РАССКАЗЫ
МОЯ ДУША
Посвящается всем, кто прочтет
Я сидел и плевал в потолок. Мне это нравилось. Потолку нет, по телеку гнали какое-то новое супер-пупер шоу, в точности похожее на все остальные. Горстка дебилов выясняет отношения, а вся страна прилипла к экранам, пытаясь разобраться в хитросплетениях их чувств. А я плевал в потолок. Это куда интереснее.
Еще вчера я был поэтом. Поэтам тоже неинтересны разборки дураков на экране. Теперь я уже прозаик. Супер-пупер шоу не стало от этого интереснее. Я помню, каково это – быть поэтом. Всегда надо что-то искать. На самом деле, то, что ты ищешь, никому не нужно. Всем, кто интересуется поэзией, просто интересен процесс твоего поиска. Они восхищаются твоими стихами, как биолог восхищается волосатыми лапками какой-нибудь мухи. И плевать, что на самом деле эти лапки слегка отвратительны. Что вы! Ведь на ней волоски, служащие какой-то цели. И как зоолог пытается понять, для чего мухе волоски на лапах, так и литературоведы пытаются понять, для чего ты использовал тот или иной прием. А на самом деле муха даже и не замечает, что у нее на лапках волоски. И поэт четко не знает, почему употребил то или иное слово. Поэт просто ищет. Я был поэтом и тоже искал. Теперь я стал прозаиком и все равно продолжаю что-то искать, правда, что-то другое, но даже не знаю что. Может, я никакой не прозаик, и, тем более, не поэт? Может, у меня просто плохая память и я что-то где-то потерял? Не знаю, не помню.
Так или иначе, во рту у меня пересохло. Слюна закончилась – развлечение тоже. Я выключил телевизор. В комнате стало темно. Считайте меня ненормальным, но я люблю, когда темно.
А больше всего я люблю полумрак. Все вещи остаются собой, но при моей близорукости они как бы теряют свои очертания, только лишь я отведу от них взгляд. Мир уплывает и растворяется сам в себе. Но я отвлекся. Я выключил телевизор и вышел на улицу. Было темно, как и следовало ожидать в три часа ночи. Я пошел в парк. Я люблю ходить по местам, пустынным ночью и заполненными людьми днем. В таких местах все словно остывает от людской суеты, чтобы принять ее утром. В парке было пусто, чего опять-таки следовало ожидать.
Я сел на скамейку. Я хотел спать. Я закрыл глаза и зевнул. Когда я открыл глаза, рядом со мной сидела Она. Не помню ее лица, хоть это было лишь вчера, но помню ее глаза. Полная луна отражалась в них двумя маленькими белыми пятнышками на зрачках. Глаза были нежными и грустными. Именно грустными, не знаю почему, но слово «печальными» и уж тем паче «тоскливыми» здесь никак не подойдет.
Так вот, эти большие грустные глаза смотрели в меня. Да, да, это не описка и не опечатка. Глаза смотрели в меня, и я не знаю, как передать это чувство, когда о тебе все знают (действительно все!) и при этом говорят, что понимают тебя во всех поступках, когда тебя ни за что не ругают, а просто вот так понимающе смотрят.
У меня есть такая вредная привычка, задавать ночным прохожим bnopnq: «Ты кто?». Это все проклятая близорукость и нелюбовь к очкам, но, так или иначе, привычка есть.
Она сработала:
– Ты кто? – спросил я.
– Я? – переспросила незнакомка.
– Да, – удивленно оглянулся я в поисках кого-то кроме нее, кому мог бы быть адресован мой вопрос. Никого не нашел.
– Не знаю… – ответила она и, помолчав, добавила: – Видимо, я – твоя Муза, и Гармония, которую ты ищешь, и, может, я Начало… А скорее всего я твоя душа.
– По-моему, это все разные понятия, – сказал я.
– Правда? Но разве они все не объединяются для тебя в понятие «душа»?
Я молчал. Трудно говорить с тем, кто знает о тебе больше, чем ты сам. А она продолжила:
– Гармония, Муза, Вдохновение, Начало начал, разве не это ты ищешь?
– Да, – прошептал я.
– Ну, теперь ты понял, где оно все?
– Не очень, – сказал я, хотя у меня появилась одна догадка, которую я попытался проверить. – Послушай, а я думал, что моя душа – это что-то вроде моего полупрозрачного двойника, который сидит в моем теле, пока я жив. Ну, знаешь, как во всяких там фильмах. Я думал, что моя душа вроде как всегда со мной, и уж точно не подозревал, что она женского рода.
– Твоя душа – это то, чего у тебя никогда не было, то, к чему ты можешь только стремиться, но… – назидательным тоном молодой учительницы произнесла незнакомка.
И пропала.
Всего моего словарного запаса хватило только на многозначительное:
– Да…
А потом я стал прозаиком, ведь форма не главное, главное – это то, чего у меня нет, но к чему я всегда стремлюсь, и, может быть, когда-нибудь достигну.
А завтра я напечатаю объявление в газете. Даже текст уже придумал:
«Ищу душу. Особые приметы: большие грустные глаза, в которых отражается луна. Т. 76-07-62. Спросить Давида».
ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ
Дверь открылась. Я прошел внутрь, оглядываясь вокруг как обычно, когда захожу в новое для себя место. Маленькая прихожая, как во всякой хрущевке. До потолка я смог бы дотянутся рукой, так низок он был. На стене висела вешалка, скрученная из тонких алюминиевых трубок, видимо, еще лет двадцать пять назад, когда страной правил Четыреждыгерой. С тех пор в этой квартире ремонт явно не делали.
Она прошла внутрь, сняв пальто и повесив его на вешалку рядом с каким-то доисторическим ватником, непонятного цвета. Чуть шуршали ее тихие шаги по выцветшему линолеуму, мягкая походка, плавная, как и все ее движения. С грохотом, задевая низкую люстру, я стянул с себя тяжелую дубленку. Она повернулась ко мне и, рассмеявшись, сказала:
– Вот так и живу…
– Да, – хмуро усмехнулся я, – места у тебя для меня маловато, и потолки низкие.
Она посмотрела на меня извиняющимся взглядом. Я посмотрел прощающим. Она пошла на кухню.
В прихожей стоял маленький столик. Не долго думая, я проверил его на прочность и сел сверху. Делать было исключительно нечего. Я порылся в тех карманах, что на мне остались, и, не найдя ничего интересного, полез в свою висящую на крючке дубленку. Там в кармане я нашел пачку сигарет.
– Курить можно? – крикнул я в пространство.
– Нет…
Я усмехнулся, достал из пачки сигарету, там же нашел маленькую зажигалку и закурил. Через минуту из-за двери появилось ее лицо. Приподнятые, словно от обиды брови и глаза, которые, казалось, вот-вот заплачут.
– Ну, я же просила!..
Я не стал спорить и молча потушил сигарету. Во мне боролись два желания: плюнуть на нее и уйти домой или, все-таки, узнать, что затеяла эта тихая маленькая девушка. Несмотря на ее двадцать лет, мало кто называет ее девушкой, как правило – девочкой. Она всегда мила со всеми, но не дружит ни с кем. Знаю я эту породу – думал я. Много читают, много думают, винят во всем только себя, да вот никогда ни на что не решаются. Чего она от меня хочет, я не понимал. Она позвонила вчера и сказала, что будет ждать около Пушкина. Потом просто бросила трубку. Я позвонил своему другу.
– Че, – удивился он, – прям так и сказала, жду на Пушкине?
– Да.
– Странно. Я б на твоем месте не ходил, может она маньячка, какая-нибудь! – родив эту шутку, мой друг рассмеялся и долго еще продолжал хихикать. Я не стал дослушивать его хрюканье и положил трубку. После этого я долго сидел и размышлял о том, что ей надо. Версии были самые разные, но наиболее правдоподобных было всего две. Версия первая – я ей нравлюсь, возможно, ей просто захотелось пообщаться со мной. Версия вторая – она действительно маньячка.
Так или иначе, сидя на маленьком столике, я думал, что если хоть одна из этих версий верна, это не сулит мне ничего хорошего, по крайней мере, теперь, когда я у нее дома. Из первой версии, наверное, следует, что она решила со мной переспать, из второй версии может вытекать вообще все что угодно. Я с улыбкой представил себе, как она набрасывается на меня с ножом, убивает и производит над моим телом какой-нибудь сатанинский обряд. Глядя на ее мягкую походку, кроткий взгляд и милую улыбку, в это было очень трудно поверить. Несмотря на это, мне отнюдь не хотелось с ней спать. Я просто боялся. Сам не знаю чего. Я ведь и предположить не мог о ее планах. Черт знает, что у нее там в голове? Нет, ни в коем случае.
– Может, ты пройдешь? – донесся ее звонкий голос из кухни. – Я тут кой-чего приготовила.
Я подумал и, приняв решение, снял с себя ботинки, нацепил самые большие тапочки, которые нашел. Глядя на то, как свисают мои пятки из тапочек тридцать девятого – на глаз размера, я прошел в кухню.
Она рассмеялась, прикрывая рот рукой. Я заметил маленькие озорные морщинки в уголках ее серых глаз. Ей шла улыбка. Тыльной стороной ладони она поправила волосы, упавшие на лоб, и, жалобно подняв брови, сказала:
– Извини, я не подумала об этом. Надо было взять для тебя тапочки.
– Ничего, – улыбнулся я. – И так пойдет.
– Садись туда.
Она указала на кресло в углу крохотной кухоньки. Я сел и огляделся. Кухня была действительно скромных размеров. Если б я протянул ноги, то почти наверняка достал бы до холодильника в другом ее конце. На стенах были развешаны различные плошки, кастрюльки и прочий кухонный скарб. В углу висело доисторическое радио. На маленьком столике, точной копии того, на котором я сидел в коридоре, дымились две оранжевые кружки с намалеванными на них смешными рожицами и лепными носиками в форме пуговок.
– Угощайся, – опять улыбнулась она и достала из холодильника половинку торта со сливками.
– Ну ты прям читаешь мои мысли.
– Нет. Просто я хорошо знаю людей.
– И какой такой опыт дает тебе возможность угадывать, что я люблю? – без особого интереса спросил я, завороженно глядя, как она старательно режет торт.
– Не знаю, – сказала она, слизывая с пальца капельку сливок, – я с рождения чувствую людей. Иногда бывает до того смешно, когда говоришь за человека фразу, которую он только собирается сказать. Чувство, что я мысли могу читать.
– А-а-а… Вот как. Ну о чем, например, я сейчас думаю? – полюбопытствовал я. разглядывая ее руки и стараясь думать о верификации данных в таблицах на основе MySQL.
– Наверно, о чем-то неважном, – произнесла она, глядя мне в глаза.
Я разглядывал ее симпатичное лицо и все никак не мог решить для себя, зачем ей все это нужно. Я заметил маленький шрам на скуле, крохотную дырочку на воротнике потертого халата. Мысли отвлекались на эту дырочку, на шрам, я вдруг понял, что она мне интересна. Никогда позже я не ощущал такого спокойствия, как тогда, когда мы молча разглядывали друг друга. Может, дело в том ощущении уюта, которое царило в этой квартирке, может, в ее открытом взгляде, может, в полном непонимании сути происходящего. Я не пытался понять причин… Сейчас глядя на эту картину, всплывающую в моей памяти, я понимаю, как странно это все выглядело: двое незнакомых людей разного пола молча разглядывают друг друга на маленькой кухоньке, под звук гудящего холодильника. Тогда все казалось нормальным. Да и что ненормального в этом было? Мы рассматривали друг друга долго. Может, минуту, может, час. Не могу вспомнить.
– Возьми кофе, – сказала она, – остынет.
Я взял кофе и отвел взгляд. Она тоже взяла кружку и молча глотнула.
– Думаешь о том, зачем я тебя сюда привела? – тихо сказала она.
– Да, – ответил я.
– Не знаю. Мне просто захотелось поговорить с тобой. Может, ты мне нравишься. Может, и нет. Я знаю тебя два года и успела хорошо изучить. Но, пожалуй, не могу понять, что тобой движет. Можно сказать, что мне просто любопытно. Ты помнишь, как мы познакомились?
Я улыбнулся. За два года нашего редкого общения она запомнилась мне только нашим знакомством. Это было зимой. Шел снег. Я медленно прогуливался с девушкой по парку. Болтал о всякой всячине, развлекал ее и думал о том, что она мне положительно нравится. Мы смахнули снег с лавки и сели. И тут подошла Таня. Тогда я еще не знал, как ее зовут. Она просто встала перед нами и принялась смотреть. Сначала я подумал, что она разглядывает что-то за нашими спинами. Потом понял, что она смотрит на нас. Стал вспоминать. Может, я ее знаю? Вряд ли. Точно, не знаю. Долго размышлять я не стал.
– Девушка, вам чего?
– Ничего. Просто стою.
– А вы не могли бы встать в другом месте?
– Нет, – последовал ответ.
Я рассмеялся и, не зная как поступить, просто поцеловал ту, с которой сидел, глядя в глаза стоящей передо мной незнакомке. Она же рассмеялась и, ничего не сказав, ушла. Потом оказалось, что она двоюродная сестра моего знакомого. Мы несколько раз сталкивались у него на вечеринках. Обычно она сидела в углу и с грустью смотрела на происходящее. Никогда не видел ее с парнем или подругой. Я же, как правило, бывал достаточно пьян, чтоб рассказать первому попавшемуся человеку о своих проблемах, о том, как я учусь, о том, что поссорился с очередной девушкой, о том, где продается лучшее пиво и как надо его пить. Она попалась мне под руку всего раз. Помню, что она долго молчала, а я все говорил и говорил, только под самый конец вечера, когда я уже почти ничего не соображал и смог встать только с ее помощью, она улыбаясь поблагодарила за вечер. Мне сразу стало грустно, ведь, по сути, будь я немного трезвее, все могло бы быть гораздо интересней, а ее благодарность за полтора часа моих пьяных бредней, которые выдерживал далеко не всякий, была настолько искренней… Всю дорогу домой я думал о ней. Но настало утро, и я даже не вспомнил о ней.
– Я долго следила за тобой… – сказала она.
Я в недоумении поднял бровь.
– Нет, – поспешила поправиться она. – я никогда не ходила за тобой и вообще видела тебя очень редко. Я просто узнавала о тебе от твоих друзей. Странно, я даже не знаю зачем. Вообще мне не нравятся люди с поведением вроде твоего. Только в тебе что-то есть. Несмотря на всю твою ветреность.
– Это комплимент? – улыбнулся я.
– Пожалуй, да.
Я усмехнулся. Ну теперь все ясно. Загадка исчезла. Я ей точно нравлюсь. Не хочется пользоваться этим. Попью кофе и уйду.
– Только не думай, что все дело в тебе. Ты для меня не более интересен, чем многие другие, – гордо вздернула она свой маленький носик. – И не бойся, я от тебя ничего не хочу. Только чуть-чуть твоего времени. Час, может два.
Она села на табурет передо мной, зажала в руках кружку и посмотрела мне в глаза. Я ответил тем же. Как редко мы позволяем себе взглянуть друг другу в глаза. Как много от этого проблем. Как больно от того, что мы уже не можем просто посмотреть. Как тяжело видеть людей, но не видеть их глаз. Я общаюсь с сотнями людей, но не помню выражения их глаз, когда они смеются, когда им грустно или когда они задумаются… Чистый, открытый взгляд, на который я сначала ответил своим хитрым прищуром просто потому, что не смог ответить иначе, просто потому, что не привык отвечать по-другому. Пришлось приложить огромные усилия, чтобы посмотреть на нее так же. За это я был вознагражден ее улыбкой и ощущением тепла в груди. Она глотнула из кружки и, поставив ее, протянула мне руку. Я с некоторым недоверием дал ей свою. Она с видимым усилием потянула меня в зал. Мы почти пробежали по крохотному коридору, где я споткнулся о неровно постеленную дорожку, и с шумом упали на диван. Кофе из моей кружки разлился на пол, но она, смеясь, махнула рукой. Я еще раз посмотрел в ее глаза, ставшие вдруг такими озорными, и сказал:
– Ну, давай, рассказывай.
Мы просидели на этом диване до самого вечера. Мы говорили обо всем. О книгах, о людях, о музыке, о любви, о сексе, о мечтах, о птицах и поездах…
Часов в десять я ушел. Она проводила меня до первого этажа, махнула рукой и забежала к себе, подальше от зимнего холода. А я шел домой по свежему снегу и уже не думал, зачем она меня позвала. Зачем лишние вопросы?
ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
– Я нанизывал на нить жизни серое постоянство. Больно. Не хотел. Перестал. Теперь нанизываю черное. Тоже не хочу. Встает солнце. Оно видит меня в длинные прорези стрельчатых окон. Здесь всегда влажно. Даже солнце не может высушить вековую влагу этих стен. Раньше здесь была камера для заключенных. Теперь здесь живу я. Пахнет соломой и старым камнем. Я не вижу за окном ничего, кроме неба. Но я знаю, что там выпал снег, что он тает. Я обуваюсь в сандалии и надеваю черную робу. Выхожу за дверь. Я иду по длинной террасе. С одной стороны глухая стена, с другой длинная цепь арок. За ними на не пожухшей траве лежит снег. Ровное дыхание вырывается из груди облачками пара. Я вижу далеко внизу зеленую долину. Там нет снега. Можно различить маленькие домики и тонкую нить дороги. там живут люди. Здесь, наверху, живу я. Передо мной возникает тяжелая дубовая дверь. Я останавливаюсь, отстегиваю от ремня тяжелую связку ключей и, выбрав нужный, вставляю его в замочную скважину. Я немного медлю, зная, что предстанет передо мной. Потом поворачиваю ключ. И быстро открываю дверь. Я видел это тысячи раз. Я видел это каждое утро, но все-таки это до сих пор повергает меня в трепет. Я не знаю, что в этом есть. Передо мной огромный зал, солнечный свет беспрепятственно льется на серо-белую мозаику пола из высоких окон. Свет бьет мне в глаза, ослепляя своей неимоверной белизной. Он играет мириадами пылинок, проникая всюду. Только лишь под самым куполом стоит вечная тьма. За окнами виднеются заснеженные вершины гор. Когда глаза привыкают, можно увидеть, как блестят в солнечном сиянии их вершины. Я долго стою здесь, но приходит момент, и я понимаю, что надо идти дальше. Я прохожу через зал к маленькой дверце на другом его конце. Я достаю другой ключ, открываю дверь и, не оборачиваясь, захожу в тьму низкого коридора. Я знаю, что если повернусь, то никогда не смогу сделать то, что должно. Я иду вперед. Прямоугольник света остается позади. В разные стороны отходят точно такие же низкие коридоры. Здесь пахнет гнилым деревом. Здесь еще более влажно, чем у меня. Когда-то давно я исходил здесь все коридоры, открыл все двери. Все коридоры, кроме одного. Все двери, кроме одной. Я знал, что когда-нибудь этот день настанет. Но никогда не подходил к той двери, куда направляюсь сейчас. Коридор кончается. Из специальных шахт поступает немного света. Промасленная пенька, лежавшая здесь, может, сотню лет, вспыхивает и освещает желтым светом неровные каменные стены, вытесанные неизвестно кем в этих горах. Говорят, этот замок был одной из твердынь династии. Потом стал тюрьмой, потом монастырем, а вот теперь я единственный его владелец. Нет, он не принадлежит мне, просто он не принадлежит никому другому. Он был построен задолго до того, как стал крепостью. Не знаю, кто его строил, но я единственный, кто знает зачем. Я знаю, что заточено под его катакомбами. Я спускаюсь по винтовой лестнице, освещая свою дорогу чадящим факелом. Время от времени прохожу через площадки, от которых в разные стороны отходят узкие коридоры. Но вот лестница кончается. Тысяча и одна ступень посчитал я. Здесь только один ход. Через длинную вереницу комнат я прохожу до тяжелой железной двери. Изъеденная ржавчиной, она матово отражает свет моего факела. Я достаю из связки ключ. Он, напротив, блестит так, словно был выкован только вчера. Я очень долго вертел его в руках, пытаясь догадаться, что он открывает. Я перерыл всю огромную библиотеку замка. И только в каком-то рассыпавшемся у меня в руках свитке я нашел то, что искал. Туманно, намеками, говорилось о том, что в самой глубине замка древние заключили все зло этого мира. И только тот, кто откроет тайную дверь, поймет, как его победить. И победит. Если сможет.
Я уверенно вставил ключ и повернул его в скважине. замок жалобно заскрипел и щелкнул. Ничего не происходило. Долго. А потом… Дверь распахнулась, и из проема на меня хлынул поток чистого света, такого же, как и в пройденном мною тронном зале. Я ошеломленно закрыл глаза. Когда я их открыл, поток света иссяк. Я увидел какую-то фигуру. Я не помню, как бежал оттуда. Не помню, как спускался по тропинке в долину, не помню, как оказался здесь…
Я долго смотрел на сидящего напротив человека. На его измученное лицо, оборванную робу и думал, не сумасшедший ли он? Все больше и больше в этом уверяясь, я решил задать ему только один вопрос. Я не ждал ответа.
– А кого ты там увидел?
Но он ответил. Он долго молчал. Потом, не поднимая глаз, произнес:
– Свет, – бивший мне в лицо – свет из шахты. А передо мной стояло только зеркало…
КАК ОБЫЧНО ОРЕТ МУЗЫКА
Как обычно орет музыка? Как обычно – System Of A Down. Все думаю, откуда в этой дикой альтернативе столько грусти? Казалось бы, шум и ничего больше… Наушники вибрируют. Басы, басы, басы… Все кажется, что кто-то зовет сквозь музыку, судорожно сдергиваю наушники – вокруг тишина. Никто не зовет. Я перестаю дышать, наслаждаюсь секунду тишиной и вновь с головой погружаюсь в плотную волну звука. Делаю чуть тише. Может, кто-то действительно позовет. Самому смешно от таких мыслей. Кто будет звать меня в три часа ночи? Стало грустно. Днем тоже никто звать не будет. Я уже свыкся с этой мыслью. Я играю в жизнь. Раньше я жил и играл в себя. Теперь наоборот. Раньше было проще и интересней. Теперь честней. Там, на полке, стоит маленькая стопка дешевых книг. Я не читаю их. Я перестал понимать их смысл. Стал понимать их суть. Читать расхотелось. Все сильней хочется писать самому. Все выстраиваю в голове сюжет. Словно играю с кубиком пресловутого Рубика (кто он интересно был?). По каким-то странным причинам мои герои не живут. У них у всех отклонения в психике. Они все потенциальные самоубийцы. Кроме одного. Этот один живет уже слишком долго. Прямо не интересно – все живет и живет! В принципе ничего страшного в этом нет. Рано или поздно умрет даже он. Не умрет – так сам убью. Шутка.
Стал понимать время. Перестал понимать окружающих. Всегда плохо их понимал. Теперь вообще не понимаю. Зато отчетливо вижу, что ими движет. Вижу причину и понимаю, какое будет следствие. Только не понимаю, почему именно так? Почему все так грязно? Когда я последний раз промок и промерз под дождем, я был счастлив. Я, наконец, могу промокнуть. Наконец, зима кончилась. Можно начинать ждать новую осень. Только не надо лгать самому себе. Да. Да, я не хочу, чтоб она наступила. Мне надо лета. Немного – грамм на квадратный метр кожи. Только не понарошку. Прошу Бога, в которого не верю – подари (или продай на худой конец!) немного жизни, немного любви к кому-нибудь. Прошу… Умоляю! С неба падает капля дождя. Плевать он хотел на меня. А я не злюсь. Рано или поздно все изменится. Наверное, я отогреваюсь. Кай, блин, чертов… Я всегда видел боль окружающих. Когда-то давно, я помню, она вызывала во мне жалость и муки бессилия. Потом перестала вызывать вообще что-то. Я свыкся с этим, думал, что так оно и будет. Недавно понял, что теперь она для меня – моя. «Чтобы боль каждого…» Никогда в жизни не забуду эту строчку. Жизнь не даст забыть. Оно и хорошо. В сердце что-то зашевелилось. Кажется, влюбляюсь в одну из своих девушек. Да только они не мои. Это я – их. И не нужны они мне обе. Только… только почему бывает так легко с одной и так трудно с другой? Говорю себе: перестань лгать! Ты не любишь ни одну, ни другую. Знаю, что это так и есть. Знаю, что одна любит меня. Для другой – я просто симпатичная кукла. Знаю, что она меня не сможет больно ударить. Больно бьют только те, кого ценишь, в ком нуждаешься. Думал, что ни в ком не нуждаюсь. Оказалось что нуждаюсь. Значит меняюсь. Лучше получать удары, чем ни в ком не нуждаться… Лучше ссориться и мириться, чем ни с кем не дружить. И жить. Жить! Жить!!! ЖИТЬ!
МЕРЮ ВРЕМЯ СИГАРЕТАМИ
Привычка. Курю самые легкие – забочусь о здоровье. Ночь прячется под призрачной пеленой, застилающей уставшие глаза. На ходу придумываю сюжеты и теряю нить повествования в самом интересном месте. В рассказах выкуриваю сигарету через каждые семь строк. В жизни после каждых семи строк выкуриваю по сигарете.
Мои монологи изжили себя. Этот, пожалуй, последний. Теперь долгое время не буду мучиться попытками выдавить из себя строки. Устал. Если писать, то не монологом, хотя бы диалогом, что ли?
В исковерканном мире живет исковерканный человек. Это я, рад представиться. Мы все такие, мы все – неспокойные, битые, полуживые, скомканные, исцарапанные сами собой и нашей фатальной несовместимостью с промозглыми осенними дождями и причинно-следственной нитью, которую некоторые называют «жизнь». Так и маюсь в безуспешных попытках изменить что-то вокруг, изменить в себе, в ревностном, подчас необдуманном, но всепоглощающем стремлении к непонятной цели. Которую никто не видел, зато каждый готов указать, где она. На руке два шрама, а под руками уставшая клавиатура. Время медленно перетекает из вечера в утро, оставляя под глазами синяки и кучи окурков под окном. Встает пьяное, постпопоечное солнце и заливает мой мертвый город своим холодным светом, пытаясь напомнить миру, что оно – исток жизни. А мир, тем временем, воронкой сливается в мою клавиатуру и сохраняется на жестком диске как очередной скриншот избитого сознания, через которое я его воспринимаю. Мир даже и не думает о солнце, как, впрочем, и солнце о нем. Я растворяюсь в новой порции дыма. Новая порция дыма растворяется во влажном ночном воздухе. Ночной воздух растворяется в пространстве. Пространство во времени. Время во мне. Мой метод слияния с вечностью. Вечность не имеет смысла. Мое существование имеет размытый, неопределенный смысл, концентрирующийся в грустном, невыносимо-нежном взгляде серо-голубых глаз. То слезливое, печальное, глупое и наивное существо, которое живет во мне и, видимо, называется душой, только и ждет новой встречи. Включаю свет. Достаю новую сигарету. Пачка становится все легче и легче. Голова – тяжелее. Знаю, скоро меня сморит мутное мерцание монитора, желтый свет настольной лампы, и я, глупый воин армии людей, уйду на недолгий привал, с тем, чтобы завтра снова вступить в бой с самим собой.
