружала костер, словно готовая к прыжку. Откуда-то слышались печальные крики совы.
Дзах при свете костра освежевал тушу косули. Только он повесил ее на сук дерева, как что-то блеснуло перед ним в темноте. Какой-то странный шум пробежал по кронам деревьев. Старик поднял кремневку и весь обратился в слух, устремив во тьму усталые глаза.
Чуть поодаль, между деревьями, появилось белесое пятно, напоминающее человеческую фигуру. Вновь зашумели листья, и хриплый голос произнес:
– Добрый человек, я – твой благодетель. Дай мне ружье, я его заряжу.
«Это еще что за диво?» – подумал Дзах, ощутив, как зашевелились волосы на голове, но ответ его звучал твердо:
– Не знаю, что ты за ангел, что за дух. Если ты и впрямь благодетель, то знай: гость – Божий гость. Подойди сюда, познакомимся при свете.
– Этого я сделать не могу. Дай мне свое ружье.
– Лучше иди своей дорогой. Мне не надо заряжать ружье, оно заряжено.
– Что ж, ты сам виноват, – вздохнул белый призрак и растаял во тьме.
Черный лес вновь наполнился шумом. Деревья, как женщины-сплетницы, шептали друг другу на ухо, что старик ошибся, и в криках совы слышалась тревога.
«Все это к счастью или к гибели?» – обеспокоился Дзах, но тут же решил: будь что будет. И его низкий, звучный голос раскатился по лесу:
– Эй-эй, мой ангел, возвращайся!
Послышался шум ветра. Над старым буком повис клубок тумана. Он опустился на землю, и Дзах перестал видеть, словно ему на голову надели кожаный мешок. Его конечности онемели, но это продолжалось недолго. Послышался звон железа, туманный мешок растаял, как мыльная пена, и Дзах пришел в себя.
Между деревьями снова появился белый призрак и сказал:
– Слушай! Этой ночью свою долю сна отдай лесу. Не позволяй обмануть себя. Если кто-нибудь будет спрашивать, как твое имя, отвечай: «Я Сам».
У Дзаха загудело в ушах. Он прикрыл усталые глаза, а когда вновь открыл их, призрака нигде не было видно.
Сухие дрова ярко пылали, пламя, как вол, лизало темноту красными языками. Сова устала кричать и сидела, покачиваясь, на ветке. Ущербный месяц оставил Дзаху россыпь своих серебряных монет и скатился за горы, в мягкую постель.
Тем временем с другой стороны костра послышалась какая-то возня и мерзкое хихиканье. Дзах насторожился, взвел курок ружья и всмотрелся во тьму. Напротив него, словно ребенок, играл горящими углями похожий на обезьяну то ли человек, то ли зверь. Лицо его было покрыто шерстью, сквозь которую, как два уголька, сверкали глаза. К его груди был прикреплен острый топор с костяной рукояткой. Он подхватывал из костра горящий уголек, подбрасывал его вверх и пронзительно смеялся.
«Может, кто-нибудь надел на себя медвежью шкуру, чтобы подшутить надо мной», – подумал Дзах и громко крикнул:
– Кто ты такой?
– Хи-хи-хи, я – лесной дух, а ты кто? Скажи твое имя!
– Я – путник, а имя мое – «Я Сам», – ответил Дзах, и уже собрался было выстрелить, но в последний момент сдержался, чтобы увидеть, чем все кончится.
– Хи-хи, тогда расскажи какую-нибудь историю!
– Какие же могут быть истории у старого пня? Лучше ты сам расскажи мне что-нибудь.
– Хи-хи-хи, тогда слушай внимательно, – грубым голосом произнес человек-зверь и начал свой рассказ:
– Когда-то давно в этом ущелье жили муж и жена, безродные и безымянные вроде меня. Не было у них другого богатства, надежды и радости, кроме единственной, поздно родившейся дочери. Они заботились о ней, вскармливали лесными ягодами и фруктами, оленьим мозгом и перепелиным мясом. И девочка росла днем на вершок, ночью – на пядь и, словно солнечный луч, день ото дня становилась все красивей. Мать с отцом не знали покоя ни днем, ни ночью, беспокоясь о дочери. Они понимали, что если люди узнают о ее красоте, спокойной жизни придет конец, и поэтому прятали свою девочку, словно бусину Цыкурай.
Но, как бы тучи ни скрывали солнце, оно все равно когда-нибудь выглянет. Молва о необычайной красоте дочери бедняка дошла до Бури, алдара Желтой горы, и он прислал своих послов с такими словами:
– Горе вашему очагу, если дочь ваша не станет ждать меня ровно год!
На другой день Урси, еще более могущественный алдар Белой горы, тоже прислал послов:
– Через год я приеду к вам со сватами, и не сносить вам головы, если обманете меня!
И с еще худшими угрозами прислал послов Сауи, алдар Черной горы:
– Я развею ваш пепел по ветру, если куда-нибудь денете мою невесту!
Что было делать беднякам? Они дали согласие всем трем алдарам и стали ждать, когда пройдет год.
Человек-зверь на мгновение замолк, посмотрел через костер, вытянув шею, и спросил:
– Эй, Я Сам, ты еще не уснул?
– Нет еще, – ответил Дзах и приготовился слушать дальше.
– Хи-хи, тогда слушай, – и лесной дух продолжил рассказ. – Две недели оставалось до назначенного срока. Бедные муж и жена тряслись от страха перед алдарами, день-деньской, отвернувшись друг от друга, плакали, и слезы ручьями текли по их изможденным щекам. От жалости к ним трескалась земля, замер лес, пересохли родники. Из тяжких слез отца возникли реки Ираф и Урсдон, а из горючих слез матери – Ардон и Фийагдон. Они и сегодня еще с шумом несут по ущельям это горе до самого Каспия, и оно копится там до поры, но когда-нибудь этот мешок бед переполнится и обрушится на головы кровопийц-алдаров.
Дзах почесал в затылке: «В этих словах скрыта глубокая мысль! Нет, это существо, видно, не из нечисти».
Человек-зверь, будто угадав его мысли, усмехнулся и опять спросил:
– Ты еще не спишь?
– Нет, нет, продолжай, – ответил Дзах и стал слушать еще внимательнее.
– Пусть тебе достанутся мои худшие сны, – проворчал человек-зверь и стал рассказывать дальше: – Ласточка, не в силах смотреть на горе бедняков, полетела к Богу и рассказала ему всю эту историю от начала до конца. Бог, погладив золотой ус, спросил:
– Есть ли у них какой-нибудь скот?
– У них нет скота, только собака и кошка, – прощебетала ласточка.
– Что ж, пусть к приходу сватов они станут девушками, как две капли воды похожими на дочь бедняков, – решил Бог, и ласточка полетела в дом бедняков с радостной вестью.
Короче говоря, готовые съесть друг друга три алдара – Бури, Урси и Сауи – стали свояками. Благодаря им, бедные муж и жена избавились от нужды, но они не знали, которая из трех – их настоящая дочь, и думали об этом днем и ночью.
Тут человек-зверь снова замолчал, почесался, поворошил угли костра и спросил:
– Ты еще не уснул?
– Нет, нет, я тебя слушаю, – ответил старик.
– Что ж, слушай дальше. Муж с женой решили пригласить зятьев по очереди в гости. Как могли, приготовились к встрече, и первым позвали Бури, алдара Желтой горы. Они оба ухаживали за зятем, но женщина в таких делах чувствует себя свободнее, вот она и стала расспрашивать гордого алдара:
– Прошу прощения, дорогой зять, но я хочу спросить, доволен ли ты жизнью, справляется ли наша дочь с хозяйством в твоем золотом доме?
Алдар, надвинув шапку, ответил:
– Хорошее счастье досталось мне, и я доволен жизнью, но есть у вашей дочери одна странность: под утро она иногда мяукает во сне.
– Ну, это не так страшно, – улыбнулась женщина и вручила зятю бокал.
Следующим приехал к тестю и теще Сауи, алдар Черной горы. И его тоже приняли, как сумели, и, в конце концов, хозяйка спросила его:
– Пусть множится твоя слава, доблестный алдар, лучший из наших зятьев, но ответь мне, пожалуйста: справляется ли моя дочь с вашим хозяйством?
– Нигде под небом нет человека счастливей меня, такая мне досталась супруга, но есть у нее один недостаток: иногда она лает во сне.
– Один только Бог без недостатков, – ответила женщина и вручила зятю бокал.
Пригласили и Урси, алдара Белой горы, и приняли его еще лучше, чем первых двух. И его теща спросила:
– Прошу прощения, славный алдар, наш дорогой зять, но, может, наша дочь недостойна твоего золотого замка?
– О чем ты говоришь! Как солнце украшает небо, так ваша дочь украшает мой замок, – ответил счастливый зять.
Так умная женщина легко узнала, кто ее настоящий зять, а кто – мужья собаки и кошки.
Тут человек-зверь, прыснув, снова прервал свой рассказ, почесал лохматый бок и спросил:
– Ты еще не спишь?
Дзаха и раньше настораживали эти вопросы.
– Нет, не сплю, – ответил он, поворошил дрова в костре, чтобы его не было видно за тучей поднявшихся искр, укрыл буркой бревно, на котором сидел, а сам влез с ружьем на дерево. Человек-зверь продолжил рассказ:
– Жизнь шла своим чередом, и через год у трех невесток родились дети. У чистокровной женщины – один замечательный мальчик, у двух других – по двое-трое никчемных близнецов. Каждый из детей унаследовал кровь и характер матери. Вот почему люди с тех пор так отличаются друг от друга.
Это было давно, а кровь, говорят, передается в семи коленах, но и сегодня многие не оставляют свои кошачьи повадки, другие не могут избавиться от собачьей крови – и вот они-то не дают жизни настоящим людям.
В прошлом году Иунаг из Хода охотился в ущелье Хурыком и спас чертенка из пасти волка. Благодарный черт сказал ему: «Через неделю приходи на это место с тем, кому больше всех доверяешь, и я отплачу тебе добром. Только никому не говори, зачем идешь сюда».
Иунаг целую неделю раздумывал, с кем бы пойти, и в конце концов взял с собой молодую жену. Они расположились под кустом орешника и стали ждать. Вскоре муж уснул. Жена сидела над ним, отгоняя лопухом мух, как вдруг к ним подошел красивый пышноусый юноша с мешком за плечами и с топором в руке.
Он положил мешок на землю, развязал его, и оказалось, что мешок доверху набит драгоценностями. Юноша глянул на спящего и спросил женщину:
– Это кто?
– Мой муж.
– Э-э, пусть тот, кто произвел тебя на свет, оближет тебе пятки, раз ты живешь с таким убогим.
Сердце женщины, с одной стороны, взволновалось при виде красивого стройного юноши, с другой стороны, при виде сокровищ, так что ею овладели сомнения.
– Возьми топор и отруби ему голову, – сказал юноша, – может, со мной узнаешь, что такое жизнь!
Женщина решилась. Взяла топор и высоко занесла его над головой мужа, но в этот миг юноша схватил ее за руку и толкнул спящего ногой:
– Вставай, если ты еще не умер!
Иунаг вскочил с земли и все понял. Рядом с ними вместо юноши стоял ухмыляющийся черт.
– Лучше бы ты пришел сюда с вашей рыжей собакой! Ты отнял у волка моего детеныша, а я спас тебя от смерти. Теперь мы ничего друг другу не должны.
И с этими словами черт исчез. Теперь скажи мне, от кого происходит жена Иунага из Хода – от собак или от кошек?
Спросив это, человек-зверь глянул поверх костра. Ответа ему не было.
Человек-зверь встал, огляделся и увидел бревно, укрытое буркой. Он проглотил слюну и прыгнул через костер. Удар топора рассек надвое и бурку, и бревно.
Дзах видел все это с дерева. Он взвел курок, и ружье его грянуло, как гром. Человек-зверь подскочил кверху, словно мячик, и с криками скрылся в кустах:
– Помогите! Он убил меня!
– Кто убил тебя? – спросил из темноты звучный голос.
– Я Сам! – взвыл человек-зверь.
– У меня нет средства для тех, кто убивает себя сам, – прозвучало в ответ, и лес затих, только эхо от выстрела еще слышалось несколько мгновений далеко в горах.
Румяное, как новорожденный младенец, солнце вползло на вершину Уаза-хох, провело лучами по Черному лесу. Деревья, как женщины-сплетницы, шепотом рассказывали друг другу о вчерашних событиях. Сойка подражала хихиканью человека-зверя, и остальные птицы заливались смехом, слушая ее. Вечный ледник Уаза поблескивал в вышине, как зеркало. Горный ветерок, словно дитя, пощекотал шею Дзаха, и он вспомнил своего больного внука. Медленно, как медведь, слез он с ветки бука и изумился:
– Чтоб тебе пропасть, или у тебя был алмазный топор? Остался я без бурки. Кто поверит в эти чудеса?
Дзах умылся в холодном ручье, приготовил себе на завтрак шашлык и решил пойти по следу раненого зверя. Кровавый след привел его в Соколиное ущелье. Там, в черной скале, за кустами шиповника пряталась глубокая пещера. В ней на подстилке из сухой травы сидела худая, как скелет, лохматая женщина. Ее тонкие руки и ноги были связаны веревками из прутьев, одежда висела лохмотьями. При виде Дзаха изможденное лицо женщины посветлело, и она тихо заплакала.
Когда Дзах освободил ее руки и ноги, она, озираясь вокруг, схватила старика за руку: «Бежим!»
– Ничего больше не бойся, бедняжка, – сказал Дзах. – Постой здесь, а я проверю моего раненого зверя.
Он достал кинжал и направился в темную глубину пещеры. Перепуганная женщина, тяжело дыша, со страхом смотрела ему вслед.
Через некоторое время Дзах вернулся с отрубленной лапой человека-зверя, сел на камень у входа в пещеру и сказал женщине:
– Больше не бойся его, он ушел к мертвым. Расскажи мне лучше, кто ты и какое несчастье привело тебя сюда?
Полумертвая женщина собралась с силами и начала свой печальный рассказ:
– Я – Налкута, дочь Саукудза Чехты из селения Кора. Однажды утром на рассвете я пошла за водой к берегу Урсдона, и только было подняла ведро с водой, как этот проклятый схватил меня и унес.
– Вот тебе еда, утоли пока голод, а потом я отведу тебя к твоей родне, – сказал Дзах, развязывая хурджин.
«…Налкута вернулась из мертвых!» – эту весть передавали друг другу люди и шли с поздравлениями в дом Саукудза Чехты. Дзаха буквально носили на руках из дома в дом, от соседа к соседу, и каждый угощал его как мог. Но сердце Дзаха все время было с больным внуком, и на третий день он покинул гостеприимное село.
Слабые лучи солнца еще отражались от вершин гор, когда Дзах вернулся к месту своей ночевки. На верхушке бука сидел какой-то голубь, и больше вокруг не видно было никакой живности.
Дзах вверил себя ангелам и духам этого места, повесил на ветку хурджин и заготовил на всю ночь сухих дров. К тому времени большой глаз дня закрылся, ночь простерла над Черным лесом свой темный кожаный плащ,
и снова под большим буком запылал костер.
Дзах, хоть и сидел в лесу у костра, душой все же был со своей семьей, и ему было неприятно, что дорога его так затянулась. Ночь была на удивление тиха. Не слышно было ни криков совы, ни воплей головастого филина. Месяц, рассыпав на просушку зерна, не торопился на покой и чему-то тихо улыбался.
Дзаха стала одолевать дремота, и он уже было уснул, как вдруг с вершины горы послышался крик:
– О, Уастырджи! Афсати приглашает тебя!
Дзах, вздрогнув, решил, что это ему привиделось во сне. Он протер глаза, и в это время другой голос прогремел неподалеку от него:
– Уай, скажи Афсати, что у меня гость. Не могу же я оставить его здесь одного!
Седые волосы Дзаха встали дыбом, он весь обратился в слух. Вскоре голос с вершины горы прокричал:
– О, Уастырджи! Афсати говорит, чтобы ты и гостя вел с собой.
– Вот тебе новое диво! – встревожился Дзах, и в это время над ним в сиянии появился Уастырджи. Старик, крестясь, стал на колени, но Уастырджи взял его за локоть и, поднимая с земли, сказал:
– Успокойся, мой дорогой гость. Сегодня я приглашен в одно место, придется и тебе пойти со мной.
Что оставалось делать Дзаху Сохиты! Уастырджи своим сиянием освещал дорогу, и они поднимались все выше. По дороге Уастырджи сказал гостю:
– Какие бы чудеса ты не увидел там, куда мы идем, никого ни о чем не спрашивай. Ты будешь сидеть рядом со мной. Ешь то, что буду есть я, ни к чему другому не прикасайся.
Вскоре они вошли во двор того, кто их пригласил. С длинной террасы к ним навстречу спустился седобородый повелитель зверей Афсати. Он пригласил их за стол, а юношам, за столом прислуживающим, крикнул:
– Сегодня у нас необычный гость, окажите ему почет!
Немедленно два юных ангела притащили за рога белого барана и положили его на жертвенный стол. У Дзаха заблестели глаза, когда он увидел, что это тот самый баран, которого он откармливал к празднику Джеоргуба. Тем временем стали подходить и рассаживаться за накрытыми чудесными яствами столами святые и ангелы.
Почетные места заняли Уастырджи, Дзах и сам Афсати. Ниже расположились Уацилла, Фалвара, Тутыр, Сафа, Мадымайрам, Елиа, Тхост, Аларды, Уасхо, Галагон, Карчикло.
Виночерпием за этим столом встал светлый Мыкалгабыр, и пир начался.
С другой террасы слышались волшебные звуки фандыра и пение младших ангелов.
«Если рассказать об этих чудесах – кто мне поверит?» – подумал Дзах и спрятал в рукав ребро жертвенного барана.
Пир подходил к концу, когда один из прислужников собрал со стола все кости, сложил их и вопросительно посмотрел на старших. Уастырджи понял его и взглядом показал на поленницу дров. Младший мгновенно вырезал из грабового полена ребро, поставил его на место, хлестнул скелет войлочной плетью – и оживший жертвенный баран Дзаха выбежал за порог.
К тому времени Мыкалгабыр добавил от себя, чтобы все, что было выпито и съедено, пошло бы пирующим на пользу. Афсати встал из-за стола со словами благодарности, провел рукой по белой шелковой бороде, посмотрел на Дзаха зоркими глазами и произнес громовым голосом:
– Гость, не говори, что не слышал. Если ты расскажешь кому-нибудь о том, что здесь видел, тебя ждет смерть. А теперь можешь подойти к младшим.
Молодежь в необыкновенно красивых погребальных одеждах танцевала симд. Дзах смотрит и не верит глазам: Замират, дочь его соседей, невеста на выданье, одетая в свадебную одежду, стоит, как свечка, в углу террасы. Стоит и качается, как будто из нее выпили всю кровь и вынули душу. А по бокам от нее стоят, как тени, две девушки, и тонкими бледными пальцами обрывают бахрому с ее платка.
Невеста от смущения опустила подбородок на грудь, но на мгновение подняла глаза – и Дзах едва удержался на усталых своих ногах: в темных, как могила, глазницах не было зрачков. Старик забыл, о чем его предупреждал Уастырджи, и воскликнул:
– Замират!
Уастырджи понял его состояние и осторожно потянул за руку в сторону.
– Дедушка, не оставляй меня здесь одну! – услышал еще Дзах неживой голос Замират.
День и ночь уже сменяли друг друга, когда Уастырджи привел Дзаха обратно на место, пожелал ему счастливой дороги и, рассыпая искры, вознесся на небо.
Дым окутывал крону старого бука. Флаг зари блеснул над вершиной Уаза. Черный лес ожил, птицы радостно запели. Какой уж тут сон! Дзах умылся холодной водой из ручья, закинул за спину ружье и хурджин, бросил прощальный взгляд на старый бук и пошел вперед.
Солнце добралось до Цейского хребта и косо обернулось назад, будто забыло что-то. Деревья уже отбрасывали длинные тени, когда наш путник начал спускаться по гребню Сонна.
Соседские ребятишки, как журавлиная стая, бежали ему навстречу. Они обнимались и радовались друг другу так, словно не виделись год. Немного угомонившись, ребята испуганно сказали:
– Дедушка, вчера Замират уснула и больше не проснулась, а еще ваш белый жертвенный баран околел!
У старика затряслись челюсти, ноги подогнулись, и он опустился на землю у дороги. Мальчики, как перепуганные цыплята, облепили его, а он, прижав их головы к груди, глубоко вздохнул и спросил:
– А как мой маленький Габул?
– Ничего с ним не сделалось, бабушка вылечила его какими-то травами.
– Ну, тогда вам от меня степной хлеб за хорошую весть! – сказал Дзах и медленно поднялся.
После смерти Замират ноги не несли Дзаха на ныхас. Сказа-вшись больным, он и с семьей не хотел общаться и ложился спать ранним вечером. Всю ночь он ворочался в постели без сна, его разум и сердце вступили в противоречие и боролись друг с другом. Сердце отчаянно хотело прожить еще хотя бы год, а разум отвечал ему: «То, чего до сих пор не смог сделать, за год уже не сделаешь, а чудеса, которые ты видел, нельзя скрывать. Пока не наступила холодная зима, заплати свой вечный долг!»
Через две недели разум победил, и однажды вечером Дзах развязал перед людьми, собравшимися на ныхасе, тот узел, что был у него на сердце. Закончив рассказ, он положил перед ними лапу человека-зверя и ребро жертвенного барана, и люди молча осмотрели их, передавая из рук в руки.
Дзах встал, как Нарт Урызмаг, обвел присутствующих взглядом и сказал:
– А третье свидетельство, завещанное Афсати, вы увидите завтра. Теперь прощайте, пусть ваша жизнь после меня будет изобильна!
На следующее утро глашатай закричал с верхнего конца села:
– Кто может слышать – слушайте: наша стоящая гора, наша идущая башня – Дзах Сохиты – умер!
Вдоль по склону, как паук, проползла туча и закрыла Белую гору своим темным покрывалом. Люди группами собирались на похороны. Каменные утесы подхватывали причитания Нартикон, и земля повлажнела от людских слез.
