* * *
Вновь листок, подчинившись чернильному пульсу,
Начинает дрожать, как осиновый лист,
И двумерностью бешеной строчек приплюснут
Хаотический ком перспектив-небылиц.
Подвожу я улыбки к полуденным лицам
И любуюсь под вечер на тусклый квартал.
Вновь предзимняя тень черно-бурой лисицей
Настигает строки злополучный финал.
За перо я хватаюсь. А как же иначе?
Суховатость во рту не дает говорить.
И летят размышленья с небесной подачи
Переполненных улиц улавливать ритм.
Собеседница-муза молчит поначалу,
Недоверчивым взглядом покой стережет.
Одиночество служит ей верным причалом
И поэтому речь от чужих бережет.
Но всех женщин на свете вмещающий голос
Раздается нежданно у самых ушей…
Оболочка словесная вся раскололась,
Расползаются мысли семейством ужей.
Остаются лишь жалкие крохи сознанья,
И чужая рука собирает их в горсть.
Так рождается стих – как обман обладанья.
Так бездомной собаке мерещится кость.
Неугомонный Терек там ищет третий берег.
И. Бродский
* * *
Тебя поэты часто воспевали,
Твой буйный нрав и твой скалистый берег…
Мне остается лишь добавить: Vale!
Родной, непредсказуемый мой Терек.
Но если побеседовать охота,
То лучше не с вершин начать, а с устья,
Где Каспия полдневная дремота
Окутывает берег захолустья.
Начнем с равнин, где ты течешь спокойно,
Без грохота и шума дикой пляски,
Где тишина как следствие закона,
А не причуда или прихоть маски.
В горах, где ты рожден, там слишком тихо,
Всегда один и тот же век – «надцатый».
Там нимфа Эхо прячется, трусиха,
Ледник застыл громоздкою цитатой.
Ты с детства мне знаком не по ущелью,
А по тенистой набережной парка.
За буйный нрав ты просишь тут прощенья.
Здесь и зимой тебе, наверно, жарко.
И все-таки влечет тебя в долину…
Пощекотать ли бархат трав прибрежных?
Как зверь, прирученный наполовину,
Лишь изредка, сквозь сон, рычишь, как прежде.
Ты загрязнен отходами «прогресса»
И злобу затаил на человека.
У самых вод, где хлам, обломки кресла,
Бутылки собирает бомж-калека.
В горах, конечно, чище, здоровее,
Но та же скука, разве что кристальней…
Судьба извилиста – то влево, то правее,
Как речки русло, только – виртуальней.
Когда умру, в одном уверен, Терек,
Твое не остановится теченье.
Но если существует третий берег,
Он наших душ и есть пересеченье.
* * *
Чередой дождливых междометий
Подступила осень к летним дням.
Междустрочье можно опредметить
И к тетрадным вывести полям.
Не июльским, не крапивным звуком
Обжигает слух до волдырей,
Это под осенним ультразвуком
Рифма расцветает пустырей.
Расцветает тихо, неподкупно,
От конца к началу дарит свет,
То уносит мысль под неба купол,
То на дно морское, в темный бред.
Чередой дождливых междометий
Осень перекраивает мир,
Убивает, чтобы обессмертить
И в открытый вывести эфир.
* * *
От колыбели и до гроба
С тобой плывем пока мы оба
Каналом сумрачным, одни.
И до реки той недалече,
И годы катятся по вечер,
И тают одиноко дни.
Лист желтый падает на строчку.
Давно пора поставить точку,
Но запятые так легки…
И снова я в какой-то Ницце,
Цветком Венеция в петлице,
И мысли, словно светляки.
От колыбели и до гроба
С тобой плывем пока мы оба,
Душа моя, на край земли.
И ветер – гондольер угрюмый –
Не реагирует на юмор,
Чтоб грезы в тишине цвели.
Тем лучше. Ничего не надо.
Канала темного прохлада
Глотает отблески зари.
Не терпит осень проволочки,
И ветер обрывает строчки,
Со смертью заключив пари.
Отныне я с судьбой не спорю,
Лишь к зимнему мечтаю морю
Добраться с рифмой налегке.
Но видно той мечте не сбыться…
Пегаса легкие копытца
Звенят, но где-то вдалеке.
С тобой плывем, душа, мы оба
От колыбели и до гроба,
Над нами тучей воронье.
Нас увлекает даль канала,
А то, что муза не признала,
За это спросится с нее.
* * *
Число загадочное смерти
душа просчитывает вслух,
и лишним тут бывает третий –
компьютера всесильный дух.
И сколько звеньев до развязки
душа прощупает… Затем
голосовые вспухнут связки,
как смерти звуковой тотем.
И слово выпадет из круга,
куда живым дороги нет…
Игра в снежки подскажет другу
закон и формулу планет.
И книг прочитанных страницы,
как вереница журавлей,
в прощальном круге будут сниться
над параллелями аллей.
И бесконечность этих линий
сведется к точке только там,
где жизнь и смерть уже едины
и мир не делят по частям.
* * *
Как быстротечна жизненная сила
и нескончаем памяти упрек.
Не надо слов о будущем, Сивилла,
прошедшее и то мне невдомек.
Не надо слов. Они висят, как мошки,
на паутине вымыслов моих.
Шестому чувству не досталось ложки,
чтоб варварски заглатывался стих.
Пусть краток пир обеденный в столовой
под вывеской громоздкой «бытие»,
мы постараемся и к ужину наловим
мальков словесных и составим «житие».
И если выйдет слог не тощим и не тучным,
и свиток не подпортит хитрый червь,
не назовут его умеренно научным,
не станут грызть его центральный нерв,
то, значит, не напрасен труд, и автор
заслуживает жиденьких хлопков,
как в облаках летящий авиатор,
что пересек границу двух веков.
