РАССКАЗ
Закат за нами… Ветра тихий стон. И орды готов за чертой Тицины. Порою стилус и клинок едины. Когда приходит твой Армагеддон, нет смысла прятаться за стены сна и веры. Ночь так близка. К Харону полумеры! Нам больше нет пространства отступать. Пергаментом всю горечь не впитать, но попытаюсь…
Каюсь, верю, маюсь…
Среди холодной, проклятой степи.
Нас бросили. Но все же не уйти.
Я посижу немного у реки. Агония привычного нам мира. За лентою Тицины ждут враги – стервятникам достаточно для пира. Что после нас останется? Круги? На глади этой речки. Тьма? Забвенье? Век новый – это варвары, враги. Век старый – это наше поколенье.
Неслышно кто-то сзади подошел. И тронул за плечо.
Улыбка друга.
Вернулся Гай из Рима.
– Жив еще?
Я усмехнулся:
– Тихе1 мне подруга! Что там сенат?
– Вопят, – Гай едко улыбнулся. – Богоподобный наконец проснулся
и требует защиты всех основ.
– Поменьше в ставке было бы ослов… Тогда, быть может,
изменилось что-то.
– Меня зовут домой. Нашли кого-то, кто смог меня забрать с
передовой.
– Ты согласился? Дивная забота.
– Я не рожден для подлости такой.
– Быть может зря, – я тихо прошептал.
– Поверь, мой друг, я все уже познал. Не жалко уходить во тьму
с друзьями. Мы запрудим Стикс черными челнами. Харон2 давно такого не видал.
– Вокруг так много умных и святых. И каждый лишь добра тебе
желает, – я прошептал, и ветер вдруг затих. – Намереньями вымощен наш путь. Хотя бы не благими, но кто знает. И мир чужой, далекий не забыть. Тревожит он предутренними снами.
– Забыв его, себя нам не простить, – Гай передернул под плащом
плечами. – Так трудно быть собой…
– Так трудно быть, – я улыбнулся другу и привстал, – трава
сегодня изморозью крыта.
– Я вижу, Маркус, наша карта бита.
– Забудь, мой друг.
– Мир прошлый не забыть. И если проиграем, не простить. Себя,
врагов… И не простить друг друга.
– За нами ночь. Да, повторяться глупо. Но правда безразлична к
нам теперь.
– Там зверь, – Гай неохотно приподнялся тоже. – Трава степная
станет смертным ложем. Для нас, для них. И ночь падет на Рим.
Я глянул в степь – тяжелый черный дым набросил покрывало на светило. Закат уходит, все иначе было. Уходит Рим. И что придет за ним?
Всего лишь мой десятый легион. Так мало против готов… Все напрасно. За нами Капуя, Милан, Равенна, Кром. На небе тишь, да вот в душе ненастно.
– Марк, мы одни остались. Нас так мало. И сорок тысяч нам не одолеть.
– Приветствуют идущие на смерть, – я улыбнулся горько и устало.
– Не стоит отдавать им легион. Ведь эту жертву мало кто оценит.
– Закон природы. Ночь наш полдень сменит. Для Рима этот бой –
Армагеддон. Ты веришь в чудо, друг? А я не верю. Империя сдержать не может зверя. Ты слышишь плеск Тацита мертвых волн? Уходит мир… Уходит, словно сон.
Короткий спазм сжал горло темной бронзой. Закат в крови. И в сердце боль занозой.
Я прошептал:
– Вдруг сдержим мы с тобой?
Послышался далекий волчий вой.
– Поверь мне, Гай, еще мы повоюем.
– Час или два. Вот видишь – здесь стою я. Но завтра бездыханным
мне лежать.
– Ну, вот. Опять… Боишься? – я сжал его плечо рукой.
– Когда с отчизною простишься, что испугает? Я ведь не такой.
Забыл, как мы рубились на Востоке? Как Нила темно-синие истоки искрились алым пламенем крови?
– И нежность той египетской любви. Все это помню… Как и горечь
яда.
Гай усмехнулся горько:
– Вот награда. Нам остается только умереть. Ты знаешь,
подкрепленью не успеть. И перебьют нас всех поодиночке. Нам надо отступить. Дождаться Тита.
– Приказ ты помнишь, друг. Тропа открыта. И выбирай – на плаху
иль вперед. Дороги две – лишь на последней слава.
– И смерть. Порою честь – отрава. Козлобородые безумцы из
сената… да император…
– Не стоит, друг. Его лишь воля свята. Он – Рим.
– А мы?
– Мы знамя.
– И вспомнят ли о нас?
– Ответ – не знаю.
Гай тихо отступил, ушел к шатрам. Я глянул вдаль – ночь выжжена кострами. Их тысячи, но все же перед нами открыт теперь прекрасный славный путь.
Быть может, о нас вспомнит кто-нибудь?
Последний взгляд на небо. Гераклиды над головою стражею стоят. Юпитер с Марсом где-то на отшибе. Отступим если – звезды не простят.
Повеяло промозглым хладом ночи. Пора идти. В душе гром тихо ропщет и вырваться желает… Погоди! Доспех прикроет сталью жар груди.
Колючий ветер леденит висок. Да, у всего в природе есть свой срок, но в нашей воле отдалить прощанье. И пусть наградой будет холод камня… И чаша пусть цикутою горчит…
Из лагеря доносится звук флейты. Мелодия мне душу бередит. Ночь только началась, и время терпит.
Промолвил:
– Братья, скоро я вернусь. Враги дождутся, да и я дождусь. Еще бы знать чего. Быть может, знака?
Мне нужен только час, всего лишь час. Пергамент – твердь земли, чернила – слякоть. Письмо белеет на столе в анфас.
На гладь листа я вылью сердца боль.
Мой бой.
С тоскою…
И с собой…
“Ты прочитаешь между строк все то, что я сказать боялся. Смешно, печально. Я остался. Уйти пытался, но не смог.
Ты прочитаешь, я скажу то, что сказать давно бы должен. Да, в этой прозе слог так сложен. Я по шатру опять брожу. Найти бы угол пятый, сотый… Забиться, вопросить бы: “Кто ты?” И в зеркалах мой силуэт дробится, множится, мерцает. Душа весенней льдинкой тает. И свет далекий снизойдет. Пройдет, конечно, все пройдет.
Ты прочитаешь между строк. Я прошепчу то, что осталось. Всего три слова. Эка малость. Я улыбнусь. Прощу… Прощусь… Чтобы вернуться первым снегом, холодным ветром, тихим летом. К тебе единственной. Одной. Да, я вернусь к тебе весной. Я ухожу. Да, так бывает. Клинок подчас вода ломает…
Ты прочитаешь между строк. Но что подумаешь? Не знаю. Надеюсь, верю. Вновь играю. На сцене, где не счесть дорог.
Ты прочитаешь между строк…”
Труба.
И вой.
Ну, все. Начало.
Еще бы пять минут. Так мало!
Но нет…
Увидеть бы рассвет.
Клинок легко ласкает руку. Пожму в последний раз я другу его ладонь, и в бой, где пламя. Мой легион застыл, играет штандарт на тоненьком древке. И отражается в реке.
Центурионы встали рядом. Лишь прозвучит приказ – вперед. Господь уже нас не спасет. Так пусть спасет тех, кто за нами. Орел имперский за плечами. Расправил крылья в этот час и смотрит искоса на нас – не посрамим ли чести Рима. За нами… молча, зло, незримо… стоит история веков. Империи стальное небо.
В бою сойдутся быль и небыль.
Взметнутся молнии клинков. И опадут росой кровавой.
Выходим.
И над переправой уже скрестилась звонко сталь.
Мне уходить во тьму не жаль. Со мною Рим и души предков. На сердце боль каленой меткой, в руке смертельный хлад клинка.
Вскипела готами река, волною стрел накрыло небо. Наш мир уходит так нелепо, под варварский собачий вой.
Рим, подожди… И мы с тобой. Лишь отомстим кровавой платой. Порукой будет честь легата, мальчишки память, взгляд отца.
Я верю, жизни нет конца. А значит, мы не зря уходим.
Гай весь в крови:
– Марк, мы отходим. На переправе не сдержать.
Я прохрипел:
– Не отступать! Как фланги?
– Еще держат. В центре один остался из пяти.
– Командуй конницей!
– Прости, мой друг. Их не осталось.
На плечи глыбою усталость.
– Пора и нам… за грань идти.
– В который раз нам по пути, – Гай улыбнулся.
Стрелы ливнем прошлись по готам, вслед клинки. И копья вырвались…
Руки уже не чую, онемела. Стрела над головой пропела и варвара снесла назад. Туда, где кровь и мертвый сад. Туда, где дышат асфодели…
И стрелы хищно вновь запели. Разлился греческий огонь. Не люди – факелы по полю. Господь, позволь убить их вволю. На милосердие плевать. За Стиксом, братья, соберемся, вина подземного напьемся и будем гордо вспоминать, что не ушли, что не склонились…
Какой-то варвар шустрый вылез… согнулся… жаль, унес копье. Застряло. Гладий под ребро… и с хрустом вынуть… Блок… И прямо… Разверзлась алой вспышкой рана.
Гай рядом. Слышу звон клинка.
Мой друг, мой брат, моя рука…
Смеюсь:
– А ты еще боялся.
– Как видишь, все же я остался.
– Спасибо, друг.
– Жаль, вышел срок. Да вот иначе я не мог.
Все меньше нас, бушует пламя. Ковыль в крови, смерть под ногами. Все ближе мертвых волн исток.
Покуда живы мы – Рим вечен.
Копье в мою стремится печень…
Ну, все…
Прощай!
Харон, встречай!
Столб света посреди пустыни. Я в центре пламени небес.
– Ты думаешь, пришел конец? Ты жив вовеки и отныне. А смерть – всего лишь краткий сон. Проснешься ты – мир изменен. Но он все так же будет светел. В песке играться будут дети, и небо плакать над тобой.
Насмешка в голосе и сила. Как гром небес, морей прибой.
– Ты жив. И выбор за тобой.
– Какой? – я прохрипел устало.
Вокруг застыло все… Нас мало. Десятка два, быть может три. Казалось бы, глаза протри… и бой вернется…
Люди – камень. Дымятся капли крови. Пламень уснул в переплетенье трав. Кто это сделал? Боги?
– Прав, – все тот же голос усмехнулся. – На миг Олимп на твердь вернулся. Чтоб дать возможность выбирать.
– Каков же выбор мне б узнать?
– Он прост, как логика ребенка. Бессмертье, сила… Все так тонко – готовы Мойры3 оборвать…
– За что мне это?
– Выбирать? За то, что жил во славу Рима. За то, что шел
неутомимо дорогой чести и войны.
– А если Сила?..
– Сметены здесь готы будут, у Тицины.
– А Рим?
– Поверь, мы не всесильны. И Рим забудут средь веков. Но ты живой вернешься. Мало?
– Не для того мы здесь, – устало ответил я. – Один остов остался от былого мира. Поляжем все здесь и незримо хранить мы будем слово «Рим». Пусть мы здесь готов перекроем, но всю орду не победим. Так лучше до последней крови… и до последнего клинка.
– Ночь будет темной.
– Смерть легка, когда ты знаешь – не напрасно. Для смертных этот выбор ясен. И чести путь багрянцем манит…
– Так что ты выбираешь?
– Память.
И в тот же миг вернулся бой. Успел прикрыть меня собой… дружище… Гай… Ну, что ж ты, право…
И холод губ шепнул:
– Отрава… вся наша честь. Умру за Рим.
Я смертью стал. Уйду за ним.
Но не сейчас. Потом, потом… Я вихрем стал, грозой, огнем…
Достать врага клинком… Удар… На разворот… Кровавый пар… из глотки рвется… следом кровь. Укол в живот. И вновь, и вновь… я вижу смерть врагов… Вперед!
Хрустит доспеха тонкий лед.
Плевать. Живу.
Бросок.
Вперед!
Нас чудо больше не спасет. Так пусть останется хоть память. Теперь легко мне умирать, когда я вправе точно знать, что все не зря. Рассвет настанет! И вспомнят нас, величье храмов и Рима стены, тень садов, отвагу наших ветеранов. Не зря мы проливали кровь.
Удар… Во взгляде звезды гаснут. Земля уходит из-под ног. Я сделал все, что только мог. Нас будут помнить. Не напрасно…
Далекий свет… О, как прекрасно…
Над полем тишина и пламя. Нас больше нет.
Я верю, что потом… когда-то…
Придет…
Рассвет…
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Тихе, Тиха – («случайность», «то, что выпало по жребию») – божество случая, удачи.
2 Харон – перевозчик мертвых в Аиде. Изображался мрачным старцем в рубище; Харон перевозит умерших по водам подземных рек (Стикс, Ахерон, Флегетон и Коцит), получая за это плату в один обол (по погребальному обряду находившийся у покойников под языком), тех, у кого денег нет, Харон отталкивает веслом. Он перевозит также только тех умерших, чьи кости обрели покой в могиле.
3 Мойры – (мойра, букв. «доля», «часть», отсюда «участь», которую получает каждый при рождении) – богини человеческой судьбы. С распространением ткачества у многих народов (хеттов, греков, римлян) мойры получают облик прядильщиц. Они мыслились в виде суровых старух, прядущих нити судьбы: Клото с веретеном в руке, Лахесис с меркой или весами, Атропос с книгой жизни и ножницами. Разрыв нити – смерть.
