АЛАН ЦХУРБАЕВ ОТВЕЧАЕТ НА ВЫЗОВЫ СОВРЕМЕННОСТИ
– Побольше майонеза, пожалуйста.
– Столько?
– Нет, еще больше.
1. Мне нравится мое имя. С одной стороны – оно очень осетинское, то есть, в Осетии мне и представляться не надо, а с другой, это обычное имя в Европе или Америке. Меняя ударение в слове, можно быть своим парнем и для тех и для других. Вот что мне нравится.
2. Хватит говорить о том, что вам не нравится, «когда все по правилам и все одинаково». Хватит болтать и о том, что вам «не хочется отличаться», подчеркивая этим свою оригинальность. Я предложу вам кое-что другое.
Попробуйте быть оригинальным там, где им быть невозможно. Напрягитесь и попробуйте найти отличия там, где их нет в принципе. Попробуйте понять красоту «хрущевок» и всю их непохожесть. Найдите в себе это мужество. Представьте себе Париж без Эйфелевой башни, весь застроенный блочными однотипными кварталами и, спросите себя, почему такая идея возникла у величайшего архитектора ХХ века еще в 1920-х годах.1 Напрягите свои мысли и попробуйте задуматься над тем, почему в середине 1990-х смогла стать гиперпопулярной группа, исполнявшая простые, похожие одна на другую песни с минимумом аранжировки, да еще и ужасного качества записи. Как такая шумная и просто ужасная на первый взгляд группа вдруг смогла вернуть людям веру в вечную жизнь, в неограниченность собственных сил, в то, что у каждого из нас «сердце звезды»?2 И как, черт побери, они смогли собрать в ужасные 90-е на свой концерт больше полумиллиона человек (!), выйти, постоять на месте два часа, играя свои монотонные, но полные наглости песни, и оставить этих людей счастливыми? А ну-ка попытайтесь понять, как найти разнообразие в одинаковом? Поймите, что такое отличаться, не выделяясь.
Читатель, если тебе сейчас меньше 30-ти лет, и ты все еще не понимаешь о чем идет речь – ты жалкое и недалекое существо, которое безнадежно отстало от жизни. А если ты еще и называешь себя в душе антиглобалистом, потому что считаешь, что у каждого должно быть свое мнение, то я не хочу, чтобы ты читал дальше. Закрой немедленно эту книжку и иди, попроси у мамы пару сотен на бензин для своего БМВ.
3. Может, я и преувеличиваю, но мне кажется, что иметь «свое мнение» в XXI веке – это анахронизм. Мне кажется, что мода на твердую социальную позицию осталась в прошлом. Да, еще лет 10-12 назад мы слушали ирландскую группу с названием-лозунгом «Ты тоже» и во время разговора смотрели друг на друга исподлобья, немного подавшись вперед. Эта поза предполагала наличие у говорящего «своего мнения». Сегодня я предпочитаю стоять ровно, высоко задрав голову. Хотя руки по-прежнему в карманах. Мне кажется, что эта поза в гораздо большей степени символизирует твое неучастие в происходящем. Безразличие к внешним факторам. У меня нет своей строгой социальной позиции. В юношестве я пытался участвовать в спорах и дискуссиях, старался обосновывать свое мнение, но потом понял, что только обманываю сам себя, поскольку на деле ни во что не верю. Мне кажется, что иметь принципы – это значит ограничивать себя в чем-то. Я имею в виду, ограничивать себя даже в способности лучше видеть и понимать мир. Многие говорят, что, не имея принципов, ты падаешь вниз, так как превращаешься в существо, не способное удержаться на социально активной поверхности этого мира. Я не согласен. Напротив, тебя ничто не держит, и ты поднимаешься ввысь, чтобы оттуда заявить о своем безразличии. Все абсолютно в этом мире можно доказать или опровергнуть, так зачем же тогда пытаться придумывать себе какие-то принципы? Зачем пытаться что-то доказать, если доказуемое опровержимо? Зачем становиться еще одним никчемным временным промежутком? Зачем в тысячный раз тратить себя на то, чтобы перекачать скучное прошлое в предсказуемое будущее? Еще мы часто слышим от двоюродных братьев наших пап что-то вроде – «не зная своего прошлого, ты не сможешь понять настоящее» или что-то типа этого. Что «человек не может существовать без своего прошлого». И в доказательство они частенько приводят ужасное по своей банальности и несправедливости сравнение – «дерево без своих корней сохнет и умирает». Ложь! Во-первых, я не понимаю, причем здесь дерево? Неужели я должен верить в это только потому, что это так красиво звучит? Я не понимаю, какая связь между мной и деревом. Во-вторых, сама логика использования сравнений мне абсолютно не понятна. Если у двух таких тотально разных объектов, как человек и дерево, можно найти схожие черты, то из этого совсем не следует, что они должны жить и развиваться по схожим законам. Наверное, лживей и опасней таких вот красивых сравнений нет ничего. Через них людей часто вводят в обман. Не верьте же сравнениям, не проводите параллелей! История каждого из нас по-своему уникальна, даже если и безлика и никчемна. Пусть это дерево сохнет и умирает, а я буду жить.
Прошлое вообще опасно. Многие от него заразились ужасной болезнью – ностальгией. Но вместо того, чтобы ее запретить, про нее еще и фильм сняли, ужасный, к слову сказать. А я вам расскажу свою историю. За три года, что я прожил в общежитии, пока учился в аспирантуре, я провел там немало веселых дней и ночей, некоторые из которых мне и до сих пор вспоминаются. Но когда я покинул тот город на целый год, то так уж сложилось, что на новом месте не все у меня хорошо заладилось. Пребывая в подавленном состоянии, я поневоле все время возвращался мыслями в свое общежитие, грязную комнату, вспоминал придурковатых соседей со всего мира и мне чертовски хотелось туда вернуться. Когда же я через год смог попасть обратно, то первое, что мне захотелось сделать после долгого пути, это сходить в туалет, который там один на этаже, в самом конце коридора. Я прочитал знакомые надписи, выцарапанные на двери туалета, открыл ее и, морща нос, зашел внутрь. Хоть воняло там и не по-детски, но, вы не поверите, даже это пробуждало во мне какие-то теплые чувства, связанные с прошлым. Когда же я наконец зашел в кабинку и посмотрел вниз, в тот самый момент я понял для себя одну важную вещь – говно тоже может вызывать ностальгию.
Так что, не стоит им увлекаться, этим прошлым. Если оно не нанесет вам вреда, то скорей всего не принесет и пользы. Например, как часто мы слышим о том, что его надо знать и ценить, но до сих пор это самое прошлое еще не привело нас к хоть сколько-нибудь внятному настоящему. Ссылки на опыт прошлых лет меня не на шутку настораживают. Но что меня пугает всерьез, так это абсолютная бессмысленность процесса накопления знаний. Мне кажется, знания имеют особенность стариться. То есть в процессе накопления знаний ты рискуешь в один день обнаружить, что то, что ты всю жизнь пытался запомнить и разложить по полочкам в своей голове, теперь превратилось в ненужный и тяжелый мешок, который тебе придется тащить до конца. Это ужасно – иметь груз знаний. От этого стареют люди. Посмотрите, как, бывает, неуклюже выглядят старики, пытающиеся передать молодежи багаж своих знаний. И как настойчиво молодежь не хочет его принимать. Люди, пытающиеся стать умней, деградируют на глазах. Даже 35-40 летние люди, вываливающие на нас часть своего «полезного» багажа, кажутся мне порой удивительными тупицами, не дающими возможности другим смотреть на вещи иначе. Но знания сейчас в моде, и чаще всего они и являются основным критерием при оценке человека. В таком случае я предпочел бы ничего не знать, чтобы меня не могли оценить.
Да, я нахожу что-то нездоровое в самом процессе познания. Мне действительно не хочется координировать свое поведение с накопленными знаниями. Я вижу что-то очень плохое в том, чтобы опираясь на имеющийся запас знаний делать выводы для дальнейшего, более успешного осмысления происходящих событий. Если это что-то значит, то я против того, чтобы постоянно анализировать, сопоставлять, думать. Я хотел бы не иметь бекграунда, предыстории, задних мыслей. Я хотел бы, чтобы эта жизнь была проще, чтобы не надо было думать о людях, об их характерах. Чтобы можно было каждый день наступать в одну и ту же лужу или по-детски радоваться каждой новой банке пепси-колы. Да, я знаю, что лужа мокрая, а кола сладкая, но зачем мне это каждый раз себе напоминать? В конце концов, на знании можно построить ложь куда большую, чем на незнании. Я не против науки, но я, наверное, против научного подхода. Против научности. Против того, чтобы наука была элитным видом развлечения для нищих.
По моему мнению, наука должна стать популярной. Она не должна более оставаться участью только лишь безумных ученых, прочитавших библиотеки книг. Она должна стать делом всех и каждого. А для этого она должна стать легкой и понятной. Западные ученые продвинулись в этом гораздо дальше. Там научные книжки становятся хитами, а люди, их написавшие, богачами. И вообще, у нас тут наметилась перспектива «легкой жизни» – легкая музыка, быстрая любовь, плохое качество, так почему же наука должна оставаться в стороне от этих объективных процессов? Я хочу сказать: чем хуже, тем интересней.
Что важно, так это то, что завтра я могу занять принципиально противоположную позицию в этом вопросе. Но чего завтра не случится точно, так это того, чтобы я начал из озвученных идей создавать теорию.
И вообще, я заметил, что в последнее время мне все больше нравится противоречить самому себе. Могу с полной искренностью и уверенностью доказывать что-то прямо противоположное моим же вчерашним словам. Нахожу что-то привлекательное и настоящее в противоречиях и всякого рода необъяснимых парадоксах. Порой готов нести полную чушь, лишь бы снова испытать это необъяснимое ощущение. Подобное испытываешь, когда тебе после долгих споров, наконец, удается убедить людей в своей правоте, а потом ты берешь и одним последним выпадом вдруг перечеркиваешь сказанное и тем самым отрекаешься от себя самого. К слову сказать, выглядишь ты в этот момент в глазах других людей ну просто полным недоумком. Но поверьте, это того стоит. И это имеет отношение к абсолютно бессмысленному поступку.
К сожалению, у меня всегда возникали проблемы с тем, чтобы совершить действительно бессмысленный поступок. Как бы я ни старался, всегда получалось, что каким бы глупым он ни был, все равно я преследовал им какую-то цель (даже если этой целью было стремление доказать отсутствие цели), поэтому порой приходилось совершать эти поступки втайне от всех. Но все равно, какой-то момент я упускал.
4. В конце XX-го века немало известных людей ушли из жизни по собственному желанию. Курт Кобейн пустил себе пулю в висок в 1994-м. В предсмертной записке он написал: «я не ненавижу себя и хочу умереть». В принципе, при всей своей нелюбви к предсмертным запискам, эта мне кажется не самой глупой и позорной.
В том же году француз Ги Дебор сделал то же самое, с той лишь разницей, что пулю он направил в сердце и оставил после себя не записку, а книгу. Вообще-то, он написал ее еще в молодости, свою книгу. Дело в том, что он сказал в ней все, что хотел сказать, и потом всю жизнь доказывал свою правоту на практике. Устраивал революции, теракты и т.д… Книга называлась «Общество спектакля», наверняка многие читали, уж слышали точно. Он написал о том, что «Мы живем в полностью поддельном мире, где все ценности и чувства, переживания и события тотально фальсифицированы. Иллюзорность, отчуждение, разделенность, изоляция, мягкий концлагерь системы – вот что такое современная буржуазная действительность, самая тоталитарная, самая порочная и самая жестокая из всех когда-либо существовавших систем подавления и насилия».3 Вроде бы все правильно, но суть в том, что со временем его перестали слушать, и самый известный враг «общества зрелищ» застрелился. Говорят, что он всегда хотел умереть насильственной смертью.
Потом был Майкл Хатченс (кто бы мог подумать), который вздернул себя на дверной ручке и не оставил после себя ничего, а может, потом и еще кто-то, мне сейчас больше не вспомнить.
Так вот, что я хочу сказать. Мне кажется, такая судьба больше неактуальна. Герои-самоубийцы сегодня не в моде и долгой популярности они не имеют. Поэтому, раз уж зашла речь, то я бы хотел умереть в одиночестве и в своей постели. Желательно зимой и от старости.
5. «Достоевский? Читал, мне не понравилось. Фэнтези круче!»
– Только давай быстрей!
Жара была невероятная. Надо же было затеять это дело в самый полдень, ни души на улице! Пока дождешься своей сдачи, вспотеешь насквозь. Особенно ногам неприятно. И все ради банки колы. Похоже, у нее нет сдачи. Придется здесь умереть от жары.
– Ты можешь там быстрей?
Наконец, я получил гребаную сдачу, сел в машину, и мы поехали дальше.
– Хочешь колу?
– Нет. Мне через час нужно в «Бесконечность».
– А жвачку?
– Нет.
– Твоя «Бесконечность» – дерьмо. Идиотское название для клуба.
– Мне плевать на название. Официантки там – то, что надо! – Мы остановились на светофор. – Хочешь пойти со мной?
– Нет.
«Нива» сделала поворот направо, и я увидел в конце улицы четыре металлических мусорных бака. «То, что надо», – подумал я.
– Мы их сейчас просто выкинем и все, – продолжил он.
– Так нельзя, вдруг там что-то хорошее.
– Как будто ты не знаешь, что там? Нет там ни черта.
– И все-таки надо посмотреть.
– Слушай, я не хочу, чтобы в нашей новенькой квартире на 14 этаже, почти в облаках, пылилось это дерьмо. Пользы от них никакой. Меня с детства пугали эти странные названия на корешках.
– А я иногда открывал их и заглядывал внутрь.
– И какая тебе от этого польза? Или ты хочешь сказать – ты умней, чем я?
– Лучше смотри на дорогу.
Подъехав к мусорным бакам, Седой развернул машину и открыл багажник. До самой крыши он был забит коробками с книгами. Некоторые по дороге высыпались на пол. Парочка упала на землю, когда мы открывали багажник. Раскрывшись на самом интересном месте и уткнувшись в землю страницами, они были похожи на мертвых птиц. Ну, или на дохлых ворон.
– Ладно. Так и быть. Посмотрим, что там. Только быстро, у меня нет времени копаться в прошлом.
Я взял первую книгу.
– Кнут Гамсун?
– Что-что?
– Кнут Гамсун.
– Это про что?
– Понятия не имею, кажется, отец читал.
– Кидай, в общем. Он уже давно только «Спорт-экспресс» читает.
– Габриель Гарсия Маркес?
– Знаю, там что-то про одиночество. Выкидывай!
– Но это известная книга.
– Какая разница известная она или не очень? Здесь все книги известные, так что же теперь до смерти их хранить? Выкидывай!
– Ты ведь даже не читал.
– И не собираюсь, тем более, про одиночество.
– А Марк Твен? Может, оставим?
– Зачем? Мы оба по два раза ее читали. Выкидывай!
Мусорный бак наполнялся литературой.
– Гоголь?
– Он же психом был.
– А я и не собирался его оставлять. Со школы не выношу.
– Надо было всех психов в отдельную коробку собрать и…
– И в психушку отдать.
– Да, может, у них там тогда мозгов бы прибавилось.
– Чехов, целая коробка. Здесь книг двадцать, не меньше.
– Черт, вот это жалко.
– Точно, жалко.
– С другой стороны, целая коробка.
– Да. Вот если бы одна книжка была, то можно было бы оставить, а так…
– Ну, положи в сторонке, может, возьмет кто-нибудь.
Я положил Чехова между мусорными баками, а седой открыл новую коробку.
– Мишель Пруст?
– Марсель.
– Точно, Марсель. А ля решерш дю темп пердю, – прочитал он по слогам. – Твое, что ли?
– Да, на стилистике проходили. Уникальный тип, у него одно предложение может несколько страниц длиться. Кажется, у него даже есть где-то одна глава целиком из одного предложения, прикинь! А пишет там о фигне всякой, о детстве, как он болел, о родственниках, бред в общем. Можешь выкидывать!
– «Танго Испания». Кажется, что-то хорошее.
– Это можно оставить. Хорошая книжка, про чемпионат мира в Испании в 1982 году. Ну там, Блохин, Чивадзе, Дасаев… слышал, может? Наши в четвертьфинале полякам продули.
– Ты-то откуда знаешь? Тебе шесть лет было. Еще скажи, по ящику смотрел.
– Тебе не намного больше, я ее сто раз читал. Давай дальше!
– Милорад Павич?
– Муть, выкидывай! Лена на день рождения подарила. Не книга, а кроссворд.
– Какая еще Лена?
– Учительница.
– Милан Кундера?
– Еще хуже.
– Харуки Мураками? Черт, язык сломаешь.
– В мусор.
– Паоло Коэльо?
– Это вообще невозможный тип. Голову только морочит своим читателям и все. Наверняка Мамсуру нравится.
– Откуда у тебя такие книги? Я и не слышал о таких.
– А ты побольше в «Бесконечности» с официантками сиди, может, узнаешь что-нибудь новенькое.
– О! «Война и мир». Это я знаю. И знаю, что с этим делать.
– Эй, постой! Это же Толстой, я так и не прочел его, все собирался, но так и не смог. Может, оставим, все же Толстой?
– Посмотри-ка внимательно на эту книгу. Она же полквартиры займет. Ты действительно хочешь ее оставить?
Я пожал плечами.
– Я, например, всегда мечтал это сделать.
Он бросил книгу через голову, и мусорный бак ответил металлическим гулом.
– Кто там дальше?
– «Кавказская кухня».
– А вот тут мама ругаться будет.
– Да нет, ерунда, она и не вспомнит. И не думаю, что здесь есть хоть одно блюдо, которое она не умеет готовить.
– Точно, выкидывай!
Седой открыл новую коробку.
– Рей Бредбери?
– Ее лучше сжечь.
– Почему?
– Там про то, как в будущем книги стали не нужны, и люди начали их сжигать, а другие, чтобы их сохранить, учили их наизусть.
– Так может ее лучше наизусть выучить?
– Бросай в мусор!
– Фантастика – это дерьмо.
– Вообще-то, да, но не всегда.
– Всегда.
– У Стругацких есть нормальные книжки.
– Тарковский это бред.
– Да при чем здесь Тарковский?
– При том, что когда начинают говорить о Стругацких, потом обязательно вспоминают Тарковского. Я тебе заранее говорю – Тарковский это бред.
– Я и не собирался о нем говорить. Мне он тоже не нравится. «Ностальгия» – это ужасный фильм.
– А в «Сталкере» играет Папа Карло из «Буратино». У них, наверное, кастингом Артемон занимался.
– Ладно, успокойся. Я никогда не любил фантастику.
Я взял книгу из другой коробки.
– Уильям Вордсворт.
– Стихи?
– Да.
– Я не люблю стихи. Не понимаю этого пафоса.
– Да, сэр. Признаться я тоже.
– У меня здесь Кен Кизи. «Порою нестерпимо хочется».
– Давай оставим эту книгу. Мне она сильно нравится. И тебе бы понравилась. Стишок на дверях моей старой комнаты – это эпиграф из этой книги.
– Ты достал с этим эпиграфом, я его наизусть помню:
То поля топчу ретиво,
То стремлюсь я в города,
А порою, нестерпимо,
Хочется нырнуть с обрыва,
И исчезнуть навсегда.
Один из немногих стишков, что мне понравился. Оставим, конечно, если тебе «нестерпимо хочется». Держи! Что дальше?
– Лауреат Нобелевской премии, Уильям Фолкнер!
– В мусор, дальше.
– Лауреат тоже какой-то премии, Алан Черчесов!
– Туда же.
Я швырнул книгу не глядя, а она, не долетев, стукнулась о край и упала на землю. Седой поднял ее и бросил в бак.
– Не надо мусорить. Давай дальше.
– Эрленд Лу?
– Это еще кто?
– Современный финский писатель.
– Тогда в урну. У меня тут сказки.
– Финские?
– Осетинские. Те, что ты в детстве читал.
– Ты, между прочим, тоже.
– Но я их первый читал, года на три пораньше тебя.
– Ты еще заплачь. Оставь себе свои сказки.
– Да не нужны они мне! – Он швырнул книжку в мусор. – Просто там стишок был, который мне почему-то запомнился.
– Кто-то мне тут рассказывал, что стихи не любит.
– Да это детский, про трех мудрецов.
– Не помню.
– Ну, Три мудреца в одном тазу,
Поплыли по морю в грозу.
Будь попрочнее старый таз,
Длиннее был бы наш рассказ.
– Браво! Бра-во!
– Заткнись!
– Между прочим, мама просила не выкидывать сказки.
– Зачем они ей?
– Ей-то они ни к чему, просто она говорила…
– Говорила что?
– Ну, что когда-нибудь у тебя будут дети, и ты должен будешь читать им всякие сказки.
– С чего она это взяла?
– Сам не знаю.
– Ладно, не принимай это близко к сердцу. В крайнем случае, расскажу им этот стишок. Давай дальше.
– Проспер Мериме. Рассказы. К слову, мамина любимая книга. Знаешь, наверное, эту историю?
– Какую историю?
– Ну, этот рассказ про девушку, которая топит в реке своего новорожденного сына.
– Зачем?
– Потому что он у нее от фашиста родился, это во время войны было.
– Трагично. В мамином стиле.
– Да, уж! Здесь Франц Кафка. «Замок».
– Черт, выкидывай быстрей!
– «Дарьял», целая кипа. Откуда они у нас?
– Понятия не имею, кидай в мусор. У меня здесь Джек Керуак, два тома? Ты, наверное, читал?
– Да, один том можно оставить, а другой выкинуть.
Седой кинул один том в бак, а другой протянул мне.
– Держи!
– Ты не тот том выкинул.
– Как «не тот»? Ты же сказал один выкинуть.
– Но я же не сказал выкинуть «первый» том, я сказал выкинуть «один» том.
– Да какая разница?
– Разница в том, что мне не нравится второй том, мне нравится первый том.
– А Том Сойер тебе не нравится?
– Заткнись!
– А Том Тейлор?
– Ну, хватит! Обойдусь и без этого.
Второй том полетел вслед за первым.
– Ладно, я перепутал. А что делать с этим?
– Что там?
– Альбер Камю, полное собрание сочинений в пяти томах. Абсурд какой-то!
– Да, действительно. Положи на Чехова.
– Эдгар По. Рассказы.
– Ясно, что не романы.
– Почему?
– Потому что он их не писал. Только короткие рассказы и такие же стихи. Чтобы их можно было, как он говорил, «прочитать за один присест».
– Неплохая мысль. В таком случае, пора заканчивать. Выкинем все оставшееся сразу.
– Но еще полмашины. Давай хотя бы посмотрим, что в этих коробках.
– Ладно, только быстро. Меня уже ждут мои официантки.
Мы стали открывать коробки и, бегло взглянув на содержимое, высыпать их в мусорные баки. Я видел, как падали Достоевский, Джойс, Уайльд, Бодлер, Шиллер, Виан, Сервантес, Флобер, Беккет, Хемингуэй, Дойл, сестры Бронте, Бальзак, Шекспир, Диккенс, Кортасар, Уитмен, Набоков, Лондон, Тургеньев, Мелвилл, Моэм, Вольтер, Эко, Гёте, Дефо, Золя, Бернс, Сартр, Данте, Уэллс… Я оставил себе еще «Великого Гэтсби», а седой взял путеводитель по Италии. Не знаю, зачем он это сделал. Потом мы закрыли багажник, сели в машину и с легкостью тронулись в путь, подталкиваемые в спину корящими взглядами писателей эпохи Просвещения.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Ле Корбюзье, французский архитектор (6.10.1887-27.081965), считавший ссылки на историю в архитектуре лицемерием. Основоположник функциональной (нормативной) архитектуры. Основные принципы: геометрическая упрощенность форм, отрицание прошлого, принципы машинной эстетики и массового производства, превосходство прямой линии.
2 Британская рок-группа «Оазис» собрала на свой концерт в Небворте (Англия) 600 тысяч человек – абсолютный рекорд. Выступление длилось два часа, и большинство из присутствовавших на концерте описывает это время как «счастливейшие два часа в жизни».
3 Ги Дебор. Общество спектакля. – Логос-Радек, 2000. 184 с.
