* * *
Следишь за водой, как за ртом говорящего.
Залив хватает обветренный город
трехпалой рукой за приподнятый ворот,
как падающий стоящего,
время от времени силящийся подтянуться,
очередное свое нашептать откровение в самые уши.
Но, как принято в этих широтах, стоящий пытается увернуться, отклонясь новостройками внутрь суши.
Настоящую, высшую цену общения этому знает
только водная гладь,
что комедию эту ломает.
* * *
Толпа, разбросанная черною икрой
по терпеливой площади Дворцовой,
смывается здесь моросью свинцовой,
стекает по булыжной мостовой,
мерцая тенью в каждой капле новой,
тепло движенья оставляя за собой.
Но не надолго.
* * *
Холодной влаги и тоски полны,
все скверы гибнут без напоминанья.
И будто бы немного пониманья,
глазами и душою ждешь зимы,
которая белеющим листом,
пропитываясь и сырея, ляжет
на влажное сукно и тем же днем
всплывающую клинопись покажет.
* * *
Не наморщился лоб, не поднимутся плечи,
не сдвинутся ноги…
Лишь язык, барабаня немые эклоги
по зубам и по небу, обмякнет в итоге
вслед за горлом, отвыкшим озвучивать речи.
И стекляшки икринок сознание мечет
Под расписанный купол в квадрате дороги.
* * *
Ангелы гнездятся в капители,
мерзлый воздух крыльями рубя.
Обнимая каждый сам себя,
мы бредем, нагнувшись, сквозь метели,
выдохи и зрения губя.
оставаясь мысленно в постели.
Двигаемся от тепла к теплу,
от угла к углу,
пересекая
плоскость, не совсем осознавая,
что какой длины бы ни был путь,
как не извивалась бы кривая –
ей черту судьбы не обогнуть.
И походка, это подтверждая,
не дает мне в сторону шагнуть.
* * *
Режет кожу синевой морозной.
Косы дыма тают с древка труб.
Направляясь в трещноватость губ,
Кровь артериальная венозной
под конец завидует всерьез.
Отвращает копотью дорожной
мякоть зданий, полная заноз.
* * *
Прими лекарство и одним глотком
запей его натужно из-под крана,
и из-за шторы выгляни тайком,
и тотчас отойди – любая рана
распространяет запах сквозь стекло.
И каждый, как бы мимо ни влекло,
прохожий взгляд к тебе свой устремляет,
квартиру и этаж определяет
в уме. И вот толпа…
* * *
Обветренная шумом голова
все плавит ощущения в слова.
Так, парк пустой желая проскочить,
спешу я мысленно проговорить
желанье это как-то машинально,
хоть предо мной оно предстало изначально
простым и быстрым. Но коль скорости ходьбы
и рассужденья, в данном случае, рабы
друг друга – замедляют темпы оба.
И вот моя сутулая особа,
устав, обмякла в коконе судьбы.
* * *
Тяжелый столб вбивает в землю сваю.
Удар сгоняет пылью в небо стаю
чуть северней и западнее места,
где под стеклом – улыбчивое тесто
спокойной изувеченной Данаи.
Крещусь совсем уж крохотным крестом…
Плетет противоречья под стеклом
В спокойной неге сфера Адонаи.
* * *
Когда мой взгляд сосет не колоннада,
не купол, не титаны и не грации,
не истекающая смолами ограда,
и он спускается в живой и плотный шум,
на уровень чужих сторонних взглядов,
одно понятие мой посещает ум –
великая ассимиляция.
* * *
Голубеют каналы сосудами
сквозь
износившийся кожный покров.
И суров
приговор, предписавший живому забвенье.
И как удалось
пронести на себе это тягостное единенье
разъедающей ветхости,
въевшейся в серые соты,
и немой красоты,
исступленно собой заслоняющей эти пустоты.
Трещины пусть бегут,
свечи пускай оплывут –
не исчерпать уют
улиц наискосок.
О, Петербург-висок,
как же ты все же высок!
* * *
Между желудком и мозгом
сходство имеет место.
Те же изжоги, язвы,
прихоти те же. Разве
что доступа к пище открытость
в одном порождает голод,
в другом – усталую сытость,
даже когда ты молод.
* * *
Шпили, колонны, ограды скрутив
в шероховатый крючок,
выуди что-нибудь, в мутный зрачок
тихо его опустив.
Выудив, выволоки на брег,
где не сыскать коряг,
и, не смыкая застывших век,
рядом, уставший, ляг.
