Литературная жизнь Осетии в начале 20-х годов XX столетия представляла собой сложную и противоречивую картину. С одной стороны, как указывают исследователи, многие из осетинских писателей горячо взялись за дело создания новой культуры вначале «не столько творчеством, сколько своей деятельностью в области просвещения, газетно-журнального и вообще книгоиздательского дела»1. Так, Цомак Гадиев редактирует газету «Рæстдзинад»; Гино Бараков организует и издает газету «Кермен» и поэтические сборники на ее базе. Будучи затем редактором «Рæстдзинад» он инициирует издание литературного приложения «Размæ» («Вперед»), которое станет мощным фактором оживления литературной жизни в Осетии. Соответст венно, на Юге Осетии Чермен Беджызаты становится редактором газеты «Хурзæрин», заведующим Госиздатом…
В то же время в плане собственно художественного творчества наблюдается иная тенденция: писатели не обращаются к темам современности. Более того, некоторые из них по существу совершенно уходят в стихию национального фольклора: «Даже Гино Бараков и Георгий Малиев, – справедливо пишет тот же исследователь, – не говоря уже о Давиде Хетагурове и Георгие Цаголове, наибольших успехов достигают именно в разработке фольклорных сюжетов»2.
Феномен указанной антиномии в осетинском литературном сознании и составит предмет нашего анализа. В известном стихотворении Нигера «Небо улыбнулось…» отразились мучительные раздумья автора по поводу своего вынужденного молчания, к преодолению которого настоятельно призывало «чувство долга и ответственности перед народом»3 (бывшем одной из основных интенций дореволюционной осетинской лирики4), и невозможности нахождения для него должного поэтического эквивалента: «Думы мчатся чередой, сердце довольно ими. // Руки дрожат, уста умолкли. // Меня сердце никогда не обманет //Знаю, надо петь во весь голос ныне. // Но какова эта песня? // Этого я еще не ведаю ясно // О чем мое слово, каково оно будет»5. (Перевод Х.Ардасенова).
Необходимость смены типа авторского высказывания ясно осознавалась и Цомаком . Но субъектом этой смены он видит молодых поэтов: «Жизнь движется стремительно вперед. Молодые поэты! Будьте всегда в ее передних рядах. Жизнь требует песен борьбы, новых песен борьбы за новую жизнь», – обращался к ним Гадиев в рецензии на сборник «Свирель» («Уадындз»)6 в 1927 году. Понимание недостаточности прежней медитативной лирики звучит и в призыве Г. Баракова:
Цы дзурыс дæ зæрдæйы маст?
Æмбæхс уал дæ фæндыры хъазт
Нырма уал да бынат кæн авд дуары фæстæ…
Ды бамбæхс дæ рыст зæрдæ дард7.
(Зачем говорить о горечи сердца?
Спрячь покуда свой фæндыр.
Твое место пока за семью дверями,
Ты спрячь подальше боль своего сердца…)
Подстрочный перевод
Обращения старших осетинских поэтов именно к молодым, только вступающим на стезю литературы, были не случайны. В них и надежда на большую их способность откликнуться на зов эпохи, в них и предупреждение – «Жизнь требует н о в ы х (разбивка Цомака – Л.Г.) песен борьбы», а не надрывных песен печали и горечи, свойственных дореволюционной лирике.
Однако при всех преимуществах, которые имели молодые поэты перед старшими при обращении к темам современности, им также приходилось преодолевать инерцию привычных пределов художественности. Со всей наглядностью это продемонстрировал сборник «Зиу» («Коллективный труд, помощь»), изданный новоиспеченной Ассоциацией осетинских пролетарских писателей в 1925 году в Москве под эгидой ВОАПП8.
В предисловии к сборнику говорилось: «Осетинский читатель, скорее всего, не знаком с большинством писателей «Зиу». Не знаком, потому что эти писатели лишь в последние дни приблизились к литературе, лишь в последние годы революции взялись за перо… Писатели, представленные в этом сборнике, все плоть от плоти, кость от кости трудящихся Осетии. Поэтому они поставили перед собой цель сплотить вокруг «Зиу» новых революционных писателей и вместе с ними в настоящем зиу, ежедневном зиу потрудиться над осуществлением цели всего пролетариата». Дальше в предисловии предъявляется счет старшим товарищам. «Из тех, кого мы знали до сих пор как осетинских писателей, никто определенно не встал на путь революционной литературы. Дальше бессильного подражания Коста Хетагурову они и не пошли в своих творениях. Никого они не звали, никого не приблизили к литературе. Поэтому они остались вне связи со строителями новой жизни, очутились в одиночестве»9.
По предисловию видно, что необходимость выстраивания новых отношений искусства с реальностью очень четко осознавалась молодыми поэтами. Фундаментальный разрыв с прошлым, ощущаемый ими как первое и непременное условие успешного решения означенной задачи, конечно же, сопровождался несправедливыми наскоками на осетинскую дореволюционную литературу10. Но сейчас важно отметить иное, а именно: поиск пролетарскими поэтами нового художественного дискурса, способного охватить «все стороны нашей жизни, все, что формирует, все, что приближает ее к коммунизму, для чего «и языком и культурой и традицией нужно будет воспользоваться, как ин струментом, а не самоцелью, и работать, как рабочий на стройке»11. Как же эта новая жизнь должна была воплотиться в поэзии? Увы, «стихотворения альманаха остались свидетельством первых, неуве ренных шагов советской осетинской поэзии»12, неумелыми перепевами лирики безвременья с ее мотивами страдания, грусти, тяжелого положения социальных низов с соответствующими тематике атрибутами поэтики.
В рецензии на сборник осетинский критик тех лет Г. Бекоев справедливо писал: «Не хотелось бы быть слишком требовательным к начинающим поэтам. Но раз они считают себя призванными сделать то, что оказалось не под силу старшему поколению, то да будет позволено предъявить к участникам сборника некоторые требования»13. И далее критик разбирает стихи сборника одно за другим, в частности, он пишет: «При чтении стихотворения «Ночь» («Æхсæв») хочется спросить автора, что этим он хотел сказать? Конечно, описания (природы – Л.Г.) встречаются в поэзии, но забавляться ими в наши кипучие дни как-то странно. Странно и то, что стихотворение написано, безусловно, под влиянием русской поэзии дореволюционного времени, а именно поэзии эпохи 70-80-х годов прошлого столетия, когда силы и способности могли тратиться на любование пустяками, так как иного применения им не было». Критик приводит выдержку из стиха:
Сабыр ленк кæны уæларвыл
Дзаг сыгъзæрин мæй:
Хъазы уый бæрзонд æврæгътыл
Йæ гъуыстæг тынтæй.
(Тихо плывет в небесах
Полная золотая луна,
Играет высоко в облаках
Своими чудными лучами.)
Подстрочный перевод
Он резонно спрашивает: «Не ясно ли, что эти образы переведены?.. Разве в наше время можно найти оправдание таким школьным упражнениям, и какое это имеет отношение к революционной нашей эпохе? Разве люди, признающие мир как «мастерскую» могут рассматривать явления природы с чисто эстетической стороны, вне зависимости от человека, призванного преобразить мир?»14
По поводу других стихотворений «Фæндыр асасти» («Сломался фандыр»), «Ма хъыг кæн» («Не печалься») Сико Кулаты критик пишет: «Это все из поэзии самого мрачного времени – реакции 80-х годов… Это из Надсона и Минского… Не странно ли, что в 1921 году, в момент величайшего напряжения революционной борьбы, человек умилительно и слезливо обращается к милому с увещанием не грустить по поводу осенней непогоды и зимней стужи, т.к. наступит обязательно весна и будет петь соловей. Это пророчество было понятно в устах Надсона и др. созвучных ему поэтов, оно по тем временам оказывало даже известное воздействие. Но в наше время подобная волынка просто скучна и потому недопустима»15.
Рецензия Г. Бекоева как нельзя лучше показывала то, что интуитивно чувствовалось старшими литераторами, – «так же про другое» было писать нельзя (чем и объясняется пространность нашего цитирования). Именно в этом следует искать источник неудач осетинских авторов обоих поколений. Да и не только осетинских. Как пишет современный рижский исследователь, определенная часть стихов пролетарских поэтов России «строилась на перепевах мотивов поэзии Надсона и его эпигонов (до 1917 года), и поэзии С.Есенина (после 1921 года). Пролетарские поэты выступали здесь как подражатели, их бытовая лирика была слабой и неоригинальной…»16
Если вспомнить, что сборник «Зиу» оказался изданным под крылом ВОАПП (Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей), то становится ясно – «болезни роста» русской пролетарской поэзии с разницей в несколько лет повторились в осетинской. Было бы слишком просто, однако, объяснить все эти схождения только влиянием. Причина лежала глубже, и на нее верно укажет К.Фарнион в ответе на обвинение в «есенинщине»: «С давних пор осетины жили в ущельях гор тяжело и бесправно… Невозможно, чтобы народ, который всю жизнь жил, еле сводя концы с концами, внезапно стал радостным… А литература есть не что иное, как отражение жизни»17. Тут Фарнион близко подошел к ответу на вопрос, почему осетинская поэзия пока не отвечала утопическим умонастроениям эпохи, слишком резкий требовался переход от привычных навыков и приемов к новому, романтическому, видению и художественному освоению мира.
Поиски новых тем и средств выразительности пока ограничивались рамками поэзии, отвечающей как мировоззрению молодых осетинских поэтов, «вчерашних крестьянских парней, стоявших, фактически, между городом и аулом, новостройками и дедовскими башнями»18, так и их художественными возможностями и привязанностями. Вот почему многие из них оказались в поле притяжения лирики С. Есенина, с колоссальной силой выразившей сложный и драматический строй чувств деревенского человека, вовлеченного в стихию социальных преобразований.
Надо отдать должное – на этом пути у осетинских поэтов были и явные удачи (отметим стихотворение Фарниона «Не могу забыть» – о родном селе и воспоминаниях детства и др.). Но больше все-таки оказалось именно «есенинщины». Неслучайно Гино Бараков выступил в печати с цитированной выше резкой отповедью «упадочническим», как тогда выражались, настроениям в поэзии. Хотя «в рассуждениях его, – пишет Н. Джусойты, – заметно наслоение голого социологизма», выступление его «против слезливой лирики, мелких скорбей и нытья… было необходимо и своевременно»19.
Как видим, осетинскими критиками и поэтами ощущалась настоятельная потребность в появлении нового, волевого типа авторского сознания, способного реализоваться в адекватных формах поэтического дискурса. Удовлетворить ее собственными силами не представлялось возможным. Следовало расширять свой поэтический кругозор, овладевать литературными познаниями, чтобы, как писал Г. Бекоев в другой статье, «понять ход исторической жизни и указывать путь вперед»20. О необходимости учебы в деле создания качественно новой осетинской поэзии писали и другие критики. Эта идея стала господствующей среди осетинских литераторов21.
Оставалось только найти образец, конкретный опыт художественного воплощения социалистических иллюзий, способный помочь «разметать старые ритмы и образы». Во многом таким примером для осетинской литературы тех лет, как показывает исследование22, явилась поэзия «самого небесспорного гения»23, наиболее адекватно выразившего содержание грандиозного катаклизма истории – Владимира Маяковского. Но это тема уже другой статьи.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Р. Тедеты. Осетинская советская поэзия (20-е годы). – Цхинвали, 1975. С. 24.
2 Там же. С. 47.
3 X. Ардасенов. Цард æмæ поэзи. Критические статьи. – Ордж., 1962.С. 109.
4 См. об этом: Л. Гаглойтэ. О некоторых аспектах реализации творческих интенций Коста Хетагурова в осетинской поэзии 20-х годов // В кн.: Венок бессмертия. – Владикавказ, 2000.
5 Нигер. Уацмыстæ. Дзæуджыхъæу, 1949. С. 130.
6 Ц. Гадиев «Нæ нæуæг поэттæ». // В кн.: «Уадынз». Цхинвал, 1928. 7 Г. Бараков. Размæ // Литературное приложение к газете «Рæстдзинад». 1928.– № 1.
8 «Зиу». – Москва, 1925.
9 Там же. С. 3-4.
10 Критик Г. Бекоев писал на это: «Мы придерживаемся иного взгляда на нашу литературу. Мы настаиваем на том, что вся она с самого
своего возникновения носила яркий отпечаток революционности».
11 Архив ЮОНИИ. Фонд С. Косирати. Д. 96; Г. Бекоев. Литературно-критические статьи. – Цхинвали, 1982. С. 109.
12 Очерки истории осетинской советской литературы (1917-1964). – Ордж., 1967. С. 32.
13 Г. Бекоев. «Наши молодые силы» // Указ. соч. С. 111.
14 Там же. С. 113.
15 Там же. С. 113.
16 Д. Ивлев.Русская советская лирика 1917-нач.1930 г. г. (Типологические аспекты).– Рига, 1981. С. 35.
17 К. Фарнион. Критика æмæ литературæйы тыххæй // «Хурзæрин». – 1928. – № 23.
18 Р. Тедеты.С. 61.
19 Очерки истории… С. 33.
20 Г. Бекоев. «Надо только учиться, меньше писать» // Указ. соч. С. 137.
21 С. Дзанайты. «Надо учиться» // Литературное приложение «Размæ». 1928.
22 См.: Л. Гаглойтэ. Художественный опыт Маяковского и осетинская поэзия 20-х годов. Дис. канд. филол. наук. – Спб. 1994.
23 И. Плеханова. Владимир Маяковский: трагедия сверхчеловечности. – Иркутск, 1994. С. 7.
